Великобритания

Великобритания. География. Под В. разумеют обыкновенно самый большой остров, входящий в территорию Соединенного Королевства и занимаемый на севере Шотландией и на юге Англией. Но здесь будет описано под этим термином все Соединенное Королевство, включая сюда и Ирландию и прочие прилежащие на севере и на юге острова. Большой остров, если отвлечься от излучин и полуостровов берега, имеет вид прямоугольного треугольника, один из катетов которого, восточный, направляется с с.-с.-з. на ю.-ю.-в., другой, южный, представляющий собою основание, идет в перпендикулярном к первому направлении, т. е. с в.-с.-в. на з.-ю.-з., а гипотенуза (очень сильно изрезанная заливами) следует направлению меридиана. На з. от большого острова находится второй по величине остров английского архипелага, Ирландия, имеющий компактную форму диска, слегка вытянутого с ю.-ю.-з. на с.-с.-в. Ирландия отделена от Великобритании так называемым Ирландским морем, которое на с.-з. сообщается с Атлантическим океаном при помощи так называемого Северного Канала, или пролива Св. Патрика, а на юге - с Атлантическим же океаном при помощи Южного Канала, или пролива Св. Георгия. От континента Европы Великобритания, занимающая северо-западную часть европейского материка, отделяется Ла-Маншем, который суживается на востоке в пролив Па-де-Кале, или Дуврский, насчитывающий между берегами Англии и Франции не более 22-х километров ширины. На северо-восток от пролива развертывается безыменная часть Немецкого или Северного моря, отделяющая Англию от берегов Бельгии и Голландии, а еще далее к северу простирается и само Немецкое море, на восточном берегу которого материк Европы обрисовывает контуры Ютландского полуострова и Норвежской части Скандинавского полуострова. К югу от Англии и совсем близко к берегам Франции находится принадлежащий Англии архипелаг Ла-Маншских, или Нормандских островов. На с.-з. Шотландии находится большая группа Гебридских о-вов, на севере Оркадские о-ва, а еще далее на с.-в. Шетлэндские. Мы будем описывать в нашей статье каждую из трех частей Соединенного Королевства отдельно, за исключением тех случаев, когда самый характер вопроса заставит нас касаться совместно физических особенностей всех делений. Страна давнишней цивилизации, Англия уже много времени тому назад подверглась основательному изучению. Но постоянное накопление детального научного материала создает почву для всё новых и новых обобщений, резюмируя которые мы будем следовать наиболее известным географам Англии: Буду, Гитону и, в особенности, Маккиндеру.

Заметим, прежде всего, что Великобританский архипелаг покоится на так называемой "подводной платформе", или скалистом цоколе, составляя самую высокую ее часть. Упомянутое подводное плато соединяет архипелаг с континентом Европы, причем мелководные пространства (до 100 м.) охватывают широким кольцом весь архипелаг, достигая минимума глубины (от 20 до 50 м.) на в. и с.-в. Англии, между ее берегами и берегами Ютландии, Германии, Голландии, Бельгии и Франции. Благодаря этому обстоятельству, как выражается Маккиндер, "очень незначительные изменения морского уровня были бы в состоянии соединить Британию с континентом, или же, наоборот, затопить юго-восточную Англию и Фламандскую равнину и образовать широкое море между Британией и континентом. Многие факты показывают, что в различные доисторические времена осуществлялись оба эти условия". В особенности пролив Па-де-Калэ настолько мелок, что, по выражению того же автора, погрузись в него собор Св. Павла, купол поднимался бы из воды даже в самой глубокой части. Мелководность морей, окружающих Великобританию, имеет то важное значение, что приливно-отливная волна, надвигаясь на английский архипелаг из глубин океана, производит при приближении к берегу такое сильное повышение и понижете воды, что многие не особенно большие реки становятся два раза в день судоходными на значительное пространство вверх от устьев, - что имеет большое значение для торговых сношений.

Крайними точками Великобританского о-ва являются: на сев. - мыс Дэннет (58°41′30″ с. ш.); на юге - мыс Лизард (49°57′35″с. ш.); на востоке - Лоустофт-Нэс (1°45′28″ в. д. от Гринвича); на западе - (на шотландском материке) Арднамерхэн (6°13′33″ з. д.). А если б мы приняли в расчет более или менее отдаленные острова, то северную оконечность пришлось бы перенести более чем на 2° к с. (на с. оконечность Энста в Шетлэндских о-вах, под 60°51′30" с. ш.), а самую южную - на 47′ (на южную оконечность о. Джерси в Ламаншских островах, под 49°10′ с. ш.). Что касается собственно Англии, то самым северным пунктом ее является город Беррик под 55°48′ с. ш. Немного к с. от Беррика начинается граница Шотландии и Англии и идет по нижнему течению Твида вверх по реке в ю.-з. направлении, поворачивает к ю.-ю.-в. и скоро снова к ю.-з. по гребню Чивиэтов и по течению Кершопа, Лиддля, Сарка до Солуэйского залива. Наконец, крайними пунктами о-ва Ирландии служат на с. - мыс Мэлин-Гэд (55°23′ с. ш.); на ю. - мыс Мизн-Гэд (51°56′25″ с. ш.); на в. - безыменный мыс, находящийся против островка Бериэль (5°25′50″ з. д.), на з. Дэнмор-Гэд (10°30′ з. д.). Наибольшая длина Великобританского острова, с с. на ю., равняется 907 км., наибольшая ширина, с з. на в., приблизительно между мысом Св. Давида и Лоустофтом, 480 км. Что касается до Ирландии, то с ю.-з. на с.-в. она простирается на 486 км. в длину и с з. на в. (в северной части) на 320 км. в шир. В этих пределах пространство и народонаселение Соединенного Королевства, по переписи 2 апреля 1911 г., выражается следующей таблицей:

Очертание береговой линии Великобритании и о-вов, входящих в ее состав, по большей части чрезвычайно извилисто вследствие бесчисленного ряда выдающихся и вдающихся углов. Длина всего великобританского побережья равна 8.029 км., из которых на Северное море приходится 2.600 км., на Ла-Манш 971 км. и на Атлантический океан (с Ирландским морем и его двумя проливами) 4.458 км. Что касается до ирландского побережья, то его длина равна 4.851 км. Если мы начнем обход берегов Великобритании с шотландского мыса Дэннета и будем идти все вправо, имея море по левую сторону, то между наиболее замечательными физическими особенностями побережья мы встретим: мыс Дэнкенсби, за которым берег круто повертывает к ю., между тем, как по ту сторону залива (ферса) Пентлэнда из моря выдвигается Оркадский архипелаг (1.044 кв. км.), состоящий из 67 о-вов, а еще дальше к северу группа Шетлэндских о-вов (1.422 кв. км.) в числе 100; двойную бухту Дорнох и Морэй, в глубине которой начинается прорезывающая континент Шотландии знаменитая трещина Гленмора; мыс Киннэрд, начиная с котор. берег, шедший в вост. направлении, круто повертывает к ю. и ю.-з., врезаясь Тэйским заливом-устьем с городом Дэнди, и Фортским заливом, омывающим порт Лис (Leith), который обслуживает столицу Шотландии, Эдинбург. За Сент-Эббс-Гэдом и устьем Твида берег снова движется к ю. и слегка к в., врезываясь устьем Тайна с Нью-Каслем и Саут-Шильдсом, устьем Тиса, и обширным устьем Гембера, мелководным заливом Уоша, бухтой Иepa, где укрывается Ярмут, немного на с. от уже известного Лоустофта. Здесь берег поворачивает последовательно к югу, ю.-з., затем к в. и ю.-з., образуя мощное устье Темзы. За проливом Па-де-Калэ общее направление берега переходит в з.- ю.-з., и побережье заключает целый ряд портов и купальных станций: Дувр, Фокстен, Гастингс (за мысом Дэндж-Нэс), Ньюгэвн, недалеко от него - Брайтон и, далее к з., Портсмут, затем, в глубоко вдающейся Саутгэмтонской бухте, город Саутгэмтон, порт которого известен своими четырьмя приливами, производимыми замыкающим его с моря о-вом Уайтом (372 кв. км.). За Сент-Олбэнс-Гэдом обрисовывается Уэймутская бухта с Портлэндской гаванью, образованной двумя искусственными молами, оконченными в 1904 г. Западнее грациозного изгиба Лаймской бухты мы приходим к Плимутской бухте, одной из самых великолепных естественных гаваней мира. Здесь мы в области Корнуолского полуострова с его мысами: Лизардом, представляющим самую южную оконечность Англии, и Лэндсэндом, представляющим самую западн. оконечность ее. Северный берег Корнуола направляется к с.-в. и в., давая место обширному устью Северна, расширяющемуся в Бристольский канал и омывающему непосредственно, или при помощи небольших речек, Бристоль, Ньюпорт и знаменитый своим камен. углем Кардифф. За Суонси (Swansea), извест. своими медными заводами, и Кармартенской бухтой, взрезающей южный берег Уэльса, береговая линия повертывает к с.-з. и с., чтобы, за мысом Св. Давида, образовать обширную Кардигэнскую бухту, отделенную Ллэнским (Llan) полуостровом от Карнарвенской бухты; замыкаемой на с.-в. о-вом Энглси (Anglesey, 678 кв. км.), который отделяется от континента Менэйским проливом и в своей с.-з. части заканчивается, тесно примыкающим к нему островом Голигэдом и портом того же имени, откуда пароходы совершают правильные рейсы в Ирландию и обратно. За Энглси берег поворачивает на в. и на с., образуя Ливерпульский залив, в который впадают устья рек Ди и Мерси, омывающего Бэркенгэд и Ливерпуль. За бухтой Моркэм берег движется в с.-з. направлении, вдоль глубоко врезающегося Солуэйского залива, у входа в который возвышается в Ирландском море остров Мэн (577 кв. км.). Еще севернее, оставляя в стороне, на з., Северный канал, мы идем вдоль берега Клайдского залива, отмечающего самое узкое место Шотландии, так как здесь едва 40 английских миль (около 65 км.) отделяют бассейн Атлантического океана от бассейна Северного моря, вдающегося на востоке Шотландии уже известным нам Фортским заливом. На с. от Клайдского залива из вод выступают причудливые формы островов Эррэна (422 кв. кил.), Джуры (255 кв. кил.), Айлэй (725 кв. кил.) и т. д., между тем как Лорнский залив, сдавленный с с. о-вом Мэлль (Mull, 782 кв. км.), приводит нас к ю.-з. оконечности глубокой, но узкой Гленморской долины. Близко к берегу примыкает большой остров Скай (1.533 кв. км.), принадлежащий, подобно Мэллю и Айлэй, к группе Внутренних Гебридских островов, между тем как по ту сторону проливов Минч поднимается из океана многочисленный архипелаг Внешних Гебридских о-вов (2.993 кв. км.), из которых около сотни обитаемы. Вся эта часть берегов северной Шотландии чрезвычайно напоминает своими очертаниями, своими о-вами и глубокими заливами, упирающимися в гористые скаты холмов, скалы и фьорды Норвегии. Мыс Рас (Wrath) отмечает поворот береговой линии на восток, и в этом направлении мы достигаем уже известного нам мыса Дэннета, с которого мы начали наш обход берегов Великобритании. Если мы предпримем подобное же путешествие вдоль побережья Ирландии, начиная с самого северного пункта его, Мэлин-Гэда, и идя направо, то мы на извест. расст. за Фэлской (Foyle) бухтой поворачиваем на ю.-в., а затем и на прямой юг, огибая заливы Бельфастский, Дэндокский и идя вдоль сравнит. плоских берегов Ирланд. моря между Дэндоком (Dundalk) и Дублином, тогда как за Уэксфордской бухтой направление берегов переходит в западное. Здесь берег взрезается Уотерфордской гаванью, Дэнгарвэнской бухтой, поворачивает к ю.-з., дает место Коркской гавани, чтобы от Мизн-Гэда, образуя глубокие заливы и каменистые мысы, направиться к северу. Глубокая зазубрина, отмечаемая на юге устьем р. Шэннэна (Shannon), на с. Голуэйским заливом, отводит его на с.-в. Но вскоре гористое и иссеченное заливами побережье поворачивает снова к с., а, начиная с мыса Эрриса, к в. и, за заливами Слайго и Донегола, к с.-в., где мы приходим к уже известному нам Мэлин-Гэду.

Для того, чтобы надлежащим образом представить себе общее устройство поверхности Британских о-вов, нужно принять за центральную линию их рельефа Шотландию, восточные берега Ирландского моря, Уэльс и Корнуол. Тогда мы увидим, что от этой основной выпуклости почва быстро понижается к з., за Ирландским морем, в Ирландии, и к в., в восточной части Англии. Главные гористые части Великобритании, в которых можно видеть спинной хребет страны, поднимаются компактными массами вдоль и вокруг этого центрального пояса. Так, на с. тянутся Северные и Грэмтенские возвышенности Шотландии; в центре лежат Южные шотландские возвышения; затем, переходя на почву Англии, горы Кемберлэнда, или Кембрийские (Cumbrian), Пеннинский хребет и так называемый Пик. В Уэльсе, составляющем западную часть Англии, поднимается Кэмбрийский кряж (Cambrian), а в Корнуоле, более низкие возвышенности Эксмура и Дартмура. Мыс Рас, на далеком севере Шотландии, и мыс Лизард, на самом юге Англии, расположены приблизительно на одном и том же 5-м меридиане к западу от Гринвича. А между ними вьется извилистая линия возвышенностей, обращенная к морю на с. своей выпуклостью, а на ю. - своей вогнутостью.

Оба большие острова, Великобритания и Ирландия, представляют ряд сменяющихся возвышенностей и низменностей, которые образуют некоторые общие группы. Так, от с.-з. оконечности Шотландии, носящей название мыса Рас, идут внутрь страны, поднимаясь все более и более к в. и ю., Северные Шотландские Гайлэндсы (Highlands), или возвышенности, которые отделяются по диагонали от еще более высоких Грэмпиенских гор узкой и длинной низменностью, или, лучше сказать, траншеей, простирающейся на 160 км. в длину от Морэйского ферса (залива), на с.-в., к Лорнскому, на ю.-з., при ширине не превосходящей 8-ми км.: это т.-наз. Большая Долина, по-английски Грет-Глен, по-гэльски Гленмор, имеющая вид "прямой и правильной улицы современного города", на которой тянутся цепью озера, леса, и проходит в центре Каледонский канал, соединяющий воды Атлантического океана с водами Немецкого моря. Не мало вершин в Северных Гайлэндсах достигают 900 метр. или несколько более или менее того. Когда издали, с Гебридских о-вов, смотришь на эти горы, вырисовывающиеся на горизонте, за проливом, именуемым Северным Минчом, то они кажутся оттуда, по выражению одного английского географа, "куском тряпки, изорванной на верхнем крае и сдерживаемой вместе нижним швом": до такой степени эти высоты пересечены сложной системой глубоких долин. За Гленмором поднимаются Грэмпиенские горы, высочайшие из британских возвышенностей, отличающиеся и наиболее массивными очертаниями, в особенности по направлению к в. С южной стороны они спускаются крутым обрывом, стена которого тянется диагонально через Шотландию по линии, приблизительно параллельной Гленмору. На 160 км. слишком этот обрывистый край гор господствует над центральной шотландской низменностью, образуя одну из самых главных особенностей физической географии страны. Из долины они представляются настоящею горной цепью, так как поднимаются почти от самой поверхности моря до 1.200 м. выс. Но и этот хребет на самом деле составляет иссеченное углублениями плоскогорье с основным уклоном от с.-з. к ю.-в., оканчивающееся довольно крутой юго-восточной покатостью. Сравнительная высота вершин отчетливо выражает этот общий рельеф Грэмпиенских гор. На ю.-в. краю Бен-Ломенд поднимается на 973 м., а Бен-Форлик на 983, тогда как км. на 30 к с., внутри кряжа, высятся, приблизительно по параллельной линии с первой, Бен-Мор, имеющий 1.171 м., Бен-Лоэрс (Ben Lawers) - 1.214 м., и Лохнэгер - 1.154 м., наконец, Бен-Нэвис, высочайший пик всего Соединенного королевства, достигающий 1.343 м. и Бен-Макдуй (Ben Mac-dhui) - 1.309 м., отмечают самый гребень горного массива, поднимаясь непосредственно над склоном, круто падающим к с.-з. в направлении к Гленмору и долине Спея (Strath Spey). Лесистые долины врезаются здесь в поросшие вереском плоскогорья. Наиболее глубокой из этих естественных траншей является долина Гарри, продолжаемая долиной Тэя и разделяющая поверхность Гайлэндсов на две разные по характеру местности. На з., в западной части Пертского графства и в Аргайле, горные вершины поднимаются остроконечными пиками; долины глубоки и усеяны озерами; возвышенности спускаются к морю, оставляя мало места, или почти совсем ничего, для береговых низменностей; заливы же глубоко проникают в долины, часто обнимая собою группы гор и превращая их таким образом в острова. А на в. от долины Тэя горные вершины округлены; долины немногочисленны и расположены на значительной высоте; озера, за исключением небольших горных водоемов, почти совсем отсутствуют; и возвышенности приближаются к морю лишь в одном пункте Стонгэвна, к с. от которого вдается в море трехугольная низменность обширного полуострова Бекэна (Buchan), продолжающегося к з. низменной полосой берегов шириною в 15 км. вплоть до Гленмора. Считают, что половина всей Шотландии лежит к с. от Хайлэндсов. Остальная часть страны занята так-наз. Срединной равниной (Midland Plain) и южными возвышенностями. Обе эти полосы земель тянутся с с.-в. на ю.-з., при средней широте в 65 - 80 км. Срединная равнина значительно урезана в своих размерах глубоко вдающимися углами береговой линии, особенно там, где она образует три больших устья, носящие назв. ферсов (firth - залив) Тэйского, Фортского и Клайдского. В самом узком месте Северное м. и Атлантич. воды отделены едва 65 км., Южные же горы тянутся на втрое большее расстояние от башнеобразных скал мыса Сент-Эббс-Нэса до двойного полуострова Ринс-оф-Галлоуэй, имеющего форму причудливого молотка. На Срединной равнине поднимается с ю.-з. на с.-в. длинный ряд холмов, известн. в разн. местах под назван. Леннокс (550 м.), Охил (720), и Сидло (427); к ю. от Клайдского залива возвышается цепь холмов Пентлэнда (562 м.), тогда как широк. и плоск. долина Страсмора расстилается в северной части равнины, у подножия Гайлэндсов. Южнее 56-ой параллели мы вступаем в область Центральных возвышенностей Великобритании, простирающихся в виде обширного треугольника от Сент-Эббс-Нэса на 200 км. к ю.-з., по направлению к Ирландии, и на 320 км. прямо к ю., по направлению к Дербиширскому Пику. С з. в это обширное плато врезается Солуэйский залив, а все оно разделяется на три массивные глыбы глубокими траншеями, дающими место на с. верховьям реки Тайна, а на ю. истокам Эра (Aire). Северный позвонок плато образован Южными возвышенностями Шотландии и параллельной им, но более короткой, цепью Чивиэтов, тянущейся на границе между Шотландией и Англией. Средний позвонок состоит из гор Кемберлэнда, которым часто дают назв. Озерных гор (Lake Mountains), и главной части Пеннинского хребта. Наконец, южн. позвонок включает южную, более низкую часть Пеннинского хребта и достигает своей наибольшей высоты в Пике. Упомянем в числе наиболее замечательных особенностей этой части территории Иденскую равнину, образованную глубокой долиной реки Идна, извивающегося между Озерными горами и главной частью Пеннинского хребта. На центральном плато поднимаются следующие вершины: в Южных возвышенностях гора Меррик на 842 м.; Бродло (Broad Law), в 65 км. к с.-в., на 830 м.; цепь Чивиэтов - на 816 м. Южнее, горн. массив слегка еще повыш. и достигает 878 м. в Скофеле, 950 м. в Гелвеллине, 930 м. в Скиддо, - высочайших горах Озерной страны, - и 883 м. в Кроссфелле, кульминацион. пункте Пеннинского хребта. Еще более к югу, Инглберо имеет лишь 723 м., Уэрнсайд - 736 и Пенигент - 693. Наконец, Пик (The Peak - в Дербишире), несмотря на свой громкий эпитет "Высокий" (High), поднимается только на 636 м. А далее к ю. горы быстро склоняются к Английской равнине, образуя острые языки возвышенностей, идущих по направлению к Ноттингэму и к Стоку. Уэльские горы проще по своему устройству, чем сам обширный полуостров, хребтом котор. они являются. Возвышенности, действительно, носят характер лишь незначительных холмов на Ллэнском полуострове к с. и Пемброкском к ю., тогда как севернее Ллэна о-в Энглси представляет собою низменность. Уэльские горы образуют в совокупности приблизительно прямоугольник, который тянется в длину с северного и до южного берега Уэльса, причем восточный край этих возвышенностей направляется параллельно Пеннинскому хребту и совпадает в общих чертах с историческою границею Уэльского княжества. Эта граница проходит приблизительно на высоте 300 м. над уровнем моря. Но на полдороге от нее отделяется группа более низких холмов, которые направляются к с.-в. через южную часть графства Шропшир, идя как бы на встречу к юго-западному отрогу Пика; а к ю. и ю.-в. возвышаются столь же скромные холмы, доходящие до Глостерского и Уилтширского графств. Лишь немногие из этих гор превосходят своей высотой 300 м.: то - Кли (546 м.), затем, далее к ю.-в., Малверн (425 м.) и, еще более к ю., Котсуолд (346 м.); тогда как к с. от Кли, на левом берегу верхнего Северна, Рекн (Wrekin) достигает 407 м. Эта сравнительно низкая полоса земель, широко вдающаяся между возвышенностями Уэльса и Пика и известная под названием Средних Ворот (Midland Gate), представляет собою одну из замечательнейших черт географии Британии. Возвращаясь к Уэльским горам, мы должны сказать, что наиболее серьезные исследователи Англии видят в них остатки древнего плоскогорья, как то явствует из почти одинаковой высоты некоторых наиболее значительных вершин, сохранившихся от прежней поверхности; в остальных местах первоначальная высота очень уменьшилась, благодаря явлениям обнажения, выветривания и размытия почвы. Действительно, Кедр-Айдрис на с. имеет 893 м., Брекон (или Брекнок) - Биконс на ю. 886 м., а, между ними, Плинлиммен - всего 752 м. Наиболее резкий рельеф горы Уэльса имеют лишь в крайнем с.-з. уголку, где ряд холмов постепенно взмывают с берега, начиная от мыса Грет-Ормса и достигая наибольшей высоты в Снодне (1.085 м.), гиганте английских гор. К ю. от Уэльса, на южной стороне Бристольского канала обозначаются два разбитые на части пояса возвышенностей, простирающиеся от в. к з. параллельно между собою и к Бристольскому каналу. Северный из этих кряжей начинается Квентокскими возвышенностями (384 м.), в западной части Сомерсетского графства, и продолжается Эксмурским плато, которое к з., в прежние геологические времена, доходило до острова Лэнди. Южный же хребет состоит из двух отдельных холмистых масс: на в. - Дартмура, кульминационным пунктом которого является Гай-Уиллейс (621 м.); на з., за глубокой долиной реки Теймера, - Бодмин-мура, достигающего наивысшей точки в Браун-Уилли (419 м.). Между этими двумя кряжами простирается широкая плодородная долина, занимающая почти весь север Девонского графства. Еще далее к з. или, точнее, к ю.-з. мы вступаем в область полуострова Корнуола, высота которого незначительна, но поверхность изрезана скалистыми возвышенностями. Клинообразный полуостров продолжается к ю.-з. и з. островами Силли (27 кв. км.). К в. от Девонских и Кембрийских возвышенностей и к ю. и в. от Пеннинских расстилается обширная Английская низменность, занимающая почти треть всей Великобритании. Поблизости от центрального пояса гор поверхность этой равнины разнообразится отдельными холмами умеренной высоты. Таковы, на с. Англии, Северно-Йоркские горы, достигающие в Кливлэндских холмах, к ю. от устья Тиса, 454 м., а в центре - уже известные читателю Рекн, Малверн, Котсуолд. Общая же высота равнины колеблется между 180 и 300 м., за исключением местности, спускающейся к берегу Сев. моря, а изнутри огранич. очертаниями кривой, идущей от мыса Флэмберо через НОТТИНГЭМ, Лестер (Leicester) и Бедфорд к Гарич (Harwich); на этом пространстве ни одна точка поверхности не поднимается выше 90 м. На крайнем ю.-в. Англии тянутся два параллельных хребта, называемые Северными и Южными Даунсами. Северный кряж достигает максимума высоты на западе, где Комб поднимается на 283 м., тогда как, еще более к з., Уилтширские горы, возвышающиеся к с. от Солсберийской равнины, достигают 294 м. Южный хребет Даунса не превышает 248 м. (Дитчлинг, в вост. части). Между двумя кряжами Даунсов расстилается местность Уильд (Вельд), получившая свое имя от старинного слова, обозначающего лес. Наконец, на с. от западной части Северного Даунса холмы Чилтерн достигают 253 м.

Виды Великобритании. Вершина Снодн. Вид с озера Линн Ллидо (Уэльс). Энциклопедический словарь Т-ва 'Бр. А. и И. Гранат и К°.'

Если мы будем передвигаться к з. от известной читателю центральной линии шотл.-английских возвышенностей, то, по ту сторону Ирландского моря и его двух проливов, мы встречаем большой о-в Ирландию, по устройству поверхности (но не по внутреннему строению) представляющий резкую противоположность с Великобританией. Здесь, действительно, нет обширных, групп возвышенностей, похожих на те, которые мы встречали на Великобританском о-ве. Равнина составляет преобладающую черту ирландского ландшафта, несмотря на то, что и тут находится значительное количество коротких хребтов и отдельных гор, подымающ. и на с., и на в., и на ю.-з. и на з.: из 33 графств Ирландии почти половина заключает возвышенности, превосходящие 600 м. Лишь в одной части Ирландии мы встречаем полосу равнинной земли, откуда не видать гор ни в одной стороне горизонта: на протяжении 80 км. от Дублина на ю. до Дэндока на с. развертывается низкая линия побережья, составляющего начало широкой низменности, которая простирается далеко внутрь страны к з. и тянется на расстоянии 240 км. до того пункта, где горы Коннота поднимаются на берегу Атлантического океана рельефной каймой. Лишь в Голуэй, в Бэллине и еще двух-трех местах эта центральная Ирландская низменность достигает прибрежья океана. Наиболее высокими из отдельных холмистых групп являются: горы Дерривэ, среди которых Эрригол поднимается на 752 м. в графстве Донегол, на с. острова; горы Морн (853 м.) в графстве Даун, на с.-в. берегу Ирландии; Легнаквилла (926 м.) на восточном берегу, к ю. от Дублина, в графстве Уикло; и, далее к ю.-з., горы Голти (919 м.) в графстве Типперэри; еще далее к з., в графстве Керри, высочайший ирландский кряж Макгилликедди, кульминационный пункт которого Каррантьюогил достигает 1040 м. над уровнем моря; наконец, завершая ряд этих периферических гор в известном уже Конноте, Коннемарские горы, в сев. части которых вершина Муилри (Mweelrea) достигает 819 м. Характерной особенностью Ирландии и, главным образом, ее центральной, равнинной части является громадное количество озер и озерец, равно как местных торфяных болот, именуемых "богами" (bogs) и представляющих собою нечто среднее между торфяной трясиной и озером. Вследствие очень влажного климата, эти чрезвычайно сырые пространства зачастую превращаются в ряд громадных растительных губок, впитывающих в себя воду ручьев и атмосферических осадков. Часто края этих водоемов, обрамленных могущественными мшистыми валами, охватывают наподобие плотин центральную водную массу и, уступая порою давлению накопляющейся жидкости, прорываются как естественные запруды, разнося опустошение по всей окружающей стране. "Таким образом, в 1821 г., торфяное болото Киналэди, расположенное возле Телламора, в центре большой равнины, колыхаясь в течение долгого времени, словно бурное море, и издавая глухие раскаты как бы подземного грома, внезапно прорвалось: поток грязи, глубиною в 18 м., устремился из трещины и, снося целые дома и разрушая леса, которые находились на его пути, покрыл собою площадь более 12 кв. км." (Элизэ Реклю).

Переходя к геологическому строению Соединенного Королевства и начиная с Великобритании, мы должны, прежде всего, отметить контраст между ю.-в. и с.-з. страны. На ю.-в. преобладают почти исключительно, в центре, равнины, а у моря - низкие берега, обращенные к европейскому материку. На с.-з. поднимаются, как мы видели, скалистые возвышенности, составляющие род могучего барьера, котор. отгораживает внутренние части острова от океанического побережья. "На ю.-в. перед нами пески, глины, хрупкие породы песчаника, мел и нежные известняки. А на с. и на з. песчаники отличаются по большей части твердостью и компактностью, превращающею их в кварцы; сдавленные слои глины образуют сланцы. Известняки носят кристаллический характер, порою превращаясь в мрамор, и повсюду изобилуют вулканические скалы, которые, вместе с морскими отложениями, подвергались процессу ломки и становились сланцами и гнейсами. В Великобритании - что замечается далеко не повсюду на земном шаре - наиболее твердые скалы являются вместе с тем и древнейшими и, несмотря на длинные периоды времени, поднимаются до сих пор в виде возвышенностей и пиков, тогда как более новые и мягкие юго-восточные слои были приведены к уровню низменностей в сравнительно короткие геологические промежутки. Всюду, где буровые скважины для отыскания воды или каменного угля достигали достаточной глубины, прорезая глину и мел ю.-в., эти новейшие слои повсюду оказывались покоящимися на фундаменте из старейших горных пород, которые, как по своему строению, так и по содержащимся в них ископаемым, тождественны с горн. породами холмов севера и запада. Материал низменностей произошел в течение длинного ряда веков, главным образом, от разрушения с.-з. возвышенностей, но до некоторой степени и от старых горных областей, ныне подвергшихся обнажению и отчасти прикрытых новейшими породами" (Маккиндер). Чрезвычайно ясно это отношение между основными породами и прикрывающими их наслоениями выступает в Пеннинском хребте, состоящем из трех рядов слоев: самого старого и нижнего - горного известняка, - среднего и позднейшего - жерновика - и верхнего, самого недавнего и самого значительного по своей толще слоя, - глины и плитняка со спорадическими следами угля, известного под английским термином Coal measures. Вся эта каменноугольная формация, достигающая нескольких тысяч футов вертикальной толщины, отложилась в течение долгих столетий почти горизонтальными слоями. А затем гигантские силы, действовавшие на земную кору в в.-з. направлении, заставили основания подниматься в виде громадных складок, шедших с с. на ю. на расстоянии более 300 км. В силу процессов выветривания, действия атмосферических и почвенных вод, дождей и морозов, самый гребень складки был сильно стерт и размыт, так что старейшие скалы, образующие сердцевину гор, показались наружу вдоль центральной линии обнажившегося геологического свода, тогда как бока горы, и с западной и с восточной стороны, образовались из острых краев верхних наслоений. Благодаря этому, между прочим, каменноугольные копи, некогда занимавшие сплошную поверхность на с. Англии, были сдвинуты с вершины великой Пеннинской складки и разделились, таким образом, на Йоркширские и Ланкаширские залежи. Когда прекратилась эпоха тектонического движения скал, появились новые ряды слоев, которые были первыми из позднейших мягких пород юго-востока, как каменноугольные слои были последними из старейших и более твердых пород северо-запада. На круто приподнятые выветрившиеся края каменноугольных пластов налегли почти горизонтальными полосами новые красные песчаники пермской и триасовой системы. В настоящее время зеленые плодородные долины Йоркшира, Ланкашира и Чешира расстилаются над мягкими песчаниками и мергелем этой формации; и от времени до времени из-под них выныривают на поверхность земли дикие и бесплодные холмы, состоящие из более старых пород. Следует отметить тот факт, что по своему геологическому строению Шотландия представляет собою почти во всех отношениях прямую противоположность Англии. Так, Пеннинский хребет в Англии образует собою горный кряж с каменноугольн. слоями на своих боках, опоясанных и отчасти прикрытых более мягкими и новейшими слоями новых красных песчаников. В Шотландии же уголь и другие породы геологического периода, современного Пеннинскому кряжу, лежат внизу, под общим уровнем почвы. С другой стороны, значительнейшая часть Англии представляет равнину из пород более нового происхождения, чем Пеннинская (или каменноугольная) формация, тогда как наибольшая часть Шотландии состоит из возвышенностей, породы которых старше каменноугольной формации. Так, Шотландские Гайлэндсы и Южные возвышенности слагаются из очень твердых и очень древних пород. А между ними, как известно, простирается от берега к берегу, от Тэйского и Фортского заливов на Немецком море к Клайдскому заливу Северного канала, уже знакомая читателю широкая низина, носящая название Срединной шотландской равнины. Поверхность этой равнины состоит из старого красного песчаника (девонской формации) и каменноугольных пород. Но под ними, в основании, лежат еще более старые слои, относящиеся к одному геологическому возрасту с верхними слоями Гайлэндсов и Южных возвышенностей, принадлежащими к верхней и нижней силурийской формации. В общем, здесь замечаются отложения трех родов. На древнем фундаменте покоятся старые красные песчаники; над ними расстилаются обширные массы очень твердых вулканических пород; на самом верху находятся каменноугольные породы, отличающиеся, подобно песчаникам, малою степенью сопротивляемости. Холмы Охил и Сидло представляют собою результат складки вулканических слоев по линии, параллельной северной границе равнины Ниже мы увидим расположение каменноугольных бассейнов Шотландии. Между Пеннинским хребтом и каменноугольными формациями Срединной равнины прокидывается пояс силурийских пород (нижние слои которых носят у английских геологов название ордовицианских), составляющих Южные шотландские возвышенности. Что касается до пограничных с Англией Чивиэтов, то они образованы скоплением вулканических пород, выбравшихся наружу благодаря процессам выветривания. Посреди Грэмпиенского кряжа массы гранита, окристаллизовавшиеся на глубине, выступили на поверхность, вследствие исчезновения верхних слоев, и теперь поднимаются в виде высочайших вершин Британии над окружающими слоями сланцев и аспида, обладающими меньшею способностью сопротивления. Зап. край Северных Гайлэндсов, от м. Раса и до южной оконечности острова Скай (м. Слит, немного севернее 57°), отлич. тем, что на нем столь распростран. в горах Шотландии сланцы уступают место древнейшим архейским породам, выступившим из-под общей горной массы. В группе Внутренних, т. е. ближайших к материку, Гебридских островов, любопытно строение двух наиболее важных островных земель, Ская и Мэлля, которые, как структурой, так и характером своих пород, отличаются от формаций материка. Начиная от вертикальных скал прибрежья, достигающих порою 300 м. высоты, поверхность этих островов поднимается террасами, подобно ступеням гигантской лестницы, до столообразных вершин. Эти голые скалы - блестящей коричневой окраски; а террасы скатов, лишенных древесной растительности, бросаются в глаза зеленым цветом своих пастбищ. Порою высятся целые стены из бесчисленных колонн базальта, лава которых образует местами обширные пещеры, напоминающие церковные своды. Возле западного берега большого острова Мэлля поднимается из океана маленький, но знаменитый островок Стаффа, известный своим, столько раз воспроизводившимся на гравюрах и фотографиях, "гротом Фингала". "Внезапно, обогнув мыс, вы находитесь у входа в базальтовую пещеру со сводами, куда проникаете словно в настоящий храм... Колонны из лавы, обладающие почти совершенной правильностью очертаний и столь легко наклоненные, что их можно принять за совершенно перпендикулярные столбы, возвышаются на 20 м. между средним уровнем моря и тяжелыми сводами потолка. Водная аллея, ограниченная с каждой стороны как бы правильной мостовой, постепенно суживается, словно для произведения большего эффекта перспективы, от 13 до 7 м. и замыкается, наконец, в расстоянии 80 м. от входа" (Элизэ Реклю). Следует заметить, кстати, что, идя далеко к ю. и вступая на северный берег Ирландии, мы встречаемся с еще большими скучениями базальта, которые принимают особенно замечательный вид в знаменитом шоссе Гигантов, состоящем из 40.000 базальтовых колонн, образующих в этом месте прибрежье и беспрестанно омываемых волнами моря. Почти четверть общей массы этих приморских скал состоит из железной руды, которая придает чрезвычайную прочность базальту и обусловливает правильность его контуров, его тяжесть, его магнетические свойства и, наконец, ту ржавчину, которая покрывает эти столбы, словно они сделаны из цельного железа.

Виды великобритании. флемборо. Рыбачья пристань на Северном море (Иоркшир). Энциклопедический словарь Т-ва 'Бр. А. и И. Гранат и К°.'

Переходя к геологической структуре Ирландии, мы сможем легче усвоить себе ее общие черты, если мысленно срежем с поверхности горы, состоящие из базальта и мела, в северной части Ирландии и сведем, таким образом, поверхность графства Энтрим к низменности. Тогда окажется, что Ирландия своими различными частями воспроизводит по другую сторону морей геологические особенности соответствующих частей Великобритании. Так, Донеголский полуостров, ограниченный на с.-в. Фэлским заливом, а на ю.-з. Донеголским заливом, состоит из тех же древних сланцев, направленных к ю.-з., как и горы шотландского острова Айлэй и Грэмпиенских Гайлэндсов, от которых этот полуостров был, очевидно, отделен в прежние геологические периоды. Далее к ю.-в. ирландская группа Морнских гор, возвышающихся против острова Мэна, представляет направлением и структурою своих пород продолжение Южных возвышенностей Шотландии. Морнские горы отделены от гор графств Донегола, Тирона и Лондендерри поясом низменностей, настоящий характер которого ясно обнаруживается, если мы мысленно удалим Энтримское плоскогорье, образовавшееся гораздо позже. Тогда мы увидим, что и Срединная шотландская равнина находит свое продолжение по ту сторону Клайдского залива и канала св. Патрика, между Энтримом и оз. Нэ (Neagh), заходя далеко в самое сердце Ирландии. Даже каменноугольные копи Эра (Ayr) и Лэнарка, расположенные в Срединной равнине, находят свой pendant в маленьком каменноугольном бассейне Тирона к ю.-з. от упомянутого озера Нэ. К ю. от Ирландского моря на стороне Великобритании поднимаются горы Уэльса, а на стороне Ирландии маленькая возвышенность Уикло. "Одинаковые по геологическому возрасту, по строению и по характеру ландшафта Уэльс и Уикло представляют такое разительное сходство, что мы должны рассматривать их, как отделившиеся части одной массы с породами, еще более древними, чем породы Кемберлэнда, о-ва Мэна и Морнских гор" (Маккиндер). Центр Ирландии занят равниною, образованною почти горизонтальными и не потерпевшими никакого перемещения слоями каменноугольного известняка, по большей части скрытого под поверхностными слоями болотной и торфяной почвы. Эту аналогию Ирландии и Великобритании можно было бы продолжить и дальше, так как почти повсюду первая состоит из воспроизведения геологических особенностей второй. Так, по строению южная Ирландия самым теснейшим образом связана с Южным Уэльсом и юго-западной Англией.

Нам придется возвратиться к более подробной характеристике строения низменной, юго-восточной, части Великобритании, которая в особенности усердно изучалась местными учеными, видевшими в ней "рай геологов" по необыкновенному разнообразию различных формаций, встречающихся на столь малом сравнительно пространстве. Все эти формации равнинной Англии принадлежат к более новым периодам, чем горные породы с.-з. Англии и Шотландии. Так, направляясь от Лондона по диагонали на с.-з., к Честеру, путешественник будет последовательно проходить в совершенно правильной постепенности наслоения всех периодов, начиная от ранней третичной формации и кончая пермской формацией и триасом. Центр равнины вокруг Бирмингэма состоит из новых красных песчаников и глин, которые расходятся оттуда в трех разных направлениях: к ю.-з., вдоль нижнего течения Северна, по направлению к Бристольскому каналу; к с.-з., через Средние Ворота, по направлению к Ливерпулю, и к с.-в., вдоль нижнего течения Трента и Йоркширской Узы к устью Тиса. К з. и с. новые красные песчаники обрамляют Кембрийские и Пеннинские возвышенности, породы которых ныряют в некотором отдалении от гор под глину и пески равнины. Но на в. и ю.-в. эти песчаники прикрываются крутым откосом юрского известняка, который тянется по кривой линии через Англию, начиная Кливлэндом в северной части Йоркского графства, и кончая Котсуолдом на ю.-з. Глины и пески верхних этажей юрской формации образуют почву между Оксфордом и Бедфордом и в свою очередь ныряют под обрывистый излом меловых пород, простирающихся от мыса Флэмберо через Чилтерн к холмам Дорсета, образуя параллельную кривую на с.-з. от юрского вала.

Гидрография страны, конечно, определяется главным образом ее орографическими особенностями. Прежде всего, вследствие сдвинутого к з. положения горных хребтов, реки Англии обладают большею длиною к в. от возвышенностей, чем к з. от них. На первый взгляд исключение из этого правила составляет Северн (290 км. длины; судоходен от устья до Уэлшпуля), текущий, как известно, к в. от горной оси в южном и юго-западном направлении, чтобы впасть в Бристольский канал. Но истоки этой реки и верхние притоки ее направляются сначала, скатываясь с Уэльских возвышенностей, прямо на в., в направлении Темзы, и лишь в Английской равнине образованная так. образ. река перехватывается поперечным руслом Уоррикского Эвна (Avon, 105 км.), отклоняющего его в своем направлении, т. е. к ю.-з. Великий водораздел английских рек проходит, поэтому, не внутри страны, от с. к ю., но гораздо западнее, а именно, от Чивиэтов вдоль Пеннинского хребта, огибая южные границы Чешира и внедряясь в горы Уэльса между бассейнами Ди (145 км.) и Верхнего Северна, при чем эта гидрографическая линия далеко не повсюду совпадает с наиболее высокими частями страны. Целый ряд рек спускается таким образом на в. и ю.-в. от великого английского водораздела, называемого обыкновенно Пеннино-Кэмбрийским: Тайн (115 км., с великолепным судоходным устьем), Уир (105 км., судоходен от Дерэма), Тис (120 км., судоходен от Стоктона) - все три впадающие непосредственно в Северное море; Суэйл (около 100 км.), Юр (80 км.), Нидд (50 км.), Уарф (100 км.), Эр (113 км.), Колдер, Дон (115 км.), Деруэнт (около 100 км.), все принадлежащие к бассейну Йоркширской Узы, Трент с Девом и Торном, уже известный нам Северн с Вирнуай. Трент (240 км., из них судоходных 148 км.) и Йоркширская Уза (92 км., судоходн. 69 км.) образуют Гембер, представляющий собою могучее устье в 61 км. длины. Второй ряд рек, текущих к ю.-в., сбегает с крутого склона уже упомянутого нами вала, состоящего из юрских известняков. В центре Котсуолд питает источники Темзы, которая направляется к Оксфорду и, прорывая меловые возвышенности, течет к Редингу, орошает Лондон и заканчивается получившим мировую известность устьем. Длина этой важнейшей реки Англии достигает 365 км. (от верховьев до Ширнэса); она становится судоходной на 240 км. выше Лондона. Бристольский Эвн спускается также, но южнее, с Котсуолда и, огибая совершенно эту цепь, прорезает себе путь к западу у Бата и впадает в устье Северна. К с.-в. Большая Уза (230 км., половина судоходна), Нен (113 км.) и Уэллэнд (также 113 км.) направляются в страну болот и торфяников, известную под названием Фенов, и впадают в устье Уоша, прорываясь через широкую брешь в меловых холмах Норфолка и Линкольншира. Наконец, третий ряд рек сбегает с мелового вала, направляясь к в. и ю.-в.; это - Йер (80 км.), Уэйвни (Waveney, 80 км.), Оруэл и Стур (Stour, 75 км.), Блэкуотер (65 км.) и Чемер (Chelmer, 46 км.) - все, достигающие моря отдельными устьями. Что касается до рек южной Англии, то они принадлежат к особой системе, так как второй английский водораздел простирается от графства Уилтшира к Кенту вдоль оси поднятия Уильда, отбрасывая воды на с. в направлении к Темзе, а на ю. в направлении к Ла-Маншу. К первой категории принадлежат: Уэй (Wey, 56 км.), Моль (48 км.), Дэрент (32 км.), Медуэй (113 км.) и Кентский Стур (65 км.); ко второй - Солсберийский Эвн (77 км., судоходен от Солсбери), Тест, Итчен, Эрен (Arun, 59 км.) и Сессекская Уза (Ouse, 50 км.). Речные системы север. и запад. Великобритании не поддаются так легко группировке, как вследствие большой сложности устройства поверхности, так и вследствие более раннего появления из океана тех частей острова, по каким проложили себе дорогу реки этих местностей, неоднократно переменявшие свои русла в отдаленные геологические периоды. Можно во всяком случае отметить два основные направления этих рек: продольное, следующее общей ориентировке Великобритании с с. на ю., или, точнее выражаясь и принимая во внимание физические очертания почвы, с с.-в. на ю.-з.; и поперечное, перпендикулярное первому. Наиболее резко выраженным типом поперечной реки в Уэльсе является река Уай (Wye; 210 км., судоходна снизу до Гэя), которая течет, в общем, к ю.-в., разрезая силурийские, девонские и каменноугольные породы. Таково же почти параллельное Уаю течение более короткой реки Эск (Usk; 92 км., из которых 10 судоходны), прорезающей себе путь через девонские песчаники так называемых Черных гор. Наоборот, уэльская часть р. Северна занимает продольную долину, ориентированную под прямым углом к долине Уая, и течет в направлении, параллельном к Пеннино-Кэмбрийскому водоразделу. Продольными же по отношению к ориентировке горных пород являются и верхние течения рек Тайви (Teify, 100 км.) и Тоуи (105 км.). Река Ди (140 км.) принимает то продольное направление, когда течет к с.-в. через графство Мериэнес, то поперечное, когда она течет на в. в графство Денби (Denbigh), образуя долину Ллэнгослена (Llangollen); ее устье, впадающее в Ливерпульскую бухту, обращено к с.-з., параллельно к устью Ливерпульского Мерси (130 км.). Что касается до Шотландии, то для надлежащего понимания группировки ее речных систем, надо исходить, прежде всего, из ю.-в. направления рек Эска (Esk, 45 км.), Эннэна (79 км.), Ниса (113 км., 22 судоход.) и Ди (61 км.), которые спускаются с Южных возвышенностей к Солуэйскому заливу и Ирландскому морю. Система речных долин в Грэмпиенских горах напоминает своими существенными чертами гидрографию Южных возвышенностей: и там, и здесь поперечные реки текут к ю.-в., разрезая в перпендикулярном направлении слои поверхности; продольные реки следуют наоборот направлении пород к с.-в. или к ю.-з. Очень характерно течение реки Тэя (193 км., судоходна вверх до Перта), которая, до самого впадения в залив того же имени, СОСТОИТ из ряда быстро перегибающихся и сменяющих одна другую полос поперечного и продольного направления. Клайд, наиболее важная река Шотландии (156 км., судоходна снизу до Глесго) течет по Южным возвышенностям и Срединной равнине к с.-з., давая свое имя заливу, куда впадает. Твид (156 км., из которых 26 км. служат общею границею Шотландии и Англии, а последние 3 целиком принадлежат Англии) направляется, наоборот, к с.-в. Северные Гайлэндсы дают начало рекам, которые текут в направлении, поперечном к общей ориентировке страны, и впадают в Морэйский залив, или в известную уже читателю трещину Гленмора. Самым видным элементом гидрографии Ирландии является река Шэннэн, длиннейшая из всех рек Соединенного Королевства (385 км., почти целиком судоходных). Она берет начало в 30 км. от Донеголской бухты и течет к ю.-в. в медленном беге через центральную равнину до Киллэло, где она прорезывает себе путь сквозь высоте холмы, образуя пороги, и, наконец, поворачивает от Лимерика к з., расширяясь в устье, насчитывающее 100 км. в длину до впадения в Атлантический океан. Большая часть старых ирландских провинций Ленстера и Мэнстера, т. е. ю.-в. и ю. Ирландии, орошается резко выраженными и правильными речными системами. Овока, Слэйни (Slaney, около 100 км.), Барро (Barrow, 160 км., судоход. вверх до Эсай - Athy); и его притоки Нор (113 км.), Шур (Suir, 137 км., судох. от устья до Клэнмела), Блэкуотер (160 км., судоходна вверх до Малло), Бэндэн (Bandon, 64 км.) - все текут вообще к ю.-в., разрезая слои пород, но некоторые из них, в особенности наиболее западные, направляются также на довольно большом расстоянии по продольным долинам с з. на в. Часть ирландских рек отличается своей склонностью к образованию широких озер неправильной формы. Так, почти половину течения Шэннэна выше Киллэло захватывает тройное озерное расширение Эллена (35 кв. км.), Ри (111 кв. км.) и Дерга (126 кв. км.). С другой стороны озера Верхний Эрн (42 кв. км.) и Эрн (124 кв. км.) составляют половину всего течения реки Эрна. У подножия горного обрамления берегов Коннота расположены озера Корриб (184 кв. км.), Маск (92 кв. км.) и Конн (70 кв. км.), занимающие в пункте встречи разных геологических формаций положение, которое английские географы сравнивают с кривой линией, образованной великими озерами в Северной Америке или поясом озер северо-западной России. Эти озерные бассейны и многие другие меньшие, равно как те, которые запружены болотным мхом, образовались на равнинной поверхности в результате размытия каменноугольных известняков речными волнами. С другой стороны Лох-Нэсс (Lough Neagh; ирландское Lough соответствует шотландскому Loch; этот термин обозначает "озеро" и "озерообразный залив"), величайшее из озер Соединенного Королевства (396 кв. км.), образовалось, по всей вероятности, вследствие закрытия истока полосою лав Энтрима. Перейдем к озерам Великобритании. Они гораздо меньше ирландских. Большинство из них, по-видимому, так или иначе связано с явлениями ледникового периода. В равнинах к с. от Темзы, а в особенности в Чешире, и в Срединной равнине Шотландии существовали прежде многочисленные малые озерца, образованные водами, которые были запружены ледниковыми моренами. Но так как часть из них понемногу оказалась загроможденною торфом, а часть была опорожнена рукою человека, то от этих прежних бассейнов осталось сравнительно очень мало. Таково озеро Лох-Ливен (14 кв. км.) в Файфском графстве. Бесчисленные маленькие озерца покрывают почву из архейских гнейсов в западных частях, находящихся на крайнем севере Шотландии графств Сетерлэнда (Sutherland) и Росса. Уже гораздо меньше таких озерных бассейнов встречаем в восточных Грэмпиенских горах, на Южн. возвышенностях и в гористых областях Уэльса. На южном склоне Грэмпиенских гор, совсем недалеко от границы Срединной равнины, расстилается, однако, самое обширное из шотландских озер, Лох-Ломенд (71 кв. км.), столько раз воспетое поэтами. Но, в общем, наиболее интересные из британских озер встречаются в глубоких долинах Гайлэндсов, а именно на з. от меридиана, проходящего через историческую местность Килликрэнки, равно как в углублениях гор Кемберлэнда и Уэстморлэнда, в области, носящей название Озерной страны (Lake District), которая дала имя "лэйкистов" целой школе английских поэтов. Наиболее обширным из английских озер является Уиндермир (16,5 кв. км.). К с. от этого озера соединенные с ним небольшим потоком лежат оз. Райдэль-Уотер (Rydal Water) и Грэсмир, воспевавшиеся Уордсуортом, Кольриджем и Соути. К западу от Уиндермира находится озеро Конистон (5,7 кв. км.), тесно связанное с именами Рескина и Теннисона. Вторым по величине является Элсуотер (Ullswater, 11 кв. км.). Упомянем также о Бэссентуэйте (6 кв. км.), Деруэнте (4,7 кв. км.), Серлмире (Thirimere), Беттермире, Креммоке, Уастуотере и Эннердэйле. Из других озерных пространств, вне Озерной страны, заслуживают внимания лишь озера Норфолка (Норфок), "бродсы" на языке страны, и озера или "миры" Чешира.

Виды Великобритании. Озеро Уиндермир и Лангдельские вершины (Вестморланд). Энциклопедический словарь Т-ва 'Бр. А. и И. Гранат и К°.'

С давних пор климат Великобритании считается символом непостоянства. Но и в этом непостоянном климате можно отметить несколько отдельных областей с довольно ясно выраженными особенностями. Вообще, климат Великобритании очень влажный и, принимая во внимание северное положение страны, очень умеренный. Ю.-в. страны представляет собою такую же противоположность с.-з. с точки зрения климатических условий, как и по устройству поверхности и составу пород. Так как господствующие в Соединенном Королевстве ветры проходят через Ирландию и Шотландию в ю.-в. направлении, принося с моря влагу, то океаническое побережье является наиболее дождливой частью. С другой стороны, ближе к этому западному побережью возвышаются и наиболее значительные горы и плоскогорья Великобритании, что еще более увеличивает количество атмосферных осадков. Наоборот, Великая английская равнина образует собою местность, обладающую сравнит. сухим климатом: ее высота над уровнем моря незначительна; кроме того, она лежит вне обычного пути океанических циклонов. На восточных склонах и у восточного подножия гор Англии замечаются интересные явления относительной сухости в непосредственной близи от чрезмерно орошаемых мест. Правда, и эти по большей части подветренные скаты получают довольно значительную степень влаги. Но она ничто по сравнению с теми громадными, почти тропическими количествами воды, которые изливаются на западных склонах возвышенностей, подвергнутых прямому влиянию надвигающихся с моря бурь. Эти полосы относительной сухости резко выступают островками на карте осадков к в. от Дартмура и Уэльса и в непосредственном соседстве с Дублином. Но всего резче эти пояса земель, сравнительно защищенные от дождя, обнаруживаются на восточном берегу Шотландии. В то время как на з. вершины Грэмпиенских гор смываются проливными дождями, изрывшими горы ущельями и долинами, к в., на известном уже читателю полуострове Бекэне и в долинах Ди, Дона и Спея цифра атмосферных осадков падает до чрезвычайно незначительных для Англии размеров. Так, средняя годовая высота дождя на обсерватории Бен-Нэвиса достигает почти невероятной для таких северных широт высоты в 3 м. 83 сант.; в Гленкро, на северном берегу, она все еще не менее 3 м. 25 сантм., тогда как в Нэрне, на восточном берегу, она падает до 61 сант. В центральной гористой местности Шотландии находятся два острова земель с высотою атмосферных осадков, превосходящих в год 2 м. Весь з., ю.-з. и отчасти ю. Ирландии, равно как почти все западные гористые местности Великобритании, получают от 1 до 2 м. дождя в год. Центральная и восточная часть Ирландии и прилегающие к горам Великобритании холмистые местности имеют от 1 м. до 75 сант. атмосферных осадков. Еще восточнее и ниже в равнине количество осадков изменяется от 75 до 65 сант. Наконец, в некоторых местах восточного берега Ирландии, восточного берега Шотландии и юго-вост. берега Англии высота дождей падает даже ниже этой последней цифры. Интересно распределение температуры в Великобритании по временам года. Линии равной летней и равной зимней температуры образуют очень непохожие кривые. Летом июльская изотерма, равная 60° Фаренгейта (около 16° или, точнее, 15,55° Цельсия), идет извилистым путем с з. к в. через Ирландию, Уэльс и северную Англию, образуя при этом выпуклость, обращенную к северу в центре Великобританского материка. В теплое время года прямое действие солнечных лучей сказывается даже в очень влажном и умеренно-солнечном климате Англии, и теплота заметно уменьшается от ю. к с. Наоборот, январская изотерма, равная 40° Фаренгейта (4,44° Ц.), направляется с ю. на с. вдоль западной части Шотландии и восточной части Уэльса, и температура холоднейшего месяца сравнительно мало изменяется на всем протяжении Англии с южных берегов и до северной оконечности. Зато разница в зимней температуре обнаруживается по отношению к местам, расположенным на в. или з. от этой линии. Действительно, к в. от нее средняя температура января падает ниже 4,44° Ц., тогда как Корнуол, Уэльс, вся Ирландия и западные берега Шотландии имеют более высокую температуру. Причинами этой мягкости западных английских зим являются ветры, дующие с теплого сравнительно океана, и скрытая теплота, отделяемая частыми дождями. Современные исследователи разделяют Англию на четыре климатические области, или "квадранта", при помощи уже упомянутых линий средней июльской и средней январской температуры. Ю.-в. часть, заключающая в себе Лондон, Норич и Линкольн, отличается теплым летом и холодной зимой; средние температуры января и июля разнятся на 20° Фаренгейта, т. е. на 11° с небольшим Ц., и общий климат характеризуется сравнительной сухостью и континентальностью. С.-з. область, отмечаемая приблизит. пунктами Сторноуэя, Лондендерри и Голуэя, прилегая к морскому океаническ. побер., отличается влажностью и ровностью климата; здесь зима мягка, и лето прохладно; разницы в средних температурах не достигают 11° Ц. Остальные две области, с.-в. и ю.-з., носят промежуточный характер. На с.-з., в Эбердине, Эдинбурге и Ньюкасле зима холодна, и лето сравнительно прохладно, средняя годовая довольно низка, и климат отличается до известной степени сухостью. Наконец, на ю.-з., в Уотерфорде и Плимуте, лето тепло, зима мягка, средняя годовая сравнительно высока; климат ровный и влажный. Но еще яснее известная противоположность в климатах Англии обнаруживается, если сравнивать средние минимальные температуры январских ночей и средние максимальные температуры июльских дней. Средняя январская ночь на мысе Лэндсэнд на 10° Фаренгейта, или 5,55° Ц., теплее той же ночи на в. Английской равнины, в болотистой местности Фенов; с другой стороны, высшая температура среднего июльского дня в этой части равнины на столько же градусов выше соответствующей температуры дня на берегах Северной Шотландии. Рельефным показателем общего характера и частностей английского климата является растительность. Известно, что деятельное прозябание растений может совершаться в Англии лишь при температуре не ниже 42° Фаренгейта, т. е. 5,55° Ц., и при высоте дождей не менее 46 сант. Суммируя общее количество излишка градусов над этой температурой в каждый из тех дней, когда температура достигает этого минимума, мы получаем число градусов, выражающих приблизительно так называемую "растительную потенциальность климата". Напр., в течение 18-ти лет метеорологических наблюдений в Сент-Олбэнсе, недалеко от Лондона, было констатировано, что средняя сумма градусов между 1 января и днем наступления жатвы пшеницы равняется 10 55° Ц. А так как пшеница в Англии созревает лишь в начале сент., то мы уже отсюда можем видеть, как сравнительно незначительна здесь сила солнечной теплоты в теплое время года. Вследствие этого маис не может, напр., созревать нигде в Британии, а дает лишь ботву для корма скота. С другой стороны, благодаря продолжительности летних солнечных дней и позднему максимуму дождей, пшеница и ячмень могут вызревать даже в некоторых частях Шотландии. Излишняя влажность воздуха вдоль океанического побережья является причиною того, что овес почти повсюду заменил пшеницу и ячмень, за исключением восточных графств Англии и Шотландии. В частности, пшеница, пуская сравнительно глубокие корни, может успешно сопротивляться морозам и наступающей порою засухе английской равнины, но, во всяком случае, считается ненадежным посевом вследствие недостатка надлежащей теплоты в течение здешнего лета и многочисленности грозовых бурь. В тех частях Шотландии и северной Англии, в которых вообще она может расти, она по большей части вызревает даже успешнее, чем на ю., вследствие сравнительной редкости гроз и большей равномерности времен года в вышеупомянутых частях Шотландии и с. Англии. Ячмень может успешно расти и при менее благоприятных климатических условиях, чем пшеница, обладая способностью выдерживать большую влажность. Но все же он вызревает лучше в пшеничных областях в. Англии, хотя во время засухи страдает больше пшеницы, так как пускает менее глубокие корни в землю. Пастбища и луга являются, поэтому, наиболее приспособленными к климату Англии формами растительности. Влажность воздуха поддерживает эту растительность в хорошем состоянии, а частые дожди обеспечивают ее рост. Ни морозы, ни засухи Английской равнины не приносят пастбищам существенного вреда, хотя культура трав достигает наибольших успехов в низменностях з. и с. страны. Находясь в меньшей зависимости, чем зерновые хлеба, от прямой солнечной теплоты, пастбища принимают особенно могучий и роскошный вид на океаническом побережье, где царит, как выражаются англичане, "пасмурная теплота", приносимая ветрами морей. А на возвышенностях трава заменяется торфяным мхом болот, вереском, дроком и папоротниками. В настоящее время растительность Британии соответствует трем различным климатическим зонам. Низменности в. и ю.-в. носят земледельческий характер и обращены на возделывание зернового хлеба. На низменностях з. и с. расстилаются пастбища или возделывается овес. Болотистая и торфяная почва преобладает на возвышенностях с. и з. Заметим, кстати, что в Британии осталось сравнительно очень мало лесистых пространств, занимавших громадные территории в доисторические времена, как о том свидетельствуют, кроме некоторых сохранившихся и по сие время лесов, большие стволы деревьев, часто встречаемых в торфяных болотах Шотландии и Ирландии. Подробности о земледелии ниже.

Виды Великобритании. Форт Вилльям и вершина Бен Невис (Шотландия). Энциклопедический словарь Т-ва 'Бр. А. и И. Гранат и К°.'

Посмотрим же, как при данных физических условиях выработались на почве Англии основы для человеческой жизни и производительной деятельности. К числу важнейших богатств страны принадлежат различные металлы и, в особенности, минералы, достигающие громадной важности в породах каменноугольной формации. Неистощимые запасы каменного угля распространены особенно в верхнем слое этой формации, которому англичане дают название "Coal measures" (так называются угленосящие сланцы и песчаники, под которыми лежат слои жерновика, прикрывающего в свою очередь горный известняк). Мы укажем здесь на важнейшие каменноугольные залежи Соединенного Королевства, резюмируя результаты классических трудов Эдуарда Гулля (Hull) для всей Великобритании вообще и Роберта Дрона для Шотландии - авторов, к сожал. неск. грешащих частым недостатком английск. ученых: чрезмерною любовью к деталям сравнительно с обобщающей группировкой. Обходя каменноугольные бассейны Англии в общем направлении с ю.-з. на с., на с.-в., спускаясь к центру и снова возвращаясь на с., к границам Шотландии, Гулль отмечает целый ряд бассейнов, из которых мы цитируем лишь главнейшие. В Южном Уэльсе мы встречаем Большой южно-уэльский бассейн (Great Coal basin of South Wales), который, за исключением бассейна, смежного с Клайдским заливом, является обширнейшим и богатейшим запасом угля во всей Британии, а по толщине, достигающей более 3.000 м., занимающим первое место в свете. Разделенный Кармартенской бухтой на две части, он охватывает пространство в 906 англ. кв. миль (т. е. 2.347 кв. км.) и заключает в себе до сих пор более 28 миллиардов английских, или около 28¹/₂ миллиардов метрических, тонн. На в. от предшествующего бассейна простирается Бристольский бассейн, тоже разделяющийся на две части: северную, лежащую в Глостерском графстве, и южную, гораздо большую, в Соммерсетском. Считают, что на 388 кв. км. он заключает более 6 миллиардов тонн, расположенных до глубины в 2.700 м. и могущих дать, за исключением различных вычетов, более 4 миллиардов тонн доступного эксплуатации угля. Опуская затем немаловажные сами по себе, но все же второстепенные бассейны, находящиеся в Глостерском и Устерском (Worcester) графствах, равно как Шрусберийский и Шропширский бассейны, мы переходим к каменноугольным копям северного Уэльса, распадающимся на бассейн графства Денби (122 кв. км., 980 миллионов тонн) и на бассейн графства Флинт (91 кв. км., 783 миллиона запаса). Идя далее на ю.-в., в центр Англии, мы встречаемся с знаменитым бассейном Южного Стэффордшира, который, вследствие нахождения в нем и больших залежей железа, дал начало единственному в мире муравейнику, "Черной стране", столько раз описывавшейся туристами и учеными. Вот как изображает ее Гулль: "Эта промышленная область всегда отличалась крайним богатством каменного угля и железной руды, а близость ее к городам Улвергэмтону, Дэдли и Бирмингему сообщила необыкновенный толчок этим индустриальным центрам. Можно сказать, что весь пояс местностей, соединяющих эти города, на расстоянии 12 миль, представляет собою один громадный завод; и среди прекрасной ночи зрелище, развертывающееся со стен Дэдлийского замка, который возвышается в центре бассейна, пожалуй, единственное на всем земном шаре. Целая полоса земли в радиусе пяти или шести миль усеяна копями, литейными заводами, доменными печами, фабриками и жилищами густо теснящегося населения; в наполненной густым дымом атмосфере языки огня из печей бросают перемежающийся свет, который освещает заревом все небо. Но эта панорама, расстилающаяся перед нашими глазами, не представляет всей суммы человеческого труда. Ибо, между тем, как 10.000 пар рук заняты работой на поверхности земли, по крайней мере, половина такого же числа работает внутри, вырубая уголь, являющийся основным двигателем всей совокупности машин, которые грохочут наверху". Поверхность этого бассейна равняется 240 кв. км. Количество угля, могущего послужить предметом правильной разработки, превышает 1.420 миллионов тонн. Соседним к нему бассейном является бассейн Северного Стэффордшира, который, сравнительно со своим пространством, принадлежит к числу богатейших запасов топлива в Англии. Действительно, на 195 кв. км. количество угля, остающегося для будущей разработки, равняется 4.438 миллионам. Далее к с., за Чеширским бассейном, лежит Ланкаширский бассейн, обширных и неправильных очертаний, заключающий на 699 кв. км. запас в 4.306 миллионов тонн. Еще далее к с., на северной стороне Кембрийских гор, расположено богатое каменноугольное поле, отмечаемое пунктами Уайтгэвна, Уоркингтона и Мэрипорта. Имея в длину более 30 км., а в ширину 8, этот бассейн заключает в себе более полумиллиарда тонн. Из каменноугольных копей центра Англии мы упомянем бассейн гр-ва Уоррик (Warwick), имеющий важность не столько по своим размерам (78 кв. км.) и по своему богатству (860 миллионов), сколько по своей сравнительной близости к столице. К с.-в. от предыдущего бассейна лежит Лестерский бассейн, занимающий небольшое пространство к ю. от долины Трента, но заключающий не менее 1.854 миллионов т. угля. Еще далее к с. расстилается обширная система копей Ноттингэма, Дербишира и Йоркшира, которая, в сущности, представляет собой один больш. басс., превосход. своими размер. все проч. басс. собств. Англии и лишь на 388 кв. км. уступающий размерами знаменитому бассейну Южного Уэльса: его поверхность равна, действительно, 1.959 кв. км., а запас топлива, лежащего от поверхности до 1.200 м. глубины, определяется громадной цифрой в 26.922 миллиона тонн, из которых более 8 миллиардов падают на западную часть Йоркшира, около 11 миллиардов на южную часть Йоркшира, а более 7 миллиардов на графство Дэрби и Ноттингэм. Наконец, на самом с. Англии расстилается так наз. Великий северный бассейн графств Дэрэма и Нортемберлэнда, занимающий пространство в 1.774 кв. км., из которых 282 прикрыты верхними слоями, и заключающий 9.094 миллион. тонн запасов. Если же к нему присоединить смежное, но отдельное каменноугольное поле, находящееся на с.-з. Нортемберлэнда, то общее количество топлива, могущего быть извлеченным из этого бассейна, превзойдет 10.643 миллионов тонн. Переходя к описанию каменноугольных бассейнов Шотландии, мы должны предпослать несколько общих замечаний об их местонахождении, на основании работ Роберта Дрона. Уголь и встречаемая зачастую рядом с ним железная руда находятся в целом ряде бассейнов каменноугольной формации, занимающей большую часть центральной низменности, которая простирается от Клайдского залива в с.-в. направлении до Фортского залива. По ближайшем исследовании, каменноугольные бассейны Шотландии могут быть разделены на три области. Первая занимает пространство шириною от 10-15 км. и более, прорезая всю страну в с.-в. направлении, приблиз. от Гервэна (Girvan) в Эрском графстве до Элай (Elie) в Файфском. Эта область отличается наибольшим богатством ископаемого минерала. Вторая, с.-з., область обнимает северн. часть Эрского графства, графства Ренфру и части графств Лэнарк и Дэмбартона. Эта область - самая бедная углем. Наконец, с.-в. округ заключает в себе восточные части Лэнарка и графства Стерлинг и Файф. Здесь запасы топлива неск. богаче, чем в предшествовавшем. Касаясь отдельн. бассейнов, мы можем оставить в стороне сравнит. второстепенные, находящиеся в г-х Дэмфрисе, Эре, Ренфру, и перейти к каменноугольному бассейну Лэнарка, который доставляет ежегодно гораздо более половины всего каменного угля, добываемого в Шотландии. Действительно, поверхность Лэнаркского бассейна равняется приблизительно 780 кв. км., т. е. ¹/₄ общей угольной площади всей Шотландии, а производит этот бассейн 56% общей добычи. Почти весь добываемый здесь уголь извлекается из верхних слоев. Общее количество угля, доступное для обработки, равняется 1.930 миллионам тонн, да в запасе должно находиться около 900 миллионов. Немаловажное значение имеет бассейн Стэрлингского графства, к с. от Лэнаркского. Здесь копи деревни Слэмэннэн замечательны тем, что в течете долгого времени поставляли машинный уголь высшего качества. Удобная для обработки часть минерала превышает 260 миллионов, и количество запаса исчисляется в 356 миллионов. К в. мы переходим в область Линлисгоского бассейна, где общее количество доступного обработке угля превышает 213 миллионов тонн, и более 200 миллионов находится в запасе. Могущественный бассейн находится в старинном делении страны, известном под именем Мидлосиэна, ныне совпадающего с Эдинбургским графством. Здесь удобный для обработки уголь превосходит 712 мил. тонн, и 1.353 мил. находится в запасе. Важен также бассейн графства Файфского, простирающийся на 440 кв. км. и заключающий в себе около 1.248 миллион. тонн удобного для обработки каменного угля и около 982 миллионов в запасе. Наконец, на дне Фортского залива залежи угля, по вычислению геологов, заключают не менее миллиарда тонн. Каменноугольные копи Ирландии, имеющие гораздо меньшее значение, чем копи Англии и Шотландии, могут быть разделены линией, проходящей посередине страны с з. на в., от Голуэйского залива к Дублину, на две части: южная часть, содержащая в себе почти исключительно антрацит, представлена бассейнами графств Клэра, Лимерика, Корка, Типперэри, Куинс Каунти (Queen′s County, или графство Королевы), Килкенни и Карло; к северной группе, заключающей в себе асфальтовый уголь, принадлежат копи Эригны (в Конноте), копи графства Тирона и копи Бэлликасля, находящиеся в графстве Энтрим. Наиболее важны в экономическом смысле залежи южной Ирландии, которые называются иногда Ленстерским бассейном, хотя довольно значительным отрогом они вдаются в графство Типперэри. На противоположной стороне острова большую роль играют копи Тиронского графства, заключающие значит. количества асфальтового угля и находящиеся вблизи от промышленных районов северной Ирландии. Этот бассейн расположен к с. от города Дэнгэннена. Центром его служит деревня, носящая характерное название Коль-Айлэнда ("угольного острова"). Элстерский канал ставит этот бассейн в соприкосновение с озером Нэ. Наконец, Энтримский бассейн, тянущийся вдоль берегов залива Бэлликасль на з. и залива Мерлох на в., представляет собою большую важность с научной точки зрения, как послуживший исходным пунктом для геологических изысканий, чем в практическом отношении. В конце концов, по исследованиям специальной королевской комиссии, в 1904 г., в Соединенном Королевстве находилось 102 миллиарда тонн доступного непосредственной обработке угля, из которых около 16 миллиардов падало на долю Шотландии, 177 миллионов - на долю Ирландии, а остальные 86 миллиардов представляли часть Англии с Уэльсом. Сверх того, запасы угля в скрытых слоях превосходили, по вычислениям той же комиссии, 40 миллиардов тонн. Это дает общую цифру в 142 миллиарда тонн топлива, - запас, который не может истощиться ранее 610 лет, если предположить, что каждый год будет добываться не менее 230 миллионов тонн, т. е. количества, отмеченного статистикой 1903 г. Отсюда мы можем видеть, до какой степени Англия богата "черным хлебом индустрии", как называют часто каменный уголь, питающий в современном обществе гигантскую систему заводской и фабричной промышленности. Из металлов в настоящее время имеет выдающееся значение на почве Соединенного Королевства железо. Оно встречается в тесном соседстве с каменным углем, как мы уже видели, в копях Дэдли и Улвергэмтона, и в бассейнах Дэрэма (Durham) и Нортемберлэнда. Есть, однако, такие местонахождения железной руды, где она встречается отдельно от каменного угля. К числу их принадлежат рудники холмов Кливленда, где добывается целая треть английск. железа, и рудники Фернэса (Furness), на с.-з. Ланкашира. В старину главнейшими производителями железа были лесистые округа, доставлявшие необходимое топливо для плавки металла на той первобытной ступени развития железоделательного производства, когда металл плавился при помощи древесного угля, а не каменного. Таковы были железные районы в лесах Уильда (Кент и Сессекс), в Динском лесу, возле Глостера, и в Арденском лесу, возле Бирмингэма. Второе, но гораздо менее важное по значению, место в ряду металлов занимает олово, создавшее такую известность в античном мире отдаленным "Касситеридам" (английским островам). Но теперь эти рудники, находящиеся на Корнуолском полуострове, потеряли свою прежнюю роль снабдителей оловом всего земного шара с тех пор, как богатые оловянные рудники были найдены на Малайском полуострове и на островах Банка и Биллитон, лежащих в Малайском море. Третье место по важности в ряду металлов занимает свинец, также встречающийся преимущественно в Корнуоле, где попадается равным образом и медь. Главным месторождением свинца является в Англии рудник Олстон-Мура, в окрестностях горы Блэкфел, принадлежащей к Пеннинскому хребту, из которого добывается половина всего английского свинца. Любопытно, что древнейшим горным производством было в Англии добывание золота, практиковавшееся и в Ирландии. Но теперь эта отрасль промышленности отошла здесь в область прошлого, и золото добывается в настоящее время в очень небольших количествах лишь кое-где в Уэльсе. Если мы прибавим к уже упомянутым предметам добывающей промышленности медь Корнуола и Девонского графства, фаянсовую глину тех же местностей, огнеупорную глину Устера, кирпичную глину нижнего бассейна Темзы, аспидные ломки гор Корнуола, Девона, Кемберлэнда и Уэстморлэнда, равно как соляные копи графств Устерского и Честерского, наконец, каменные ломки Йоркширских песчаников, батского известняка и портлэндского мрамора и цемента, то мы исчерпаем в общих чертах ископаемые богатства Англии.

Виды Великобритании. Кембридж. Тринити колледж. Энциклопедический словарь Т-ва 'Бр. А. и И. Гранат и К°.'

Перейдем теперь к некоторым подробностям размещения крупных и малых отраслей человеческого труда, соответственно с природными и климатическими условиями страны.

В последнее время, что касается до собственно Англии, то ученые географы считают целесообразным делить ее на две части: ю.-в., или столичную (metropolitan), получающую это название от громадного скопления жителей в Лондоне и его окрестностях и состоящую, главным образом, из плодородной волнистой низменности, тщательно возделанной и в настоящее время лишенной каменноугольных копей; и с.-з. часть, где возвышаются две обширные группы возвышенностей, - Кембрийские и Пеннинские горы, высочайшие вершины которых состоят из пастбищ овец и из пустырей, обильно населенных выводками тетеревов, служащих любимым предметом великосветского охотничьего спорта, тогда как более низкие склоны, вместе с расстилающимися кругом равнинами, содержат залежи каменного угля, выходящие на поверхность почвы, и питающие главнейшие отрасли английской индустрии: это так называемая промышленная часть Англии. Столичная, или ю.-в., Англия разделяется, в свою очередь, кроме громадной метрополии, на четыре области, располагающиеся в различных сторонах горизонта вокруг Лондона: юго-восточную, северо-восточную, северо-западную и юго-западную области, из которых последняя, в свою очередь, расчленяется на ближнюю и дальнюю область, доходящую до отдаленного Лэндсэнда. Ю.-в. область, состоящая приблизительно из трех графств: Кента, Серри и Сессекса, представляет собою одну из наиболее определенных по своему характеру местностей всей Великобритании. Это - страна земледелия, носящая, однако, местами довольно разнообразный отпечаток, вследствие структуры своей почвы, которая покрыта то заросшими вереском пустырями, то лесами, то некоторыми видами хозяйственных растений, занимающими здесь большее место, чем где-либо в других низменностях Британии. Кент, напр., является главным производителем хмеля и одним из двух главнейших поставщиков фруктов в Британии. С.-в. область столичной Англии заключает также три графства: Норфолк, Сэффольк (Сеффок) и Эссекс.

Виды Великобритании. Оксфорд. Колледж Магдалины. Энциклопедический словарь Т-ва 'Бр. А. и И. Гранат и К°.'

Эта часть восточных английских графств отличается преобладанием пахотных полей, на которых производство зерновых хлебов как нельзя лучше приспособляется к широким монотонным очертаниям поверхности и наполовину континентальному климату. Глины, являющиеся здесь отложениями ледникового периода, подвергаются особенно деятельной обработке плугом. С.-з. область, простирающаяся от угла, образуемого реками Ли и Темзою, через графства Мидлсекс, Гарфорд (Hertford), Кэмбридж, Гентингдон, Бедфорд, Бекингэм, Оксфорд, Норсэмтон и Ретлэнд, отличается от других делений столичной Англии в том отношении, что удалена от берега моря и лишена очень резких физических черт. И здесь земледелие играет важную роль. Но к нему присоединяются и некоторые отрасли промышленности, связанные с жизнью сельских округов, в роде плетения соломы и делания деревянной мебели. Любопытно, что находящиеся здесь старинные университеты Оксфорда и Кэмбриджа имеют своим экономическим основанием очень обширные земельные владения, давшие им возможность образовать в течение целых веков могучие живые организмы. Наконец, ю.-з. область простирается, как мы уже сказали, от столицы до самого юго-западного мыса Англии и потому делится на две части: ближнюю и дальнюю. Первая, состоящая из четырех графств: Гэмпшира. Уилтшира, Беркшира и Дорсета, соответствует древнему Вессексу и называется на местном наречии собственно "югом Англии". Она напоминает своими занятиями земледельческую область ю.-в. Но здесь тощие пустыри, состоящие из пастбищ, годных только для овец, занимают довольно большое пространство на известковом плоскогорье и налагают на страну гораздо менее культурный отпечаток, чем какой носят сельские округа ю.-в. Ценность почвы здесь настолько сравнительно невысока, что как раз в этой местности Англии расположены главнейшие пункты стоянок и стратегические лагери английской армии. Наконец, отдаленная часть ю.-з. области представляет собою длинный полуостров, внедряющейся в континент Англии между графствами Глостер и Дорсет. Здесь плоскогорья разделяются низменностями на отдельные куски. Рядом с высокими безлесными плато Дартмура и Эксмура, где нередко можно встретить еще оленя, расстилается Девонская равнина, известная своими сочными зелеными пастбищами, своими глубоко врезающимися в почву дорогами и стадами великолепного рогатого скота, отличающегося красноватой шерстью. Совершенно особую местность составляет конец Корнуола, где все - и оловянные и медные рудники, и рыбные ловли, и кельтское население, ютящееся в небольших городках, - придает этому краю особую физиономию. Что касается до общего характера западной Англии, то здесь земледелие находится под влиянием влажного океанического климата. Сыр и сидр до сих пор составляют основу питания сельского населения. Но к земледелию присоединяются рудники и мануфактуры Бристоля, каменные ломки и рыбные ловли. В 40 км. от Лэндсэнда лежит в океане маленький архипелаг островов Силли, отличающихся, благодаря морю, таким мягким климатом, что здесь могут расти субтропические породы, и жители зарабатывают средства к существованию отправкой ранних весенних цветов на громадный лондонский рынок. Что касается до промышленной Англии, то она, говоря вообще, отличается от столичной более широким и однообразным строением почвы. Она состоит из двух больших возвышенных глыб, уже известных читателю, - Кембрийского и Пеннинского хребтов, и из равнины, образованной новым красным песчаником и глиной, которая, начинаясь у Средних ворот, с одной стороны идет на с., через Йоркскую долину, к берегу Дэрэмского графства, а с другой стороны - к ю., спускаясь к Бристольскому каналу. Кембрийские и Пеннинские возвышенности, равно как Южные горы Шотландии, заняты по большей части пастбищами овец, тогда как правильное фермерское хозяйство с молочным производством достигает значительных размеров в глинистых, некогда покрытых лесом, низинах Чешира и долин Трента, Эвна и Северна. Любопытно, однако, что, несмотря на сравнительное однообразие своего природного характера, промышл. Англия представляет большее число мелких делений, чем столичная, вследствие той громадной пертурбации, которую вносили в естественную жизнь страны разработка и развитие различных отраслей промышленности, связанных с обилием ископаемых богатств. Так, мы уже познакомились выше с поразительным видом так называемой Черной страны, получающей свой характерный отпечаток от необыкновенно деятельной разработки каменного угля и железных производств. Не менее интересно в своем роде скопление промышленных центров Кардиффа, Ньюпорта, Суонси, с более континентальным Мерсир-Тидвилем (Merthyr-Tydfil), кот. живут эксплуатацией обшир. каменноуг. бассейна Южного Уэльса, где флоты всего земного шара снабжаются почти бездымным топливом, носящим характер антрацита. А передвигаясь от Уэльса к в., мы встречаемся с рядом небольших городов позади от Бристоля, где деятельно перерабатывается в сукно шерсть овец с холмов Котсуолда (старинн. имя, означ. "лесистые горы с хижинами пастухов") и где, благодаря бристольскому топливу, суконная промышленность выдерживает даже страшную конкуренцию западной части Йоркшира. Очень разнообразный центр человеческой деятельности представляет собой и находящиеся к с.-з. от только что изображенной местности Герифорд. С одной стороны, это - один из наиболее сельских округов Англии, бросающийся в глаза туристу своею красноватой почвой, красноватым же скотом и яблочн. садами. Но, с другой стороны, тут же рядом, на с.-з., поднимаются бесплодные возвышенности, а вокруг них кипит промышленность. В северном Уэльсе Чешир и обширный остров Энглси принадлежать к числу самых цветущих земледельческих округов Британии, где высоко развито молочное хозяйство, находясь под благоприятным влиянием физических условий, в виде морской влажности, и социальных условий, в виде соседства обширных рынков для сбыта. За устьем Мерси и к с. от его нижнего течения находится один из самых деятельных районов английской промышленности и торговли с знаменитыми центрами: Ливерпулем и Манчестером. Первый из этих городов служит портом не только Манчестеру или манчестерскому промышленному округу, но всей высокоиндустриальной стране, лежащей между Ливерпулем, Лидсом и Бирмингэмом. Известное физическое и социальное единство, несмотря на некоторое разнообразие местных условий, представляет собою бассейн реки Гембера. Тут мы встречаем и зеленые пастбища, которые занимают обширное пространство в Пеннинах и кормят многочисленные стада овец, доставляющих, вместе со стадами южных возвышенностей Шотландии, большое количество шерсти, деятельно обрабатываемой при помощи двигательной силы, доставляемой быстрыми потоками Уэстрайдинга. Тут же расстилаются и долины Йорка и Трента, некогда покрытые лесом, а ныне превращенные в обширные луга. Тут, наконец, лежат и некогда широкие, а ныне все суживающиеся пшеничные поля, расположенные на холмах и возвышенностях юрской и меловой формации, где пастбища все более и более берут верх над производством зерновых хлебов. Интересные изменения в течение двух последних столетий произошли на высоких плоскогорьях Пеннинских гор, в местах нахождения каменного угля. Здесь выросла целая масса разнообразных ветвей промышленности, процветающих благодаря соседству топлива, и скопилось обширное население, если и не в таких громадных городах, как Манчестер и Бирмингэм, то в обширн. центрах третьего разряда в роде Лидса, Шеффильда, Ноттингэма и Лестера, Брэдфорда и Галифакса, богатство которых составляет обработка шерсти и железа. Наконец, самый север графств Нортемберлэнда и Дэрэма, равно как горная местность Йоркшира, образованная Кливлэндскими горами, составляют особую густонаселенную область. Здесь главным богатством страны является уголь, находящийся в близком соседстве с морем: Ньюкасл один из главных угольных портов мира. Производство машин и постройка кораблей выросли на этом общем основании. Относительно Шотландии английская научная география вводит в рассмотрение два элемента: с одной стороны крупную разницу в устройстве поверхности между уже известными читателю Гайлэндсами, Срединной равниной и Южными возвышенностями, а с другой стороны - противоположность между западными и восточными берегами с достигающими их реками, которые сбегают в разные моря. Здесь Южные возвышенности, пересеченные долинами Твида и Ниса, представляют собою один из главных районов овцеводства в Великобритании, - что явствует уже из торгового названия сукон "твид". Наиболее интересною чертою промышленной географии Шотландии является высокая степень ее централизации в Глазго. Своими предместьями Глазго представляет второй по числу жителей город в Соединенном Королевстве, соперничая как порт с Ливерпулем, а как промышленный центр с Манчестером. Близость перечисленных нами выше каменноугольных копей, находящихся в соседстве Глазго, объясняет эту черту местности. Земледельческий характер страна снова принимает в низине Страсмора, широкого пояса плодородных равнин, простирающихся к с.-в. между Гайлэндсами и холмами Охил, Сидло и т. п. Раньше мы указали на характерные особенности Ирландии с ее широкой центральной равниной и с горами, поднимающимися главным образом на периферии, зачастую по близости от моря. С точки зрения экономической деятельности отметим некоторые отдельные районы, напр., равнины графств Клэра и Лимерика, которые заключают самые богатые пастбища страны. Очень благоприятные условия для земледелия существуют на ю.-в. Ирландии, где бассейны рек, впадающие в заливы Уэксфорда и Уотерфорда, производят ⁵/₈ всего ячменя, возделываемого в "Зеленом Эрине".

Виды Великобритании. Виндзорский дворец. Энциклопедический словарь Т-ва 'Бр. А. и И. Гранат и К°.'

Подведем итоги экономическим особенностям Соединенного Королевства в связи с его физико-географическими условиями. Ровный и влажный климат и благоприятные исторические обстоятельства очень раздвинули в Соед. Королевстве пространство земель, покрытых травянист. породами. Сельская экономия характеризуется преобладанием пастбищ в такой степени, что половина собственно Англии и, по меньшей мере, три четверти Ирландии, Шотландии и Уэльса заняты травами всякого рода. В особенности пастбищный характер сельских округов выступает ярко на низинах Ирландии, благодаря чему, хотя вся Ирландия равняется лишь ⁵/₈ Англии по величине, она имеет почти одинаковое с большим островом количество рогатого скота. Очень обильны скотом низменности Уэльса, в особенности в равнинном графстве Энглси и в прилегающих частях графства Карнарвена на с. и в гр. Кармартене и Пемброке на ю. В Шотландии, несмотря на значительное число скота на Файфском п.-о. и в окрестностях Уигтенской (Wigtown) бухты, общее количество скота составляет лишь половину того количества, какое мы находим в Уэльсе, и ¹/₄ того количества, какое питает Ирландия. А в самой Англии скотоводство имеет столь различную степень напряженности, что в Чешире насчитывают, например, в 4 раза больше скота на кв. км., чем в Кенте. Собственно Англия содержит обширные стада овец, кормящихся по большей части на горных пастбищах. В Ирландии, которая в три раза меньше Великобритании, овец насчитывается в шесть раз меньше. В общем богатство Соединенного Королевства овцами достаточно явствует из того факта, что австралийская колония Нового Южного Уэльса, которая является главной поставщицей шерсти всего земного шара, на площади, превышающей в три раза площадь Британии, имеет овец лишь на ¹/₃ больше. Что касается до собственно земледельческого производства, то в Соединенном Королевстве клевер, репа и друг. подобные растения, составляющие корм для скота, занимают такое же пространство, как и зерновые хлеба: пшеница, ячмень и овес, а именно ¹/₁₀ всей поверхности. В общем, мы можем следующим образом резюмировать распределение различных продуктов на поверхности Соединенного Королевства. Гайлэндсы Шотландии, покрытые вереском, служат приютом тетеревам и оленям. Южные Шотландские возвышенности и Пеннинские и Кембрийские горы представляют собою горные пастбища, на которых пасутся многочисленные стада овец. На Галлоуэйском полуострове, в северном и южном Уэльсе и Девонском графстве, равно как на Ирландской низменности и в с.-з. части центральной равнины Англии процветают скотоводство и молочное хозяйство. Овес возделывается почти повсюду в низинах, но пшеница, а до некоторой степени и ячмень, почти целиком сосредоточены на в. Англии и в отдельных местностях восточной Шотландии и ю.-в. Ирландии. Корнеплодные растения и клевер являются характерной чертой высокоразвитого фермерского хозяйства в. Англии и Шотландии, тогда как картофель и свиньи представляют собой главнейшие продукты Ирландии. Возделывание льна имеет серьезное значение лишь на севере Ирландии, в Эльстере. Хмель широко распространен в четырех графствах Англии: в Кенте и Сессексе на ю.-в., в Герифорде и Устере в центре. Графства Кент и Девон, а также долина Нижнего Северна, изобилуют фруктовыми садами. В Уильде (Weald) и в Шотландии лесное хозяйство играет до сих пор заметную роль. Рыболовство очень развито на всех берегах Британии, так как мелкие моря в особенности богаты рыбою. Английские и шотландские порты на Немецком море являются центрами современного пароходного рыболовства. Сторноуэй на Гебридских островах, Пиль на острове Мэне и порты Корнуола сосредоточивают рыболовную промышленность на западе. Оркадские и Шетлэндские острова, несмотря на свое отдаленное положение в море, добывают много рыбы, служащей в соленом виде предметом вывоза в Германию и Россию, тогда как из Корнуола деятельно вывозится в Италию особая порода сардины (pilchard). Нам остается прибавить, что географическое положение наиболее богатых каменноугольных бассейнов определило собою и местонахождения некоторых отраслей экономической деятельности, казалось бы не имеющих отношения к эксплуатации ископаемых минералов. Таково хотя бы происхождение центров хлопчатобумажного производства. Так как, по остроумному замечанию английских экономистов, хлопчатую бумагу можно легче подвозить к каменному углю, чем каменный уголь к хлопчатой бумаге, то поэтому, напр., в первой четверти прошлого века гигантская текстильная промышленность Южного Ланкашира развилась на каменноугольных копях западного склона Пеннинского хребта, где притом влажный климат, обусловленный направлением западных ветров, непосредственно несущих свою влагу на обращенные к морю скаты гор, позволяет в особенности удачную обработку хлопчатой бумаги. С другой стороны, и шерстяная промышленность, получившая начало благодаря двигательной силе, доставляемой быстрыми реками Уэстрайдинга, посреди огромных пастбищ овец в гористых местах, развилась как раз на противоположном склоне Пеннинского хребта, где находится другая важная группа каменноугольных копей.

Библиография. Мы даем здесь лишь наиболее важные и серьезные сочинения по физической географии Соединенного Королевства. Hughes, "The Geography of British History. A Geographical Description of the British Islands of Successive Periods" (Лондон, несколько изданий с 1863 г.); А. С. Ramsay, "The Physical Geography and Geology of Great Britain" (Лондон, многочисленные издания с 1864 г.); Edward Hull, "The Physical Geology and Geography of Ireland" (Лондон, 1891 г., 2-е изд.); его же, "The Coal-Fields of Great Britain. Their History, Structure and Resources" (Лонд., 1905 г., 5-е изд.); Robert Dron, "The Coal-Fields of Scotland" (Лондон, 1902 г.); С. A. Wood, "А Modern Geography of the British Isles" (без даты; современная популярная география); Н. J. Mackinder, "Britain and the British Seas" (Оксфорд, 1907 г., 2-е изд.); его же, "Our Own Islands" (Лондон, 1906 г., 5-е изд.; популярное руководство); Ellis, W. Heaton, "The British Isles" (Лондон, 1910 г.; из серии "Scientific Geography", представляющей концентрические ряды трактатов различной степени серьезности, от строго научных до популярных).

Н. Русанов.

История. I. Исходные моменты. С какого времени вести историю Великобритании? Если отождествлять ее с историей Англии, то пришлось бы подняться до той эпохи, когда Англия заселена была племенами неизвестного происхождения и нередко обозначаемыми прозвищем силлуров; в новейших руководствах по английской истории о них говорится, как о смуглом племени, не знавшем употребления металлов и выделывавшем оружие только из полированных камней и костей. Они находились на самом низком уровне дикости, не знали возделывания почвы, жили охотой и рыбной ловлей; обиталищем служили им пещеры, ранее занятые медведем и волком, или грубо сложенные хижины. Все эти данные добыты археологией, но ценности для истории англ. народа они лишены, потому что не освещают дальнейшего хода его развития. Дикарей сменили, не уничтожив вполне, кельты; за кельтами явились римляне; за римлянами - германцы в лице саксов.

В 449 г. два полководца из племени ютов, живших к сев. от саксонцев, впервые появились на берегах Темзы, призванные, по преданию, его кельтич. правителем для отпора теснившим его с сев. пиктам и скоттам; они не согласились принять условленную плату за оказанную им услугу и постепенно завоевали Кент. Один из двух полководцев был убит, другой сделался первым германск. правителем на острове. Ближайшие завоеватели, предводимые Элла (Aella), уже были саксами и положили в 477 г. начало королевству южных саксов; от них одно из графств Англии доселе носит название "Сессекса". Один за другим, благодаря новым нашествиям, повторявшимся с промежутками в двадцать и более лет, возникли саксонские королевства Вессекс, Эссекс, пока родственное саксам и жившее между ними и ютами на севере племя, имен. "англами", не положило начала к северу от Эссекса т. наз. "Восточной Англии" (East England), совпадающей ныне с графствами Норфолком и Сёффолком. В течение VI в. совершилось дальнейшее завоевание англами и саксами восточных берегов острова, на кот. возникли к сев. от р. Гумбера новые королевства: Мерсия, Дейра, Берниция. Около 570 г., после 120 лет упорной борьбы, англы и саксы заняли прибл. половину острова. Их поселения не коснулись западного моря, на котор. продолжала держаться кельтич. народность, т. наз. бритты (см.), с королевствами Кумбрия (Cumbria) на сев., Гвинэд (Gwynedd) на месте тепер. Сев. Уэльса (Wales) и Дамнония (Damnonia) на месте тепер. Дэвоншира и Корнваллиса. С 577 г. герман. племена проникают постепенно и в эту западную часть Англии, благодаря удачным сражениям под Дёргемом (Deorham) и Честером (Chester). Завоевание обыкновенно сопровождалось разделом земель между дружинниками, при чем правитель удерживал значительную часть площади для королев. доменов. Каждый из членов дружины становился так. образ. главою целого округа, занятого зависимыми от него людьми, членами его семьи, слугами и рабами. В вост. части страны кельтич. население сохранилось в слабой степени, но того же нельзя сказать о внутренности острова или о запад. областях его. Кельты нигде не были достаточно многочисленны для того, чтобы в Англии могло повториться то же, что в Испании или Франции, где туземное население взяло верх над готами и франками, что, разумеется, прежде всего отразилось на языке - в победе роман. речи над германской.

Сказать, что все предшествующие судьбы Англии до эпохи установления в ней англо-саксонского владычества не имели никакого значения для будущих судеб народа, было бы, разумеется, неверно. В общественном укладе - особенно на его низах - в течение не только столетий, но и тысячелетий, удерживается немало пережитков отдаленнейшего прошлого; английский фольклор в свою очередь сохранил такие следы; уцелели, вероятно, и в ранней культуре англичан черты кельтич. и в меньшей степени римского прошлого. Раскрытие всех этих, употребляя выражение С. А. Муромцева, "скрытых фактов" не лишено, разумеется, значения для археологии, этнографии и этнологии, но изменить сложившееся уже представление об общем ходе развития англ. народа все установленные этими науками данные едва ли будут в состоянии. Новейшие исследователи, отступая от примера Фримана, Стёбса, Грина, Поллока и Метленда, более других сделавших для раскрытия судеб анг. обществ., правовой и конституц. истории, углубляются в эти исходные моменты англ. жизни. Вслед за Райтом и Эльтоном, Сибом и П. Г. Виноградов не прочь проникнуть в тайны кельтич. и римской Англии и задаться такими вопросами: в какой мере кельтическая племенная организация - напр., кельтические порядки землевладения - наложила свою печать на средневековое поместье в Англии, как далеко пошла ее романизация и какое влияние римские порядки могли оказать на общественный уклад позднейшего по времени англо-саксонского общества. Несмотря на глубокий интерес, связанный со всеми этими вопросами, мы не можем вводить в наше изложение передачу в общем еще спорных и гипотетических теорий, мало изменяющих пока установленную доктрину роста английских учреждений в непрерываемой цепи от англо-саксонских времен до наших дней. Отметим, однако, некоторые любопытные выводы, добытые исследованиями недавнего времени, - исследованиями, в которых нашему соотечественнику П. Г. Виноградову пришлось играть далеко не последнюю роль. Наибольшей оригинальностью отличаются труды Сибома, которому в последней своей книге о племенном обычае, выступающем в англо-саксон. праве, удалось, как мне кажется, вполне доказать, что родовой быт лежит в основе столько же кельтических, сколько и германских народностей, взаимодействие которых с романской культурой, завещанной нам древностью, положило начало гражданственности Новой Европы. Идя по его пути и проверяя его выводы, проф. П. Г. Виноградов приходить к следующему заключению: "Древнейшей социальной организацией на бриттской почве, о которой мы можем себе составить более или менее определенное понятие, есть организация кельтская; ей предшествовала другая, более ранняя, но о которой мы имеем весьма скудные сведения". Даже при исследовании кельтской эпохи приходится в значительной степени основываться на догадках и предположениях, хотя наши сведения и не ограничиваются одними полулегендарными свидетельствами, но опираются на знакомство с более поздним по времени кельтическим правом Ирландии и Уэльса и в меньшей степени - с правом шотландского народа от X, XI и XII стол. Эти умозаключения от последующего к предыдущему, разумеется, весьма опасны и спорны, вот почему они, на наш взгляд, не выходят из области гипотез. С этой оговоркой, для нас не безразлично, разумеется, то обстоятельство, что еще в кельтическую эпоху можно было встретить в Англии, рядом с хуторами (tyddyn), и деревни (trev), жители которых расселялись группами по родам и большим семьям, уподобляемым источниками "ложам". Народ жил главн. образ. скотоводством, охотой, рыболовством и пчеловодством; земледелие носило еще переложный характер, - система т. наз. переменной запашки земли (Runrig), по словам Виноградова, была, по-видимому, широко распространена; земля не переходила в вечное владение к определенным собственникам, а оставалась общей собственностью племенной общины; она передавалась отдельным, составляющим общину хозяйствам, согласно установленным правилам, при чем пахотные участки назначались по жребию. "Уэльские законы - продолжает П. Г. Виноградов, передавая выводы Сибома - обнаруживают еще коммунистические приемы распределения, а именно: участки поля развёрстывались между отдельными членами сообщества, образованная для совместного владения пахотью и лугом, при чем каждый получал в свое пользование полосу соответственно степени его участия в общем предприятии, - так, один за то, что он добыл средства для приобретения плуга, другой за то, что он управляет плугом, третий за то, что погоняет быков, четвертый, пятый, шестой, седьмой и т. д. - за поставку быков. В более позднюю эпоху эти союзы для совместной пахоты рассматриваются как свободно-договорные ассоциации. Но не может быть сомнения, что первоначально они были порождены той тесной связью, которая, благодаря общему жилищу и совместной работе, возникала между членами больших хозяйств, о которых мы говорили выше. Люди, жившие в одной племенной усадьбе, соединенные в одну племенную деревню (trev), или хотя бы сообща владевшие землею, как члены одной и той же племенной скотоводческой общины, имели, конечно, наибольшие шансы для совместной обработки земли, тем более, что эта обработка, в противоположность нашим современным представлениям о сельскохозяйственной технике, требовала скорее сотрудничества, чем индивидуального труда: наделение полосами "erws" трудно было бы понять, исходя из какого-либо иного принципа".

Рядом с хуторским хозяйством, основу которого составляют нераздельные семьи, или т. наз. "ложа", - которые в Уэльсе в XIII в. еще составляли группы в 50-60 членов, и являлись своего рода общиной двоюродных братьев, - мы встречаем в пределах населенной кельтами области и деревенский вид поселенья, в котором, как показывает Сибом, а за ним Виноградов, каждый совершеннолетний житель деревни имел право на равную долю общинной земли, независимо от его родословной, так что, если, напр., в деревне имеется 20 человек, то каждый из них будет владеть ¹/₂₀ частью всей общинной земли, нарезанной полосами, рассеянными по всей деревенской территории. Сверх того он будет пользоваться известными правами относительно совместной запашки, общего пастбища, охоты и рыбной ловли (см. Виноградов, "Средневековое поместье в Англии", Журн. Мин. Нар. Просв. 1910. XII, стр. 313, 319 и 317).

Эти данные небезынтересно сопоставить с позднейшими формами поселения в той же Британии со времени появления в ней германцев. На 146-8 стран. своей английской книги "О росте поместья" Виноградов говорит: "Мы видели, что среди кельтических племен, поселившихся в Британии, заметно стремление к рассеянию ПО земле семейными группами. Каждая устраивала общую усадьбу с окружающими ее хозяйственными постройками или основывала хутор из нескольких домов, тесно примыкавших друг к другу... Тевтонские завоеватели, наоборот, имели решительное стремление к концентрации населения в селах, т. наз. "tuns"; они поставлены были в необходимость поддерживать тесное общение в интересах обработки и самозащиты. Тревожные времена, наступившие с их нашествием и продолжавшиеся до момента полного сложения феодальной монархии, не благоприятствовали поселению отдельными усадьбами и хозяйствами... Вот почему под разными именами tun′ов, ham′ов, leys и thorpes английские и скандинавские поселения представляют собою не хутора, а более обширные группы - деревни. Это не значит, чтобы совершенно исчезли отдельные фермы и хутора; там, где англо-саксонское общество граничило с кельтическими, как и в тех графствах, кот. медленно и в слабой степени завоевываемы были у кельтов, можно было отметить переход от кельтического "trev" или хутора с его небольшою группою усадеб и семейных общин к обширным поселениям, или tun′ам, характерным для средних и восточных графств" ("The Growth of the Manor", стр. 146/8).

Если неполная смена кельтич. поселений германскими объясняет нам наличность в Англии XI и XII ст. хуторов рядом с селами, то следы римского владычества на острове в особенности сказываются в факте наличности в Англии городов. Виноградов делает то общее замечание, что о римских порядках на острове мы, к сожалению, можем судить только по фактам, относящимся к провинциальному быту других частей империи, а такие умозаключения, основанные на аналогии, разумеется, не лишены некоторой опасности... "О римлянах известно, говорит тот же исследователь, что они не навязывали туземному населению своих идеалов и своих учреждений. Обеспечив сохранение своего собственного владычества и получение финансовых выгод с покоренных, они обыкновенно довольствовались тем, что бросали семена городского и сельского быта в новую почву и ждали их дальнейшего развития под влиянием благоприятных обстоятельств, связанных с высшей культурой и тем обаянием, какое необходимо должны были иметь покорители света... В отношении к гражданскому праву они терпели дальнейшее существование местных обычаев, насколько последние не входили в конфликт с их собственным правом и не предъявляли притязаний на иное значение, кроме местного" (ibid., стр. 45). Что касается до общественных порядков, то преобладающий их тип - тип городского поселения, граждане которого управляют всею округой, разумеется, не сразу мог быть пересажен в варварскую среду и пустил корни только медленно.

Виноградов указывает на то, что при городской форме поселения римская вилла является загородным поместьем, но в отдаленных провинциях, стоящих на низкой ступени культуры - а в таких условиях и была Британия - господствующей формой были "виции" в смысле деревень или сел (ibid., 49-50).

"В тех провинциях, - говорит Виноградов, - где селение или vicus возникло и развилось ранее римской эры, оно признаваемо было римлянами, как самоуправляющаяся единица". Русский ученый не разделяет точки зрения Фюстель-де-Куланжа и немногих писателей, пошедших по его стопам; он не думает, что насаждение частной собственности римлянами помешало сохранению и развитию самостоятельных крестьянских общин, упоминаемых в Феодосиевом кодексе и удержавшихся в восточной половине империи под наименованием метракомий. Он опирает свои выводы на тексты Сикулла Флакка и Исидора, говорящих о совместных выпасах вицинов или соседей, т. е. о таких формах совместного пользования, которые необходимо допускают признание, что римляне не искоренили ранее их установившихся кельтич. хуторских и сельских порядков с тяготением к равенству в пользовании землею (ibid., 64, 65 и 67). Вместе с тем он указывает на рост латифундий и тех зависимых отношений патроната и клиентства, зародыш которых можно отметить еще в кельтической общине (характерные примеры представляют в древней Ирландии отношения, возникающие между съемщиками скота и хозяином последнего; они описаны Мэном в его "Древнейшей истории учреждений"). В римском колонате можно видеть зародыш тех крепостных отношений, с которыми мы встречаемся в англо-саксон. период. Прибавьте к этому возникновение городов и больших дорог, и вы исчерпаете те влияния, какие римское занятие Англии, со времен императора Клавдия до момента отозвания римских легионов в 410 г., способно было оказать на дальнейшие судьбы англ. народа, его общественных и политич. учреждений.

От этой начальной эпохи, по отношению к которой возможно скорее строить гипотезы и умозаключения, опирающиеся на аналогии, чем приводить несомненные исторические свидетельства, перейдем к периоду существования в Британии англо-саксон. королевств. Подробное изложение событий английской жизни в этот период не входят в нашу задачу, так как им посвящена в Словаре особая статья (III, 80/3). Мы отметим только рост учреждений, понимая под ним столько же экономические, общественные, сколько и политические порядки, водворившиеся на острове в период времени от V по XI стол., к которому относится окончательное завоевание его норманнами. Внешние события, которыми знаменуется этот период, сводятся к постепенному возникновению ряда королевств по мере переселения на остров новых и новых колонистов из местностей, расположенных к югу от Ютландии и занятых саксами и англами. То обстоятельство, что эти местности в последующую эпоху характеризуются летописцами, как покинутые их прежними обитателями, свидетельствует о том, что масса переселенцев была весьма и весьма значительна. Но этот наплыв тевтонцев последовал не сразу: в начале VII в. мы имеем дело скорее с дружинами, сопровождающими того или иного старейшину, т. наз. alderman′а, чем с целыми выселяющимися племенами. В своей "Новейшей истории Англии", вышедшей уже 19 изд., Оман след. образ. и в необыкновенно сжатом виде рисует первоначальный порядок занятия саксами Англии и внутренний быт основанных ими первых государств. Это были, указывает он, мелкие военные монархии; основу каждого составляла дружина, сопровождавшая успешного предводителя - alderman′a. Участвовали в нашествии не целые эмигрирующие племена, но наиболее предприимчивые личности из их среды. Масса саксов, ютов или англов в это время еще оставалась на континенте в своих старых жилищах. Когда счастливый вождь завоевывал округ в Британии и принимал титул короля, он наделял землею своих сподвижников, удерживая большую часть ее на правах королевского домена. На первых порах завоеватели истребляли все туземное население, но впоследствии они предпочли принуждать его к обработке земли в пользу новых господ. По мере того, как завоевания все более и более расширялись, семьи, не входившие в состав дружины, спешили переселиться на остров, так что у короля оказывалось вскоре, помимо наделенных им сподвижников, еще немало других английских подданных. Последствием этого было то, что рядом с селами, занятыми несвободным населением начальников рано прибывших военных банд, возникали и такие, которые заняты были семьями одного и того же рода, добровольно снявшимися с своих прежних жилищ на континенте и прибывшими колонизовать остров. Когда нам попадаются английские селения с наименованиями, напр.: Saxmundham, или Edmonton, или Wolverton, - мы вправе догадываться, что они были на первых порах местопребыванием таких владельцев, как Саксмунд (Saxmund), Эдмунд (Eadmund), Вульфгир (Wulfhere), и лиц от них зависящих. Но когда поселения носят названия в роде: Бекингема (Buckingham), или Гиллингема (Gillingham), или Паддингтона (Paddington), нам трудно не видеть в нем общей колонии семей Buckings, Gillings или Paddings. Окончание "ing" на старом английском языке неизменно обозначает совокупность потомков, происходящих от общего родоначальника. Первые по времени англо-саксонские королевства управлялись под начальством старейшин, alderman′ов или военных начальников, которым вверялось управление отдельными округами; рядом с ними мы встречаем управителей, ответственных за целость королевской собственности и за правильное поступление платежей в королевскую казну - каждый в пределах своего округа. Более обширные королевства, как, напр., Вессекс, вскоре разделены были на "ширы", или графства, каждое со своим alderman′ом и шерифом, т. е. управителем ширы. Многие из этих шир удержались и по настоящий день. Верховный Совет королевства состоял из короля, alderman′ов и известного числа старых дружинников (Gesiths), находившихся при особе короля. Король обсуждал с ними важнейшие вопросы дня, в то время как окружавший собрание народ криками выражал свое сочувствие или несочувствие говорившим. Король не принимал никакого важного решения, не опросив предварительно своих советников, которые известны были под именем "витанов" или мудрых служилых людей. Если король умирал, или начинал управлять страною тиранически, или оказывался неспособным, - витаны призваны были избрать нового монарха, но из членов королевской династии. Менее важные вопросы решались на собрании ширы, или графства, на которое сходились все свободные; они созываемы были два раза в год alderman′ом и шерифом и разбирали под его главенством свои споры и тяжбы; каждый свободный имел право голоса на этих собраниях; дела еще меньшей важности разбирались на сельских сходах. На эти собрания также должны были являться все "свободные". На них разбирались споры соседей, касающиеся пользования ими полями и выпасами; так как те и другие лежали открытым полем, не огороженные, то пререкания были весьма часты. Отдельным семьям принадлежали только усадьбы с двором, всему же селению в нераздельности - пустопорожние земли, леса и вся земельная площадь после уборки. Англосаксы были, по преимуществу, сельскими поселенцами; на первых порах они не знали, что делать с городами, основанными римлянами, - они только грабили и жгли их, предоставляя им затем лежать в развалинах. По-видимому, даже такие большие центры, как Кентербери, Лондон и Бас (Bath) оставались не заселенными долгое время после их разгрома тевтонскими завоевателями. В конце концов, выгодность положения и обилие строительного материала, представляемого развалинами, привлекли англосаксов к поселению в них, - и города эти были выстроены вновь. Мы можем судить о том, чем были на первых порах английские городские поселения по самым их названиям; они оканчивались, обыкновенно, словом: Chester или caster, которое прибавлялось к наименование местности, ранее занятой римской муниципией. Так, напр., Винчестер (Winchester), Рочестер (Rochester), Дорчестер (Dorchester), Ланкастер (Lancaster). Chester и caster происходят от латинского castrum - огороженное место, своего рода - городище; речь, очевидно, идет каждый раз о городах, не вновь созданных, а построенных из римских развалин.

Что касается до верований англосаксов, то они, как и всё германцы, были политеистами: обоготворяли Одина (Woden) - бога небес, Тора (Thor) - бога грозы и силы, Бальдера (Balder) - бога юности и весны. Храмов и священников у них было мало; весьма небольшое число жилых поселений сохранили в своих наименованиях память о богах и язычестве, таковы: Веднесбери (Wednesbury) - бург или укрепленный город Одина, Бальдерстон (Balderston) - тун или селение Бальдера, Сёндерсфильд (Thundersfield) - поле грома или Тора.

Важнейшим событием в Англии с конца VI в. было распространение в ней христианства. У каждого из европейских народов есть свои сказания об обращении в христианство; в Англии эти сказания носят менее легендарный характер не потому, что восходят до более близкого к нам времени, но так как нашли засвидетельствования одновременно и в английских, и в континентальных источниках. Согласно сказанию, папа Григорий, еще будучи диаконом, однажды увидел на рынке в Риме группу белолицых рабов с золотистыми волосами. - Откуда они? спросил привезшего их торговца Григорий. - Они англы. - Не англы, а ангелы, был ответ Григория. - Диакон, гласит легенда, стал пророчествовать, что не пройдет много лет, и они буд. петь "аллилуйя", т. е. будут обращены в христианство. Прошло, однако, значительно более полустолетия прежде, чем брак кентского правителя Этельберта с Бертою, дочерью короля франков - которая, как и все ее родственники, была христианкой - дал папе мысль послать римского аббата Августина в сопровождении нескольких других иноков в Англию для проповеди Евангелия. Они нашли в ней христиан. епископа, прибывшего из Галлии, вместе с Бертою, и церковь св. Мартина, близ королев. столицы в Кентербери, где Берта со своей свитой имела возможность присутствовать при католич. богослужении. Миссионеры, предводительствуемые Августином, в 597 г. высадились на острове Танет, в той самой бухте, к которой сто годами ранее причалил корабль Генгиста. Год спустя после их прибытия король Этельберт принял христианство. Из Кента христианство распространилось по некоторым соседним королевствам; оно проникло, между прочим, в Нортумбрию, и здесь распространению его содействовал брак дочери христиан. короля Кента с Эдвином (Eadwine), королем Нортумбрии. Вместе с королевой в эту страну прибыл и Паулин, один из спутников Августина. Подчиняясь мольбам супруги, Эдвин обещал сделаться христианином в случае удачного похода на королевство Вессекс. Старейшины или alderman'ы Нортумбрии были собраны им вскоре после похода для совещания о новой вере. "О, король!", - воскликнул один из них, - "жизнь человеческая это - полет воробья через горницу, в которой сидишь при горящем огне, в то время как на дворе дождь и буря. Воробей влетает в одну дверь, очарованный светом и теплом и улетает в другую, исчезая в холодном мраке, из которого он вышел. Так и жизнь человеческая: мы не знаем ни того, что было прежде, ни того, что будет после. Если новое учение сообщит нам что-либо на этот счет, то последуем ему". Под влиянием этих слов, жрец Кольфи решился принять новую веру. Победа христианства, разумеется, не была окончательной. Король Пенда (Penda) восстановил старую веру и видел в ней один из оплотов народной независимости. Северная Англия обращена была, поэтому, в христианство значительно позднее южной, и оно проникло в нее не из Кента, а из Ирландии, благодаря вышедшим из нее миссионерам. Грин, отмечая значение этого факта, указывает, что до высадки англов в Британии, христианство успело распространиться по всей Зап. Европе до берегов Ирландии; завоевание Британии язычниками разбило христианский мир на две неравные части: с одной стороны лежали Италия, Испания и Галлия, церкви которых подчинены были римскому папскому престолу и стояли с ним в прямых отношениях; с другой стороны очутилась Ирландия, церковь которой была совершенно отрезана от других церквей христианских наций. Христианство принято было здесь с энтузиазмом и вызвало быстрое развитие литературы и искусства. Прошло не более полувека со смерти распространителя христианства св. Патрика, как ирландские миссионеры стали работать и среди пиктов и скоттов, и среди фризов на северн. побережье Немец. моря. Они основывали монастыри в Бургундии и на Апеннинах. На обнаженной скале запад. берега Шотландии один из ирландских миссионеров, Колумба, поставил храм и основал новый очаг для распространения христианства. Из этого очага вышел монах Айдар, кот. и создал епископскую кафедру на о. Линдисферн в Нортумбрии. Сам Айдар ходил оттуда пешком по Йоркширу, проповедуя Евангелие. После смерти Пенды и водворения владычества нортумбрийского короля Освию над Mepcией, христианство проникло и в центральную Англию. В северной Англии и южной Шотландии особую известность приобрел, как распространитель христианства, миссионер Кудберт. Много сохранилось о нем сказаний: пешком и на лошади он странствовал среди туземцев, внося христианство в самые отдаленные горные деревушки; много монастырей возникло в его время - монастырей, не связанных строгим уставом Бенедикта. Братия, обыкновенно, собиралась вокруг какого-нибудь знатного и престарелого вельможи, желавшего спасти свою душу. В числе этих монастырей один прославился присутствием в нем женщины-пророчицы, в роде Деворы, - ее звали Гильдой; она была из царского рода; аббатство, ею воздвигнутое, лежало на утесах Уитби (Whitby), на берегах Север. моря. Совета Гильды добивались короли; мужской и женский монастыри, которыми она управляла, стали рассадником епископий и церковных приходов. Особый блеск бросило на Уитби имя Кэдмона, по преданию - пастуха, по призванию - поэта, который всю свящ. историю изложил в стихах. Вскоре между северными церквами, созданными ирландскими миссионерами, и южными, зависимыми от Рима, вспыхнула борьба. Хотя кентерберийская кафедра и обнаружила притязание на главенство, но на севере Англии это главенство не признавалось. На соборе, созванном королем Освию в 664 г. в Уитби, спор ирландских церквей с теми, центром которых была кентерберийская кафедра, решен был в смысле, благоприятном для последней. Этот факт имел громадное значение: благодаря ему сохранилось тесное общение Англии с Римом.

В 668 г. Рим отправил в Кентербери епископом греческого монаха Теодора из Тарса (Theodore of Tarsus). Теодор озаботился таким устройством епархий, чтобы они совпадали с племенными подразделениями, и в то же время признавали господство кентерберийского стола. В его время, т. е. в третьей четверти VII в., небольшие англосаксон. государства слились уже в три главных: Мерсию, Вессекс и Нортумбрию. Два первых признавали супрематство последней. В населении уже сказывалось стремление к единству. Церковная политика Теодора немало содействовала этому единству, дотоле опиравшемуся почти исключительно на силу оружия. "Единый престол единого королевского примаса приучил умы, пишет Грин, к мысли о едином троне одного светского правителя". Подчинение священника епископу, а епископа - главе церкви или "примасу" в Кентербери, послужило образцом и для гражданской администрации государства. Соборы, созываемые Теодором, были первыми из национальных собраний для дела общего законодательства; под их влиянием и в позднейшее время старейшины, точнее - мудрые люди (wise men) Вессекса, Нортумбрии, Мерсии стали сходиться на собрание мудрых - "витенагемот" - целой Англии. Канонические правила, издаваемые церковными синодами, проложили путь национальной системе законодательства.

С христианством развилось в Англии и просвещение; оно достигло уже высокой ступени во времена Беды (см.) Достопочтенного (The venerable Baeda) из Нортумбрии. Он род. 10 лет спустя после синода в Уитби, имевшего место, как мы сказали, в 664 г. В собственном жизнеописании Беда говорит: "Я провел всю мою жизнь в одном монастыре, соблюдая правила моего ордена. Я находил удовольствие в науке, преподавании и писательстве". С молодости Беда сделался учителем; не считая чужестранцев, приходивших искать у него знания, до 600 монахов были его обычными учениками в Джарроу (Jarrow). Бокль называет Беду отцом английской учености. И действительно, с ним воскресла традиция классической культуры; в его писаниях появились впервые в Англии выдержки из Платона и Аристотеля, Сенеки и Цицерона, Лукреция и Овидия; Вергилий столь же сильно повлиял на него, как позднее на Данте. В его "Истории церкви" рассказы о мучениках прерываются цитатами из Энеиды. Сам Беда выступает как стихотворец в небольшой эклоге, описывающей приближение весны. После смерти Беды осталось 45 сочинений; в своих трактатах он излагал все тогдашние сведения по астрономии и метеорологии, музыке, физике, философии, грамматике, риторике, арифметике и медицине. Беда любил свой родной язык, и последней его работой был перевод по-английски Евангелия от Иоанна. В своей "Истории церкви в Англии" он является первым английским историографом. Все, что нам известно о полутораста годах, протекших со времени высадки миссионера Августина, имеет его своим источником. Когда он говорит о событиях своего времени, его рассказ становится весьма подробным. Не менее точны и полны те части его повествования, в которых он опирается на данные, сообщенные ему его кентскими друзьями, Алкуином (Alcuin) и Нодгельмом. Английская литература открывается сочинениями Беды; он же является первым английским ученым - первым теологом и, можно сказать, первым естествоиспытателем Англии. К Беде восходят и первые точные свидетельства об экономической и общественной истории Англии, - я воспользовался ими в I томе моего "Экономического роста Европы".

Чтобы выяснить то влияние, какое на дальнейшие судьбы переселившихся в Англию саксов оказали позднейшие нашествия скандинавских народностей - датчан и норманн, - я считаю полезным вкратце изложить здесь те общие заключения, к каким позволяет прийти касательно общественного и, в частности, экономического быта англосаксов знакомство с их древнейшими законодательными памятниками, грамотами, житиями святых и историческими свидетельствами, передаваемыми нам, главным образом, Бедой.

Так как свободной земли было много в населенной бриттами Англии и так как в позднейших войнах с ними саксонцы воздерживались, как мы видели от поголовного истребления, то немудрено, что в некоторых житиях святых, - между прочим, в житии еп. Эльфрида, напис. во втор. полов. VII в., - можно найти указания на то, что клирики и монахи, не принимавшие непосредственного участия в военных действиях, удержали часть своих прежних владений. Древнейшие законы, в том числе - короля Этельберта, заключают в себе постановления, направленные к защите церковной собственности; англо-саксонские грамоты, относящиеся к той же эпохе, т. е. к началу VII в., упоминают о новых пожалованиях земли, как прежним обителям, так и возникшим недавно. Более всего пострадали, разумеется, от англосаксонских нашествий высшие классы кельто-римского общества: их земли захвачены были англосаксонскими королями, сделались "terra regis"; вся же никому не присвоенная земельная площадь, под наименованием Folkland′a, или народной земли, подчинена была действию народного обычая, регулировавшего порядки пользования и распоряжения ею.

В отличие от королевских земель, отчуждение которых зависело от монарха, как их собственника, Folkland подлежал отчуждению не иначе, как с согласия духовных и светских магнатов. Грамоты прямо упоминают о таком согласии, но еще резче отличие народной земли в этом отношении от королевской выступает в известной англосаксонской поэме о Беовульфе: раздавая собственное имущество приближенным, король в ней воздерживается от наделения кого бы то ни было народной землей. В течение всего VII и в следующих стол. король раздает участки ее не иначе, как в Высшем Совете страны - витенагемоте. Различие королевской и народной земли исчезает только со времен норманнских правителей Англии, когда распоряжение землями сосредоточивается всецело в руках короля. Прежние английские историки, за исключением одного Спельмана, писателя XVII в., отождествляли Folkland, или "народную землю", с римским "ager publicus". Виноградов первый дал иное толкование этому термину, указав на то, что Folkland отличается от Bocland′a, или земли, доставшейся кому-либо по письменным актам, тем, что пользование и распоряжение им определяется обычаем. Но если такова была природа "народной земли", то, спрашивается, какому обычаю она подчинялась? Конрад Маурер сделал попытку показать, что этим обычаем был обычай, присущий родовым порядкам. Весь англосаксонский строй носит на себе еще печать этих порядков. В поэме о Беовульфе упоминается о городищах, занятых целым родом "маагбург". В течение первых двух столетий после завоевания еще сохранились следы родовой мести и выступления родственников на суде в роли соприсяжников или свидетелей доброй славы обвиняемого. Немудрено, если в таких условиях англосаксам известны были и земли, отчужд. котор. чужеродцам возможно было лишь при условии согласия родственников (см. "Экономический рост Европы" I, 341).

В своей "Истории английского поместья" проф. П. Г. Виноградов настаивает на той мысли, что рядом с родовыми поселениями мы встречаем у англосаксов нераздельно-семейное владение землею. "Правила, которым подчинена была эта семейная собственность, установлены были народным обычаем", говорит Виноградов, "земля, подчинявшаяся ему, и носила название "народной земли" - folkland; ее противополагали земле, свободной от действия такого обычая - bocland". На последней сказывалось одинаково влияние церкви и законодательной деятельности короля с его витанами. Ими было вызвано к жизни письменное засвидетельствование факта перехода земли из одних рук в другие "книгой", откуда и прозвище ее - "книжная земля" (bocland). Отличительным признаком такой книжной земли была свобода распоряжения ею путем дарения, продажи и завещания (см. Виноградов, "The Growth of the Manor", 141/3).

Англосаксонское селение, как и городище, заключает в себе ряд семейных дворов, имеющих равные права на землю; они пользуются ею не в форме отрубных участков, а полосами, рассеянными на протяжении всей территории селения. Составленные из таких полос наделы сосредоточились в руках дворов и занимающих их семей так. обр., что не все дворы или семьи имели полный надел и что рядом с полными наделами встречались и половинные, и наделы в ¹/₄ часть полного, иначе известные под названием "виргат". Наконец, были наделы, равные ¹/₈ части целого надела - "полувиргаты" или еще "bovata", иначе "надел одного быка" (bos). Сибом первый сделал попытку объяснить англосаксонскую систему общинного владения господствовавшей в то время системой обработки полей тяжелыми плугами, поднять которые могли не пара, а несколько пар впряженных животных. Те дворы, которые не имели достаточного числа их для поднятия плуга, пользовались услугами соседей. Известный и нашему крестьянству обычай "супряги" держался и среди свободных крестьян, т. наз. "ceorls", Англии. Восьмиголовая упряжь Сибомом считается нормальной. Двор, способный поставить всех 8 быков, пользовался полным наделом; те же дворы, которые ставили - кто четыре, кто два, а кто всего-навсего одного быка, получали соответственно только часть надела: половину, четверть или так называемую "виргату" и даже восьмую часть, часть одного быка, иначе говоря - бовату.

Виноградов принимает, в общем, теорию Сибома и следующим образом рисует себе систему землепользования в англосаксонской Англии, - систему, принятую в расчет и при распределении налоговых тягостей и несколько затемненную возникшей на ее почве фискальной организацией. Земли селения лежат неогороженные; это дает возможность пользоваться на начале нераздельности всеми пустопорожними участками. Число их было весьма значительно, а обращение их под обработку путем подняла нови обставлено известными правилами. Редкие и высоко ценимые луга подлежали особому порядку пользования, известному и в последующие времена под названием "Runrig-system", т.-е. очередное пользование, при котором одни и те же участки переходят в течение ряда лет от одного двора в руки другого, третьего и т. д. в целях уравнительного пользования. Что касается до пахотной земли, то она распадалась на полные и частичные наделы, причем те и другие состояли из полос, рассеянных по "конам" и полям одного и того же селения. Каждый двор, как общее правило, сосредоточивал в своих руках количество земли, достаточное для образования целого надела или части его, причем на первых порах более вероятным является равенство самых наделов.

Мирское владение, с поступлением под общий выпас пахотных земель и лугов после уборки, необходимо предполагает существование обязательного севооборота и производство сельскохозяйственных работ в определенные сроки. Что касается до дворовых участков, то они состоят в нераздельном пользовании тех семей, к которым они были приурочены.

В англосаксонском законе короля Ины упоминается уже о "делянках" или участках, доставшихся по разделу (термин, употребляемый для них, это Gedal-land). Есть, следовательно, и основание считать эти порядки весьма старинными, так как эти законы принадлежат к числу древнейших (см. Виноградов, "The Growth of the Manor", 165-185).

В общем очерке судеб английского народа мы поневоле должны ограничиться сообщением этих кратких сведений о происхождении таких порядков землевладения, которые до некоторой степени сближают земельный быт английского крестьянства с нашим. Порядки эти далеко не составляют особенности одной Англии; под другими названиями, немецкими и латинскими, мы встречаем полные и половинные наделы и на континенте Европы (они известны в средневековой Франции под названием "mansus", полный и половинный, а в средневековой Германии под прозвищем "Hufen", при чем встречаются одинаково и ganze и halbe Hufen). Нигде, однако, система открытых полей и рассеянных на всем протяжении сельской территории "делянок" (т. наз. "strips" и "seliones", из совокупности которых составляется надел) не выступает так резко и не держится так долго, как в Англии. Первые массовые огораживания восходят всего к концу ХV и к первой половине XVI в.; они продолжаются в XVII и принимают особенно широкие размеры только к концу XVIII и началу XIX стол.

Таким образом, Англия, долгое время считавшаяся образцовой страной частной собственности, в действительности прожила значительно более тысячелетия при общинном пользовании. Оно отличается от нашего отсутствием периодических переделов, но его можно сблизить с тем порядком землепользования, который на севере России известен был под именем "долевого землевладения". На это обстоятельство указано было мною в моем "Экономическом Росте Европы". Напомню, что при долевом владении также нет периодических переделов, и отдельные дворы пользуются равными долями в общих полях, причем доли эти также составлены из полос или делянок, рассеянных в землях разного качества и засеваемых разными хлебами, озимыми и яровыми^*).

^* (Первый, обративший внимание на общинное землевладение в Англии в средние века, был немецкий экономист Нассе; из англичан - Сибом дал наиболее полную характеристику системы открытых полей в своей известной книге о сельских общинах в Англии. Тем же вопросом занялись после него ряд исследователей, из которых можно указать на Гомма и на проф. Виноградова. Книга русского экономиста Сокальского "Англо-саксонская община" мало отвечает своим заглавием внутреннему содержанию; в ней читатель не найдет попытки осветить систему землепользования в эпоху англосаксов, а одну только ходячую в то время теорию о Folkland′e, как о земле, принадлежащей всему английскому народу и сходной поэтому с римским "ager publicum".)

С конца VIII стол. начинается в Англии период новых нашествий народов скандинавского мира; они предпринимаются не целыми племенами, а компаниями "повольников", под предводительством нередко избранных вождей - викингов. В среде этих вождей мы не находим королей ни Дании, ни Норвегии, а воителей, не принадлежащих к правящим династиям и выделяющихся своей храбростью и предприимчивостью. Викинги "пенили море" на своих деревянных ладьях, образцы кот. можно видеть в "Северных музеях" Стокгольма и Копенгагена. В нашей истории типом их являются Аскольд и Дир; такие же викинги известны всему Западу, не исключая и Византии. Ими основаны такие княжества, как Неаполитанское в связи с Сицилией и Норманнское. Завоеватель Англии выйдет из среды династии, положившей основание последнему княжеству; но более двухсот лет пройдет между первыми попытками викингов положить основу своему владычеству на британском острове и битвою под Гастингсом, которою упрочено владычество над Англией Вильгельма Норманнского. Пока в Эссексе продолжалось владычество Эгберта (Eagberth, 802-839), викингам приходилось довольствоваться высадками с целью грабежа в одних только северных княжествах, где они обирали церкви и монастырские обители. В последний год своего правления Эгберту пришлось встретиться с датчанами в открытом сражении в окрестностях Плимута, и он нанес им и их союзникам, кельтам Корнвалля, жестокое поражение. После его кончины, в правление короля Этельвульфа (839-858), датчане делают первую попытку осесть в Англии. С этою целью они занимают остров Танет и обращают его в укрепленный лагерь. Во второй половине IX в. датчане проникают во все части королевства, - не только в Нортумбрию и Мерсию, но и в Вессекс, древнюю столицу которого, Винчестер, они подвергают сожжению (864 г.). Три года спустя отдельные полчища, предводительствуемые викингами, образуют союз, именующий себя "Великой Армией"; под руководительством двух начальников, Ингвара (Ingwar) и Губба (Hubba) они овладевают Нортумбрией, грабят город Йорк и приступают к разделу земель между собою, начиная от Тиссы до Трента. Английское население было частью перебито, частью обращено в рабство. Датское владычество упрочивается таким образом прежде всего в пределах бывшего королевства Дейра (Deira), которое переходит в их лице снова в руки язычников. Так как земли в Дейре не хватило для всех датчан "Великой Армии", то часть ее под начальством Ингвара, направляется в Восточную Англию - теперешние графства Норфольк и Сёффольк - и после удачного сражения, в котором сперва взят был в плен, а затем убит правитель Эдмунд, они приступают к новому разделу земель; но поселения их в этой части Англии менее густы, чем на севере. Не так удачна была попытка датчан устроиться в Эссексе, где в сражении под Эшдоуном (Ashdown) (871 г.) они были разбиты на голову молодым королем Альфредом (см.), остановившим, так. обр., их дальнейшее распространение на юг. Битва под Эшдоуном была первым из военных успехов Альфреда. Продолжительная война с датчанами, которую ведет этот герой народных сказаний, заканчивается миром с одним из их предводителей, Гутрумом (Guthrum). Благодаря этому договору в руки датчан переходят Нортумбрия, восточная Англия с восточной частью Мерсии и Эссекс. Все же остальные земли южной части острова сосредоточиваются в руках Альфреда, т. е. не только Вессекс и Сёссекс с Кентом, но и западная часть Мерсии.

Гутрум принимает христианство и становится владыкою восточной Англии, другой же датский король правит Йорком. Между обоими датскими княжествами, таким образом разделенными, тянутся земли так называемых "пяти бургов": Ноттингема, Линкольна, Дэрби, Лейчестера и Стамфорда. Эти городские округа имеют своих самостоятельных начальников в лице особых "ярлов", - термин, которым датчане обозначали военных предводителей. Небезынтересный, но далеко еще не решенный вопрос, в чем сказалось влияние датчан в Англии. Географические наименования, в которых воспроизводится слово "бю" (by), означающее земельное владение, обычны на протяжении северных и восточных графств; судя по этим названиям, датские поселения были особенно густо рассеяны в графствах Йорк, Линкольн, Ноттингем и Лейчестер; менее густо - в вост. Англии, и всего слабее - в запад. части занятой ими области. Так. образ., в долинах Трента и Узы датская кровь представляет большую примесь к английской и несравненно меньшую - на побережье Немецкого моря, а тем более - к западу и югу. Проф. Оман говорит, что датчане очень быстро переняли англо-саксонские обычаи. На расстоянии немногих лет все они перешли в христианство, а их язык был так близок к староанглийскому, что сделалась возможной ассимиляция его с языком покоренного населения. Отличия сказались в создании диалекта, несходного с тем, на котором говорили жители южных графств, но и эти особенности с течением времени стали сглаживаться. Временным последствием нашествия датчан было опустошение северной и отчасти восточной Англии. Оман полагает также, что одним из последствий датских нашествий было ускорение процесса феодализации в Англии, т. е. исчезновение свободных средних и мелких собственников. Они признали над собою патронат "сильных людей", стали получать от них покровительство и судебную защиту в обмен за военную службу и платеж известных сборов. Земля, по-прежнему, осталась в руках крестьянина, но из свободного он сделался теперь зависимым.

Проф. П. Г. Виноградов также допускает переустройство общества на более аристократических основах в течение "датского периода" английской жизни и притом в пределах не одной занятой датчанами площади. В период саксов и англов обложение, - указывает он, - было довольно слабым; оно возросло с того момента, когда пришлось откупаться от датских нашествий и погромов уплатой им т. наз. датской дани (Danegeld). С этого времени hyde или гайда земли, т. е. земля семьи или двора, становится по преимуществу единицею обложения и должна удовлетворять повышенному размеру военных и фискальных обязательств ("Рост поместья", 227). Тот же писатель указывает на то, что в графствах, как Норфолк и Сёффолк, в которых удержались следы датского влияния, лично свободные, но крепкие к земле крестьяне-собственники, socmen′ы, встречаются в значительно большем числе, чем в других частях Англии. В своей книге об "английском обществе в XI в." Виноградов попутно рассматривает вопрос о том, в чем могло сказаться датское и, вообще, скандинавское влияние в Англии, и отмечает след. наиболее бьющие в глаза особенности тех округов, в которых было много поселений датчан. Мы видели, что в этом положении оказалась область т. наз. "пяти городов", расположенных между Йоркширом и двумя восточными графствами, Норфолком и Сёффолком. Небезынтересно поэтому отметить, что в окрестностях двух из этих городов, Линкольна и Стамфорда, а также Йорка, Честера и Кембриджа, мы встречаемся с оригинальным скандинавским институтом т. называемых Lagman, известных также под прозвищем "judices" (судей). В скандинавском праве эти Lagnian′ы должны были излагать перед народным судом закон, подлежавший применению в рассматриваемом случае. В названных местностях "лагманы" являются своего рода наследственной должностью. Рядом с ними упомянем, как об особенности датских округов, учреждение 12-ти старших "танов", кот. выступают в роли обвинителей после принесения ими присяги на мощах. Суд, в кот. они появляются - суд Сотни. В датских округах он носит название Wapentake, т. е. место, в котором люди являются с оружием в руках или берут его в руки ("English Society in the Eleventh Century", 5-6).

В населенных датчанами местностях число лично свободных людей, владеющих скромным состоянием, как общее правило, более значительно, чем в других. Они известны или под датск. прозвищем "drengs", которому соответствует латинское "puer", или под названием свободных людей - "liberi homines" и socmen′oв. Преобладание в восточных, на половину датских графствах, - особенно в граф. Линкольн, Ноттингем, Йорк, Норфолк и Сёффолк - класса socmen′oв, образующих в поместьях целые группы свободных людей, из кот. одни в праве распоряжаться своими землями, а другие лишены этого права и, в общем, отвечают понятию свободных крестьян, признается Виноградовым одним из проявлений скандинавского влияния в этих частях Англии (ibid., 420, 436, 441).

Тот же писатель справедливо указывает еще на одну особенность провинций, в которых число датских поселений было особенно значительно: в них вполне отсутствуют следы родовых порядков; их, очевидно, не могло быть между членами банд пиратов, которые под предводительством избранных ими вождей, викингов, оседали по преимуществу в восточ. Англии. За отсутствием родовых поселков мы находим в занятых датчанами графствах поселки сельские; кровные отношения заменяются здесь отношениями соседства (ibid., 477 и 478).

В обществе, в котором мир ежечасно может быть нарушен набегами чужеземцев - будут ли ими, как у нас, татары или, как в Англии IX в., датчане, - необходимо растет нужда в военной защите и покровительстве сильных. Немудрено поэтому, если система индивидуального поручительства, какую мы находим у англосаксов, складывается окончательно в царствование Альфреда, которое все было занято борьбою с датчанами. В моем "Экономическом росте Европы" я говорю по этому поводу след.: "С упадком родовой солидарности, при слабом еще развитии государственной власти, охрану мира приходилось возлагать на лиц, имущественное положение которых само являлось надежным ручательством соблюдения ими тишины и спокойствия или, по меньшей мере, исправного несения штрафов, падающих на нарушителей порядка. По законодательству Альфреда людям свободного звания предоставлялось приискивать в среде землевладельцев лиц, готовых принять их под свою руку. На практике это поручительство землевладельцев имело своим последствием ответственность их перед судами за своевременную явку всех заподозренных в нарушении мира. В этом виде англо-саксонский институт индивидуального поручительства может быть сближен с тем, о котором на континенте Европы говорится в законодательстве Карла Лысого от 847 г.; оно обязывает каждого свободного человека выбрать себе старшего - "сеньора" - в лице ли короля или людей, связанных с ищущим поручителя обязанностью верности (fideles). При позднейших правителях, как видно из т. наз. законов Этельстана, приискание поручителя признается уже обязанностью родственников малоземельного или обезземеленного человека; если родственники не помогают ему в этом, он сам должен направить все свои усилия к той же цели и подлежит в противном случае ответственности перед "сотенным судом".

Обязательное приискание поручителя, очевидно, было неблагоприятно дальнейшему сохранению свободных общин и содействовало росту поместья. К чему, в самом деле, как не к уступке земли в собственность помещика, т. наз. "глафорда", могло вести вступление в число его клиентов? Вознаграждением глафорда был переход в его руки права собственности (dominium eminens), а это обстоятельство, очевидно, имело своим последствием то, что из страны свободного крестьянского землевладения Англия становилась страною латифундий; место свободных общин заняли в ней зависимые от владельцев поместья или "manor". Этим объясняется причина, по которой к временам Вильгельма Завоевателя число лиц, владеющих землею в собственность, т. наз. "аллодиариев", становится весьма незначительным.

В числе крупных собственников мы находим немало церквей и монастырей. В письме к королю Эгберту Беда жалуется на то, что благодаря расточительности, с какой раздаются казенные земли церквам и монастырям, скоро не останется чем наделять членов служилого сословия (см. "Экономический рост Европы", т. I, 413).

Крупное поместное владение только подготовило почву для постепенной феодализации англо-саксонского общества. Если выражать словом "феодализм" родовое, а не видовое понятие, если не приурочивать этого термина к тем специфическим формам, какие во Франции, в эпоху первых Капетингов, или в Германии, при Вельфах и Гогенштауфенах, принял процесс сосредоточения политических прав в руках помещиков, то нет основания отрицать феодализма в Англии к эпохе норманнского нашествия. Не все стороны феодализма выступают, однако, в это время в одинаково законченном ВИДЕ. Всего менее затронуто процессом феодализации военное устройство: войско все еще остается всенародным ополчением свободных людей; но рядом с народной милицией или "fyrd" встречаются и дружины, составленные из лиц, связанных с князем особой верностью (fidelitas) (см. Maitland, "Domesday and beyond", 305, 308).

Англо-саксонская система вотчинных судов также представляет большое сходство с патримониальной юстицией на континенте Европы. В моей "Истории полицейской администрации в Англии" еще в 1877 г. сделана была попытка показать англо-саксон. происхождение этой вотчинной юстиции. И раньше меня тот же вопрос поднят был рядом исследователей как английских, так и немецких. Древнейшие из дошедших до нас грамот о предоставлении владельцам поместья или "manor" судебных прав относятся к периоду правления датской династии. Исключение составляет только одна хартия короля Ины, предоставляющая одному монастырю право суда в случаях убийств и присвоения чужого имущества; но постоянное упоминание в позднейших источниках датского периода о том, что новые привилегии выдаются только в подтверждение прежних, указывает на происхождение вотчинной юстиции еще до упрочения датского владычества в Англии. Несомненно, однако, что развитие в особенности высшей юстиции в руках помещиков совпадает с периодом господства датской династии. Немецкий исследователь Zopfel объясняет это сознательным желанием датчан расположить в свою пользу земельную аристократию. На первых порах в грамотах не заходит речи о праве вотчинных судей судить убийство; об этом упоминается лишь в более поздних источниках. К концу англо-саксонского периода, в эпоху полного господства духовной и светской аристократии, полицейско-уголовная юрисдикция владельцев поместья достигает полного своего развития. Вотчинному суду подчинены не только крепостные люди, но и socmen′ы, т. е. люди, лично свободные и владеющие землями. Рядом с нарушением мира, ведению суда подлежат и другие преступления, как против нравственности, так и против имущества. Наказания не сводились к одним штрафам; в наиболее серьезных случаях судья-помещик мог объявить осужденного преступника стоящим вне закона, после чего имущество его конфисковалось в пользу общины. Право судить убийц редко упоминается в числе функций вотчинного суда. Король обыкновенно удерживал это право за собою и за королевскими судьями ("История полицейской администрации в Англии". Прага, 1877, стр. 122-127).

II. Датские поселения и норманское завоевание. С национальной борьбою англосаксов с датчанами неразрывно связано имя самого популярного из правителей острова, героя бесчисленных легенд и сказаний, короля-мудреца и короля-реформатора - Альфреда (871-901). "Альфред - первый из наших королей, с которым связано у нас определенное представление, как об одном из действительных основателей английской монархии", - говорит один новейший историк, Флетчер. Англия, отвоеванная им у датчан, сводилась к узкой полосе земли в юго-западной части острова, от моря на юге и до линии, проведенной на севере между Честером и Лондоном. Но Альфреду удалось избавить ее от такого повального погрома и террора, какого стране больше никогда не пришлось переживать. Этого было достаточно, чтобы сделать его имя дорогим для всякого английского очага; он был не только солдатом, но и матросом, строителем церквей, ученым, изобретателем, организатором государства и его историком. Все свои изумительные способности он направил на благо народа. Мы не станем распространяться о войнах Альфреда с датчанами и ограничимся указанием, что со времени мира с Гутрумом, в 878 г., начался не только переход к мирной жизни датчан на острове, но и отлив их во Франции. Произошел ли он оттого, что их численность уменьшилась, или что берега Франции показались более заманчивыми для их набегов, или причина перемены лежит в самом характере Альфреда, "как великого воителя", мы сказать не можем. Несомненно только одно, что мелкие набеги и восстания, которыми ознаменовался конец царствования Альфреда, были все легко подавлены. Альфред положил основание английскому флоту; этим флотом стала охраняться морская граница, а при его преемниках флот настолько окреп, что во времена Эдгара английские корабли уже не довольствовались охраной одной южной границы, но огибали в своих плаваниях весь остров. В немногие промежутки между войнами с датчанами Альфред озаботился восстановлением разрушенных поселков и новой колонизацией частей Англии, освобожденных им от датчан. Он призвал иностранных ученых в английские школы, озаботился переводом на язык саксов многих латинских сочинений и предпослал этим переводам свои краткие предисловия; при нем, начиная с 887 г., стали вести хронику событий на саксон. яз., и при нем также положено было начало кодификации не столько законов, сколько обычаев, общих всему англо-саксонскому народу. Мы не можем сказать утвердительно, на каких началах была построена им организация военных сил страны, но весьма вероятно, что он призвал каждую сотню или "hundred" к поставке ему известного числа воинов. Другой новейший историк, Оман, приписывает Альфреду и окончательную организацию служилого сословия, т. наз. "tan′′-ов", в число которых вошли все крупные землевладельцы, связанные отныне обязательством служить королю одинаково в его дружине и в его совете. Что касается до народной милиции, или "fyrd", то Альфреду приписывается разделение ее на две части, из которых одна будто бы занималась обработкой полей в то время, как другая уходила на войну - система, очевидно, напоминающая порядки, которые Юлий Цезарь нашел у свевов. Нужно ли приписанное Альфреду считать сказанием или реальным фактом, я решить не берусь. За Альфредом признают поощрение и мореходства и торговли; им, якобы, снаряжена была экспедиция капитана Оссера в северные моря, поведшая к открытию Нордкапа, и к нему же возводится правило, по которому ряды служилого сословия танов могли пополняться купцами, трижды переплывшими с торговыми целями Ла-Манш.

Объединение Англии под властью одного правителя совершилось не ранее правления Эдуарда Старшего (901-925), сына Альфреда. Он завершил дело отца, разбив наголову последнего из королей восточной, датской, половины острова в 921 г., после чего и царство его, т. е. теперешние графства Норфолк и Сёффолк были инкорпорированы Вессексом. К концу правления Эдуарда не только вся страна к югу от реки Гумбера сосредоточилась в руках англосаксов, но и датчане Нортумбрии признали их короля своим верховным правителем; мало этого - шотландцы провозгласили его отцом и господином на многолюдном собрании в Доре в 924 г. Его преемник Этельстан (Aethelstan) присоединил к королевству занятую датчанами Нортумбрию и, когда дети последнего датского правителя Йорка вздумали поднять восстание при поддержке ирландцев, шотландцев и кимвров, он разбил соединенное ополчение в самой кровопролитной из битв, доселе веденной королями из династии Альфреда, - в битве под Брунанбургом. После этого и шотландцы, и кельты Уэльса и Корнваля, и датчане Нортумбрии одинаково смирились пред ним. Его признавали самым могущественным правителем на Западе Европы; все соседние короли искали его союза. Одна из его сестер вышла замуж за императора Оттона I, другая за Карла Простодушного, короля западных франков, а остальные три - за короля Арля, за графа Парижского и за графа Фландрского.

При преемниках Этельстана положено было начало широкому владычеству духовенства; оно стоит в причинной связи с предпринятой епископом Дёнстаном реформой монастырей. Он стремился к упрочению в них правил св. Бенедикта о бедности, целомудрии и покорности. Произведенные в этом направлении реформы ни мало не повели к сокращению размеров монастырской собственности; имея неограниченное влияние на короля Эдреда (Eadred), "будучи при нем", - как выражается его биограф, - "не только равным с монархом правителем, но и повелителем над королем" ("quasi rex et regis imperator"), Дёнстан воспользовался своим положением, чтобы наделить храмы, вызванные им из развалин или вновь сооруженные, обширными "наследствами". С этого времени начался безостановочный рост церковных латифундий в таких размерах, что к эпохе завоевания Англии Вильгельмом ⁷/₁₂ земельной площади, занятой одним графством Нортумберланд, очутились в руках всего-навсего четырех монастырей (см. мой "Экономический рост Европы", I, 414-423).

Рост крупного землевладения столько же светских, сколько и духовных сеньоров, и феодальной системы объясняет нам причину упадка королевской власти и ослабления оборонительных сил страны. Это позволило датчанам в конце X стол. сделать новые попытки к завоеванию Англии. Первое массовое нашествие восходит к 991 г. Англосаксы обращаются к новому средству отстоять свою независимость: они откупаются от иноземцев деньгами, но этот прием, разумеется, только разжигает аппетит датчан, и с этого года по 1014 они не перестают вымогать своими набегами все новые и новые платежи. Они известны под названием датских денег (Danegeld), - а для их взимания вводится особая система обложения крестьянских дворов и их наделов; единицей этого обложения является "гайда", т. е. комплекс земельных полос, рассеянных в различных "конах" и полях одной и той же сельской общины. Так как гайда земли рассчитана на обработку тяжелым плугом с восьмиголовой упряжью, то она является более или менее постоянною величиною, колеблющейся около 120 акров (см. Vinogradoff, "English Society in the Eleventh Century", стр. 146). В местностях, занятых датчанами, та же гайда слывет под названием "carucata", от слова "carruca" - тяжелый плуг. В этом названии еще яснее выступает связь единицы обложения с количеством земли, поднимаемым одним плугом с восьмиголовой упряжью. И каруката содержит в себе, подобно гайде, 120 акров (ibid., стр. 147). Эти хозяйственные комплексы в качестве фискальных единиц продолжают держаться в течение всего столетия, отделяющего новые нашествия северных народов, и в частности датчан, от завоевания Англии Вильгельмом Нормандским. Немудрено поэтому, если в предпринятой последним описи земельных владений завоеванного им государства мы встречаемся с делением поместий в целях налогового обложения на гайды и карукаты, с составляющими их виргатами и боватами. "Датским деньга" суждено было сделаться не только первою формою прямой земельной подати в Англии, но и источником позднейшей фискальной системы, опирающейся на хозяйственный комплекс полных и половинных дворов и даже "четвертей" и "восьмушек" одного двора.

С 1016 г. датским нашествиям наступает конец. В Англии воцаряется датский король Канут. По договору с Эдмундом, он делить с ним владычество над нею таким образом, что в его руки отходят датские округа Нортумбрии и "пяти городов", тогда как Эдмунд удерживает за собою Вессекс, Кент, Лондон и Восточную Англию. Не прошло, однако, и года, как Эдмунд был изменнически убит Эдриком, и ранее этого интриговавшим в пользу датчан. Таны Вессекса собираются на "витенагемот" и отдают корону Англии Кануту. Канут правил в течение 19 лет одновременно и в Дании, и в Норвегии, и в Англии (1016-1035), но он особенно охотно пребывал в последней. Язычник до момента ее завоевания, он принял крещение, женился на Эмме, вдове покойного короля, удержал при себе лишь небольшую постоянную армию из датчан, оплачиваемую им периодически взимаемым Danegeld′ом, и постарался править страною не как завоеванной провинцией, а как центром своих обширных владений.

С именем Канута связано упразднение больших alderman′ств, т. е. тех крупных административно-феодальных комплексов, которые в годы, предшествовавшие его воцарению, немало препятствовали централизации власти в руках короля и упрочению порядка и силы государства. Но нельзя сказать, что Канут был объединителем и врагом того, что можно было бы назвать - за недостатком другого термина в русском яз. - уделами, так как он в сущности, только заменил англо-саксонских alderman′ов датскими "ярлами" (от слова "jarl" происходит английское "earl", что значит "граф"). Канут не отменил системы уделов, как не упразднено было им и деление Англии на датскую и саксонскую половину. Нортумбрия и Восточная Англия даны были в управление двум датским ярлам, тогда как Вессекс и Мерсия - двум английским, графу Годвину и графу Леофрику. Английские историки ставят Кануту в особую заслугу то доверие, с каким он относился к туземному населению; он удержал при себе небольшой отряд в 2 - 3.000 человек датской дружины, исполнявшей при нем обязанности военной свиты. Он не роздал земель Англии ни ее членам, ни другим датчанам, удержал на высших постах английских уроженцев и даже нередко посылал их в Данию для исполнения обязанностей епископов и светских сановников. Правители Уэльса и Шотландии охотно признавали над собою его верховенство. Малькольму, королю шотландскому, Канут даровал даже часть северной Англии, бывшего королевства Берниции, в вассальное держание. Тем самым проложен был путь распространению англ. языка и англ. культуры в плоскостной части королевства.

При преемниках Канута или Кнута распалось его царство: вспыхнуло восстание в Норвегии, датчане признали своим королем его законного сына Гартакнута (Harthacnut′a), а англичане - его незаконного сына, Гарольда. Один Годвин, граф Вессекский, высказался в пользу Гартакнута и заставил принести ему присягу всех, кто жил к югу от Темзы в пределах его княжества. Братья враждовали между собою, и Гарольду удалось овладеть Вессексом, на защиту которого не было прислано вовремя войска правителем Дании. Но не прошло и трех лет, как Англия снова осталась без короля, в виду кончины Гарольда. Гартакнут прибыл в нее с большим ополчением и упрочил в ней свое владычество; жителей стали облагать высокими поборами в пользу датских воинов, и, если бы не неожиданная смерть, постигшая короля в 1042 г., Англия снова испытала бы на себе все невыгоды подчинения иноземному правителю.

Со смертью Гартакнута пресеклась датская династия. Собранные на совет витаны решили призвать на престол члена саксон. династии, к которой принадлежал Альфред. Сделать это было тем легче, что Гартакнут призвал к себе Эдуарда, сына последнего короля саксонской крови, правившего Англией до Канута. Эдуард приходился ему братом по матери, Эмме, на которой, как мы видели, женился Канут. Эдуард долгое время жил перед этим в Нормандском герцогстве и завязал там отношения с будущим его правителем Вильгельмом. В это время Нормандией правил еще герцог Ричард, брат Эммы; состоя при нормандском дворе, Эдуард в значительной степени забыл родную речь и стал, по самым привычкам своим, французом. Своим возвращением в Англию он, в значительной степени, обязан был Годвину (Godwine), правителю Вессекса. Женившись на его дочери, Эдите, он вверил ему администрацию королевства. В Годвине Эдуард нашел, однако, решительного противника своим нормандским любимцам, которым он охотно вверял епископские кафедры, в том числе и архиепископский стол в Кентербери. Ходил слух, что Эдуард обещал даже корону Англии Вильгельму, незаконному сыну норманд. герцога, на что он, разумеется, не имел права, так как в действительности распоряжались передачей престола члены служилого сословия, собранные на витенагемот. Последствием несогласий было восстание Годвина; он собрал ополчение из людей Вессекса, за что и объявлен был стоящим вне закона решением витенагемота. После этого он бежал во Фландрию; но в 1052 г. витенагемот снял с него опалу, и король Эдуард поставлен был в необходимость восстановить его на прежнем посту. Дом Годвина продолжал играть главенствующую роль в последние четырнадцать лет царствования Эдуарда. Вессекс оставался во власти Годвина, Восточная Англия поставлена была под управление его второго сына, Гарольда, а старший сын "великого графа", Тостиг, сделался ближайшим фаворитом короля Эдуарда. Со смертью Годвина его влияние перешло к сыну его, Гарольду, человеку весьма популярному - особенно на юге Англии, - несомненно, способному и деловитому. Во время его руководительства делами Англии было послано в Шотландию войско, чтобы низложить героя шекспировской трагедии Макбета, захватившего престол убитого им короля Дункана. Макбет пал в сражении, и престол был возвращен старшему сыну шотланд. короля Малькольму.

Управление Англии Гарольдом ознаменовалось также удачным походом против кельтов Уэльса. Теснимые войском Гарольда, восставшие убили собственного короля и смиренно положили его голову к ногам английского правителя. Но последний сам вскоре сделался пленником графа Понтье, к владениям которого он должен был причалить, ища защиты от морской бури. Так как граф Понтье был вассалом Вильгельма, сделавшегося уже герцогом Нормандии, то последний освободил Гарольда и привлек его к своему двору в Руане; здесь Гарольд прожил некоторое время, частью как гость, частью как заложник. Он ходил с Вильгельмом в поход против бретонцев и посвящен был им в рыцари. Его согласились отпустить обратно в Англию, но под условием поддерживать кандидатуру Вильгельма на английский престол в случае смерти Эдуарда. Вильгельм ссылался при этом на обещание последнего, в виду чего и Гарольд поклялся стоять за него. Когда получена была присяга в церкви, Вильгельм указал Гарольду на то, что под ризою, над которой эта присяга была принесена, лежали мощи святых Нормандии, - что, разумеется, должно было сделать присягу еще более крепкой. Поэтому, когда умер король Эдуард и Гарольд сам был выбран королем собранием витанов, Вильгельм Нормандский объявил его поведение клятвопреступным. В действительности же Гарольд стал королем и по завещанию Эдуарда, сделанному устно на смертном одре, и в виду выбора его витенагемотом. Немудрено поэтому, если он дал отрицательный ответь на настояния Вильгельма, переданные ему особыми посланниками. Тогда Вильгельм решился добиться престола иначе: он владел большими сокровищами и имел немало вассалов; его военная репутация была велика. Поэтому когда он объявил по всей Европе о своем намерении предпринять поход на Англию и о готовности оплатить службу всякого, кто добровольно войдет в его ополчение, землями в завоеванной стране, - тысячи наемников из Франции, Бретани, Фландрии и Аквитании поспешили предложить ему свои услуги. Его армия оказалась составленной из нормандцев всего-навсего на одну треть. Шесть месяцев потребовалось для подготовки похода и постройки флота, способного оказать противодействие судам Гарольда. Прежде, чем пуститься в путь, Вильгельм испросил благословения папы на предстоящий поход, ссылаясь на нарушение Гарольдом святости присяги. Папа Александр послал ему свое благословение и освященное знамя.

Гарольду пришлось сразу встретиться с двумя врагами. - Король Норвегии, Гарольд-Гардрада, уступая настояниям изгнанного из Англии еще при Эдуарде брата Гарольда, Тостига, высадился на севере и после кровопролитного сражения под самыми стенами Йорка овладел им. В то время, как Гарольд двинулся, чтобы отразить это нашествие, и разбил на голову полчища нового викинга, пришло известие, что Вильгельм Нормандский переправился через Па-де-Кале и что 100.000 человек высадились вместе с ним в Сёссексе. Гарольду оставалось одно: призвать графов Мерсии и Нортумбрии к оказанию ему деятельной помощи, и собрать в Лондоне народное ополчение, или "fyrd" от Восточной Англии, Кента и Вессекса. Графы Мерсии и Нортумбрии не спешили с исполнением его приказа, и Гарольду с недостаточным войском пришлось одному напасть на укрепленный лагерь, устроенный Вильгельмом недалеко от берега в Гастингсе. Очевидно, не рассчитывая на свои силы, Гарольд решился принять оборонительное положение и занял довольно выгодную позицию на холме Сенлак, в том самом месте, где построено было впоследствии аббатство "Battle Abbey". Многие, в том числе его братья, советовали ему ждать прибытия северных ополчений, а пока озаботиться тем, чтобы войско Вильгельма оставить без припасов. Но Вильгельм, боясь этого, не счел нужным медлить и, узнав о пребывании Гарольда в Сенлаке, направил на него свои ополчения. Нормандская конница встретилась с пешим войском Гарольда, занимавшим весь южный склон холма; хорошо вооруженным кавалеристам пришлось иметь дело с полчищами, быстро набранными и в которых немало было крестьян, принесших с собою, за неимением другого оружия, дубины и косы.

Вильгельм разбил свое наемное войско на части: французов, фламандцев и бретонцев; но центр армии составили уроженцы Нормандии. В каждой части впереди конницы выстроены были в два ряда стрелки-пехотинцы. В течение многих часов победа не склонялась ни в ту, ни в другую сторону, пока Вильгельм не отозвал своей конницы и не заставил пехотинцев обстреливать английское войско из луков. Ополчения графств не устояли против желания сразиться с нападавшим врагом и с яростью набросились на нормандцев. Преследуя их, они рассеялись в разные стороны; Вильгельм поспешил направить на них свою конницу, она часть их перебила, и обратила остальных в бегство. Одна личная дружина Гарольда продолжала отстаивать его знамена, и Вильгельму пришлось до самой ночи обстреливать ее своей пехотой, пуская в ход нередко и конницу. Стрела сразила самого Гарольда, проникнув в его правый глаз; один за другим пали и ближайшие его сподвижники. Тогда только нормандцам удалось пробить стену английских щитов, овладеть знаменами и пронзить копьями умирающего короля.

Вильгельм ожидал встретить дальнейшее сопротивление и потому окольной дорогой пошел на Лондон; но Дувр, Кентербери, Винчестер сдались ему без боя; северные графы распустили свои ополчения, а нотабли Лондона, с архиепископом йоркским во главе, поспешили в главную квартиру завоевателя в Беркгемстеде с предложением избрать его в верховные правители, после чего он вошел в столицу. Здесь, избранный витенагемотом, по старому англо-саксонскому образцу, он в самый день Пасхи 1066 г. возложил на себя корону.

Все эти события нашли следующее отражение в обществен. и политическ. укладе Англии. Они вызвали на долгие годы большую рознь в населении; она усилилась еще после кровавого подавления восстаний в западных и северных графствах, вызванных в значительной степени жестоким управлением брата Вильгельма, епископа Байё, по имени Одо. Он оставлен был Завоевателем во главе администрации вновь присоединенного им края в 1067 г., когда Вильгельму пришлось временно отбыть в Нормандию. Восстание охватило собою Вессекс, куда были вызваны дети Гарольда и поставлены во главе ополчившихся. Одновременно в Нортумбрии провозглашен был королем член дворянства, Эдгар, а в Мерсии - тан Эдриг, - оба англосаксы. Вильгельм поспешил обратно в Англию и после продолжительной осады Экзетера, где заперлись дети Гарольда, он взял этот город. Последним же потомкам англо-саксонск. правителей Вессекса удалось бежать в Ирландию. Из Вессекса Вильгельм двинулся на север, чтобы очистить графства Глостер и Ворчестер от повстанцев. Эдриг бежал в Уэльское княжество, а в северной части Англии, после окончания в ней мятежа, посажен был правителем граф Роберт де Комин. Подавление мятежа сопровождалось конфискацией имуществ, пошедших на наделение военных сподвижников Вильгельма.

Весною 1069 г. вспыхнуло новое восстание, на этот раз в Нортумбрии. Во главе его стал Вольдгоф, сын бывшего победителя над Макбетом Сиварда (Siward). И шотландский, и датский короли обещали поддержку. Повстанцам удалось овладеть Йорком, частью перебить, частью взять в плен занимавший его норманнский гарнизон. Восстание подавлено было Вильгельмом огнем и мечом. Историк Оман, повторяя утверждение Фримана и Грина, говорит о том, что от реки Гумбера до Тиссы все население было перебито, изведено голодом или изгнано из прежних пределов. Одни бежали в Шотландию и поселились в ней, другие искали убежища в лесах, живя в них наподобие дикарей. Двадцать лет спустя, когда приступлено было к земельной описи этой части Англии, Йоркшир оказался диким полем, почти лишенным жителей.

Можно судить, каковы стали отношения побежденных к победителям после таких погромов. Нормандцам пришлось постоянно считаться с возможностью не столько новых восстаний, сколько частных заговоров и актов мести. Чтобы обезопасить себя от этого, они прибегли к мерам, которым мы не можем найти подобия в других странах. Вместо личного поручительства, введенного в Англии еще законами Эдгара и Этельреда и упроченного в правление Канута, установлена была ответственность десятен и сотен. Мы узнаем о ней из законодательных текстов, которые носят названия сводов Эдуарда-Исповедника и законов Генриха I, но едва ли могут быть приписаны тому или другому, а являются частными компиляциями того наполовину народн. обычая, наполовину права указного (т. е. созданного правителями государства при участии высших советов страны), какими на континенте Европы были всякого рода варварские законы, или "правды", не исключая и Ярославовой.

И в том, и в другом сборнике не указывается причин, по которым норманнами установлена была новая система охраны мира. Но открыть эти причины немудрено, если вспомнить, что последствием завоевания и кровавого подавления народных мятежей, сопровождавшегося конфискацией имущества и передачей земель в собственность пришельцев-норманнов, явилась необходимость восполнить систему поручительства помещиков или глафордов за свободных и несвободных людей, поселенных на их землях, поручительством всех жителей сотни. Ответственность соседства (homines de visnetu) за убийство французского выходца (homo francus), о котором говорится в мнимых законах Вильгельма Завоевателя, в другом памятнике, в Хартии Вильгельма, уже принимает форму денежной ответственности всех жителей сотни за совершенные в ее пределах убийства. Когда эта круговая порука жителей сотни, известная под простонародным названием Englishery (название, в котором ясно выступает факт ответственности англосаксов за убийство пришлых завоевателей), в свою очередь, была восполнена ответственностью более тесных и искусственных союзов 10-ти или 12-ти дворов, смотря по местности, связанных круговой порукой, - сказать трудно. В специальном исследовании, посвященном этому вопросу еще в 1877 г., я представил ту догадку, что т. наз. десятни, децены, обязаны своим происхождением недошедшему до нас законодательному акту, время происхождения которого относится, вероятно, к первой половине XII в. Ответственность десятен получила в простонародье назв. frank-pledge и вызвала в свою очередь к жизни целый ряд учреждений, из которых некоторые удержались и в позднейшие столетия. Обязанность быть вписанными в состав "децен", или десятен постепенно распространена была с свободных обывателей на всех лиц, живущих на помещичьих землях. Круговая порука (frank-pledge), как мы сказали, заменила собою старинную англо-саксонскую систему индивидуального поручительства. Как в селениях, занятых свободным людом, так и в поместьях с их крепостным населением, децены и лица, стоявшие во главе их, т. наз. "верховные поручители", призваны были объявлять властям о преступлениях и выдавать их виновников в сотнях - управителю графства, прежнему англо-саксонскому шерифу, со времени завоевания именуемому по норманно-французскому образцу "вице-графом"; в изъятых же от подведомственности шерифу "свободах" (franchises), т. е. в пределах ведомства вотчинной юстиции и полиции, такие же заявления делаемы были деценами поместному правителю. В случае утайки преступления как члены десятен, так и их начальники или главные поручители, должны были платить штраф (amerciament), размер которого зависел от важности преступления и определяем был: в сотне - шерифами, а в "свободах" - управителями (бальифами). С течением времени "десятни" из личных союзов становятся все более и более союзами территориальными; ответственность стоящих во главе их поручителей (capitales plegii) заступает место той, которую несли входившие в десятню семьи. Контроль за тем, чтобы все население сотни было записано в десятни или "децен", падает на шерифа или вице-графа, и заступающего его в "свободах" вотчинного агента. Для этого тот и другой в определенные сроки производит т. наз. "смотр" децен или союзов круговой поруки (view of frank-pledge). Эти собрания служат с течением времени и для других административных целей, - в такой же степени, как и для целей полицейско-судебных. Из обязательства начальников десятен доводить о преступлениях до сведения начальства под страхом денежной ответственности развивается с течением времени известный одной только Англии институт обвинительных присяжных или т. наз. Grand-Jury. Со времени завоевания и до втор. полов. XII в. обвинение преступников производится всеми жителями сотни или одними начальниками десятен; прежде, т. е. в течение англосаксон. периода, из среды индивидуальных поручителей-помещиков брали 12 старших танов; о них говорят законы англосаксонского правителя Этельреда. Система эта уступила место в норманнский период, вместе с заменой личного поручительства ответственностью десятен, представлению своего рода обвинительных актов начальниками над этими десятнями. Такая практика удержалась в вотчинных судах и в позднейшие столетия, до начала XIV в., когда и в них, следуя примеру королевских судов, заменили ее институтом т. наз. "великого жюри".

Если одним из последствий завоевания было усиление общественной розни властвующих и подвластных, пришлых завоевателей и покоренных туземцев, что в свою очередь повело к переменам в самых порядках охранения мира и обнаружения преступлений, то тоже завоевание обусловило собою целый переворот в земельном строе и в опирающемся на нем социальном и политическом укладе. Оно завершило собою ранее начавшийся процесс феодализации страны, довело до минимума число "свободных" владельцев в ней и повело к тому, что по образцу северной Франции, в том числе Нормандского герцогства, и в Англии было установлено, что никто не может держать землю иначе, как в зависимости от короля, на правах прямого или второстепенного его вассала. Насаждая так. обр. континентальные порядки феодализма, завоеватель в то же время принял меры защиты центральной власти против развития центробежных сил, подобных тем, которые одновременно или несколько раньше выступили на континенте Европы, разлагая монархию последних Каролингов и первых Капетингов на полусамостоятельные княжества.

Каждое из только что указанных последствий завоевания Англии должно быть рассмотрено в отдельности. Начнем наш обзор с переворота, произведенного завоеванием в сфере земельных отношений.

Он стоит в тесной связи с введением феодальных порядков по французскому образцу. Англосаксонская хроника под 1067 г. упоминает о раздаче Вильгельмом Завоевателем земель своим сподвижникам из конфискованного у англосаксов недвижимого имущества. Эта раздача производилась на тех же условиях, на каких устанавливаемы были феоды в северо-западных провинциях Франции. Размер требуемой службы, порядок наследования феода, феодальная инвеститура, опека сеньора над личностью и имуществом малолетнего вассала, право его давать или отказывать в согласии на заключение брака дочери вассала и многое, и многое другое, связанное с феодализмом, введено было в Англии по норманнскому образцу, который, в свою очередь, сложился под влиянием порядков, установившихся во Франции (см. Виноградов, "English Society in the Eleventh Century", 41).

Особенно наглядно выступает сходство установленной Вильгельмом системы с континентальной в том обстоятельстве, что прямые вассалы короля, т. наз. "бароны", сосредоточивали в своих руках число рыцарских ленов, равное пяти или производному от пяти; но в северной Франции и в нормандском герцогстве обычным было наделение прямых вассалов т. наз. "констабуляриями" (Constabularii), при чем каждое состояло из 10 рыцарских ленов.

То обстоятельство, что при переходе лена или феода (feudum, fevum) в порядке законного наследования феодал получал реальный выкуп (relevium, relief), в раз навсегда определенном размере (с баронии - сперва 100 фунтов, а потом 100 марок, с рыцарского лена - 100 шиллингов), свидетельствует о том, что, при различии в числе гайд, или земельных комплексов одного двора, баронии и рыцарские лены представляли определенные имущественные единицы, достаточно доходные, чтобы сделать возможным выставлять от каждого, по меньшей мере, одного вооруженного всадника, а от баронии - число, соответственно в несколько раз большее.

Не пускаясь в дальнейшие подробности, мы скажем, что и самые термины, которые употреблялись для обозначения поступающих в руки вассалов имущественных комплексов, как и те, которые служили для обозначения их прав и обязанностей, заимствованы из Франции. Но и этого мало; из той же Франции, и, в частности, северной ее половины, где господствовало правило "нет земли, которая не имела бы сеньора" (nulle terre sans seigneur), перенесены были в Англию и те порядки, в силу которых верховным собственником всей земли признан был король, как высший сюзерен, и все земельные владения стали считаться производными от него, т. е. существующими в силу наделения королем своих прямых вассалов, а последними - второстепенных вассалов того же короля (ibid., 41, 43, 232, 235 и 236).

На правах исключения упоминается о наличности в том или другом графстве "свободных" земель, к которым применяется в земельной описи, произведенной по приказанию Вильгельма Завоевателя и известной под именем "Книги Суда", опять-таки французский термин "аллод" или "alleu", означавший на юге Франции - где правило о принадлежности всякой земли сеньору не было известно - ни от кого не зависимую, полную собственность. По французскому же образцу баронии и рыцарские лены обложены были не одной только военной службой, но и упомянутыми выше повинностями феодального характера, совокупность которых обозначена была опять-таки заимствованным из Франции термином "forinsecum servitium" (ibid., 39).

При всем сходстве английских феодальных порядков с континентальными и, в частности, с теми, какие существовали в северной части Франции и герцогстве Нормандии, установленная Вильгельмом система представляет, тем не менее, существенные и сознательно проведенные особенности. Король, при своих земельных пожалованиях, желал избежать тех последствий, какие имело сосредоточение в руках одного вассала, вместе с громадным комплексом земель, лежащих в одной местности, и неограниченных прав по суду и полиции. Он, поэтому, старался рассеять имения своих прямых вассалов на протяжении значительного числа графств, мешая тем самым образованию таких крупных ленов, каше мы одновр. находим во Франции и которые, разумеется, явились препятствием к сохранению целости и нераздельности французского государства. Еще Галламом отмечена была эта счастливая особенность земельной политики Вильгельма, и тем же Галламом указано на то, что, в отличие от французских королей, завоеватель Англии сознательно воздержался от наделения своих прямых вассалов правом казнить смертью и членовредительством, и сохранил за своими судами решающий голос в форме апелляции.

"Феодальные поместья англо-норманнских баронов, со времени завоевания", - говорит Галлам, - "были далеко не так обширны, как во Франции. Граф Честерский владел, правда, всеми графствами этого имени, а граф Шрьюсберийский - всем графством Шропшир, но эти владения по своему протяжению не выдерживают сравнения с герцогством Гвиенским или графством Тулузским". Поместья баронов, сопровождавших Вильгельма Завоевателя в Англию, были, вообще, весьма разбросаны, так, напр., Роберт, граф Моретон, получивший наибольший надел сравнительно с остальными сподвижниками, владел 248 поместьями в Корнваллисе, 44 в Сёссексе, 196 в Йоркшире, 99 в графстве Норсгэмптоне. Такая разбросанность владений, по мнению Галлама, возникла не благодаря случайности; в основу ее был положен сознательный политический рассечет. Незначительное протяжение поместий и то обстоятельство, что в состав владений одного и того же барона входили владения в разных графствах, сделались естественными препятствиями к развитию патримониальной или вотчинной юстиции по типу французской. Правда, т. наз. "honors", объединявшие собою несколько поместий, имели право суда в каждом из них. Но этот суд не был общим для всех поместий, а держался отдельно для каждого.

Ограниченная со времен завоевания в своем территориальном протяжении, вотчинная юстиция одновременно была ограничена и в своей компетенции. Право наказывать смертью и членовредительством с этого времени и навсегда было удержано за одними королевскими судами. Век спустя, во втор. пол. XII ст., королевская власть стремится положить предел и всякой независимости вотчинных судов; но и ранее этого, со времени завоевания, неосуществление вотчинным судьей предоставленной ему власти давало право лицам заинтересованным искать правосудия в судах королевства. В акте 1166 г., известном под назв. "Кларендонской Ассизы", прямо выражено право королев. судей и сановников, в частности, управителей графства, прежних шерифов, ныне ставших вице-графами, входить в пределы изъятых от подведомственности им поместных или вотчинных судов для задержания столько же убийц, сколько грабителей и воров и всех объявленных стоящими вне закона, для производства личного задержания виновных. Не удается также установить между вотчинными судами зависимость инстанций; тогда как во Франции одни из этих судов становятся низшими, а другие - высшими, в Англии зародыши такого развития парализованы в корне постановлениями королей, принятыми во второй половине XIII в. "Никто помимо короля", - значится в одном из таких постановлений, - "не может держать суда de falso judicio", т. е. о неправильном приговоре, постановленном одним из тех, кто держит от короля землю на зависимых отношениях. Такого рода разбирательства, "placita", принадлежат по праву одной только короне и отвечают достоинству одного короля. Посылаемые по графствам странствующее судьи (justices itinerant) заботятся о сохранении за королем в этом отношении его прерогатив (см. мою "Историю полицейской администрации и суда в английских графствах". Прага, 1877, стр. 132-137).

Ограничив вышеуказанными мерами права феодальн. собственников и парализовав ими возможность развития в государстве центробежных сил, феодального сепаратизма, Вильгельм Завоеватель и его ближайшие преемники обеспечили также целость и единство государства строгой поддержкой системы административной и судебной централизации. С этой целью в графствах во главе управления, полиции и финансов поставлены были постоянные агенты, в лице т. наз. вице-графов, или шерифов. Шерифу принадлежало высшее охранение мира столько же во вверенной ему провинции, сколько и в расположенных в ней "свободах". В качестве охранителя мира, он производил периодический смотр союзам круговой поруки, десятням или "деценам". В качестве высшего в графстве финансового агента, он озабочен был сбором поступающих с графства налоговых платежей, снимал иногда их на откуп у государства или получал следуемую за такой откуп сумму от городских управлений в том случае, если им удавалось войти с центральным правительством в соглашение на счет платежа в казну, взамен всяких других налогов и сборов, наперед установленной суммы; такие соглашения облекаемы были в договорную форму и обозначались прозвищем "firma burgi".

Все поступавшие к шерифу суммы от налогов, откупов, штрафов, как и доходы от казенных имений или "доменов" и феодальные поборы с прямых ленников короля, управитель графства препровождал в государственное казначейство (последнее, как и в Нормандии, носило название "exchequer", по латыни "scacarium", что значит "шахматная доска", - название, данное ему от черепичной крыши, составленной из четырехугольников, окрашенных в два разных цвета и чередовавшихся в определенном порядке).

Централизация установлена была и по отношению к суду. Главою судебного персонала в первые века, следовавшие за завоеванием, считался король, а его заместителем - верховный юстициарий (justiciarius magnus). Должность его исчезает со временем, но зависимость суда от короны сохраняется в самом названии одного из высших судов "судом королевской скамьи" (King′s Bench). Это - древнейший из верховных судов Англии; к нему присоединяется со временем суд, установленный при казначействе и потому носящий имя последнего (Court of Exchequer). Наконец, для гражданских тяжб создается третий верховный суд Court of Common Pleas (суд общих тяжб). Постоянное пребывание его в Лондоне обещано Великой Хартией Вольностей 1215 г. Все три суда обнимаются общим понятием "королевских судов".

Уголовное правосудие осуществлялось, по преимуществу, судом королевской скамьи, гражданское - судом общих тяжб; наконец, фискальное, т. е. повод к которому давали споры с казною, - судом казначейства. С царствования Генриха III нет более упоминания о назначении верховного судьи Англии, юстициария, и верховные суды подчинены непосредственно королю. Еще ранее, со времен Генриха I, мы встречаем упоминание о посылке особых странствующих судей в провинции для разбирательства на местах. Им поручается разбирательство всякого рода дел или только тех или других видов их, прямо упомянутых в сообщаемых судом полномочиях (см. Maitland, "The Constitutional History of England", 133-141).

Избегая всяких технических подробностей, мы ограничиваем сказанным очерк ближайшего влияния, оказанного завоеванием в деле централизации управления и суда.

Вильгельм Завоеватель стремился, как мы сказали, к концентрации и земельного владения: никто не должен был впредь пользоваться недвижимыми имуществами иначе, как в зависимости от короля - верховного собственника и верховного сюзерена. Говоря об Англии, король употреблял выражение "terra mea, dominium meum" - "моя земля, мое владение".

Летописцы приписывают ему деление Англии на 60 с лишним тысяч рыцарских ленов, из которых он удерживает за казною в домениальную собственность всего 1.500; остальные же раздает своим сподвижникам, а также церквам и монастырям в наследственное ленное владение. Герард дю Бари, писатель XII в., говорит, что оставленные за казною земли давали правительству громадный доход, и это, вместе с конфискованными драгоценностями, сделало из Вильгельма самого богатого короля в мире.

Вильгельм не обходился, однако, без обложения своих подданных прямой податью, или "geld", следуя в этом отношении примеру своего прямого предшественника, Эдуарда Исповедника. При нем существовали также поборы с дворов и дворовых участков, так наз. "gafol".

Для распределения всех этих платежей потребовались одновременно перепись населения и опись имуществ на протяжении всей Англии. Она произведена была между 1085 и 1087 г. Вильгельм возложил заботу о ней на особых комиссаров, "королевских баронов"; им надлежало удостовериться в налоговой способности отдельных villae путем опроса под присягою шерифа, всех баронов или непосредственных ленников Эдуарда Исповедника и всех французских выходцев, получивших земли вслед за завоеванием, наконец - сотенных собраний, составленных из следующего представительства отдельных вилл: местного священника, управителя и шести крестьян, или villani. Удовлетворение этому требованию предполагало объезд комиссарами всех сотен графства и доклад в сотенном собрании восемью вышеупомянутыми лицами от каждой villa об именах как отдельных поместий, так и лиц, которые владели ими при Эдуарде Исповеднике и ныне владеют. Присяжные должны были дать ответ и на следующие вопросы: сколько имеется гайд в поместье, сколько плугов на хозяйском дворе и сколько их числится за зависимым населением, а также - как составлено последнее, сколько в нем вилланов, или крепостных, котариев, или не имеющих надела батраков, сервов, или рабов, свободных людей (liberi homines) и подчиненных вотчинному суду, но пользующихся, как мы это увидим, правом свободного отхода сокменов. Присяжные должны были показать еще, сколько в имении леса, луга, пастбищ, мельниц, рыбных уловов, сколько к нему прибавлено или отнято, какая была его общая стоимость прежде и какая теперь, сколько держали или держат в нем земли свободные люди. На все это надо было дать тройной ответ, имея в виду положение вопроса, во-первых, во времена Эдуарда Исповедника, во-вторых, в момент земельных пожалований Вильгельма и, в-третьих, наличное состояние. От присяжных требовалось также, чтобы они заявили, нельзя ли казне получать в будущем с отдельных имений больше того, что она получает ныне.

Повеление короля было исполнено в малейших подробностях; опись произведена была так подробно, что потребовалось 450 страниц большого формата для передачи всех показаний присяжных. По всей вероятности, неудобства, связанные с такой детальной и потому медленной регистрацией, повели к упрощению первоначального плана работы и дали возможность описать целых тридцать графств в одном томе, заключающем в себе всего-навсего 382 страницы. Раунд, на основании приведенных соображений, признает этот том позднейшим. В летописных свидетельствах, как и в тексте самого Думсдебук, он справедливо не видит доказательств того, чтобы редакция "Книги Суда" была закончена, как это думали прежде, в течение одного года. Этот годичный срок можно, самое большее, принять в отношении к производству одной описи, т. е. составлению черновых отчетов.

Название Думсдебук, т. е. Книга Суда, придано предписанной Вильгельмом переписи не ранее XII ст. До этого времени она известна была под разными наименованиями, между прочим, - книги о Казне (Liber de the sauro) и книги Святого Эдуарда Quere in libro sancti Edwardi). Этот памятник является первым по времени источником, между прочим, и для изучения экономического и общественного строя английского поместья.

В своей книге, посвященной характеристике английского общества в XI в., проф. Виноградов, опираясь на данные Книги Суда, указывает на наличность в Англии в это время следующих сословно-классовых групп: унаследованных от англо-саксонск. периода танов, находящихся в равном с ними положении вассалов и министериалов по континентальному образцу, при чем между теми и другими можно различать лиц, состоящих в свите короля, и лиц, находящихся в тех же отношениях к королеве, к графам и епископ. Таны по-прежнему - члены служилого сословия, несущие, прежде всего, военную службу. Некоторые из них владеют всего-навсего количеством земли, обрабатываемым одним плугом, нередко даже половиной и третью такого участка; в таком случае они часто обложены своего рода "общественными помочами" по отношению к королю и участвуют в охране принадлежащих ему поместных земель. Это обстоятельство сближает их с поселянами, т. наз. "villani". И все же их общественное положение не одинаково. Они участвуют в поместном суде и присутствуют на народных собраниях. Под каким бы именем мы их ни встречали, под именем ли дренгов, просто "людей" (homines) или владельцев свободной земли - "аллодиариев", обще всем им то, что в их руках находится свободная земля, terra libera. Низшую категорию по отношению к служилому сословию составляют люди просто свободные, liberi homines; они особенно многочисленны в восточной части Англии, держат в своих руках весьма небольшие участки земли; одни вправе отчуждать эти участки, другие не вправе, из чего следует что свободное состояние, за ними признаваемое, обусловлено не характером снимаемых ими участков, а собственным их правом осуществлять функции свободных людей и на суде, и на народных собраниях.

Особенно многочислен мелкий свободный люд, как уже было сказано нами, в графствах, населенных датчанами. Ниже по своему общественному положению стоят так наз. socmen′ы; их особенность составляет подведомственность вотчинному суду, soc. С этой чертою соединяется и другая: невозможность покинуть землю, на которой они сидят, крепость к ней, adscriptio glebae; они - люди свободные, но крепкие к земле. Большинство несет повинность и производит платежи, но более легкие, чем те, которые падают на вилланов. Мы встречаем socmen′ов на протяжении всей Англии, но они опять-таки всего более многочисленны в занятых датчанами графствах севера и востока: здесь мы находим их в поместьях, сидящими не в одиночку, а целыми группами в десятки и даже сотни человек. Одни из них владеют участками в открытых полях, образуя своего рода свободное надельное крестьянство, другие имеют хутора или фермы.

Наконец, обширную группу составляют вилланы; из 240.000 дворов, о которых заходит речь в земельной описи Вильгельма, 100.000 приходятся на долю вилланов. Это - почти сплошь надельное крестьянство; дворы вилланов держат полные или неполные наделы, причем полным считается сумма делянок в разных полях, способная быть возделанной одним плугом. Вилланы с полным наделом соответственно ставят один плуг с восьмиголовой упряжью; вилланы, владеющие половинным наделом, dimidia hyda, - на половину меньше. От владения полным или половинным наделом сами вилланы получают названия: "pleni et dimidii". Земля поместья, как общее правило, состоит из двух частей: земли в личном владении помещика, domaine, или demesne, и земли поселян, terra villanorum.

Класс вилланов составился столько же из свободных поселян, ceorl′ей, ставших крепостным и барщинным крестьянством, сколько из поселенных на землях поместья рабов, англо-саксонских "theows"; другими словами, и в образовании английского крепостного крестьянства мы встречаем одновременно и свободных людей, экономическая зависимость которых от помещиков имела последствием крепость к земле, и рабов или холопов, обращенных в сельскохозяйственных рабочих и обложенных барщиной, - точь-в-точь, как это было у нас согласно исследованиям проф. Ключевского.

Отличительная черта вилланов - это тяжесть возложенных на них служб; она поглощает значительное число дней недели. Меньшие службы несут два другие класса, также несвободных людей, о которых заходит речь в Книге Суда, - я разумею бордариев и котариев; они держат небольшие участки земли в пять, редко в десять или двенадцать акров. Эти участки не входят в состав надельных земель и, наоборот, довольно часто встречаются на землях, удержанных в личном заведовании помещика. Самое название "bordarii" происходит от слова "borda", равнозначительного с "mansura", т. е. жилищем (см. Vinogradoff, "English Society in the Eleventh Century", стр. 457). В этом случае bordarii являются не более, как сельскохозяйственными батраками, поселенными помещиком на собственной земле, под условием производства определенных сельскохозяйственных работ. Они или получали от помещика необходимый рабочий! инвентарь, или, владея лишь частью его, обращались к "супряге". В числе их могло быть не мало и поселенных рабов.

"Книга Суда" при описании отдельных поместий говорит о наличности, рядом с бордариями, и так называемых "котариев", что одно уже, по-видимому, исключает возможность отождествлять их с первыми. В действительности трудно, однако, провести какие-либо различия между теми и другими. Не считать ли, что "котарии" - только перенесенный с континента французский термин, от слова "cote", для обозначения того же понятия, что и bordarii, т. е. владельца жилища и небольшого участка земли? В таком случае оба термина стояли бы друг к другу в том же отношении, в каком франко-норманнское "miles" к англосаксонскому тану. Котариями могли быть и сельские рабы, исполнявшие, между прочим, определенную обязанность - ходить за плугами, и владельцы разбившихся на мелкие участки крестьянских наделов, виргат и полувиргат. Между бордариями и котариями немало было и вольноотпущенников, нередко упоминаемых под названием coliberti. Виноградов высказывает ту догадку, что отпускаемы были на волю не отдельные лица, а целые группы их, почему употребительным и сделался термин не "liberti", a "coliberti" (ibid., стр. 468).

Ни один из указанных классов не обособлен от другого настолько резко, чтобы между ними не существовало переходных форм: таны, свободные люди и socmen′ы различаются только степенью "свободы", - отсюда такое сочетание слов, как "свободные таны" и "свободные сокмены". Вилланы, в свою очередь, имеют двойной источник происхождения: из лиц, постепенно теряющих личную свободу благодаря экономической зависимости, и переводимых из рабства в крепостничество холопов. Самый этот переход, как и образование обширного класса вольноотпущенников, объясняется столько же христианской проповедью, сколько и развитием земледельческих занятий, требовавших приурочения к сельскохозяйственному труду постоянных рабочих и потому прикрепленных скорее к земле, чем к ее обладателю-помещику (ibid., 470).

Когда составлена была опись земель, владений, военных и фискальных обязательств всех землевладельцев Англии, Вильгельм созвал их на большое собрание в Солсбери в 1086 г. и здесь принял присягу в феодальной верности (hommage) от всех, как прямых, так и второстепенных вассалов; они клятвою скрепили обязательство следовать за королем во всех его войнах, даже тех, которые подняты были бы против их ближайших сеньоров.

III. Англия при ближайших преемниках Вильгельма, при Плантагенетах, Ланкастерах и Йорках. В общем очерке судеб Великобритании приходится отвести мало места личной истории ее правителей. Мы не будем, поэтому, говорить о восстаниях, омрачивших последние годы жизни Завоевателя, в которых не последнюю роль играли его собственные сыновья, старший - Роберт и младший - Вильгельм. Мы отметим только тот факт, что в этих восстаниях сказалась уже центробежная сила, какая выступает в искусственных политических телах, каковым была разноплеменная англо-норманнская монархия, разделенная морем на две неродственные друг другу части, из которых одна имела французскую культуру и французские учреждения, а другая - германо-скандинавские. В волнениях, произошедших в пределах французских владений Вильгельма и поддержанных собственным его сыном, Робертом, требовавшим уступки ему Нормандского герцогства, как и в попытках прямого сюзерена Вильгельма - короля Франции, Филиппа, вооружить сына против отца надо видеть одну из тех обычных феодальных усобиц, которыми полна будет история и ближайших царствований. Мощной рукою Вильгельма Рыжего и Генриха I этот феодальный сепаратизм в самой Англии временно будет подавлен, и будет положено начало почти неограниченной монархической власти. Но в эпоху соперничества из-за престола двух претендентов, Стефана и Матильды, возродится эта усобица, и для Англии одно время возникнет опасность сделаться жертвой самосуда и кулачного права в такой же степени, в какой стала ею Германия в эпоху Великого Междуцарствия. Родоначальнику новой династии Плантагенетов, Генриху II, удастся, однако, восстановить мир в королевстве и потребовать от баронов снесения их феодальных замков.

В царствование Вильгельма I подвергаются нормированию отношения английской церкви к папской власти. Ученый монах из Павии, Ланфранк, посажен был Вильгельмом во главе английской церкви, а епископские места перешли из рук англосаксов в руки норманнов и других иноземцев. Ланфранк продолжал в Англии дело Дёнстана и других поощрителей монашества, до некот. степени в ущерб прочему духовенству. До занятия Ланфранком архиепископского стола в Кентербери случаи нарушения церковн. законов ведались светскими судами, в частности, теми большими советами танов, посещаемыми архиепископами, епископами и аббатами, которые в Англии эпохи завоевания заняли место рано исчезнувших народных веч. В этих "витенагемотах" судились люди за двоебрачие, за нарушение клятвы, за колдовство и ересь. Ланфранк потребовал создания особых церковных судов, поставленных в зависимость от епископа, и отнял у королевской юстиции право производить следствие в церковных делах. Вильгельм дал на это свое согласие, и такая уступка, разумеется, укрепила связь Англии с Римом. Но когда папский престол, занятый в это время ревнителем теократии, Григорием VII Гильдебрандом, сделал королю определенное предложение подчинить Англию главенству папы, как страну, приобретенную с папского благословения, и принести ему, соответственно, присягу в верности (hommage), Вильгельм категорически отклонил это предложение; он в то же время высказал решимость объявить стоящим вне закона всякое духовное лицо, которое вздумало бы апеллировать в Рим или приносить жалобы папскому двору на решения, принятые в Англии. Он запретил также членам духовенства отлучать от церкви его рыцарей за нарушение церковн. законов, не испросив на то предварительного согласия короля. Так. образ. и в сфере отношений государства и церкви поставлены были в Англии в царствование Вильгельма I те спорные вопросы, которые поведут к горячим столкновениям светской и духовной власти в правление королей из норманнской династии и, в особенности, при первом из королей, принадлежащих к анжуйскому дому Плантагенетов, - я разумею Генриха II.

Отметим, наконец, завершение при Вильгельме I вековых попыток датчан основаться в Англии или, по меньшей мере, вымогать выкуп с ее правителей. В 1084 г. Канут, король Дании, в последний раз пригрозил походом на остров, т. е. возобновлением тех предприятий "пенителей моря", викингов, которыми наполнено целое столетие английской жизни. Вильгельм ответил на эти угрозы тяжелым обложением собственных подданных "датскими деньгамии", в намерении затратить их на снаряжение войска; такого высокого налога Англия еще не знала. Датский король не привел в осуществление своих намерений, и можно сказать, что с этого времени миновала всякая опасность новых нашествий.

При ближайшем преемнике Завоевателя сразу поставлен был вопрос о том, оставаться ли всем его владениям под одной державой, или распасться на две составные части: французскую и английскую. Вильгельм завещал старшему сыну Роберту - Нормандию, а Вильгельму Рыжему - Англию. Младший же сын короля, Генрих, получил от него в наследство не удел, а только большую для того времени сумму в 5.000 фунтов. При известии о кончине своего отца, Вильгельм Рыжий поспешил в Англию и был коронован Ланфранком; но норманнские бароны, бывшие сподвижники его отца, под предводительством Одо, епископа Байё, родного дяди короля, подняли на него знамя восстания под предлогом, что, как старшему сыну, Роберту по началу первородства должны были достаться владения покойного монарха по обеим сторонам Ла-Манша. Вильгельм Рыжий в этом столкновении возложил свои надежды на англосаксонскую милицию, т. е. на покоренное туземное племя. С его помощью он подавил восстание норманнских баронов и не дал времени Роберту прибыть в Англию для "добывания" себе стола. Все свое царствование Вильгельм Рыжий провел в войнах с соседними правителями Шотландии и Южного Уэльса; ему удалось присоединить к Англии одно время признававший над собой шотландское верховенство Кумберланд и, что еще важнее, престол Шотландии перешел в его царствование в руки правителя, который, под влиянием своей матери из англосаксонского рода, королевы Маргариты, жены Малькольма, получил английское воспитание и обеспечил преобладание английской речи во всей плоскостной половине страны. Одновременно английское влияние распространяется и на Уэльс, где норманнские бароны силой оружия захватывают себе новые владения или вступают в брак с княжескими семьями герцогства и становятся, так. обр., законными преемниками бездетных правителей.

Вильгельму удается также воссоединить с Англией и Нормандское герцогство не оружием, а деньгами; он выплачивает своему старшему брату, Роберту, 666 фунтов, что позволяет последнему отправиться в первый крестовый поход, а Вильгельму - стать во главе Нормандского герцогства.

При Вильгельме Рыжем обостряются отношения между церковью и государством; не довольствуясь жестокими поборами со своих подданных, вызываемыми ростом военных издержек, Вильгельм применил и к епископским столам ту же систему незамещения их, в случае вакансии, в течение ряда лет с целью пользоваться это время их доходом, к какой он не раз обращался, когда возникал вопрос о передаче светского феода за смертью его владельца в руки наследников. Король встретил в лице нового архиепископа кентерберийского, Ансельма, энергичного противника такой политики. Не пожелал Ансельм допустить также передачи ему королем внешнего знака его церковного верховенства в Англии, т. наз. "pall", настаивая на том, что церковные дары не могут исходить от главы светской власти. Спор был решен в том смысле, что Ансельм сам, с главного алтаря собора в Кентербери, принял этот "pall", к немалой ярости монарха, наложившего на него высокий штраф под предлогом неисполнения им обязанностей вассала. Ансельм покинул Англию для папского двора и вернулся в нее обратно только после смерти короля. Вильгельм лишился жизни неожиданно во время охоты в Newforest, в граф. Гемпшир, от неправильно пущенной стрелы его ближайшего любимца Тирреля (Tyrrel). Пользуясь тем, что старший брат умершего, Роберт, был на Востоке, Большой Совет королевства, этот преемник англо-саксонского витенагемота, избрал на царство младшего сына Вильгельма Завоевателя, Генриха, а последний поклялся править страною по законам Эдуарда Исповедника, т. е. по туземному обычному праву. Так. образ. еще в большей мере, чем при Вильгельме Рыжем, сказалась готовность нового правителя порвать с франко-норманнскими порядками и перейти в положение законного преемника англо-саксонских властителей. Молодой король обещал также положить конец произвольным поборам, чрезмерным штрафам и продолжительному незамещению вакантных ленов законными наследниками умерших вассалов, как светских, так и духовных. Он поспешил, поэтому, назначить новых епископов и монастырских настоятелей; возлагая ответственность за вымогательства, от которых страдали жители Англии при его отце, на ближайшего советника последнего - Ральфа Фламбарда, Генрих бросил его в тюрьму.

При Генрихе I норманнская аристократия, под предводительством графа Шрьюсберийского, Роберта, из Бэлэма, делает попытку обеспечить себе ту же независимость, которая одновременно была завоевана ею на континенте; под предлогом поддержки прав вернувшегося с Востока старшего брата короля, Роберта, бароны подымают знамя восстания. Король, зная, насколько его брат нуждается в деньгах, устраняет опасного соперника при самой высадке его в Англию предложением ему 3.000 фунтов и немедля направляет все свои силы против Роберта из Бэлэма и других баронов. После удачной осады двух-трех замков, заговорщики принуждены сдаться; король дарите им жизнь, - но конфискует все их владения, а главного вождя их заставляете покинуть королевство. Так. обр. Генрих I выступает не только союзником и покровителем покоренных англосаксов, но и противником прежних сподвижников Завоевателя, зазнавшихся норманнских баронов. Чтобы укрепить свою связь с туземным населением, он ищет брака с принцессой из дома Альфреда. Дочь шотландского короля Малькольма и Маргариты, сестры Эдгара, становится англ. королевой. Это обстоятельство, быть может, и внушило автору анонимного трактата, появившегося как раз в это время и озаглавленного "Диалог о Казначействе", мысль о том, что путем браков достигнуто такое единение победителей с побежденными, что никто более не в состоянии сказать, чем нормандец отличается от англосакса.

Ближайшим последствием подавления феодальной неурядицы было упрочение монархического начала. Но всесильный в борьбе со своими баронами, Генрих I встречает большие трудности, когда речь идет о новых притязаниях главы вселенской церкви, папы Григория VII, и верного истолкователя его мыслей Ансельма, епископа кентерберийского, вернувшегося к прежнему служению после смерти Вильгельма Рыжего. Ансельм не желал приносить присяги королю, как своему сюзерену, утверждая, что свои права он держит от Бога, а не от короля. После долгих препирательств архиепископ и король сошлись в Нормандии в 1106 г. и достигли соглашения; выработанные ими правила впоследствии послужили образцом при составлении Вормсского конкордата, решившего спор императора с папою по вопросу об инвеституре. Было принято, что, как владелец принадлежащих кентерберийской церкви ленов, архиепископ приносит феодальную присягу королю; символы же своей духовной власти, кольцо и посох, он берет с алтаря кафедрального собора, присваивая их себе собственноручно, как дары Божьи.

Царствование Генриха I ознаменовано новой и удачной попыткой воссоединить Нормандское герцогство с Англией. Генрих не прощал своему брату Роберту попытки восстановить против него английских феодалов и с их помощью овладеть престолом. В 1106 г. оба соперника сошлись в битве под Тэншбрэ (Tinchebray). Она кончилась полным поражением Роберта и заключением его в замок Кардиф, в котором он пробыл до конца своих дней. Попытки его сына вернуть себе Нормандию не имели успеха.

Генрих I положил также начало позднейшему притязанию Анжуйского дома на наследование франц. престола выдачей в замужество своей дочери, Матильды, за сына Фулька, графа Анжу, с которым ему не раз приходилось воевать на континенте.

Когда скончался король, в 1135 г., для его дочери открылась возможность наследования англ. престола, так как единственный сын Генриха, Вильгельм, погиб на море, причаливая к берегу Англии. Большой Совет королевства не был расположен передать престол в руки женщины, жены иноземного правителя; имея это в виду, король сделал попытку связать присягой важнейших сановников королевства в том, что они будут стоять за возведение на престол его дочери. Но как только стало известно о кончине короля, Большой Совет высказался в пользу Стефана из Блуа, племянника покойного монарха, - человека близкого Генриху и принесшего ему присягу в готовности поддерживать права Матильды. Так как последняя была в момент смерти ее отца в Анжу, то брату Стефана, епископу винчестерскому, удалось склонить в его пользу большинство членов Совета. Жители Лондона желали воцарения Стефана и приветствовали его по случаю коронации. Необыкновенная расточительность, с которой Стефан стал располагать казенными имуществами в пользу своих приверженцев, и его снисходительное отношение к захвату власти феодальными сеньорами в скором времени рассорили его с лондонцами и всем, вообще, английским простонародьем. После ряда мелких восстаний вспыхнуло одно общее, в 1138 г. Матильда нашла поддержку в короле шотландском, Давиде, и Роберте, графе Глостерском, одном из незаконных сыновей покойного короля Генриха. Шотландцы стали грабить северные провинции королевства, пока бароны и иомены Йоркшира, предводительствуемые епископом, не остановили их набега жестоким поражением. Стефану удалось, в конце концов, откупиться от шотландцев наделением сына короля Давида северными графствами, Нортумберландом и Кумберландом, как своего вассала; но от этого его шансы удержать за собой престол Англии, разумеется, не возросли.

Когда Матильда высадилась на англ. берег в граф. Сёссекс, на ее сторону стало немало феодальной знати с братом короля, епископом винчестерским, во главе. Битва под Линкольном, в 1141 г., кончилась к ее выгоде. Епископ кентерберийский, а за ним многие епископы и бароны принесли ей присягу в верности. Но своей надменностью и нежеланием отпустить на свободу взятого в плен Стефана она вскоре восстановила против себя многих из своих сторонников. Особенно возмутило жителей Лондона обложение их высокой прямой податью (tallage). Жители Лондона вооружились и изгнали королеву из стен города. Стефана ей вскоре пришлось выдать в обмен на Роберта Глостерского. Не удалось Матильде удержаться ни в Винчестере, ни в Оксфорде, которые подверглись осаде приверженцев Стефана, во главе которых стояла его жена, также по имени Матильда. Англии предстояло пережить долгие годы междоусобицы, в течение которых отдельные феодальные владельцы, преследуя цели грабежа и захвата чужих земель, не раз переходили из одного лагеря в другой. Заканчивающаяся к этому времени англо-саксонская хроника говорит, что страна покрылась укрепленными замками, которыми владели диаволы. Людей, слывших богатыми, феодалы бросали в тюрьмы и подвергали жестокой пытке с целью вымогательства. Летописец, заканчивая свое повествование, говорит: "Достаточно было трем-четырем всадникам показаться на дороге, ведущей в деревню, и население ее разбегалось".

Междоусобная война кончилась не ранее 1153 г., когда сын Матильды, будущий король Генрих II, явившись в Англию, согласился признать за Стефаном право сохранить престол до конца своих дней, но под условием, что он, как потерявший своего единственного сына, признает Генриха наследником. Когда год спустя Стефан скончался, на английский престол вступила новая, анжуйская династия, известная также под именем Плантагенетов.

С этого времени Англия входит в состав обширных владений, принадлежащих Анжуйскому дому во Франции - владений, постепенно охвативших собою добрую ее половину: Нормандию, Бретань, Мэн, Анжу и Турэн, Пуату, Овернь, Аквитанию и Гасконь. Короли из династии Плантагенетов - за исключением разве одного Генриха II - далеко не проводят всего своего времени в Англии. Ричард I Львиное Сердце за все свое царствование прожил в ней не более семи месяцев. Брат его, Иоанн Безземельный, также весьма часто отлучался из ее пределов. Это обстоятельство должно быть учтено при объяснении причин, по которым английскому народу удалось положить в течение этих трех царствований довольно прочные основы своему самоуправлению, как в общих делах королевства, так и в его местных делах. Но еще в большей степени содействовали этому задолженность английских королей, постоянно занятых войнами, как на континенте Европы, так и в Шотландии и Уэльсе, кроме того, принимавших деятельное участие в крестовых походах и настолько вовлеченных в круг общеевропейской политики, что им приходилось одновременно иметь врагами и своего соседа - короля французского и отдаленного австрийского герцога. Ричард I попал в плен именно к последнему, перешел из его рук в руки императора германского и вернул себе свободу ценою выкупа, павшего всей своей тяжестью на его подданных. Англичане использовали частую нужду в деньгах своих воинствующих правителей для того, чтобы выговорить себе, взамен имущественных пожертвований, право выбора городских голов, некоторых органов полиции безопасности и судебных следователей, а вместе с тем и добиться в пределах своих муниципий права выбора формы обложения и самост. разверстки падавших на них налогов. Когда к финансовым затруднениям их правителей присоединились новые, вызванные притязаниями папского двора на всемирное господство, англичане не только сумели отстоять свою независимость и самоопределение в делах государственных, но и наложили на своего монарха известные законодательные ограничения, не отступая перед мыслью о восстании и даже о государственной измене, - приглашении на престол иноземного правителя, - лишь бы добиться обеспечения личной свободы, участия народных представителей в законодательстве, самообложении, контроле за финансовой администрацией и общим ходом внутренней и внешней политики. Правление Плантагенетов, длившееся от 1154 по 1399 г., есть та эпоха англ. жизни, когда складываются особенности государственного и общественного уклада, обособляющего Англию от других государств Европы.

Первый представитель династии не только выходит победителем из столкновения с феодальной анархией, но и упрочивает в стране, можно было думать - надолго, здание неограниченной монархии. Ему приходится встретить отпор только в церкви и ее притязаний главенствовать над светской властью; но король настолько силен, что и этот спор оканчивается, в конце концов, соглашением, вводящим в известные границы непримиримые, по-видимому, требования враждующих сторон. Однако, к концу XIV стол. о неограниченности королевской власти не может быть более речи, после того, как Эдуард II и Ричард II силой низведены были с престола после продолжительных, но неудачных попыток упрочить свое самовластие. Англия стала не только сословной, но, можно сказать, и конституционной монархией. Она сделалась, в отличие от Франции, также страною свободных людей, по выражению одного из ее ранних политических писателей, Фортескью, от середины XV ст. Генрих II застает большинство народа в крепостном состоянии; Ричард II, последний из Плантагенетов, становится лицом к лицу с крестьянским восстанием, издает требуемое от него отпущение на волю, нарушает данное слово по настояниям своего парламента и мстит восставшим жестокими казнями. Тем не менее, на расстоянии нескольких десятков лет, в Англии не остается почти и следов крепостного права, и этот переворот совершается не под давлением новых и удачных мятежей и не благодаря законодательным мероприятиям, а вследствие переживаемой страною экономической эволюции - перехода от экстенсивного земледелия к овцеводству, с целью сбывать шерсть за границу.

Правление Плантагенетов начинается, сказали мы, включением Англии В состав обширных земель, лежащих по ту сторону Ла-Манша, но уже при третьем своем правителе Анжуйская династия теряет бесповоротно Нормандское герцогство. На севере Франции ей удается овладеть только одним городом Кале и удержать его в своих руках в течение трех с половиною столетий. Всего долее англичане сохраняют свои владения в Аквитании и Гаскони, причем Бордо является их важнейшим портом на континенте, - если не считать таким Кале.

Плантагенеты не теряют надежды не только вернуть себе потерянные провинции, но и соединить в своем лице обе короны - Англии и Франции. С этою целью Эдуард III предъявляет притязания на французский престол и открывает своими походами начало столетней войны с Францией, несравненно большим бременем павшей на французское, ЧЕМ на английское население, так как она происходила все время на континенте. Правление Плантагенетов ознаменовано несравненно большими успехами в пределах Великобритании; при них совершается окончательное завоевание Уэльса, происходит первое по времени занятие англичанами Ирландии, где они сколько-нибудь прочно устраиваются только в восточной части острова, в т. наз. Пелле. Что касается до Шотландии, то она только в царствование Эдуарда I поступает во власть англ. правителей, которым затем приходится удовольствоваться одними правами верховных сюзеренов по отношению к монархии, основанной выходцами из Англии. Не ранее XVII ст. и вступления на престол Иакова I происходит личная уния обоих королевств. Реальная же уния наступаете почти целых два века спустя.

Таковы в самых общих чертах важнейшие события, развернувшиеся в Англии в правление королей из династии Плантагенетов. Их можно передать словами: завоевание народом личной неприкосновенности, участия в местном управлении и суде, законодательстве, налоговом обложении и до некоторой степени контроле за общим направлением не столько внешней, сколько внутренней политики. Прибавим к этому раскрепощение, достигнутое ценою создания крупной земельной собственности, временное объединение северной и южной части острова под властью английских монархов в Шотландии и неизменный рост английского языка и культуры, не только в Уэльсе и Шотландии, но и в восточной части Ирландии. Подведши итог всему, что сделано было в те столетия, когда во главе Англии стояла Анжуйская династия, перечислим наиболее выдающиеся явления английской жизни в каждое из царствований.

Генрих II провел большую часть своего княжения за пределами Англии, которая все время управлялась его юстициариями, своего рода регентами. Ему удается при их содействии положить конец феодальному бесправию и снести с лица земли 375 "прелюбодейных замков", т. е. таких, которые воздвигнуты были помимо разрешения короля. Он возвращает себе от Шотландии уступленные его предшественником северные графства и собирается завоевать Ирландию, на что его уполномочивает булла папы Александра IV, родом англичанина. Предлогом выставляется то обстоятельство, что ирландцы якобы впали в ересь, - обвинение, оправдываемое их нежеланием признавать папскую власть. Правление Генриха II особенно известно этой первой попыткой овладения Ирландией, в которой главная роль пришлась, однако, на долю не короля, а отдельных англ. феодалов; во главе их стал Ричард де-Клэр, граф Пемброкский. Только в 1171 г. король проследовал сам на остров, где получил присягу в феодальной верности и покорности со стороны как овладевших частью острова англ. феодалов с Пемброком во главе, так и от мелких правителей, не подпавших под власть англичан кельтических округов Ирландии.

Этому решению ирландского вопроса предшествовало начавшееся еще в 1162 г. столкновение Генриха II с им же назначенным архиепископом в Кентербери Томасом Бекетом. Оно вызвано было притязаниями римской курии и верного истолкователя ее политики в Англии, Бекета. на подчинение церковным судам всех дел, гражданских и уголовных, в которых одной из сторон являлся клирик; а так как церковные суды налагали только церковные наказания, то даже убийства, совершенные лицом из духовенства, хотя бы поддиаконами и сакристанами, обходились без кровавого возмездия.

Один случай подобного рода привлек к себе всеобщее внимание: король на собрании Большого Совета в Вестминстере предложил назначить комиссию для расследования вопроса о том, по какому закону должны судиться преступные клирики. Бекет увидел в этом нарушение привилегий церкви, и епископы присоединились к его мнению. Назначенный Большим Советом комитет представил свой доклад новому собранию того же Большого Совета в Кларендоне, откуда и самое название принятого советом закона - Кларендонские конституции. В этом законодательном акте от 1164 г. постановлено, что после рассмотрения церковным судом дела обвиняемого в преступлении клирика и признания его виновным, церковный суд обязан передать его в руки светского суда, который и подвергнет его тому же наказание, что и мирянина в равных условиях. В тяжбах человека из духовного звания с мирянином решение принадлежит королевскому суду. Ни один барон не должен подвергаться церковному наказанию - отлучению от церкви - без согласия короля. Лицам духовным запрещается апеллировать в Рим и ездить туда иначе, как с королевского разрешения. Бекет не пожелал признать Кларендонских конституций и вскоре покинул Англию. В течение шести лет он жил под покровительством француз. короля, - врага Генриха II, восстановляя его против последнего и побуждая папу Александра III отлучить Генриха от церкви. Но папа, занятый борьбою с импер. Фридрихом Барбароссою, не решался на этот шаг. В 1170 г. вражда короля и архиепископа вспыхнула новым пламенем: король пожелал при жизни приобщить к престолу своего сына, пятнадцатилетнего юношу Генриха. За отсутствием Бекета он обратился к архиепископу йоркскому; это привело кентерберийского в ярость. Он убедил папу пригрозить интердиктом, т. е. запрещением служить литургию во всей Англии и отправлять в ней таинства. Генрих счел нужным уступить и позволил возвращение Бекета в Англию, а Бекет воспользовался возможностью вернуться в нее для того, чтобы отлучить от церкви архиепископа йоркского и тех из королевской свиты, которых он правильно или неправильно обвинял в присвоении имуществ, принадлежащих кентерберийскому столу. При известии о таком поведении примаса Англии, Генрих не удержался от того, чтобы не воскликнуть: "Неужели из всех лентяев, мною содержимых на службе, не найдется ни одного, кто отомстил бы за меня этому проклятому попу?" Три рыцаря, до которых дошел слух об этом, на свой страх выступили такими мстителями и убили Бекета во время совершения им обедни. Генрих прямого участия в этом убийстве не принимал; но это не помешало папе призвать его к ответу. Как бы в искупление своей невольной вины, Генрих предпринял своего рода крестовый поход в Ирландию, как страну, отпавшую от римского стола.

По возвращении из Дублина, король встретился с уполномоченными папы и согласился поддерживать его против императора, отменить Кларендонские конституции и даже предпринять новый поход с целью освобождения Гроба Господня от неверных. Но восстание собственных сыновей, подстрекаемых его женою, Элеонорой из Аквитании, и королем француз. Людовиком VIII, долгое время мешало ему принять меры к исполнению последнего обещания. Восстание сыновей, требовавших уступки им в правление: один - Нормандии, другой - Англии, поддерживалось феодальной знатью. Генрих разбил сторонников Ричарда в Пуату, а его юстициарий, де-Люси, взял в плен одного из главных приверженцев, Ричарда, графа Лейчестерского, и завладел замками мятежных баронов. Победа короля сопровождалась амнистией детям, но не жене, с которой он отказался жить впредь под одной кровлей; рыцарские замки заговорщиков были срыты до основания, а поддерживавший притязания Ричарда король шотландский принужден был принести присягу английскому монарху, как сюзерену Шотландии (1174).

Восемь лет спустя снова вспыхнуло восстание и снова во главе его стали сыновья Генриха, - старший Генрих и младший - Джофрей (Geoffrey). Причиной их недовольства было якобы несправедливое распределение при жизни королем оставляемого им наследства между своими детьми. Внезапная смерть обоих непокорных сыновей (одного от лихорадки, другого - от случайно нанесенной ему в турнире раны) положила конец восстанию. Король в состоянии был приступить к исполнению давнишнего обещания и оповестить о своем участии в новом, третьем крестовом походе. С ним должен был отправиться и старший из оставшихся в живых детей, Ричард, и король французский, Филипп II; бароны обоих королевств обещали последовать за своими сюзеренами, а Большой Совет Англии предписал производство тяжкого побора, под названием "саладиновой десятины", равного десятой части не дохода, а всего имущества. Это - первый случай наложения в Англии податей на движимость. "Датские деньги" и другие подати взимались пока только с недвижимых имуществ. В царствование Генриха II установлен был и другой вид налога, т. наз. "scutagium", т. е. налог со щита: лицам, не желавшим отправиться в заморский поход против Франции в 1159 г., дозволено было откупиться деньгами; рыцарство приобрело возможность избавить себя таким платежом от личного участия в походе, а король на полученные средства - пригласить на службу наемные дружины.

Генрих II уже совершенно собрался в поход, когда вспыхнуло третье восстание, во главе которого стал будущий король Англии, Ричард. Генрих спешил примириться с ним и по этому случаю узнал, что и любимейший из его сыновей, Иоанн, тайно поддерживал брата. Это известие убило его. Ричард унаследовал все его владения, за исключением присоединенной им в 1167 г. Бретани, которая досталась внуку короля, Артуру, сыну убитого в турнир Geoffrey′я.

Так как еще за два года до восшествия на престол, Ричард вступил в число крестоносцев, то единственной его заботой по воцарении было приобрести нужные средства для осуществления своего намерения - освободить Гроб Господень от Саладина. Он стал отчуждать земли и должности, продавая епископ. лены, кому за 1.000, а кому и за 3.000 фунт. и соглашаясь на то, чтобы, взамен выкупа, города, с Лондоном во главе, приобретали право выбора своих мэров. С его царствования и по настоящий день, избираемый городской голова лондонского сити носит титул "лорд-мэра". Ричард I не отступил перед мыслью освободить и шотландского короля от присяги вассала и признать независимость его княжения под условием единовременной уплаты им 10.000 марок или, что то же, 6.666 фунт. Овладевший английским населением по поводу предстоящего крестового похода религиозный фанатизм сказался жестоким истреблением евреев, которые дотоле жили свободно под покровительством английских монархов, считавших их своей "королевской собственностью", а потому не отказывавших себе в частых поборах и добровольных - только по имени - приношениях. По случаю воцарения Ричарда, старшины евреев явились с подарками, но лондонская чернь ответила на эти приношения грабежами в еврейском квартале; примеру Лондона последовали и друг. города: Норвич, Стамфорд, Линкольн, Йорк. Всюду евреев убивали массами; осаждаемые толпою евреи Йорка, чтобы не отдаться живыми в руки врагов, собственноручно перебили жен и детей и зажгли со всех сторон укрывавший их замок. Таким образом, уже в царствование Ричарда I ярко сказалась та нетерпимость к евреям, которая повела к изгнанию их из Англии в правление Эдуарда I.

Большая часть царствования Ричарда протекла вне пределов королевства, - в войнах с неверными, в завоевании о-ва Кипра, в осаде Акры, в препирательствах и ссор с франц. королем Филиппом и австрийск. герц. Леопольдом, которому и удалось взять его в плен в то время, как на обратном пути он думал под чужим именем пробраться через Вену. Герцог выдал его в цепях императору Генриху VI, а последний, под предлогом совершения им всякого рода преступлений, в том числе - отнятия Кипра, бросил его в тюрьму, претендуя на то, что он, как император, вправе судить его, как сюзерен своего вассала. Англичанам пришлось выкупать короля из плена и с этой целью затратить 100.000 фунт. Для этого нельзя было обойтись без того, чтобы не обложить население высокой податью в четвертую часть всех движимых имуществ и в 20 шиллингов с каждого рыцарского лена. Король Франции, Филипп-Август, воспользовавшись недовольством, вызванным этими жестокими поборами, приложил все старания к тому, чтобы вызвать восстание против Ричарда. Во главе его стал собственный брат короля, Иоанн; император отпустил Ричарда не ранее, как вынудив от него присягу, которой Англия признавалась леном Империи. Но ни Ричард, ни англичане не намерены были придавать какую-либо силу этой клятве. Ричард, получив свободу, поспешил усмирить начавшееся восстание. Иоанн бежал на континент и прощен был великодушным монархом. С Филиппом-Августом война была продолжена, и король Англии поспешил в Нормандию вскоре после своего возвращения из плена для отражения врага. Последние шесть лет жизни прошли в защите континентальных владений; это стоило англичанам немалых затрат, для чего потребовались высокие налоги, подымавшие лондонскую чернь против правительства. Во главе одного из них стал простолюдин Вильям Фиц-Осберт (William Fitz-Osbert), прозванный "Длинная Борода" (Longbeard); он укрепился с мятежниками в одной из церквей Лондона; но королевский наместник ИЛИ юстициарий осадил церковь, ранил предводителя восстания, взял его в плен и поднял на виселицу. Таким образом, еще за несколько лет до движения высших баронов королевства против Иоанна, преемника Ричарда, уже накоплялись поводы недовольства и следовали вспышки восстания на самых низах английского общества. Ричард умер при осаде замка Chalus, принадлежавшего одному из его вассалов в Аквитании, и на престоле воцарился тот самый Иоанн, который дважды выступал в роли заговорщика, и против отца, и против брата. Он вскоре опозорил себя третьим злодеянием - убийством собственного племянника, Артура, а этот акт (апрель 1203 г.) имел в высшей степени тяжелые последствия. Филипп-Август воспользовался им, чтобы призвать короля Англии к ответу, как своего вассала, а так как Иоанн не явился на его суд, то постановленный над ним приговор свелся к конфискации всех континентальных владений английского короля. Чтобы привести этот приговор в исполнение, Филипп завладел Нормандией; Иоанн Безземельный попробовал было отстоять ее. но крепость за крепостью сдавалась Филиппу, и Иоанн бежал в Англию, после чего Руан и другие города Нормандии перешли к французскому королю, а на следующий год Филипп продолжил свои военные успехи завоеванием Анжу и Турэни. В 1207 г. он напал на Аквитанию и захватил Пуату и северную Гвиень. Из всех владений Плантагенетов на континенте Европы в руках короля остались только приморские крепости Бордо и Ла-Рошель с южною частью Гвиени. Немудрено, если современники прозвали Иоанна "Безземельным". Потеря заморских владений имела то благодетельное последствие, что сосредоточила отныне внимание королей из династии Плантагенетов исключительно на английских владениях, а, по их примеру, и англо-норманнские феодалы обратились в настоящих англичан. Новая война с французами заставила Иоанна Безземельного заключить в 1208 г. мир с Филиппом, согласно которому Аквитания и Гасконь остались за английским правителем, но он должен был отказаться от всех прочих своих владений.

Не успела окончиться неудачная борьба с Францией, как вспыхнула новая с папским двором, во главе которого стоял в это время стремившийся ко всемирному господству Иннокентий III. Столкновение снова вызвано было вопросом о замещении епископского стола в Кентербери; каноники избрали своего кандидата, король же настаивал на своем праве назначения, а папа послал в Кентербери собственного ставленника, английского кардинала, Стефана Лэнгтона. Иоанн Безземельный вздумал воспрепятствовать его приезду, а Иннокентий III ответил на это интердиктом, т. е. запретом всякой церковной службы в Англии и совершения даже такого обряда, как погребение. Приказ папы был исполнен; но епископы, объявившие своей пастве о папском запрете, спешили покинуть Англию, боясь королевского гнева. Иоанн Безземельный захватил земли и имущества кентерберийского аббатства, присвоил себе доходы покинувших Англию епископов и объявил, что, пока интердикт не будет снят, английским судам запрещено будет судить гражданские тяжбы лиц духовного звания. Папа не остался в долгу и объявил Иоанна лишенным престола; Филиппу, королю Франции, как его сюзерену, поручено было привести в исполнение этот приговор. В 1213 году король французов, подчиняясь папскому решению, стал собирать армию и флот в Нормандии. Английские бароны не прочь были воспротивиться затеваемому походу силой, но король испугался и стал искать примирения с папою; он не только согласился признать Лэнгтона архиепископом и вернуть церкви ее земли и доходы, но не отступил даже перед мыслью объявить Англию леном папского стола. Посланец Иннокентия III, Пандольф, получил из рук Иоанна Безземельного корону Англии и возложил ее снова на голову короля, как дар папы. Тщетны были заявления баронов о своем нежелании менять законы Англии. Когда стало известным поведение Иоанна, недовольство сделалось всеобщим. Ближайшим последствием исполнения королем папских велений был запрет Иннокентия III французскому королю предпринять поход в Англию. Не дожидаясь последствий этого запрета, английский флот напал на французский, частью овладел им, частью потопил его. Но этот военный успех не изменил отношения баронов к королю; по своем прибытии в Англию, архиепископ Лэнгтон убедил феодальную знать потребовать от Иоанна издания грамоты, подобной той, какая выдана была Генрихом I всему английскому народу; она должна была заключать в себе торжественное обещание не прибегать к насильственным поборам и держаться раз установившихся порядков. Предложение архиепископа, сделанное в соборе св. Павла, принято было сочувственно. Продолжавшаяся война с Францией, в союзе с германским императором, ознаменовалась известной битвой под Бувином, 27 июля 1214 г., в которой победа осталась на стороне французов. Хотя Иоанн и не участвовал в сражении, но он признал себя побежденным и поспешил вернуться в Англию. Так как в последнем походе часть английских баронов не пожелала последовать за королем, то он вернулся в намерении призвать их к ответу. Действуя заодно с духовенством и его главою, архиепископом кентерберийским, бароны собрались в ноябре 1214 г. в Bury-St.-Edmund. На этом митинге присутствовали одни только феодалы северной Англии; они высказались за дарование королем грамоты о свободах, установили важнейшие статьи этого акта и решили предстать пред королем на Рождестве вооруженными с целью поддержать это требование. В испуге Иоанн обратился к папе, обещал отправиться в крестовый поход и стал набирать войско наемников; но вскоре ему пришлось убедиться в том, что настроение феодальной аристократии севера разделяется большинством баронов. В долине Рённимеда (Runnymede) он встретился с ними и принес торжественную клятву в соблюдении требований Великой Хартии, текст которой предложен был ему для подписи епископом Лэнгтоном, ставшим во главе депутации, в которой в равном числе представлены были, как бароны, ставшие уже в ряды восставших, так и не прибегавшие еще к оружию.

Ход событий, приведших к этому исходу, был следующий. В монастыре Св. Албана феодальная знать и высшее духовенство подняли вопрос о том, какие земли должны быть возвращены аббатствам и епископиям, как неправильно у них конфискованные. Собрание сочло необходимым призвать для предварительного соглашения с ним представителей от графств и сел. 1213-й год есть, таким образом, первый год, когда, кроме прямых ленников короля, на политической арене выступают уполномоченные и от других классов общества. Представительство графств получило, впрочем, правительственное признание не ранее 1258 г.; тем не менее, 1213-й г. должен быть отмечен, так как к нему относится первая попытка установить представительство от народа.

В виду такого образа действий со стороны своих подданных король собирает войско и готовится к открытому сопротивлению.

В Стамфорде собирается в свою очередь ополчение светских баронов, которым предводительствует Роберт Фицвальтер. Король рассчитывает на поддержку лондонских граждан и думает, при помощи их, одолеть мятеж, но горько ошибается. Проходит немного дней и граждане Лондона открывают ворота мятежным лордам, после чего королю, конечно, не остается ничего другого, как подписать предложенную ему Великую Хартию (именно 15 июня 1215 г.).

Хартия эта легла в основу всего дальнейшего политического развития Англии. Англичане считают ее своим основным законом. Каждое новое царствование открывается с этих пор подтверждением Великой Хартии.

Рассмотрим теперь по группам важнейшие постановления ее, заключающиеся в 65 статьях; в этих статьях, изложены все те злоупотребления, от которых страдал английский народ, и приняты меры к их постепенному устранению.

На первом плане стоят в ней статьи, имеющие в виду интересы церкви. Король обязуется соблюдать те требования, которые предъявлены были к нему духовенством и папой. Избрание епископов будет зависеть впредь от самого духовенства; оно будет иметь свои особые суды и освобождается от налогов. Далее идут статьи, имеющие в виду интересы светских владельцев, которые так страдали от произвола норманнских королей в деле обложения. Король обещает не взимать произвольных феодальных выкупов за подтверждение прав наследника на лен его отца, а довольствоваться впредь определенным размером его в 100 ф. ст. с прямого ленника, в 100 шиллингов с рыцарского владельца и пр. Приняты меры, чтобы король не злоупотреблял и правом феодальной опеки; поступившее в опеку короля имущество должно быть возвращено наследнику, по его совершеннолетии; озаботились и тем, чтобы король не принуждал к насильственному браку вдов своих вассалов и не выдавал в замужество их дочерей по своему личному усмотрению.

Замечательная черта этих постановлений та, что они принимают во внимание не одни интересы прямых вассалов короля. Все выговоренные права признаются равно обязательными и для вассалов короля по отношению к их подвассалам.

За этими статьями феодального характера следуют статьи, гарантирующие правильное отправление правосудия местными органами. Прежний произвол в наложении денежных штрафов устранен. Каждый должен подвергаться пене сообразно совершенной им вине; самое обложение штрафом предоставляется не произволу королевских чиновников, а зависит от воли 12 лиц, взятых из соседства (de visneto), 12 присяжных. В былое время король и его чиновники торговали правосудием, отныне, говорится в Хартии, король не вправе отказывать кому-либо в разбирательстве его дела. Гражданств иски не должны разбираться иначе, как в Суде общих тяжб.

В Великой Хартии мы находим также статьи, имеющие в виду избавить от стеснений торговлю, стеснений, наложенных на нее фискальной политикой королей. Иноземные купцы могут отныне торговать свободно в пределах всей Англии и не подлежат тем разнообразным поборам, какие были установлены с них прежде.

Важнейшие статьи Хартии - те, которые содержат в себе конституционные гарантии, гарантии, имеющие в виду обеспечить неприкосновенность личности и собственности. Они гласят:

"Ни один свободный человек не может быть взят, или посажен в тюрьму, или объявлен стоящим вне закона, или подвергнут конфискации имущества, иначе как по приговору своих равных и по закону страны.

Ни выкупные деньги (избавляющие от воинской службы), ни денежные пособия не будут налагаемы в нашем королевстве иначе, как общим советом королевства, за исключением трех случаев: плена короля, замужества старшей дочери и посвящения в рыцари старшего сына. Каждый раз мы будем взимать только благоразумную денежную помощь; того же порядка мы будем держаться в отношении к помощи города Лондона".

Таким образом, произвольные аресты, как и произвольные конфискации, и произвольное обложение населения налогами отныне отменяются раз навсегда. Многое из этого было подтверждено впоследствии в знаменитом акте Habeas corpus (времен Карла II). Только что упомянутые две статьи Великой Хартии создали те две гарантии, которые должны лежать в основе всякой конституции, - свободу личности и неприкосновенность собственности.

Чтобы сделать из правила о свободе от произвольного обложения не голый звук, а жизненное начало, Иоанн Безземельный принимает на себя следующее обязательство: "для того, чтобы держать общий совет королевства и для обложения подданных пособиями в других случаях, кроме трех указанных выше, и для сбора выкупов от воинской службы, мы распорядимся призывом архиепископов, епископов, аббатов, графов и важнейших баронов нашими личными призывными письмами и, кроме того, мы озаботимся тем, чтобы чрез посредство наших шерифов и бальифов были созваны в известный день все, вообще, кто держит землю в прямой от нас зависимости. Они должны собраться не позже 40 дней в известном месте; и во всех этих наших письмах мы изложим причины созыва, и когда приглашения, таким образом, будут посланы, делу должен быть дан ход в назначенный день, хотя бы и не прибыли все, кто был призван".

Это - первое упоминание о парламенте, еще обозначаемом старым наименованием общего или большого совета (generale или magnum consilium). В него призываются члены церковной и светской знати, и начало представительства прилагается к посылке депутатов одними прямыми ленниками короля, его tenentes in capite.

Чтобы постановления Великой Хартии не остались мертвой буквой, избрана была 25-ти ленная комиссия, которая отныне должна следить (так сказано в 65-й ст. Вел. Хартии) за выполнением королем всего им обещанного. Как только король отступит от постановлений Хартии, комиссия вправе будете сделать ему заявление о несоответствии его действий с требованиями подписанного им акта. В случае непринятия королем этого заявления, призываются к вооруженному сопротивлению все жители королевства; у короля отымаются замки, щадится лишь его жизнь, равно как и жизнь королевы и наследника престола. Захваченными замками короля бароны вправе владеть до тех пор, пока король не согласится снова соблюдать Хартию.

Несмотря на все это, король несколько раз порывается обойти ее постановления и в деле нарушения данного им слова находит поддержку в папе. ЭТОТ последний, опасаясь, чтобы новый порядок вещей не отразился невыгодно на финансовых интересах римского стола, отлучил от церкви всех баронов, принимавших участие в восстании, и признал короля свободным от обязанности приводить в исполнение Великую Хартию. Члены исполнительной комиссии обратились тогда к осуществлению права сопротивления, призвав к участию в нем все английское общество.

В трактате, принадлежащем Герарду Кембрийскому, приводится правило, что неисполнение королем присяги дает подданным право заменить одну династию другою. Английские бароны, проникнутые этим убеждением, ведут открыто переговоры с Людовиком, сыном французского короля, Филиппа Августа, насчет принятия им английской короны на место низлагаемого ими Иоанна Безземельного, отказываются выступить с последним в поход во Францию для того, чтобы отвоевать у Филиппа Нормандию. Иоанн Безземельный в свою очередь неоднократно настаивает на том, что постановления Великой Хартии для него необязательны, ибо сам папа, Иннокентий III, верховный сюзерен Англии, разрешил его от присяги следовать ее постановлениям. И действительно, Иннокентий III, по ходатайству короля, осудил поведение архиепископа Лэнгтона, пригласил его в Рим для объяснений и пригрозил отлучением от церкви всякому, кто поднимет оружие на Иоанна.

Это решение папского стола не запугало баронов. Они подымают знамя восстания. Но первые их действия неуспешны. Иоанн берет Рочестер, предает казни весь его гарнизон и двигается затем на север, в Бервик, опустошая все на своем пути. Возмущенные его поведением бароны не отступили перед явной изменой, как мы сказали, и предложили корону сыну французского короля Людовику. Это решение было политической ошибкой, так как в глазах большинства французский король являлся врагом английской нации; немудрено, если многие из тех, кто готов был поддержать восставших, в решительную минуту уклонились от выполнения своего намерения. Призванный на английский престол наследник французского короля высадился в Кенте, прибыл в Лондон и вскоре овладел всей восточной Англией; но купцы и моряки Пяти Портов, т. е. Ноттингема, Линкольна, Дерби, Лейчестера и Стамфорда, отказались открыть ему ворота. Иоанн Безземельный двинулся в поход, взял Линкольн и направился к югу. В то время, как его армия, пользуясь отливом, двигалась морским берегом, буря внезапно залила арьергард, при чем погибли вместе с людьми провиант и королевская казна. Сам Иоанн едва избежал смерти. Он заболел на следующий же день и умер неделю спустя, 19 окт. 1216 г. Ходили слухи о том, что он был отравлен. Его кончина многим развязала руки. Наследником оказался девятилетний ребенок, бывший в это время на попечении Вильяма Маршала, графа Пемброкского, одного из тех крупных феодалов, которые отказались признать королем Людовика. Он поспешил с коронацией молодого короля в Глостере, внушил ему мысль о признании Великой Хартии Вольностей и тем самым вырвал почву из под ног Людовика и его приверженцев, так как они больше не могли выдавать себя за единственных поборников конституционных вольностей; один за другим они стали переходить теперь на сторону Генриха. Два неудачных сражения окончательно решили судьбу французского претендента, - одно на суше под Линкольном, другое на море. Небольшая английская флотилия встретилась с французскими подкреплениями на море и разбила их на голову; это была первая морская победа англичан. Во главе французских судов стоял известный своей жестокостью пират Евстафий, прозванный "монахом"; он был взят в плен и повешен. Людовику после этого осталось только покинуть Англию; его приверженцам дана была амнистия, и они получили обратно конфискованные у них владения. Чтобы ускорить отбытие самого Людовика на континент, ему выплачено было из казначейства 10.000 марок. Пемброк оставался регентом до своей кончины в 1219 г., затем заменен был великим юстициарием Губертом-де-Бёрг (Hubert de Burgh). Его управление Англией, ознаменовавшееся подавлением новых попыток восстания и отказом признать Англию папским леном, продолжалось до 1227 г., когда, в виду достигнутого им совершеннолетия, Генрих III сам принял бразды правления и удержал Губерта де Берг только в роли юстициария, да и то ненадолго. В 1232 г. он не только отставил его от должности, но и бросил в тюрьму, недовольный тем, что юстициарий противился его решению начать войну с Францией. Война эта кончилась поражением под Тальебуром в 1242 г. и ни в чем не изменила прежнего положения вещей; англичане продолжали владеть во Франции Гвиенью и Бордо. Английская нация вскоре приобрела новые поводы к недовольству королем. Как ревностный католик, он стал поддерживать папу Александра IV в его борьбе с импер. Фридрихом II из-за обладания Сицилией и обещал ему 140.000 мар. для покрытия издержек похода, не связанного для Англии ни с какими выгодами. Большой Совет не только отказал королю в этой денежной субсидии, но и потребовал от него, чтобы он не управлял впредь королевством с советниками по собственному выбору, - в большинстве случаев иностранцами, родственниками его жены, Элеоноры из Прованса.

Запуганный этими заявлениями, Генрих созвал новое собрание своих советников в Оксфорде в 1258 г.; оно получило в истории известность под назв. Сумасшедшего парламента, так как на нем приняты были решения, имевшие своей задачей поставить правительство под контроль двадцатичетырехчленной комиссии, в состав которой вошли в равном числе сторонники короля и избранники недовольных им графов и баронов. Эта двадцатичетырехчленная комиссия должна была заняться реформою королевства и, между прочим, постановила, что трижды в год будет собираться парламент (см. Adams and Stephens, "Select Documents of English Constitutional History", 57-62).

Король снова обратился к папе с просьбой освободить его от присяги, данной им в соблюдении принятых в Оксфорде постановлений. Его просьба была уважена. После этого король в 1261 г. овладел силою лондонским Тауэром и собрал армию. Чувствуя себя, однако, недостаточно сильным, чтобы противостоять врагам, Генрих III решился передать свою распрю на посредническое разбирательство Людовика Святого, короля Франции, в молодости бывшего претендентом на английский престол. Последний признал его связанным Великой Хартией, но свободным от исполнения решений, принятых в Оксфорде, как несогласных с королевским достоинством. После этого противникам Генриха не оставалось другого средства, как решить свою распрю с ним на поле битвы. Под Льюисом король был разбит наголову. Предводитель феодальных ополчений, Симон де Монфор (Simon de Montfort), граф Лейчестерский, взял в плен короля и заставил его признать не только Великую Хартию, но и поставить себя под контроль тайного совета, избранного парламентом. В течение двух лет Симон де Монфор правил Англией, и все это время король оставался под строгим надзором. На парламент, созванный в 1265 г. Симоном де Монфор, впервые призваны были не только рыцари от графств, но и по два уполномоченных от каждого из городов и местечек королевства. Все решения, принятые Симоном де Монфор и поддерживавшей его партией баронов, получили признание парламента. Положение регента королевства вскоре, однако, было поколеблено ссорою с одним из двух соправителей, которые даны были ему парламентом, а именно графом Симоном Глостерским, недовольным тем, что ему отказывали в деятельном участии в делах государства. При его участии наследник престола, принц Эдуард, скрылся от лиц, надзору которых он был поручен Симоном де Монфор. В битве под Ившэмом (Evesham) Эдуард встретился с феодальными дружинами и разбил их. Симон де Монфор оказался в числе убитых, и та же судьба едва не постигла короля Генриха, которого он держал в своем лагере.

Король восстановлен был в своих правах, и междоусобная война кончилась в окт. 1266 г. торжественным подтверждением старинных хартий и актом амнистии, не избавившим, однако, феодальных баронов от уплаты королю штрафов. В последние годы царствования Генриха принц Эдуард, вместе с графом Глостерским, приобрели решительное влияние на ход дел. Престарелый король охотно слушался их и не обнаруживал прежнего доверия к иностранцам. Незадолго перед смертью короля, наследник престола, Эдуард, отправился в крестовый поход, где он прославился взятием Назарета. Известие о кончине отца застало его в то время, как он продолжал еще сражаться с сарацинами. Расположение к нему нации сказалось в возведении его на престол во время его отсутствия и помимо всякого избрания парламентом в 1272 г. Только 2-го августа 1274 г. он высадился на английский берег.

В лице Эдуарда мы имеем самого популярного из Плантагенетов, много содействовавшего упрочению в Англии парламентских порядков, законодателя, прославившегося рядом мер, направленных против роста церковных имуществ и дальнейшего расхищения казенных земель, продолжателя той политики, какой еще Вильгельм Завоеватель держался по отношению к феодальной знати, и устроителя английской армии с помощью известного Винчестерского Статута от 1285 г. Из всех его законодательных мер всего одна, как вызванная религиозным фанатизмом, не может рассчитывать на наше сочувствие. В 1290 г. Эдуард изгнал из Англии евреев, признаваемых им не только врагами Христа, но ростовщиками и фальшивомонетчиками. Евреям дано было всего три месяца для оставления королевства. В течение 360-ти лет они остались за его пределами, если не говорить о тех, которые под именем ломбардских купцов, т. е. выходцев из Италии, получали разрешение производить кредитные операции и вскоре явились в таком числе в Лондоне, что с их именем связано название одной из улиц Сити, доселе являющейся средоточием банковой деятельности.

Из внешних событий, прославивших царствование Эдуарда I, мы отметим окончательное завоевание Уэльса после подавления в нем восстания Левелина, туземного правителя северной части княжества, вступившего в переговоры с французами. Во время войн, вызванных этим восстанием, Левелин был убит, а его брат, Давид, взятый в плен, подвергнут был суду парламента и за измену приговорен к повешению и четвертованию. Присоединение Уэльса сопровождалось введением в него английских порядков. Только немногие кельтические обычаи были удержаны в силе, как следует из содержания статута, изданного для княжества в 1284 г.

Правление Эдуарда I ознаменовано также первым по времени соединением Шотландии с Англией. За прекращением династии Малькольма, шотландский престол стали оспаривать два претендента, оба - родом из Англии. Эдуард призван был высказаться в пользу одного из них, и отдал предпочтение Джону Баллиолю (John Balliol), как ближайшему родственнику. Баллиоль принес ему присягу, как сюзерену, и был коронован в Сконе в 1292 г. Опираясь на свои права верховенства, Эдуард стал требовать переноса в английские суды апелляций на решения, принятые в Шотландии; это вызвало недовольство и побудило шотландцев искать союза с Францией. Эдуард призвал Баллиоля дать ему ответ в своем поведении и, в виду его неявки, открыл поход против Шотландии, разбил Баллиоля наголову в битве при Денбаре в 1296 г. и, собрав шотландский парламент, привел к присяге важнейших феодальных владельцев страны, объявив им, что будет править ею сам, не внося никаких изменений в местные законы и даруя полную амнистию сторонникам Баллиоля.

В ближайшем году в Шотландии вспыхнуло восстание, во главе которого стал Вильям, родом из герцогства Уэльского и потому прослывший под названием "Уоллес", т. е. уэльсец. Битва под Фалькирком окончилась для него поражением; он убежал в горы и оттуда, опираясь на кланы северной Шотландии, продолжал вести партизанскую войну, пока в 1305 г. он не был выдан и казнен в Лондоне, как изменник. Но этим еще не кончилось противодействие Шотландии английскому занятию. Роберт Брюс (Robert Bruce), внук того Брюса, который оспаривал у Баллиоля в 1292 г. право на шотландский престол, в 1306 г. попробовал вызвать новое восстание в Шотландии. Он возложил на себя корону, но вскоре был разбит ополчением, посланным против него Эдуардом. Долгое время он скитался в горах севера, теряя все большее число своих приверженцев. Эдуард обещал большую сумму денег за выдачу его живым или мертвым. В 1307 г. разнеслась весть о новой его высадке в Шотландии из Аргайльшира, где он одно время скрывался на острове. Престарелый король решился сам сесть на коня и пойти походом против него. Четырехдневная болезнь во время похода вскоре положила конец славному царствованию, а преемник престола. Эдуард II, под предлогом участия в похоронах отца, покинул Шотландию, оставив ее в руках Брюса.

В истории средневековой Англии царствование Эдуарда I является своего рода "золотым веком". При нем достигнуто было, как мы видели, временное объединение под единой властью всех частей острова, упрочено здание местного самоуправления и создан английский парламент в том виде, который в течение ближайших столетий будет считаться образцовым. В нашем дальнейшем изложении мы изберем правление Эдуарда центром картины социального и политического уклада средневековой Англии. В настоящее же время отметим тот факт, что новый король, сын Эдуарда, своим легкомыслием, способностью подчиняться влиянию неудачно выбранных советников, неуспехами на войне и неумением удержать, поэтому, недавние завоевания, сделанные его отцом, настолько восстановил против себя общественное мнение руководящих сфер, что феодальная знать сперва подчинила его, по примеру Генриха III, контролю особого, избранного парламентом комитета, а затем, с целью избавиться от временщиков, захвативших всю власть, вызвала смещение его с престола парламентом. Трагедия Эдуарда II кончилась тайным его убийством в сент. 1327 г. Ряд поражений, понесенных Англией в лице ее неудачного правителя, начался оставлением похода, предпринятого Эдуардом I в Шотландию. Нерадивый король передал бразды правления Пирс Гавестону (Piers Gaveston), которого он открыто называл своим "добрым братом" и женил на собственной племяннице. Когда брак с дочерью французского короля заставил его временно покинуть Англию, Гавестон сделался регентом. Гордые феодалы не снесли такой обиды и заставили короля временно удалить этого чужеземца (родиной его была Гасконь). Король поручил ему ответственный пост лорда-уполномоченного в Ирландии и при первой возможности снова вернул его к роли главного министра. Шотландская война продолжалась к явной невыгоде Англии: одна крепость за другой сдавалась Брюсу, и общественное мнение требовало, чтобы во главе похода стал сам король. Ненависть к временщику усилилась благодаря его презрительному отношению к таким вождям английской аристократии, как графы Ланкастер, Пемброк и Уоррик. Этим трем лордам в 1310 г. удалось повести удачный поход в парламенте против королевского фаворита и захватить власть в свои руки. Следуя тому прецеденту, какой создан был в Оксфорде в 1258 г., когда вотированы были известные мероприятия, одерживавшие свободу выбора королем Генрихом III своих советников, парламент избрал из своей среды комитет в 21 человек; члены его получили назв. "лордов-устроителей королевства"; им поручено было наметить необходимые реформы. Архиепископ кентерберийский и все столпы английского дворянства вошли в его состав, но руководящая роль в нем выпала в удел двоюродному брату короля, графу Ланкастерскому. Тщетно король жаловался на то, что с ним поступают, как с сумасшедшим, не позволяя ему управлять собственным достоянием. Кончившийся без всяких результатов поход его в Шотландию имел последствием, что его заставили подписать ряд мероприятий, предложенных лордами-устроителями королевства. Он принужден был согласиться на то, чтобы удалить от себя Гавестона, не выбирать более ближайших советников без согласия лордов, не взимать пошлин и других поборов, кроме тех, которые установлены будут парламентом, и согласиться на реформу правосудия. Скрепив своей подписью все эти документы, Эдуард вслед затем издал, после удаления своего на север, указы, заявлявшие, что все обещанное им исторгнуто было у него угрозами и потому лишено всякой силы. Тогда Ланкастер и его друзья решили взяться за оружие и осадили замок Скарборо (Scarborough), занятый в это время Гавестоном. Последний согласился сдать крепость, под условием, что его предадут суду парламента; но едва он оказался в руках врагов, как они убили его. Граф Уоррик и граф Ланкастер или участвовали в этом злодеянии, или не воспротивились ему вовремя. Король продолжал воевать с шотландцами, потерпел поражение под Банокбёрном, после кот. Роберт Брюс сделался всеми признаваемым королем к сев. от р. Твид. Разбитый наголову, Эдуард не в состоянии был более противиться честолюбию Томаса Ланкастерского, который с этого времени (1314) не только сделался действительным правителем Англии, но и поставил самого короля в необходимость ограничить свои издержки и издержки своего двора всего на всего десятью фунт. в день. Четыре года продолжалось правление Ланкастера. В течение их Брюс успел возвести на ирландский престол своего брата Эдуарда, - правда, на короткий срок. Два года спустя лорду Мортимеру удалось, пользуясь несогласиями, возникшими между местными вождями кельтических округов Ирландии, отвоевать Дублин и "Пэлль" для Англии после того, как в сражении под Ассенри перебиты были приверженцы Эдуарда Брюса - О′Конноры (O′Connor) и пал сам недавно венчанный король Ирландии. Менее удачны были попытки англичан воспротивиться походам Роберта Брюса в Англию; они ознаменованы были опустошением северных графств Дёргема и Йорка, взятием пограничного с Шотландией города Бёрвика, что вместе взятое побудило Ланкастера искать мира. Эти военные неудачи были причиной, по которой Эдуарду удалось снова вернуть себе власть после того, как влиятельные в западной Англии Деспенсеры стали на его сторону. Ланкастеру пришлось бежать, а король воспользовался упрочением своего престола для кровавой расправы со своими политическими противниками. В 1322 г. Томас, граф Ланкастерский, выданный милицией северных графств, был казнен вместе с 8 другими баронами и 30 рыцарями. Лорд Мортимер и другие приверженцы низвергнутого правительства потеряли свои земли и должны были уйти в изгнание, а король снова подпал под влияние своих недавних союзников Деспенсеров, отца и сына, которые своей надменностью и стяжательством скоро стали столь же ненавистны, как и прежний временщик Гавестон.

Когда супруга короля Эдуарда, во время посещения двора своего брата, короля французского Карла IV, встретилась в Париже с опальным Мортимером и вступила с ним в связь, ее любовнику удалось вовлечь ее в новый заговор против короля Эдуарда и всемогущих Деспенсеров. По его наущению, она вызвала к себе во Францию своего сына Эдуарда, после чего мужу поставлено было требование удалить Деспенсеров, как оскорбивших королеву. Когда последовал отказ, Изабелла с Мортимером, во главе наемных дружин из Фландрии, переехали Ла-Манш, обеспечили себе поддержку родственников и сторонников казненных Эдуардом лордов и стали грозить Лондону. Сама королева очутилась во главе войска настолько сильного, что король бежал в Уэльское княжество вместе с Деспенсерами, но все трое захвачены были на пути, на расстоянии нескольких недель. С Деспенсерами развязка была недолгая, короля же взяли в плен и посадили в замок Кенильуёрс (Kenilworth), в нояб. 1326 г. Созванный королевой от имени принца Эдуарда парламент обвинил короля в нарушении данной им при коронации присяги, в сознательном нерадении к делам страны, в передаче управления в руки недостойных фаворитов, в потере Шотландии и Ирландии, наконец, в казни своих политических врагов помимо суда. На всех этих основаниях парламент признал Эдуарда недостойным удержать власть в своих руках, лишил его престола и выбрал ему преемником его малолетнего сына Эдуарда; король же отдан был в руки брата убитого им Томаса Ланкастерского и выдан был им Мортимеру и королеве, которые посадили его в крепость Бёркли (Burkley). Он подвергнут был здесь жестокому обращению, рассчитанному на то, чтобы побудить его к самоубийству, а когда эти ожидания не осуществились, тюремщики убили короля.

В малолетство Эдуарда III Англией правил Мортимер, любовник королевы, хотя и был назначен совет с Генрихом Ланкастерским во главе для руководительства четырнадцатилетним монархом. Война с Шотландией велась неудачно, недовольство в народе росло, мир с Брюсом заключен был под условием отказа от всех прав на шотландский престол. Пришлось вернуть корону, захваченную Эдуардом и увезенную им в Лондон, и выдать в замужество за сына Брюса собственную сестру короля, Иоанну. Попытки Генриха Ланкастера, а за ним Эдмунда, графа Кентского, низвергнуть владычество Мортимера кончились неудачно: первый подвергнуть был высоким штрафам, второй - казнен. Но чего не удалось достигнуть вождям феодальной знати, то осуществлено было самим молодым монархом: ночью, во главе небольшой кучки людей, восемнадцатилетний юноша-король в замке Ноттингем в окт. 1330 г. проник в покои королевы, своей матери, тайным ходом и на ее глазах, пренебрегая ее слезами и проклятиями, захватил в свою власть Мортимера. Он предан был затем суду пэров, которые приговорили его к казни. Эдуард не замедлил распорядиться ее исполнением; королеву же Изабеллу он поместил в "почетную тюрьму", где ей пришлось прожить еще много лет.

Правление Эдуарда ознаменовалось, прежде всего, удачными войнами с Шотландией; последствием их было возведете Англией на престол противника Брюса, Эдуарда Баллиоля, но не надолго: после нескольких лет правления, этот поддерживаемый чужеземцами правитель, уступивший Англии часть соседних с ней шотландских земель и принесший Эдуарду присягу, как своему сюзерену, был низвергнут, и для малолетнего Давида Брюса, сына счастливого противника первых двух Эдуардов, открылась возможность нового возвращения на престол при поддержке Франции.

Ставя в вину французам и королю Филиппу VI укрывательство молодого Брюса, Эдуард III возобновил войну с Францией и, предъявив права на ее престол, положил начало борьбе, продолжавшейся 100 л. Его притязания не имели реальной почвы. Хотя пэры Франции и выставили против него то основание, что по салическому закону, варварской правде франков, говорившей об одном наследовании недвижимой собственности, трон не переходит к женской линии, но на самом деле Эдуард не мог претендовать на престол Франции и потому, что имелся более близкий родственник - мужчина, происходивший по прямой линии от брата королевы Изабеллы, матери Эдуарда III и дочери Филиппа IV французского. Этим лицом был Карл, король Наварры. Английские историки нашего времени указывают на то обстоятельство, что Эдуард III, по-видимому, сам не был уверен в правоте своих притязаний и предъявил их с целью поощрения торговых интересов Англии. "Англия озабочена была", - говорит один из недавних бытописателей английской жизни в период времени от 1350 по 1360 г., Сесил Джен, - "сохранением Гвиени и Гаскони - этих обломков ранее принадлежавшего ей Аквитанского княжества, так как они обнимали собою бассейн Гаронны и два важных приморских порта, Байонну и Бордо. Города эти были средоточием винной торговли - одного из главных источников английского благосостояния. Но еще большее значение имела для Англии по тем же причинам Фландрия, в которой не прекращалась вражда торговых городов Гента, Антверпена и Брюгге с графом Фландрским. Последний находил ближайшую поддержку в своем сюзерене, короле Франции, города же Фландрии, связанные торговым обменом с Англией, искали в ней свою опору. Так как Англия сбывала во Фландрию свою шерсть, то торжество графа фландрского и его сюзерена, короля Франции, было бы роковым ударом для английской торговли. Вскоре по восшествии Эдуарда III на престол, Филипп Валуа, родоначальник новой династии французских правителей, нанес фландрским городам жестокое поражение; но они снова поднялись под руководством Иакова ван Артевельде, пивовара из Гента; этот своего рода народный трибун обратился за помощью в Англию. Желание избежать подчинения Фландрии французскому владычеству и было ближайшей причиной начатия Эдуардом войны; но так как война в защиту торговых интересов не отвечала феодальным понятиям того времени, то король решил предъявить свои титулы на французский престол и так. образ, оправдать свое поведение, которое в противном случае могло считаться нарушением присяги по отношению к законному сюзерену, от которого он держал Гвиень и Гасконь" (см. L. Cecil Jane, "The Coming of Parliament", Lond. 1905, стр. 13-17).

Мы, разумеется, не станем следить за ходом военных действий во Франции ни в царствование Эдуарда III, ни во все время продолжения столетней войны; мы отметим только некоторые последствия, какие эта война имела в самом начале для внутренних судеб королевства. "До Эдуарда III", - говорит Джен, - "сила английской армии лежала в феодальной коннице, но уже при Эдуарде I, в битве под Фалькирком, выступило все значение стрелков-пехотинцев. Поражения, нанесенные французам Эдуардом I под Кресси и Пуатье, поставили вне сомнения превосходство пехоты; но стрелки составляли плебейскую часть средневековой армии: они вербовались из среды людей, не владевших вовсе землею или в руках которых сосредоточивались лишь мелкие участки. Феодальные бароны считали недостойным для себя служить в рядах пехотинцев. Естественным последствием упадка конницы и роста пехоты было нанесение существенного удара феодальной знати, значение которой опиралось на ее роли на войне". (Ibid., 21-22).

Не меньшие победы одержал и английский флот над французским в битве под Слюисом (Sluys), а так как флот этот составлен был главным образом из торговых кораблей, снаряжаемых так наз. cinq ports, и экипаж которых состоял преимущественно из рыболовов, т. е. опять-таки из простонародья, то легко судить о том, какое влияние все это должно было иметь на поднятие в общественном мнении т. наз. коммонеров, т. е. простолюдинов, и насколько это должно было содействовать их победам и в гражданском быту в роли низших органов местного управления и депутатов от общин и городов.

Военные действия завершились взятием Кале, которое с этого времени в течение двухсот лет оставалось в руках англичан, оказывая немалые услуги и англ. торговле. В нем открыт был склад для продажи производимой Англией шерсти, the staple, а шерсть слыла англ. товаром по преимуществу и шла на выделку тонких сукон, как во Фландрии, так и для флорентийского цеха "калимала", заступая место шерсти тонкорунных овец Арагонии. В стихотворном произведении первой половины XV в., "Libel of english Policy", оптовый отпуск шерсти, развозимой затем ганзейскими купцами по всему континенту, считается одним из источников благосостояния и английских сельских хозяев, и казны.

Война с Францией имела и то последствие для внутренней жизни англичан, что, требуя усиленного обложения страны, она вызывала в парламенте естественное желание усилить его контроль за издержками, воспрепятствовать произвольным поборам, производимым без согласия парламента, к установить ответственность советников короля перед самим парламентом, который в 1341 г. стал снова настаивать на участии в их выборе. В свою очередь, королевские советники, которым монарх не прочь был приписать свои неудачи во Фландрии, где его войско задержано было под крепостями, занятыми пограничными французскими гарнизонами, не пожелали мириться с произвольными отставками и преследованиями недовольного их поведением монарха. В ответ на обвинение в присвоении себе сумм, поступавших от налогов, канцлер королевства и епископ кентерберийский потребовали в 1341 г. суда пэров, т. е. равных им по своему общественному положению членов верхней палаты, и прецедент в этом отношении был создан в ее пользу, так. образ., еще в первой половине XIV в.

Моровая язва, занесенная из Константинополя и венецианской колонии на Азовском море - Таны, близ нынешнего Азова, сперва в Геную и Марсель, а затем и во все страны Европы, опустошила Англию в 1348 г., унеся от трети до половины ее населения. Ею приостановлены были на два года и военные действия во Франции. Она имела повсюду в Европе, в том числе и в Англии, то последствие, что вызвала полную революцию цен на все товары, а также на труд. Ее экономические последствия изучены были мною в III т. "Экономического роста Европы"; они в Англии были, в общем, те же, что и на континенте. По державшемуся в средние века представлению о справедливой цене, она должна была обеспечивать землевладельцу, купцу и ремесленнику возможность вести "приличествующей их состоянию образ жизни", Фома Аквинат в XIII в. в этом, именно, смысле понимает justum praecium, т. е. справедливую цену на товары и труд. Внезапное повышение цен и заработной платы почти вдвое против прежнего, рассматривалось поэтому, как действие несправедливое и подлежащее преследованию. Подобно другим правительствам, и английское принимало меры к его подавлению. В этом смысле, 18 июля 1350 г. король, посоветовавшись с магнатами, издает указ или так называемую ordinance, которая обязывает лиц обоего пола, не имеющих определенного занятия в сельском хозяйстве, торговле или ремесле, не отказываться от службы рабочего, одинаково, как в селах, так и в городах, и довольствоваться при этом тем жалованием или содержанием, какое хозяева давали своим слугам в течение последних пяти или шести лет. Виновным в получении или платеже более высокой платы или в непринятии работы, или в оставлении хозяев раньше срока, или найме большего, чем нужно, числа рабочих, грозят штрафом и даже тюремным заключением.

Содержание указа воспроизводится с существенными дополнениями статутом 1351 г. о рабочих и слугах, изданным вновь созванным парламентом. Можно сказать, что с этого времени и до царствования Елизаветы включительно государственная власть признает за собою право регулирования заработной платы, причем определение ее размера переходит к мировым съездам, устанавливающим срочные тарифы на труд и уполномоченным, вместе с тем, постановлять приговоры против тех рабочих и хозяев, которые позволят себе не считаться с этими тарифами.

Регламентация отношений рабочего люда к хозяевам, к явному ущербу первого и наперекор закону спроса и предложения, вызвала во всей Европе, в том числе и в Англии, первые попытки образования союзов между рабочими, столько же временных, сколько и постоянных, с целью противопоставить насильственным мероприятиям короля и владетельных сословий силу свободного соединения.

Очень вероятно, что такие союзы зародились и ранее в городах, по примеру тех промышленных и торговых гильдий, в которые организованы были предприниматели; но в настоящее время, рабочие союзы возникают и в селах. Во Франции к экономическим последствиям моровой язвы 1348 г., известной под названием "черной смерти", надо отнести появление первых "compagnonnages". В Англии союзы сельского люда упоминаются парламентскими актами, как существующие, к концу царствования Эдуарда III и даже ранее, так как парламент 1351 г. уже говорит о лицах, подстрекающих своих товарищей-рабочих к противодействию властям, настаивающим на соблюдении статута о рабочих и слугах. В петициях, представленных палатой общин королю Ричарду II в самый год его воцарения, заходит также речь о том, что крепкие к земле крестьяне вошли в соглашение друг с другом и связали себя обещанием противиться силою сеньорам. Есть основание думать, что причиной их недовольства было стремление помещиков заставить крестьян вместо оброка опять отбывать барщину, что, в свою очередь, вызывалось повышением заработной платы за сельский труд. Но, чтобы уклониться от барщины, те из крестьян, которые не владели значительными наделами, а жили в селах на положении батраков и слуг (бордарии и котарии), не прочь были сняться со своих мест и уйти в другие графства, где их происхождение не было известно, и еще чаще в города с целью стать в них ремесленниками, - наконец, за границу, куда их привлекала более высокая плата за сельский труд. В 46-й год правления короля Эдуарда парламент прямо заявляет жалобу на этот счет (см. мой "Экономический рост Европы", III, 352-365).

В союзах сельских рабочих и недовольных оживлением барщины крепостных крестьянское восстание времен Ричарда II, известное под именем восстания Уота Тайлера (Wat Tyler′s rebellion), нашло готовые кадры. Но оно вспыхнуло не сразу, а всего в 1381 г., на расстоянии более чем 30-ти лет со времени опустошения Англии моровою язвою и издания парламентом статутов о рабочих и служителях.

Прерванные чумою военные действия с Францией были возобновлены в 1355 г. и ознаменовались жестокими подвигами сына короля Эдуарда, Черного Принца. В битве под Пуатье Иоанн, король французский, был взят в плен (в 1356 г.). Во Франции наступила анархия, ознаменовавшаяся удачным восстанием парижской буржуазии под предводительством Этьена Марселя, прево купцов, а в селах вспыхнула жакерия, т. е. беспощадная резня феодальных собственников их крестьянами, сопровождавшаяся поджогами замков и истреблением хранившихся в них актов укрепления по имуществу, которые заключали в себе, между прочим, запись крестьянских служб и платежей. Первая французская коммуна завязала сношения с "жаками", и можно было ожидать, что народному демосу сел и городов, в союзе с буржуазией, удастся произвести целый переворот в общественном и, отчасти, политическом укладе Франции. Но "жаки" были побеждены и подверглись безжалостному избиению, а первая парижская коммуна была подавлена. После новых погромов Франции высадившимися на берег в 1359 и 1360 гг. английскими войсками, опустошившими все на своем пути от Реймса до Парижа, заключен был мир в Бретиньи в 1360 г., который обеспечил англичанам владение Кале и Понтье. За короля Иоанна обещан был выкуп в 3.000.000 крон золотом, который, однако, в действительности, никогда не был уплачен вполне. Мир в Бретиньи сопровождался миром с Шотландией, причем захваченный в плен король Давид был освобожден за выкуп в 90.000 марок.

Годы, когда происходили эти события, характеризуются широким подъемом английской торговли и промышленности. В восточную Англии Эдуарду удалось привлечь ткачей из Фландрии, которые образовали здесь целые поселения; главным предметом обмена оставались шерсть и металлы, в том числе свинец. Англичане на своих судах не плавали далее берегов Норвегии и северной Испании; обмен производился, главным образом, на ганзейских судах, и купцы, принадлежавшие к союзу этих северогерманских городов, имевших фактории и в Риге, и в Новгороде, и в Бергене, открыли такую же факторию в Лондоне (от железной крыши, покрывавшей ее двор, она получила название "steel-yard" и просуществовала до великого пожара, истребившего ее в царствование Елизаветы, после чего привилегии фактории больше не возобновлялись. Последние годы правления Эдуарда III омрачились восстаниями в пределах французских владений Англии, поражениями, нанесенными английскому оружию знаменитым Дюгескленом, и потерей почти всех принадлежавших Англии провинций на континенте, за исключением городов Бордо, Байоны и Кале.

Семилетие от 1370 по 1377 г. - год кончины Эдуарда III - ознаменовано зарождением первого по времени (если не говорить об Абеляре) реформационного движения. Родоначальником его явился Джон Виклеф (род. в 1320 г., ум. в 1384 г.), священник, одно время стоявший во главе коллегии Баллиоль в Оксфорде. Так как он проповедовал, между прочим, отобрание церковных имуществ для раздачи их служилому сословию и не прочь был, подобно своему великому преемнику Лютеру, обвинять в неразумии крестьян, не желавших нести барщины и платить оброка светским владельцам, то он приобрел деятельную поддержку в Джоне Гонте, герцоге Ланкастерском, и, вообще, в среде феодальной аристократии.

В догматическом отношении учение Виклефа подымало вопросы, близкие к тем, какие век спустя вызвали отпадение от римской церкви Иоанна Гусса; мысль последнего не раз питалась творениями Виклефа, и многие из рукописных сочинений последнего сравнительно недавно были изданы обществом Виклефа в Лондоне на основании рукописей, хранящихся частью в Праге, частью в Вене. Проповедь, всего более подействовавшая на низы английского общества и английского духовенства, в частности, была проповедью нестяжания, отказа от церковных имуществ и даже от вознаграждения за требы. Странствующие пресвитеры, так ярко изображенные главою зарождавшейся в это время английской литературы, Чосером, разносили по всей Англии посеянные Виклефом семена, обращаясь со своими проповедями, по преимуществу, к простонародью и получая в высших рядах церкви название лоллардов, вечно ворочающих языком болтунов. Многие из них, как, напр., Болл, один из вожаков будущего крестьянского восстания, шли далее учителя, не устанавливая различия между церковными и светскими поместьями и позволяя себе высказывать сомнение в том, чтобы владеющее землею дворянство было установлено самим небом. "Когда Адам пахал и Ева пряла, - где был в то время английский джентльмен?", - значится в одной из вирш, приписываемых Боллу современным летописцем. В других стихотворных произведениях того же времени лоллардов обвиняют в том, что они высказывались против уплаты священникам не только жалованья, но и церковной десятины, и в то же время советовали крепостным крестьянам, сервам, отказывать в своей службе помещикам (см. "Political Poems", изд. Wright′ом, I, 236. См. также для всего, касающегося Виклефа и его времени, соч. George Macaulay Trevelyan, "England in the age of Wycliffe", 1899).

Благодаря покровительству герцога Ланкастерского, Виклеф и его ближайшие последователи не подверглись преследованию; некоторые лолларды, как принявшие участие в крестьянском восстании 1381 года, были казнены, в том числе Болл; но признание последователей Виклефа еретиками, подлежащими сожжению на костре, воспоследовало много времени спустя, уже в царствование правителя из новой династии, Генриха IV Ланкастера, согласившегося скрепить своей подписью статут De Haeretico Comburendo от 1401 г., уступая советам жестокого и фанатического епископа Арунделя (брата того, которым был казнен последний король из династии Плантагенетов, Ричард II).

Царствование Ричарда II, так печально закончившееся, открылось крестьянским восстанием, которому, судя по его временному успеху, мы не находим равного в истории средних веков. Как причины этого восстания, так и ход его изложены мною во II томе "Экономич. роста Европы" на основании впервые использованных мною судебных актов центрального архива в Лондоне (этими же актами воспользовались впоследствии, и совершенно независимо от меня, молодой французский историк Reville, московский проф. Петрушевский и кембриджский проф. Оман). При выяснении причин восстания я сознательно опустил те, которые стояли в связи с политическими событиями, переживавшимися Англией; о них трудно было заводить речь в сочинении, посвященном экономическому росту Европы, но я счел нужным ввести для освещения движущих сил восстания данные из литературы того времени, яркое изображение Чосером, Виклефом, Гоуэром, Ленглендом и другими современными писателями различных настроений английского общества в эпоху уже начавшегося разложения феодальной системы.

Мой общий вывод - тот, что в экономическом положении поднявшихся народных масс и в отношении к ним владетельных сословий имелось достаточно причин для недовольства и что реформационному движению, открывшемуся в Англии с Виклефом, принадлежит только косвенное и второстепенное влияние на восстание крестьянства. Едва ли также, главным поводом к движению было установление малолетним Ричардом (или, вернее, правившим за него Джоном Гонтом, герцогом Ланкастерским) в 1379 г. подушной подати. Эта подать, под названием poll-tax, на простых земледельцев падала в размере четырех пенсов, а на герцогов и архиепископов в размере 8 фунт. 13 шилл. и 4 пен. Налог этот сопровождался в 1380 г. еще более высоким, но также прогрессивным побором, при котором наименьшим размером обложения со всякого взрослого мужчины или женщины был шиллинг, а наивысшим - фунт. В некоторых местах, судя по свидетельству летописей, взимание poll-tax′a и было той искрой, от которой разгорелся мятеж, но в большей части страны недовольные восстановлением барщины крестьяне и организованные в союзы сельские батраки являлись уже заранее готовыми кадрами народного движения, а странствующие и приходские священники своими проповедями против князей церкви и вымогающих барщину светских владельцев воспламенили этот горючий материал, который залил сплошным пожаром целые графства восточной и южной Англии.

Подводя итог собственным исследованиям, Оман, в своем общем очерке англ. истории, появившемся в 1910 г., указывает на то, что восстание почти одновременно вспыхнуло и в Кенте, и в Эссексе, и в Герфордшире, распространяясь из Эссекса в восточные графства Норфолк и Сёффольк и стягивая к Лондону крестьянские дружины из соседних к нему графств. Как и во Франции, городское простонародье столицы не отнеслось враждебно к восставшим крестьянам, и выборные старейшины или alderman′ы двух предместий допустили мятежников к переходу Темзы по лондонскому мосту и тем открыли крестьянским бандам возможность разграбить дворец герцога Ланкастерского на улице Стренд, адвокатскую корпорацию в "Темпле" (некогда служившем местопребыванием тамплиерам), наконец, частные жилища фландрских и ломбардских купцов и юристов, представителей двух ненавидимых простым народом профессий. Неистовства продолжались и в пределах сити; городская крепость, или тауэр, в которой заседал в это время Совет короля, занят был мятежниками; от их рук погибли архиепископ кентерберийский, Симон Сетбёри, канцлер королевства, Роберт Гельси, государственный казначей Лег. Молодой король согласился на свидание с мятежниками на следующий день после совершенных ими злодеяний. Оно последовало за стенами города, на поле, известном под назв. Смисфильд (Smithfield). Здесь один из предводителей восстания, Уот Тайлер, был убит мэром Лондона в ту самую минуту, когда он решился взяться за оружие в присутствии короля. Но король с самообладанием, не отвечавшим его юному возрасту, остановил готовых отомстить за смерть своего вождя крестьян обещанием выдать им освободительные грамоты, после чего участники движения мирно разошлись по домам. Король, по-видимому, не рассчитывал на то, что собранный им парламент не одобрит одностороннего распоряжения тем, что феодальные владельцы считали своим законным наследием. Подчиняясь требованиям парламента, король отправил в графства судей, перед которыми предстали участники мятежа и его руководители. Воздвигнуты были виселицы, и пошла кровавая расправа. И все же на расстоянии полустолетия от крепостного права в Англии не осталось следа, так как экономические условия оказались неблагоприятными для его дальнейшего сохранения.

Крестьянское восстание было одним из выражений давно начавшегося упадка средневекового строя. С тех пор, как пехотинец-стрелок стал вытеснять собою закованного в железо всадника-рыцаря в роли вершителя сражений, феодальное общество необходимо должно было уступить место обществу буржуазному, рассчитывающему на массовую силу воинов из простого народа для обеспечения победы на войне. Изобретение пороха, обращая артиллерию в главный фактор военных успехов, оказало, разумеется, влияние в том же направлении. Об употреблении огнестрельного оружия заходит уже речь у летописцев при описании сражения под Кресси в царствование Эдуарда III. В позднейших столкновениях Ланкастерских правителей с французскими королями огнестрельное оружие приобретает все большее и большее значение, но хорошую артиллерию мог завести у себя только располагающий государственною казною король. Феодальные дружины, поэтому, становились все более и более анахронизмом и уступали место наемным. Не рассчитывая более на защиту своих феодальных сеньоров и полагаясь в этом отношении гораздо больше на короля и его войско наемников, крестьянство не видело причины мириться с теми порядками вынуждаемой законом и обычаем барщины, которые являлись в натуральном хозяйстве материальным вознаграждением феодалов за их заступничество.

С ростом цен на сельский труд уплата взамен барщины более или менее неизменных оброков становилась с каждым поколением все более и более желательной для массы сельского люда. Этим объясняется, почему так наз. копигольд, т. е. вечно наследственная крестьянская аренда под условием платежа оброка, все чаще и чаще начинает заступать место личной службы крестьянина и его личных приношений, а это производит целый переворот в деревне, содействуя росту договорных отношений между собственниками и возделывателями взамен прежнего господства стародавнего обычая. Это обстоятельство, в свою очередь, начинает привлекать в деревню и несколько более зажиточных людей, готовых влагать свои сбережения в землю и вести более интенсивное хозяйство на свой риск. Йомен, которым гордится Англия эпохи Тюдоров, зародился, разумеется, столетиями ранее. Он вышел из той же среды оброчных крестьян, бывших барщинных, которые теперь не прочь были снимать в придачу к своим наследственным наделам и участки, сдаваемые помещиком в аренду.

Говоря это, я хочу сказать, что свободные съемщики и были первыми иоменами, так что епископ Латимер был прав, говоря: "отец мой был иоменом и не владел землею в собственность". Хозяйственный расчет подсказывал этой зарождающейся сельской буржуазии руководствоваться в своей деятельности указаниями международного рынка, а последний предъявлял все больший и больший запрос на английскую шерсть, вывозимую, как мы видели, оптом за границу. Влажный и сравнительно мягкий климат, делая возможным содержание стад в течение многих месяцев на богатых травою зеленых лугах, объясняет причину начавшегося уже в XIV в. роста овцеводства в ущерб земледелию; а это на расстоянии нескольких десятилетий должно было повести к отливу части сельского люда в города, в промышленные и торговые центры, сделать из развития туземных промыслов одно из необходимых условий благосостояния не одного класса предпринимателей, но и народных масс. Немудрено, если Эдуард III не жалел средств на переселение опытных ткачей из Фландрии, надеясь, что они обучат его подданных производству тех тонких сукон, секрет изготовления которых долгое время разделяем был фландрскими ткачами с флорентийскими и, вообще, северо- и средне-итальянскими. Рост городов и промышленных местечек, сопровождавшийся возрастанием и усилением среднего сословия, начинается, поэтому, уже с XIV стол., а это сословие, заодно с крестьянством, нуждается в охране внутреннего мира сильным правительством и потому склонно в собственных интересах подавлять феодальную безурядицу к выгоде монарха и его самодержавия. Нечего удивляться поэтому, если, на ряду с явными признаками разрыва крестьянства со светскими и духовными вассалами короля, разрыва, сказывавшегося и в проповеди нестяжания, обращенной Виклефом и лоллардами к церковным магнатам и монастырским обителям, и в крестьянском восстании 1381 г., прежде всего направленном против сохранения крепостной зависимости и барщины, мы в XIV в. видим уже попытки английских монархов освободиться от контроля парламента, добывать нужные для правительства средства помимо него, что позволяло бы им не созывать своих светских и духовных вассалов, вместе с уполномоченными от графств и городов, в течение ряда лет. Отметим тот факт, что Ричарду II современными летописцами уже ставится в вину передача власти в руки сына зажиточного купца из Гено, Михаила дела-Поль, возведенного им в звание графа Сёффолькского. Против этого временщика феодальная знать в лице герцога Глостерского, графов Уоррика, Арунделя и Ноттингема и Генриха Болингброка (будущего родоначальника новой династии и сына всемогущего регента Ланкастерского в малолетство Ричарда II) направляет еще послушный ей парламент, и последний привлекает де-ла-Поля к ответственности не за нарушение им закона, а за нерадение власти, будто бы сказавшееся в том, что берега Англии в недостаточной степени ограждены были флотом от иноземного неприятеля. Несомненно, неповинный в этом, во всяком случае, не противозаконном, а самое большее нецелесообразном поведении, Михаил де-ла-Поль тем не менее был осужден и подвергнут заточению. Но как реагирует король на такое решение своего парламента? Он действует, как самодержавный правитель, отпускает осужденного на свободу и возвращает его на прежний пост, заявляя, что он один вправе выбирать своих советников. Феодальные роды поднимаются против короля, поддерживаемые своими служителями, людьми, живущими на их иждивении, носящими их ливрею и играющими по отношению к ним роль дружинников. Глостер, Уоррик, Арундель, Ноттингем и Болингброк идут войной на Лондон. Чтобы противостать этим знатным людям, открыто принимающим наименование "лордов, апеллирующих к королю на обвиняемых ими в измене министров" (lords appelant), король пробует собрать ополчение из своих друзей. Но оно разбито под Чеширом. Де-ла-Поль бежит во Францию, а король попадает в руки мятежных лордов. Парламент созван Глостером - парламент, получивший в устах историков название "незнающего пощады". Подчиняясь воле мятежных лордов, он казнит попавших к нему в руки советников короля и вслед затем вотирует субсидию в 20.000 фунт., которая вся идет в дар лордам-апелляторам. Тот же себялюбивый характер носит и вся не долее года продолжающаяся администрация только что упомянутых лордов. Она ознаменовалась всего двумя благоприятными событиями: заключением мира с Шотландией и Францией и перерывом, так. образ., Столетней войны. В 1389 г. Ричард далеко уже не был малолетним; на вопрос, внезапно поставленный им своему дяде, Томасу Глостеру: "а каков мой возраст?", последовал ответ: "Вам уже 23 года". "В таком случае", - заявил король, - "я достаточно возмужал, чтобы самому заведовать моими делами". Сказано, сделано: Глостер отпущен и заменен популярным епископом Вильямом Уайкгемом. Восемь лет продолжается его управление, восемь лет, ознаменовавшихся ростом начатого Виклефом реформационного движения; оно, как и его инициатор, пользовалось сочувствием Уайкгема. Сам Виклеф умер еще в 1384 г., но его дело продолжали его ученики - лолларды; их влияние настолько сильно, что в 1394 г., подчиняясь им, общины Англии собираются издать подобие декларации против проповедуемых римскою церковью учений о почитании икон, о безбрачии духовенства и о значении паломничества в интересах вечного спасения. Они не прочь признать и проводимый Виклефом догмат, по которому о транссубстанциации, т. е. о переходе при таинстве евхаристии хлеба и вина в тело и кровь Христово, не должно быть речи.

Ричард едва успел вернуться из Ирландии, чтобы вовремя воспрепятствовать обнародованию этого документа, но он не принял никаких мер к преследованию подписавших его и в то же время воспользовался восемью годами, в общем, счастливого управления королевством при руководительстве Уайкгема и благоприятным поворотом общественного мнения в свою пользу, чтобы осуществить давно лелеянное намерение и произвести расправу с лордами-апелляторами, или, по крайней мере, с теми, которых он, как Генриха Болингброка, не успел склонить на свою сторону. Под предлогом новых замыслов восстания Глостер, Арундель и Уоррик были схвачены и брошены в тюрьму. Арундель затем предан суду и казнен, Глостер тайно убит в Кале, Уоррик сослан пожизненно на о. Мэн. И прочим лордам, некогда действовавшим против Ричарда, не пришлось ждать долго его мести. В 1398 г. они посланы были в изгнание. В числе потерпевших оказался и Генрих Болингброк. Когда отец его, Ланкастер, умер в следующем году, король захватил принадлежавшие ему в герцогстве земли и отказался признать его титулы за сыном. Чтобы не созывать парламента, он одновременно стал прибегать к насильственным займам у людей зажиточных и на добытые так. образ. средства завел постоянное войско стрелков.

Из всех англ. правителей XIV в. никто больше Ричарда не заботился об упрочении британского владычества в Ирландии, которая со времени гибели Эдуарда Брюса впала в совершенную анархию. Но его попытки не были успешны; после убийства туземцами его двоюродного брата Роджера Марч в 1398 г., Ричард сам отправился в Ирландию. Его отсутствием воспользовались все недовольные: высшее дворянство, жаловавшееся на произвол, граждане Лондона, страдавшие от насильственных займов, духовенство, недовольное терпимостью к лоллардам. Такое настроение стало известным Генриху Болингброку, и он внезапно явился в Йоркшир добиваться восстановления его в правах на владение Ланкастерским княжеством, которое досталось ему от отца, но удержано было королем в собственных руках. Регент королевства, Эдмунд Йоркский, думал было собрать войско для его усмирения, но Болингброк постарался рассеять вызванные им опасения; оставленный на свободе, он нашел поддержку в Перси (Percy), графе Нортумберлендском, и во многих других северных лордах. Неожиданно для всех он захватил трех министров Ричарда и распорядился повесить их. При известии о появлении Болингброка в Англии, Ричард собрался в обратный путь. Он был задержан некоторое время в Дублине неблагоприятными восточными ветрами и прибыл в Англию, когда регент уже успел распустить по домам собранные им одно время уэльские ополчения. Когда Ричард с незначительной свитой приехал в замок Флинт, он был окружен ополчением, собранным Перси, графом Нортумберлендским, и принужден был сдаться ему. Болингброк, с которым Перси действовал заодно, доставил короля под строгим конвоем в Лондон. Здесь спешно собранный парламент угрозами заставил Ричарда отказаться от престола. После этого Болингброк сам предъявил свои права на английскую корону, хотя имелся ближайший наследник, Эдмунд, граф Марч, сын убитого в Ирландии Роджера. Парламент, тем не менее, провозгласил Болингброка королем Англии под именем Генриха IV, Ричард же послан был в замок Понтефракт. О его дальнейшей судьбе никто более ничего не слышал, - вероятно, он был убит с ведома Генриха его доверенными лицами. Можно было ожидать, что права нового монарха подвергнутся оспариванию с разных сторон. И действительно, два месяца спустя после его воцарения уже вспыхнула гражданская война; во главе партии, враждебной королю, стали родственники и фавориты Ричарда; они надеялись насильственно овладеть Генрихом и выпустить Ричарда из замка. Один из участников заговора оказался вскоре изменником и довел обо всем до сведения Генриха; один за другим заговорщики были задержаны и казнены без всякого процесса. Чтобы сделать невозможными дальнейшие попытки к восстановлению Ричарда на престоле, Генрих IV распорядился выставить труп его в Лондоне. Но и это показалось неубедительным: нашлись люди, утверждавшие, что труп, выставленный в церкви Св. Павла в Лондоне, не Ричарда, а очень похожего на него лицом королевского капеллана. Распространяли слух, что Ричард живет в Шотландии и, действительно, вскоре нашелся самозванец, которого король Шотландии Роберт III содержал при своем дворе, принимая его за действительного короля Ричарда.

Правление Генриха IV было одним из самых несчастных; оно прошло в подавлении мятежей, в неудачных войнах с Шотландией и Францией и в преследовании лоллардов. Королю, ставленнику парламента, пришлось подчинить ему проверку счетов своей администрации и следовать его совету при выборе министров.

С 1409 по 1412 г. действительным правителем Англии стал сын короля, принц Генрих. Король боялся, что его принудят отказаться от власти в пользу старшего сына; поэтому он не решился вверить ему начальство над войском, отправлявшимся во Францию, и предпочел поставить во главе ополчения второго своего сына, герцога Кларенского. В 1413 г. Генрих IV скончался от давно мучившей его болезни, и для молодого принца, героя исторических хроник Шекспира, открылась возможность короткой, правда, но блестящей карьеры. Он сделался популярнейшим из английских правителей, благодаря военным успехам во Франции, корону которой ему удалось возложить на свою голову. Он был также в большой милости у церкви, как ее покорный сын, готовый искоренять ересь лоллардов. Лолларды ответили новым восстанием черни; оно вспыхнуло в ночь св. Мартина близко к воротам города, но сразу было подавлено королем, который на следующий же день повесил 40 человек из участников восстания и с этого времени преследовал лоллардов, считая их столько же собственными своими врагами, сколько и врагами церкви. Превосходный предводитель на войне, Генрих не отступал перед жестоким избиением военнопленных на поле битвы, если, по его мнению, это нужно было для обеспечения успеха войны. Сражение при Азенкуре 1415 г. упрочило на веки его славу, так как при потере всего-навсего 200 человек, ему удалось перебить 1.500 рыцарей и дворян и взять в плен 10.000 французских воинов, из которых 8.000 принадлежали к дворянской крови. Этот успех достигнут был главным образом благодаря тому, что французское войско, в пять раз более сильное, чем его собственное, по преимуществу состоя из феодальной конницы, увязло в мокром грунте (сражение предшествовал ряд дождливых дней), стрелки же Генриха V имели возможность издали поражать беспомощных всадников, которым тяжелое вооружение не позволяло выбраться из трясины.

Генрих смотрел на военнопленных, как на один из источников обогащения своей казны, требовал от них высоких выкупов и, затрачивая на поддержку армии эти доставленные ему победой средства, избегал созыва парламента. Франция раздираема была в это время начавшимся еще при жизни Генриха IV соперничеством арманиаков и бургундцев. Герцог Бургундский вступил в союз с Генрихом. Еще годом ранеe, на его сторону стал и император Сигизмунд, прибывший в Лондон, чтобы расположить религиозно настроенного короля к поддержке его усилий - положить конец дальнейшим препирательствам авиньонских пап с римским и распространению Гуссовой ереси, явившейся как бы продолжением движения лоллардов и питаемой доктринами Виклефа. Констанцский Собор, созванный императором, как известно, кончился осуждением и казнью Гусса.

В истории внутренней жизни Англии нет места для подробного изложения военных успехов Генриха V; мы ограничимся, поэтому, указанием, что результатом его трех походов во Францию было возвращение в руки англичан не только Нормандского герцогства, давно ими утерянного, но и признание французами по договору в Труа, что после смерти короля Карла VI, давно впавшего в безумие, Генрих станет французским монархом. Ему обещана была рука дочери короля, Екатерины. Королева Изабелла Баварская, жена Карла VI, тем охотнее пошла на эти требования, что ненавидела своего сына, дофина, или наследника престола, будущего короля Карла VII. Договор в Труа подписан был в 1420 г. и передал в руки Генриха V всю Францию к сев. от Луары. Можно судить, с каким торжеством он принят был после своего возвращения в Англию. Но в его отсутствие английские войска потерпели поражение, и Генриху пришлось отправиться в третий поход во Францию. При осаде города Мо он простудился, больным доставлен был в Париж и скончался в замке Венсен на 35 г. жизни в авг. 1422 г.

В малолетство его сына, Генриха VI, руководительство военными делами во Франции перешло к старшему брату покойного короля, герцогу Бедфордскому; регентом же был назначен, по воле умершего, его младший брат, Гёнфрей, герцог Глостерский. Пока жил Бедфорд, успехи англичан во Франции росли безостановочно. В 1422 г. умер сумасшедший король Карл VI, и в октябре Бедфорд добился провозглашения Генриха VI королем Франции. Дальнейшим успехам англичан одно время грозила опасность отпадения Бургундии, вызванная безумным решением, принятым вопреки Бедфорду регентом королевства, Глостером. Не стесняясь своим браком, Глостер решился принять предложение Жакелины, графини Голландии и Гено, уже состоявшей в замужестве, вступить с нею в новый брак. Он надеялся обеспечить тем за собою владение Нидерландами. Мужем Жакелины был двоюродный брат герцога Бургундского. Легко понять, какое впечатление появление Глостера в Нидерландах произвело на герцога Бургундского; он намеревался уже расторгнуть свой союз с англичанами, когда поражение Глостера на континенте и бегство его в Англию послужило развязкой созданного им невозможного положения. Герцог Бургундский остался союзником Англии.

Военные успехи англичан продолжались до тех пор, пока при осаде Орлеана им пришлось встретиться с первым подъемом французского национального чувства, вызванным простой крестьянкой из Домреми, по близости к Шампани, - Иоанной, знаменитой Девой Орлеанской. Дофин Карл согласился вверить ей небольшой отряд, постепенно увеличившийся благодаря присоединению добровольцев; во главе его она не только проникла в Орлеан, освободила его от осады и осуществила свое намерение венчать Карла королем Франции в Реймсе (17 июля 1429 г.), но и водрузила белое знамя венчанного ею монарха в Иль-де-Франсе и Шампани, после чего владения англичан снова ограничились Нормандией, Пикардией и Мэном. Отстаивая Компиэнь от осаждавшей его бургундской армии, Иоанна попала в плен к бургундцам, которые передали ее в руки Бедфорда. Последний добился осуждения ее, как колдуньи, трибуналом, главою которого был епископ Бове, а судьями - члены французского духовенства. Она была приговорена к сожжению, и умерла на костре в Руане в 1431 г. Шансы англичан от этого, однако, не усилились. Патриотизм проявился с новой силою в рядах французов, объединяя горожан и крестьян с дворянами. Бедфорд рассчитывал, что коронация десятилетнего Генриха VI в Париже повернет ход событий в его пользу; но в виду постоянных несогласий с регентом и образования в Англии партии, благоприятной миру, Бедфорд согласился, скрепя сердце, на ведете переговоров; когда послы герцога Бургундского Филиппа сошлись с уполномоченными обоих королей в Аррасе и англичане не пожелали удовлетвориться одной Нормандией и Гвиенью под условием отказа со стороны Генриха от королевского титула, герцог Бургундский внезапно стал на сторону Франции, выговорив себе в награду за такую измену уступку ему графств Макона и Окзера. Переговоры кончились ничем. Последовавшая затем кончина Бедфорда, в связи с изменой герцога Бургундского, имела то последствие, что англичанам пришлось отныне только отстаивать свои владения в Нормандии и Мэне. Эта миссия вверена была родственнику короля Ричарда, герцогу Йоркскому, родоначальнику той династии, которая потом оспаривала английский престол у Ланкастеров. Его войны на первых порах были успешны, и англичанам удалось отвоевать отдельные части оставшихся в их руках владений, но партия, благоприятная в Англии прекращению войны, имевшая главой кардинала Бофора, вопреки оппозиции Глостера, добилась заключения мира в Туле; условием было выставлено возвращение французам Мэна, сохранение за англичанами одной Нормандии и женитьба молодого Генриха на родственнице французского короля, Маргарите из Анжу. Известие о мире вызвало взрыв негодования в Англии. В течение пятилетнего перерыва военных действий окончательно сложились враждовавшие впоследствии при лондонском дворе партии Ланкастеров и Йорков. Кончина в 1447 г., на недалеком расстоянии друг от друга, двух соперников, регента графа Глостера и кардинала Бофора, открыла место новым деятелями Глостера сменил герцог Йоркский, который оказался ближайшим по крови родственником короля; отсюда те опасения, какие он внушал королеве Маргарите и шедшим заодно с ней племянникам покойного кардинала Бофора, графам Сомерсетскому и Сёфолькскому. По настояниям герцога Йоркского, война с Францией возобновилась в 1449 г., но на этот раз она оказалась совершенно несчастной для англичан: город за городом стали отпадать от них, и вскоре в их руках остались только Шербург, Кан и Гарфлер. Новое неудачное сражение при Форминьи имело последствием потерю Нормандии и на этот раз - навсегда.

Этот удар отразился в Англии восстанием Кэда. Восстание это не имеет ничего общего с тем, во главе которого стоял Уот Тайлер (Wat Tyler), если не считать поддержки его лондонским простонародьем и саморасправы с лордом-казначеем и некоторыми другими сторонниками партии графов Сёфолька и Соммерсета, сменивших Бофора. Кэд был военным авантюристом, одно время служившим под начальством герцога Йоркского в Ирландии. Он выдавал себя за родственника Мортимера и агента герцога Йоркского. Его сторонники стали грабить дома и лавки. Король поспешил на помощь лондонцам, и ополчение Кэда было рассеяно; сам Кэд после поражения своих приверженцев успел спастись, и скрылся в лесу, но несколько дней спустя был найден и убит. Едва восстание было подавлено, как герцог Йоркский внезапно вернулся в Лондон из Ирландии и стал во главе оппозиции. Когда вслед затем в 1451 г. пришло из Франции известие, что французы напали на Гвиень и принудили Бордо к сдаче, герцог Йоркский взялся за оружие, чтобы заставить короля сменить своих советников - сторонников мира. Король в свою очередь собрал войско и встретился с герцогом Йоркским в Кенте. Ни один не решился начать первым нападение. Дело кончилось тем, что король обязался предать графа Соммерсета суду его пэров и послать войско в защиту Гвиени. Так как гасконцы сами не желали оставаться под властью французов и прислали просить о помощи, то решено было вверить Тальботу, графу Шрьюсберийскому, заботу о возвращении Бордо в руки англичан. Это поручение было выполнено им успешно; Бордо сдался его небольшой армии в 50 тысяч человек. Но в следующем году (1453) он был разбить наголову в кровопролитном сражении под Кастильоном и пал сам во время сражения. Доведенный до крайности благодаря отсутствию припасов, Бордо, после новой трехмесячной осады, сдался французам, а с ним потеряны были последние владения Англии в бывшем герцогстве Аквитанском. На расстоянии немногих месяце в после этих событий начинается открытая вражда обоих домов Ланкастера и Йорка; она известна в истории под наименованием войны двух роз. Белая была знаменем сторонников Йорка, красная сделалась эмблемой рода Ланкастеров. Права первого дома на престол Англии основывались на том, что, как наследник Мортимера, он являлся старшей линией преемников Плантагенетов; вторые считали себя членами династии, возведенной на престол английским парламентом. Мы, разумеется, не будем касаться подробностей этой войны, изображенной яркими красками Шекспиром, - нам интересны в ней ее социальная сторона и вызванные этим феодальным междоусобием политические последствия. Чтобы понять ее причины, надо сблизить ее со следующими фактами. За 100 лет, предшествовавших войне алой и белой розы, совершилась концентрация земельной собственности Англии в руках небольшой части дворянских семей; Палата лордов в середине XV в. насчитывала только треть из тех членов, которые заседали в ней в царствование Эдуарда I. Уцелевшие феодальные династии сосредоточили в своих руках всю массу земель, прежде принадлежавших исчезнувшим родам. И это случилось в то самое время, когда войска, служившие английским королям в их походах на Францию, были распущены, и лицам, входившим в их состав, не осталось других средств к жизни, как образовать феодальные дружины и носить ливрею, (т. е. геральдический костюм тех родов, которые готовы были оплачивать их услуги). Правительство Генриха VI было слабо, что позволило аристократическим родам безнаказанно нарушать мир постоянными столкновениями между собою. К поддержке притязаний борющихся из-за престола династий присоединялось желание отмстить обиды и ранее пролитую кровь. Оно характерно высказывалось в таких, например, случаях: когда в сражении под Векфильдом семнадцатилетний юноша, граф Рютланд, упал к ногам лорда Клиффорда и умолял пощадить его жизнь, он услышал в ответ: "Твой отец убил моего отца, а теперь я убью тебя". Таковы были руководившие войною мотивы, конечным же последствием ее явилось завершение начавшегося еще при Ричарде поворота в пользу самодержавия. Временно это движение было остановлено слабостью притязаний Ланкастерской династии на престол Англии, необходимостью опирать свои права на нее выбором парламента; при частых военных походах Генриха V и Генриха VI приходилось считаться с народным представительством для получения средств к ведению войны. Наконец, росту абсолютизма мешала и сила феодальных родов, в среде которых короли находили не одну поддержку, но и противодействие своему владычеству. Влияние этих феодалов сказывалось и в верхней палате, в которой они заседали на правах лордов королевства, и в нижней, в которую они, в особенности со времени установления избирательного ценза при Генрихе VI, имели возможность проводить лиц, державших землю в прямой от них зависимости, хотя и на свободных отношениях. Местное влияние, каким пользовались отдельные аристократические роды в тех или других частях Англии, объясняет нам причину, по которой Йорки могли опереться всего более на одну половину страны, а Ланкастеры на другую, почему Йорки были сильнее в южных и средних графствах, а Ланкастеры - в герцогстве Уэльском и на севере; в этих именно графствах и расположены были латифундии сторонников борющихся династий.

Йорки в большей степени, чем Ланкастеры, считали возможным опираться на простонародье и изводить феодальную знать; в битве под Норсгэмптоном Уоррик, прозванный впоследствии "the King-Maker", т. е. делателем королей, представляя интересы Йоркского дома, щадит в сражении коммонеров и не убивает никого, кроме рыцарей и дворян. В сражении под Таутоном, величайшим из тех, какими ознаменовался период английской смуты XV ст., 42 рыцаря были казнены на месте, не считая двух лордов, заодно с ними взятых в плен; так беспощадно относились к аристократической знати Уоррик и поддерживаемый им молодой король из династии Йорков. Опираясь на свои законные права, Эдуард IV не ставить вопроса об избрании парламентом и последнему остается только признать за ним его законное наследие, объявляя в то же время узурпаторами трех, следовавших друг за другом королей Ланкастерской династии. Не пугает Эдуарда разрыв и с всемогущим Уорриком. Он не боится удалить из числа своих советников в 1467 г. всех сторонников могущественного феодала, а два года спустя он идет на него войною и заставляет бежать из Англии. Когда Уоррик переходит на сторону Ланкастеров и увлекает за собою и собственного брата короля, Кларенса, Эдуард ищет поддержки не в феодальных ополчениях, а в наемных дружинах, снарядить которые ему помогает заморский зять, герцог Бургундский. Когда битва под Тьюксбери оканчивается для него полной победой, он на следующий же день после выигранного сражения предает казни последних магнатов из среды сторонников Ланкастеров. Правит он Англией, как неограниченный властитель, редко созывая парламент, имея возможность жить доходом от конфискованных им имений и от насильственных займов, выдаваемых, как бы в насмешку, за добровольные приношения (benevolences). И все же его владычество менее тягостно для простонародья, так как, чтобы не созывать парламента в течение пяти лет, он не испрашивает субсидий и предпочитает взять с французского короля Людовика XI 75.000 золотых крон единовременно и по 50.000 ежегодно за отказ от поддержки притязаний герцога Бургундского и своих собственных на Нормандию. И сам Ричард III, этот чернейший из всех тиранов, по описанию Шекспира, не прочь привлечь к себе простой народ отменой на будущее время всяких насильственных займов (benevolences) и готовностью внести в парламента закон против огораживаний (т. е. против насильственного упразднения системы открытых полей и наследственного держания крестьянами их наделов в землях поместья), а представитель новой династии, Генрих VII Тюдор, счастливый победитель Ричарда в битве под Босуорсом, осуществляет это обещание принятием первых законодательных мер, клонящихся к защите мирского землепользования. В то же время он подкашивает в корне военное могущество феодальных родов, заставляя их распустить свои свиты и не держать более при себе частных дружин. К концу столетия, к 1500 г., от старых дворянских родов уцелели только пэры Нортумберленда, Вестморланда, Арунделя, Бекингема, Дэвона и Оксфорда; к ним прибавились герцоги Норфолкские, титул которых восстановлен Генрихом VIII, для семьи Гоуардов (Howard). Если нам и попадаются некоторые старинные родовые титулы в эпоху Тюдоров, то их несут далеко не прежние династии, в руках лиц, облеченных ими, не сосредоточиваются более те громадные владения, на которые опиралось могущество этих династий. Уоррики и Сомерсеты, Сеффолки и Геррфорды в XVI ст. - креатуры Тюдоров, выходцы из простонародья.

Мы покончили с общим очерком политической истории Англии с древнейших времен и до воцарения Тюдоров, т. е. до того момента английской жизни, когда начавшееся еще при Ричарде II стремление к единодержавию завершилось, если не упразднением парламента, то, по крайней мере, редким его созывом и управлением страною, как общее правило, королем и его Тайным советом. Прежде чем перейти к тому периоду истории, который известен в Англии под названием "периода абсолютизма", мы бросим беглый взгляд на судьбы английских владетельных и не владетельных классов в то время, когда сложилась система местного самоуправления в Англии, зародился и окреп английский парламент. Мы сказали уже, что эта эпоха начинается с царствования Ричарда I и его брата Иоанна Безземельного и оканчивается единовластием Йоркского дома.

IV. Сельский быт Англии (село; поместье; крепостное право; эмансипация). Слияние англосаксов и норманнов в один народ открывает собою этот период. Завершает же его упрочение в Англии образа правления "наполовину монархического, наполовину республиканского", по выражению первого из его теоретиков, сэра Джона Фортескью, канцлера королевства при Генрихе VI и автора латинского трактата "Похвала английским законам". В промежуток между обоими важнейшими явлениями английской жизни происходит не столько отмена, сколько вымирание крепостного права; развивается местное самоуправление, возникает представительный строй и конституция, - та самая, из-за сохранения которой завяжется борьба между парламентом и королевской властью в последние годы правления Елизаветы Тюдор и в царствование двух первых монархов из династии Стюартов. Все эти явления настолько значительны сами по себе, что знакомство с ними, хотя бы и в беглом очерке, необходимо для правильного понимания судеб английского народа. Начнем с изучения общественного развития Англии со времен последних двух Плантагенетов и оканчивая вступлением на престол династии Тюдоров. Наш очерк естественно должен обнять собою краткое изложение судеб высших сословий в Англии, жителей деревни и жителей города.

Крестьянство. В своей истории англ. поместья проф. Виноградов касается древнейшего строя деревни и изображает его приблизительно в след. виде. В ее административном строе мы должны отметить существование бок о бок единоличных управителей или старост, "герефа", и коллегиального совета, своего рода сельского веча, одновременно административного и судебного органа. Старосты часто выбирались из свободных людей; всякий раз, когда сельским поселениям приходилось играть какую-либо административно-политическую роль, старосты выступали в качестве их необходимых представителей. Появляются ли села перед лицом королевских судей или королевских комиссаров для производства какого-либо обследования - в число составляющих депутацию четырех или шести человек постоянно включается староста, а ближайшим его коллегой является священник. В старосте соединялись две должности: управляющего землями помещика и главы крестьянской общины, - приказчика и вождя деревни.

У нас мало данных для того, чтобы судить, как составлены были сельские сходы, или "halimots"; мы встречаем упоминание о них в Книге Суда: старосты собирают их для разрешения вопросов местного управления. Обязанность посещать созываемые старостами местные сходы не раз упоминается в том же памятнике; село имеет свой особый сход, отличный от собраний сотенного суда и от собраний графств.

Деревенские сходы, по всей вероятности, устраивались под открытым небом; в позднейшее время мы находим их устанавливающими местные распорядки и постановляющими штрафы с нарушителей издаваемых ими обязательных постановлений; этим постановлениям подчинялись не одни крепостные, но и свободные держатели. Пайщик, участвовавший в общем хозяйстве села, - а таким, как мы видели, был всякий владелец надела, полного или частичного, - участвовал и в платеже податей, он состоял в этом отношении в складчине с прочими жителями села (in scott and lot); село же сносилось по вопросу об этих платежах с шерифом и казною. Подати налагались правительством на графства, затем распределялись на сотни и, наконец, раскладывались между сельскими поселениями, которые затем распределяли приходившиеся на их долю суммы между своими членами. Сбор по "гайдам", с которого начинается в Англии история податного обложения, как и сбор "датских денег", возлагался на округа: весь округ, в целом - и в отдельности, составляющие его единицы, города и деревни, - сообща отвечали за взнос всей суммы и гарантировали ее поступление круговой порукой. Сборы производились не всегда деньгами, а также натурой; деревенские веча распределяли как эти сборы, так и повинности. Сельский сход выступал и в роли собрания союза пайщиков, пользующихся правами на землю, ведущих хозяйство до некоторой степени сообща, собрания владельцев полных и половинных виргат и боват. Для того, чтобы система наследственных держаний могла оставаться более или менее неизменной, необходимо было найти средство для поддержания единства паев. Эта неизменность в скандинавском и древнегерманском праве обеспечена была до некоторой степени запретом допускать женщин к наследованию земли. Вероятно, нечто подобное существовало и в Англии по отношению к т. наз. фолькланду; сказать, однако, что крестьянские наследства всегда и всюду являлись неподлежащими разделу, нельзя в виду существования не в одном Кенте, но также и в графстве Сёссекс, несомненно, еще со времен англосаксов, т. наз. обычая гавелькайнд (gavelkind). В русской литературе высказано было то мнение, что с древнейших пор в Англии, как и в некоторых странах континентальной Европы, занятых также германцами, установился порядок единонаследия. Как позднее в феодальной среде недвижимое имущество доставалось одному старшему сыну (майорат), так в крестьянстве - одному младшему (минорат). Такой обычай известен был в средневековой Англии под назв. - боро-инглиш (borough english), т. е. обычай английского или англосаксонского поселения. Есть поэтому основание предполагать, что всюду, где были саксы, - а крестьянский класс главным образом составился из них, - действовал и этот обычай, впоследствии удержавшийся главн. обр. в городских округах. Если стать на эту точку зрения, то придется в равном разделе наследства Кента видеть пережиток кельтских порядков, т. е. не общее правило, а исключение.

Мне кажется, что нет возможности остановиться на той мысли, что общим правилом было единонаследие младшего сына, или чтобы этот порядок где-либо был древнейшим; всюду, где мы встречаем его, ему предшествует начало совместного обладания всей семьей, всеми сонаследниками крестьянским двором и его наделом. "До норманнского завоевания", - пишет Виноградов, - "весьма часто встречалось нераздельное обладание имуществом всеми сонаследниками (in paragio)". Такой обычай распространен был между членами высшего сословия, танами, но мы находим его и в крестьянской среде. Будем ли мы признавать существование на первых порах нераздельности крестьянского двора или допустим установление еще в англосаксонскую эпоху принципа наследования его младшим сыном вместе со всем наделом - нам одинаково легко будет понять, почему в английских селениях так долго держалась, помимо всяких частных или общих переделов, неизменность надела. Но и она должна была со временем уступить место их дроблению на части; оно не сделалось, однако, произвольным, а было приурочено к требованиям, вытекавшим из хозяйственной практики т. наз. "супряги", т. е. участия дворов в поставке рабочего скота для впряги в общий плуг. Так как ходячей практикой был тяжелый плуг с упряжью в шесть или восемь голов, то признано возможным дробление надела, таким образом, чтобы низшей единицей была, по крайней мере, бовата земли - земля одного быка, одного из восьми, впрягаемых в плуг; это значило, что дробление не могло идти далее восьмой части.

Бросим теперь беглый взгляд на правовое положение крестьянства в первые два столетия, следовавшие за завоеванием. С норманнским нашествием прекратился свободный переход крестьян с места на место, который существовал еще в англо-саксонский период, и в то же время положение рабов поднялось до уровня крепостных. Хотя источники и различают "servi" от "native", но наделенные землею рабы так же крепки к земле, как и надельные крестьяне; на виллана перешло старинное уподобление раба вещи, чем объясняется и то, что все приобретения, им сделанные, считаются собственностью господина. Один юридический писатель XII в., Гленвиль, открыто провозглашает это начало. Судьба крепостного крестьянина или виллана не может измениться по его воле. Это признает автор составленного в эпоху Генриха I трактата о казначействе, говоря, что людям крепким к земле, которых мы называем вилланами, нельзя выйти из своего состояния при несогласии на то их господ. То же заявляет Гленвиль, отказывая крестьянам в возможности откупиться от помещика своими сбережениями, так как последние принадлежат хозяину. Крестьянину недоступны, поэтому, занятия, предполагающие необходимо свободное состояние: воинская служба, вступление в священнический сан и вообще - в ряды духовенства. В первоначальной своей редакции Assize of arms 1181 г., по верному замечанию Метленда, имеет в виду вооружение одних только свободных людей.

В свою очередь Кларендонские постановления, в XVI своей главе, запрещают посвящение в духовенство крестьянских детей без согласия собственника, на землях которого они рождены.

В мнимых законах Генриха I, как и в трактате Гленвиля, крепостное состояние представляется переходящим то от отца к сыну, то с молоком матери, всего же чаще наследственным в обеих линиях, раз этого желает помещик.

Отсюда то последствие, что помещик может воспротивиться браку своей крестьянки со свободным человеком и, вообще, осуществляет контроль за выбором невестой супруга, так как этот выбор может повести к потере рабочей силы, представляемой наследником.

В протоколах вотчинных судов можно встретить упоминание о взимании штрафов, известных под наименованием leger или letherwyte, с лиц, вступающих даже в незаконное сожительство с крестьянкой; эти штрафы поступают в пользу ее помещика. В одной рукописи дается такое именно толкование этому термину, не оставляющее сомнения, что наказание назначено не за безнравственность, а за нарушение прав помещика.

Из крепостного состояния нет другого выхода, кроме отпущения на волю. Мнимые законы Генриха I говорят о выдаче таких вольных в церкви, на рынке, на собрании графства и сотни, в присутствии свидетелей и под условием платежа 30 динариев помещику с каждого отпускаемого на волю лица. Но уже то обстоятельство, что такой платеж противоречит принадлежности всей движимости крестьянина его господину, позволяет сомневаться в том, чтобы составитель только что упомянутой частной компиляции имел в виду действительную практику. В мнимых законах Вильгельма Завоевателя также заходить речь об отпущении на волю перед шерифом, другими словами - в суде графства, причем символом свободы является наделение оружием; но и этот текст надо считать позднейшей вставкой.

Современник Генриха II, Гленвиль, признает существование двух порядков отпущения на волю, подобие которым мы встречаем и на континенте Европы. Господин или объявляет крепостного свободным от всяких обязанностей по отношению к нему и его наследникам, или отчуждает крепостного третьему лицу под условием отпущения его на волю.

Но и независимо от эмансипации, уход из поместья, сопровождающийся непрерывным жительством в течение года и дня в пределах города или вообще места поселения свободных людей, имеет последствием дальнейшую свободу от крепости.

Так как во многих городах, как мы увидим впоследствии, полное гражданство принадлежало только лицам, включенным в состав так наз. торговой гильдии, - которая, в силу откупа у казны следуемых с города поступлений, приобретала право автономного заведования его хозяйством и управлением, - то немудрено, что в них недостаточно было одного поселения, но требовалось еще включение в ряды этого пополняемого путем выборов сообщества. Вот чем объясняется то, что Гленвиль, говоря о выходе из крепостной зависимости таким, можно сказать, косвенным способом, формулируем условия этого выхода след. словами: "буде крепостной человек спокойно в течение года и дня пробудет в каком-либо привилегированном местечке, так что его даже примут в состав его жителей или в гильдию, на правах гражданина, он тем самым приобретет свободу от крепостного состояния".

Еще важнее для определения общественного положения вилланов то обстоятельство, что, как видно из законов Вильгельма Завоевателя, помещик не вправе был удалить с земли ее возделывателей до тех пор, пока последние исправно несли лежавшие на них службы.

Хотя приведенные постановления не говорят прямо о native, или крепостных по рождению, но последняя статья редактирована так широко, что, очевидно, включает и их в число тех terrarum coloni et terraruni exercitores, в пользу которых она издана. Есть в ней и другая норма, которая не в меньшей мере призвана была обеспечить имущественные интересы крепостных людей, чем только что упомянутая. Поместный обычай, регулировавший размер крестьянских служб и платежей, был возведен на степень общеобязательной нормы, объявлявшей, что возделыватели земли не должны быть обременяемы свыше должного и раз установленного.

Из сочетания этих двух правил необходимо вытекало то, что крестьянин не мог быть продан без земли, и новый собственник не вправе был предъявить к нему больших требований, чем те, какие удовлетворяемы были им раньше. Таким образом, положение крепостного даже по отношению к помещику не могло считаться бесправным; по отношению же к третьим лицам оно соединялось более или менее с преимуществами свободного состояния. Это следует сказать во всяком случае о сфере гражданских прав, если непубличных. Тогда как право носить оружие было ограничено, по крайней мере, в XII в., одними свободными, право искать и отвечать на суде и выступать на нем в роли свидетеля признано было и за крепостными людьми. Древнейшие протоколы вотчинных судов середины XIII ст. представляют нам крестьян участвующими в составе обвинительного жюри и доводящими до сведения поместных властей о всех нарушениях мира и порядка, о всех захватах и присвоениях, о всех неисправностях в исполнении служб и платежей, имевших место в промежуток между двумя сессиями. При составлении "Книги Суда" те же крестьяне, в числе четырех человек от каждого поместья, с управителем во главе, заявляют, как мы видели, коронным комиссарам о границах владений и о содержании обычаев, регулирующих службы, платежи, частные и общинные пользования. На судебных разъездах крепостное крестьянство устранено не от дачи показаний, а только от участия в комиссиях присяжных.

Во второй половине XIII в., в момент редактирования Брактоном его классического труда об английских законах, еще нагляднее выступает условный характер крестьянской несвободы, сказывавшейся только в отношении к помещику, но отнюдь не к третьим лицам (см. мой "Экономический рост Европы", II, 53-56).

Спрашивается теперь, как построено было землевладение крестьян в эпоху полного расцвета в Англии феодализма, т. е. в XIII в. Английское поместье XIII стол. заключает в себе две неравные части, из которых только одна поступает в разверстку между дворами; это то, что в источниках известно под названием "земли вилланов", или крестьян поместья, иначе говоря - надельной земли. Она, употребляя обычную в нашем сельском быту терминологию, состоит из "конов", или самостоятельных земельных комплексов; один или несколько таких "конов" могут служить лугами, другие состоят под посевом и разбиты на паи. Каждый двор крестьянский, владеющий полным наделом, или виргатой, соединяет в своих руках паи, или делянки, рассеянные по разным конам. Дворы, к которым приурочены не целые наделы, владеют соответственно меньшими делянками, но также в разных конах. Разбросанность делянок, или паев (divisae или seliones) имеет своим последствием чрезполосность, а она вызывает необходимость производства сельскохозяйственных работ одновременно во всех частях поместья, так как пахотные земли должны поступить после уборки под выпас сельского стада; с этим связан и обычай общей оранки. Не этим обычаем вызвана в жизнь надельная система, как ошибочно предполагает Сибом, а, наоборот, существование надельной системы и общего выпаса, в связи с чрезпозполосностью, сделало необходимым те порядки мирского хозяйства, при которых каждый, кто живет в пределах поместья, ставить в определенное время рабочий скот для впряги в тяжелые плуги, или каруки. Владение паем в пахотных землях или только частью пая дает право на пользование угодьями: лугом, лесом и пастбищами. В судебных протоколах XIII ст. упоминается о том, что право на пользование ими дает обладание "плугом земли" (a carucate of land), т. е. полным наделом. Каждый владелец может настаивать на том, чтобы на деревенский выпас посылаем был только скот, перезимовавший у хозяина, а, след., не взятый им со стороны; о пользовании дубовым лесом для выпаса свиней также говорится, как о праве крестьянина, осуществляемом им с Петрова дня по праздник св. Мартина. Как общее правило, крестьяне, владеющие наделами, несут барщину и производят добавочные работы в страдную пору, не получая от помещика за эти якобы добровольные "помочи" ничего, кроме содержания. Крепостные службы обыкновенно отнимают не более трех дней в неделю; что касается до "помочей", то в них принимают участие, вместе с крепостными, и те, кто вышел на оброк, нередко также и свободные владельцы. Все, кто держит землю от одного владельца, без различия свободных и несвободных, должны четыре раза в год выходить со своими плугами и в эти дни получают содержание от помещика: одни ставят от себя столько скота, сколько нужно для тяжелого плуга, другие только участвуют в супряге. Кто не имеет скота, тот заменяет участие в пахоте другими видами труда, напр., возведением живых изгородей.

Экономические и политические условия нимало не вызывали в Англии ХIII в. необходимости упразднения крепостного права. Если вопрос об эмансипации был поставлен на очередь городскими республиками Италии XII и ХIII вв., то это произошло под влиянием ожесточ. борьбы буржуазии с феодализмом и в виду сказавшегося среди городского населения запроса на приобретение земли в собственность или в арендное держание. Ни того, ни другого в Англии еще не было в это время. Условия английского земледелия также не благоприятствовали освобождению сельского труда; в XII в. в Англии еще широко распространена была двухпольная система хозяйства, в первой половине ХIII трехполье уже стало вытеснять ее, но только в XVI стол. оно становится более или менее всеобщим; овцеводство также далеко не имело того распространения, какое выпало ему в удел в ХV и XVI век. Если многие крестьяне выходили на откуп, то, как общее правило, сделавши предварительно платежи в пользу помещика; в том случае, когда откупщиками получаемого помещиком дохода являлись сами крестьяне, им немудрено было заменить определенные службы денежным оброком и таким образом проложить путь к замене барщинного держания оброчным.

Когда говоришь об английском поместье, в средние века, то разумеешь под ним нечто далеко не тождественное с тем, чем в наше время является "имение", будет ли то в России, Франции, Германии, или даже в самой Англии. Дело в том, что тогда как имение не более, как сфера экономических интересов того или другого частного лица, английское поместье, как и всякое средневековое, является частью государственного тела. Помещик с зависимым от него персоналом управителей, его агентов, не только собственник, а, следовательно, и пользователь принадлежащих к поместью земель и доходных статей, он еще - деятельный орган государственной власти, судья и администратор в пределах того территориального округа, какой входит в состав его "манора". Единственным его отличием от обыкновенного чиновника является, вместе с наследственностью его должности, еще то обстоятельство, что самое осуществление этой должности доставляет ему целый ряд экономических выгод в форме всевозможных пеней, налагаемых им за полицейские проступки и уголовный преступления. Это соединение в одном лице собственника и господина, владельца и чиновника, и является причиной тому, что на английское поместье средних веков следует смотреть как на низшее органическое подразделение государства, призванное играть ту самую роль, которую в древней Германии играла родовая марка и заменившее ее село, а в Англии XVI и следующих столетий, вплоть до наших дней, - церковный приход.

Отличие поместья, как низшего подразделения государства, от высших подразделений его - графства и города, составляет та особенность, что в поместье владельческий и политический характер так тесно связаны друг с другом, что не является решительно возможности отчетливого разграничения обеих сфер помещичьей власти. Сказать, какие дела ведаются помещиком в силу присущего ему владельческого характера, а какие - в силу представительства им государственной власти, какие обязанности населяющих поместье людей носят частно-правовой характер, а какие - характер политический, - часто крайне трудно. Конечно, в общих и главных чертах можно распределить помещичьи функции, смотря по тому, направлено ли действие их исключительно к извлечению дохода, или же, наоборот, - к охранению мира или порядка и к отправлению правосудия. Но по отношению ко всем и каждому из помещичьих прав и соответствующих им обязанностей людей поместья - провести эти различия - дело мудреное. В самом деле, к каким правам, напр., может быть отнесено хотя бы право произвольного обложения крепостных крестьян налогами, право феодального выкупа (relief), право опеки и отдачи в замужество, право, отчуждение которого за деньги, как любой доходной статьи, допускается законодательством и юридической практикой? Если иметь в виду один лишь источник происхождения этих прав, то необходимо признать их правами политическими; если, наоборот, принять во внимание их экономическую доходность, то не прочь будешь отнести их в категорию частных прав помещика. Но частно-правовой и политический элемент повсюду тесно сплетены во всем, что носит название феодальных прав; в этом их особенность, и мы предпочитаем целостное изложение всей суммы обязанностей, падавших на разные группы жителей поместья.

Простого знакомства с любым из уцелевших до нас "ренталей", или поместных описей, достаточно для того, чтобы вынести убеждение насчет сосредоточения в личном заведовании помещика не более как части входящей в состав поместья недвижимой собственности. Возьмем ли мы ренталь земель и владений, принадлежащих в различных графствах Англии аббатству Рамзе, или однохарактерные с ним памятники поместного быта, иллюстрирующие территориальный состав имений аббатств Боксгрев, Сент-Эдмундсбери, Питерборо, Св. Мартина-де-Белло и целый ряд других, мы одинаково поражены будем незначительностью того, что можно назвать домениальной землею поместья, и, наоборот, относительно большими размерами зависимого землевладения, как свободного, так и несвободного населения поместья. Вот некоторые данные, очевидно не требующие комментария. В поместье, принадлежащем аббатству Боксгрев, в графстве Сессекс, из каких-нибудь 250 акров 177 находятся в руках второстепенных владельцев земель и всего 23 акра в личном заведовании поставленного аббатом управителя. В поместье Кокорильд, принадлежащем аббатству Св. Эдмунда, крепостные владения занимают более чем 480 акров, тогда как домениальные земли аббатства, вместе с землями, отданными в зависимое владение свободных поселенцев, составляют лишь с небольшим 1.000 акров. То же или приблизительно, то же численное отношение крестьянских земель с помещичьими встречается и в поместьях аббатства Рамзе в Гентингдоншире. Так, о поместье Гравеле мы читаем, что в нем половина всех земель состоит в руках крепостного населения, а другая - в заведовании помещика и наделенных им лиц. После сказанного немудрено, если в царствование Елизаветы, в эпоху окончательного перехода крепостного землевладения в оброчное (copyhold), судья Кок принимал, что последнее занимает не менее одной трети всех земель королевства. Не будет, поэтому, ошибкой, если мы допустим, по примеру Роджерса и Сибома, что в личном владении помещика оставалось не более третьей части земель поместья, и что остальные две трети не доставляли помещику иного дохода, кроме того, какой связан с ежегодным несением владельцами наперед выговоренной ренты, натуральных сборов, свободных и крепостных повинностей, наконец, целого ряда феодальных прав, падавших, правда, на личность вассала, но отражавшихся, тем не менее, весьма существенно и в сфере его имущественных отношений. Для заведования теми землями поместья, катя оставлены были в непосредственном владении самого помещика, последний обращался к содействию непосредственно назначаемого им самим или избираемого жителями управителя (reeve). Эти управители вербовались из крепостного населения, одной из тягостей которого считалось обязательное принятие на себя этой службы.

Я сказал, что управитель в одних местностях назначаем был самим помещиком, а в других избираем жителями поместья. Прямые доказательства существования этого порядка сплошь и рядом встречаются в ренталях. В одном из таких документов мы читаем, что в поместьях графа Арундель, поместьях, расположенных в Уэльсе, управители, обозначаемые термином prepositi, избираются крепостными людьми, совокупность которых и принимает на себя ответственность за них перед помещиком (Mss. Br. Mus. Add. 10,013, fol. 3).

По-видимому, рядом с обоими способами - назначения и избрания - существовал еще и третий - отдача на откуп; доказательством этому служить неоднократно встречаемое в ренталях упоминание о так наз. фирмариусе (firmarius), как о лице, заменяющем собою управителя, или рива, и обязанном, взамен личной отчетности, к платежу помещику одной лишь выговоренной наперед суммы. При определении этой последней принимается в расчет средняя земельная рента, капитал, затраченный на приобретение орудий обработки, и приблизительная стоимость крестьянского труда. Вот один пример из числа многих, наглядно иллюстрирующих характер такой отдачи дохода с помещичьих земель на откуп. В рентале земель и владений аббатства Рамзе, неоднократно говорится о фирмариусе, как о фактическом управителе поместья; мы одновременно встречаем и категорические заявления о сдаче такому фирмариусу, вместе с оставленными аббатством в личном его заведовании землями, того, что в документе, о котором идет речь, обозначается термином "stauramentum"; под этим разумеется движимое имущество поместья, его живой и мертвый инвентарь.

Как непосредственный представитель помещичьей власти, управитель призван, подобно замещаемому им лицу, к отправлении функций двоякого рода: с одной стороны - к заведованию хозяйственной частью имения, с другой - к отправлению тех государственных функций, которые возложены на помещика. В более или менее значительных поместьях эти последние функции обыкновенно отделяются от первых и возлагаются на особое лицо, носящее или то же наименование, что и управитель, наименование бальифа, или же звание сенешала. Последнее имеет место в поместьях, владельцы которых пользуются юрисдикцией, равной с шерифами графств, другими словами - в т. наз. honors. В руках сенешаля в этом случае соединяются право уголовного и гражданского суда над жителями нескольких помесей, принадлежащих одному и тому же владельцу. С характером его прав и обязанностей обстоятельно знакомит нас один в высшей степени ценный документ, который нам случайно удалось найти в рукописях Британского музея. Документ этот приложен к ренталю поместий графа Арунделя, составленному в 22 г. правления Ричарда II, и содержит перечень должностных лиц поместий с обозначением порядка их назначения и предметов их ведомства. О сенешале мы читаем, что ему предоставлена как верховная охрана мира, так и отправление правосудия. Обстоятельнее предоставленные ему функции описаны несколько далее в той же рукописи по поводу перечисления различных судебных случаев, подлежащих рассмотрению вотчинного суда. Из этой части рукописи мы узнаем, что сенешаль призван был ежегодно двукратно созывать в каждом из поместий court leet, что вполне соответствует судебным разъездам шерифа по сотням вверенного ему графства. Эти двукратные судебные сессии ведают всевозможные дела, начиная (редко, впрочем) от убийств и оканчивая простым несоблюдением полицейских предписаний. Рядом с этой судебной юрисдикцией сенешаль имеет чисто административные обязанности - высшее управление местной полицией. Без его ведома ни один пришлец не может прожить более трех дней под кровом того или другого из местных обывателей, не подвергая своих хозяев денежным пеням. Имена всех жителей поместья записываются по распоряжению сенешаля в особые списки - обстоятельство, доставляющее возможность бдительного надзора за выполнением полицейских предписаний.

В поместьях, в которых судебная власть помещика ограничена была лишь гражданской и полицейской юрисдикцией, место сенешаля иногда занимал отличный от управителя бальиф, чаще же, как уже сказано, лицо, одновременно наделенное функциями того и другого. Председательство в помещичьем суде и высшее заведование полицией безопасности - вот к чему сводятся функции этого чиновника, близкого по характеру принадлежащей ему власти к сотенному старейшине (hundred ealder) времен англосаксов. Такова вкратце административная организация поместья,

Переходя к вопросу о лицах, подведомственных ей, мы должны признать таковыми не только крепостных, но и свободных поселенцев поместья. Уцелевшие протоколы вотчинных судов не оставляют сомнения в том, что к присутствию и участию в них призываемы были "все свободные владельцы и другие лица, держащие в поместье землю и в нем пребывающие". Стоит раскрыть протоколы любого из помещичьих судов XIV и XV в., чтобы найти в них случаи наложения более или менее тяжких кар на "сокменов", на копигольдеров, на свободных ремесленников, поселенных в пределах поместья, на фермеров и т. д.

В отношениях обеих категорий владельцев, свободных и несвободных, к вотчинной юрисдикции замечается лишь то различие, что первые, т. е. свободные, одни поставляют присяжных. При перечислении полномочий сенешаля в рентале владений графа Арунделя в Уэльсе прямо значится, что судебные расследования производятся сенешалем "по скрепленному присягой вердикту 12 свободных держателей". Одни лишь монахи и священники свободны от подсудности помещику.

Английское дворянство. От села и поместья перейдем к владельцу последнего - английскому дворянину, сквайру. Политика Завоевателя в регулировании положения знати имела всеопределяющее значение для отношений норманнских правителей к феодальному дворянству. Обязав присягой себе не одних вассалов, но и подвассалов, Вильгельм с самого начала воспрепятствовал установлению между высшим дворянством и низшим тех иерархических отношений, которые повели на континенте Европы и, в частности, во Франции и Германии, к выделению из государства полусамостоятельных политических тел: герцогств, княжеств, маркизатов, бароний и земель под властью наследственных династий, только номинально признававших верховенство короля Франции или императора германского, и требовавших от своих вассалов неограниченной верности и покорности. Благодаря политике Завоевателя, никто в Англии не мог сделаться собственником, иначе как под условием стать вассалом короля и принять на себя, в его пользу, несение рыцарских служб. Созданный завоевателем порядок землевладения и ленной зависимости был удержан в Англии целым рядом позднейших мероприятий. Уже в первой четверти XIII ст. мы находим в полном действии правило, запрещающее прямым вассалам короля производство каких бы то ни было земельных отчуждений, иначе как с его согласия. Этим самым затруднено было образование той системы субинфеодаций, благодаря которой прямые вассалы короля становились во главе целой иерархии служилых людей, держащих от них землю на условиях ленной зависимости и обязанных по первому зову становиться под их знамена. Только что указанное правило, вошедшее в силу, вероятно, вслед за завоеванием, было закреплено статутом "о прерогативе". В подтверждении Великой Хартии, сделанном в 1217 г., запрет отчуждений распространен был и на подвассалов; при отчуждениях они не могут обойтись без предварительного согласия их прямых сюзеренов. К концу XIII ст. ко всем приведенным мерам к сохранению в неизменном виде установленных Вильгельмом земельных порядков присоединяется еще одна. Статут Quia emptores объявляет всех, кто купил землю у подвассалов, прямыми ленниками того лица, которое является сюзереном по отношению к продавцу. Тем самым отнят навсегда у феодальных владельцев политический мотив к отчуждению своих владений в интересах создания, как на континенте Европы, могущественного класса непосредственно зависимых от них подвассалов.

В самом английском дворянстве трудно провести на первых порах какую-либо демаркационную линию между так называемым "высшим" и "низшим", - между тем, что со временем станет известным под названием nobility и gentry. Все и каждый из лиц высшего сословия несут общегосударственные обязанности наравне с прочими свободными людьми королевства. В этом отношении Англия выгодно отличается от стран континентальной Европы; "налог крови", т. е. преимущественное участие в военной защите государства, не освобождает в Англии дворянина от обязанности раскошелиться на покрытие государственных издержек. Правда, в Хартии Генриха I от 1100 г. говорится об освобождении пашен, входящих в состав земель в личном заведовании рыцарей, от всяких платежей и повинностей, кроме воинской, но такие изъятия не удерживаются со временем, и английское дворянство, не в пример континентальному, несет общегосударственные подати. Всякий, принадлежащий к числу рыцарей, поставлен в одинаковые условия по отношению к отбыванию воинской службы. Изданный в 1181 г. закон, известный под именем "ассизы оружия" (assize of arms), постановляет: "Каждый, кто держит рыцарский лен, обязан иметь кольчугу и шлем, щит и пику, и пусть каждый рыцарь имеет столько кольчуг, шлемов, щитов и пик, сколько в его владениях имеется рыцарских ленов". Ближайшая статья распространяет ту же обязанность на всех свободных светских людей, доход которых не менее 16 марок (см. Adams and Stephens, "Select documents of English Constitutional History". - "Хартия Свобод" Генриха I. Стат. 11, стр. 6; ассиза оружия, 1181 г., ст. 1 и 2).

Из приведенных текстов видно, что не только рыцари, но и свободные люди, имеющие определенный законом достаток, несут равную службу; графы и большие бароны только тем отличаются в этом отношении от простых рыцарей, что, владея большим числом рыцарских ленов, они ставят соответственно большее число вполне вооруженных всадников.

Различие высшего и низшего дворянства вызвано не различием в размере землевладения и не особым благородством крови некоторых родов и даже не принадлежностью одних к числу завоевателей, а других - к числу покоренного туземного населения, а исключительно тем обстоятельством, что одни лица призывались с самого начала в состав Большого Совета короля, в т. наз. "magnum consilium", под именем которого ожил с эпохи норманнского завоевания англосаксонский "Совет мудрых танов", а другие не получали призывных писем короля и не сидели в его Совете. Большой Совет устроен был в Англии на тех же началах, что и в любой из феодальных монархий: рядом с архиепископами, епископами и некоторыми аббатами, т. е. настоятелями монастырей, заседали в нем графы, таны и рыцари; на такой состав указывает "Саксонская хроника", прибавляя, что Вильгельм Завоеватель трижды в год держал такие собрания: на Пасху - в городе Винчестере, на Пятидесятницу - в Вестминстере, на Рождество - в Глостере. Такие же советы продолжали собираться и при преемниках Вильгельма. На вопрос о том, по каким причинам те или другие лица призываемы были в совет, а другие не призываемы, мудрено дать иной ответ, кроме следующего: одни принадлежали к числу прямых и притом крупных ленников короля, другие к этому числу не принадлежали. И архиепископы, и епископы, и аббаты сидят в совете на том основании, что держат свои значительные феоды непосредственно от монарха. На том же основании из числа светских ленников не исключаются и простые рыцари, раз они - tenentes in capite, т. е. не имеют между собою и королем никакого посредствующего владельца.

Немногие законодательные акты эпохи первых норманнских правителей принимаются королями при участии Большого Совета. В числе его занятий была раздача графств и рыцарских ленов, решение вопросов о войне и мире и, вообще, принятие важнейших государственных мер. Так как число прямых вассалов было значительно и не переставало возрастать, то оказалось невозможным призывать всех их лично к присутствию в Совете; пришлось сделать выбор, и король, разумеется, дал предпочтение наиболее влиятельным и могущественным, в числе которых, несомненно, были наиболее богатые владельцы многих рыцарских ленов. Но в принципе не обладание известным имуществом давало право получить призывное письмо от короля, а принадлежность к числу прямых его вассалов; равенство их в этом отношении сказалось наглядно и в Великой Хартии Вольностей 1215 г., 14 статья которой гласит, что "для установления денежного пособия (aide), вне трех случаев (посвящения сына короля в рыцари, выдачи в замужество его старшей дочери или плена самого монарха, когда сбор с прямых вассалов производится по феодальному обычаю), как и для установления особого выкупа от личного отправления воинской службы, мы, король, призовем в Общий Совет Королевства архиепископов, епископов аббатов, графов и высших (majors) баронов лично и, сверх того, мы озаботимся тем, чтобы наши шерифы собрали всех тех, кто держит от нас земли в прямой зависимости"... Из этого текста ясно, что правительство признает равные права на присутствие в Совете за всеми прямыми вас салами короля. Одна физическая невозможность собрать их всех вместе имеет последствием, что к мелким прямым вассалам со временем прилагается система представительства; к личной явке призываются и на ней настаивают только те, отцы которых получали ранее призывные письма. В этом направлении происходит обособление высшего дворянства от низшего. Преимущество первого - преимущество чисто политическое, - право участия в высшем совете государства и в заменившей его со временем Палате лордов; равенство всех призванных в этот совет или в эту палату, выступает в самом их названии "пэрами" королевства. Низшее дворянство не лишено всякого участия в государственной власти; но оно осуществляет свои права наряду со всем прочим свободным населением королевства. На общих избирательных собраниях с мелкими прямыми вассалами короля сходятся и второстепенные вассалы, - рыцари или воины, а также все свободные люди графств и, отдельно от них, все свободное население городов, принадлежащих к числу прямых вассалов короля, призванных им к посылке от себя того же числа уполномоченных, какое посылают графства. Все это - явления позднейшего времени и о них будет речь впереди; в настоящее же время мы коснулись их лишь настолько, насколько необходимо было выяснить обособление высшего дворянства от низшего. Чтобы прибавить к сказанному еще один штрих, мы подчеркнем тот факт, что в своих низах дворянство сливается с простым свободным людом; поэтому т. наз. "gentry", т. е. совокупность тех джентльменов, или "благовоспитанных" людей, из которых слагается это не то сословие, не то класс обеспеченных свободных людей, участвующих и в парламентских выборах, и в несении государственных служб, не может быть в строгом смысле слова сравниваемо ни с низшим французским дворянством, с т. наз. "noblesse de robe", ни с немецким "Ritterschaft"; первое создано гражданской службой и, прежде всего, службой в судах, второе - службой военной, службой в коннице. На первых порах то же может быть сказано и о низшем дворянстве в Англии, но со временем была допущена возможность откупаться от личного несения рыцар. службы и стали довольствоваться одним взносом определенной суммы денег взамен посвящения в рыцари. Поэтому, когда настало время полной отмены феодальных порядков в эпоху республики и протектората, и эта мера была воспроизведена Карлом II в самый год реставрации (1660), этим не был положен конец существованию английского gentry, а только уничтожена окончательно связь его с рыцарской службой.

Джентри продолжает и по настоящее время, несмотря на демократизацию английских порядков, быть, вместе с высшим дворянством, или nobility, преимущественным слугою государства и в сфере общего заведования его делами в лице нижней палаты парламента, и в сфере местного управления.

Связь джентри с последним восходит к эпохе слияния в один английский народ победителей и побежденных. Пока продолжалась их рознь, государство не могло обойтись без системы административной централизации, и мы находим ее в полном ходу в правление первых норманнских королей, но уже к концу XII в., путем браков и повседневного гражданского общения, сглаживаются прежние этнографические различия, вызванные завоеванием. Это слияние позволяет правительству вверить часть забот поместному управлению местным землевладельцам из рядов джентри. С конца XII и в особенн. с XIII в. правительство переносит отдельные административные функции с назначаемых им дотоле провинциальных управителей - шерифов на вновь созданные должности, к замещению которых призываются исключительно местные землевладельцы. Эти должности - должности следователей по важнейшим делам - коронеров, должности полицейских приставов - констеблей, и также административных чиновников, задачу которых составляет надзор за сохранением жителями спокойствия и тишины, т. наз. охранителей мира (conservatores pads). Из этой последней должности в первой четверти XIV ст. развивается должность английских мировых судей, с того именно момента, когда к административным обязанностям охранителей мира присоединяется право суда по всем раскрываемым ими полицейским проступкам. Постепенно в руках этих судей сосредоточивается не только забота об охранении мира и то, что мы обнимаем понятием полиции безопасности, но и отдельные ветви полиции благосостояния: так, напр., приведение в исполнение статута, определявшего maximum заработной платы, статута о мерах и весах и т. д.

В противность теории Монтескье, признающей начало разделения властей панацеей политической свободы, английские мировые судьи, немало содействовавшие упрочению этой свободы, соединяют с административными функциями и судебные. В качестве судей они выступают, однако, как общее правило, коллегиально, на малых сессиях, состоящих, по меньшей мере, из двух мировых судей, и на четыре раза в году повторяющихся, т. наз. четвертных съездах, на которые съезжаются судьи всего графства: и те, и другие известны Англии еще с середины XIV в.

Установление должности мировых судей не ведет за собою уничтожения других должностей, которые ранее заведовали местной полицией и судом. Оно имеет своим последствием только сокращение их функций. Шерифы, некогда всемогущие управители графства, постепенно понижаются до роли судебных приставов, обязанности которых сводятся к вызову в суд сторон, к приведению в исполнение приговоров и к решению мелких гражданских тяжб, когда предмет иска не превышает собою 40 шилл., в последнее время не иначе, однако, как со специального полномочия судов королевства.

Эмансипация крестьян. Мы изобразили в самых общих, конечно, чертах судьбы английского крестьянства и высшего поместного сословия в средние века до начала так неудачно кончившегося восстания крепостных людей в царствование Ричарда II. Чем же, спрашивается, объяснить почти повсеместное исчезновение барщины в Англии XV и половины XVI ст., позволившее современнику Генриха VI Джону Фортескью признать за своей родиной то преимущество над Францией, что она является страною свободных людей? Эмансипация была произведена в Англии не в законодательном порядке; она явилась последствием самопроизвольного развития, источник которого лежал в экономических причинах. Под влиянием естественного роста населения и обусловленного им большего запроса на землю совершается мирный переворот в сфере сельского хозяйства, сказывающийся в замене прежних двуполья и трехполья новой системой хозяйства, требующей затраты капитала. Этот факт чреват последствиями; интенсивное хозяйство не мирится с существованием системы открытых полей и поступлением лугов и нив после снятия урожая под общий выпас. Личный интерес помещика побуждает его положить конец системе оплаты подневольного труда крестьянина вздорожавшей в своей ценности землею. Рост населения привел к возрастанию ренты, но помещик не мог воспользоваться им, так как система вечнонаследственного держания крестьянами их наделов заставляла его довольствоваться неизменными в своей величине повинностями и платежами. Эти последние не только не возрастали, но, наоборот, падали в виду быстрого обесценения драгоценных металлов, особенно с конца XVI в., когда успели вполне сказаться последствия открытия в Америке богатых залежей золота и серебра. Чтобы вознаградить себя за потерю дохода, помещик начинает злоупотреблять принадлежащими ему хозяйственными монополиями (помол зерна, печение хлеба, варка пива) и - что важнее - ограничивает по возможности права общинного пользования крестьянства, обременяет сельские выпасы собственными стадами или сдает их в аренду третьим лицам. Увеличивающийся запрос на английскую шерсть, благодаря развитию сукноделия во Фландрии и Нидерландах, к чему в XVI ст. присоединяется рост туземной шерстяной промышленности, только ускоряет наступление вышеуказанных явлений. В результате получается потеря крепостным крестьянином многих выгод, связанных с наследственным пользованием наделом. Сеньоры и вилланы, таким образом, одинаково заинтересованы в XV и XVI вв. в прекращении прежней системы совместного владения ими землей поместья. Помимо свободы самоопределения, крестьянин ищет в выкупе натуральных служб и платежей возможность избежать тяготеющих над его хозяйственной деятельностью помещичьих монополий, обязательного севооборота и не менее обязательного поступления его лугов и пашен после уборки под общий выпас; он готов обменять на личную свободу свое положение прикрепленного к земле наследственного пользователя, и думает соблюсти при этом свою выгоду, так как в области обрабатывающей промышленности, быстро растущей наравне с обменом, он надеется найти лучшую оплату своего труда.

Отдельные стороны этого сложного процесса могут и должны быть отмечены хотя бы в общих чертах. Подготовил крестьянскую эмансипацию перевод на денежный оброк прежних натуральных служб. О нем заходит речь еще в XIII в., особенно во второй его половине; он в значительной степени облегчен благодаря тому, что разнообразные службы крестьян в поместье сведены к определенному числу работ (opera или operationes); это позволяет подвести все виды барщины под один средний тип; оставалось после этого только установить средний денежный эквивалент, чтобы заменить барщину оброком. До нас дошли некоторые из тех соглашений, благодаря которым крепостное держание (tenementum in villenagio) перешло в оброчное (copy-hold). От начала XV в., если не от конца XIV, аббатство в Edmondbury входить в такой договор с крестьянами некоторых из своих поместий; в нем значится, что впредь работы вилланов заменены будут денежными платежами таким образом, что за каждый из трех дней работы, производимой ими еженедельно, как летом, так и зимою, они обязаны платить один динарий; осенний рабочий день ценится дороже, а именно в полтора динария. Всякая работа, производимая с помощью собственной лошади, оценивается в один динарий, тогда как ручная - всего в полдинария. Перевод натуральных сборов на денежные производится благодаря предварительной оценке стоимости продуктов, очевидно, согласно их рыночным ценам. Ко времени Эдуарда IV перевод повинностей в денежный оброк представляет собою уже довольно обычное явление.

С этого времени одно отсутствие судебной или исковой охраны продолжает отличать copy-hold от свободного держания (socage), но и в этой охране вскоре перестает чувствоваться недостаток. Литльтон, который пишет свой трактат о земельных держаниях в начале XVI в., еще отказывает копигольдерам в праве вчинять иск против помещика, но говорит, что между судьями встречаются и такие, которые признают возможность подобного иска. Но, параллельно с этим переходом от барщины к оброку, идет и сосредоточение прежних крестьянских наделов в руках помещика или его фермера, и огораживание их вопреки стародавнему обычаю, по которому вся надельная земля лежала открытым полем.

Многие из прежних "конов" (wongs), ранее разделенных на равные паи, сосредоточиваются всецело в руках немногих крестьянских дворов. Этот процесс округления отмечен и в одной хронике, текстом которой воспользовался проф. Охеньковский (Ochenkowsky, "Englands wirtschaftliche Entwickelung im Ausgange des Mittelalters". Iena, 1879, стр. 37); в ней говорится, что в графстве Уоррик, там, где прежде, во времена Эдуарда I, было до 80 крестьянских усадеб, теперь, в середине XV в., не осталось и четвертой части; где было 27 - уцелела одна, а где 12 - ни единой. На месте снесенных деревень стоят одинокие помещичьи дворы.

В протоколах вотчинных судов XV в. весьма часто упоминается о возведении изгородей, препятствующих выпасу скота; в числе действий, которыми ознаменовалось крестьянское восстание 1381 г., весьма обычным является разрушение изгородей; в бумагах Тайного совета короля от времен Эдуарда III встречаются также сетования на то, что отрицание права общинного пользования скошенными нивами и лугами грозит крестьянам полным разорением. Раздаче помещиками отдельных участков пустоши в обработку и огораживанию общинных угодий английские крестьяне обязаны значительным сокращением тех имущественных выгод, какие связаны были с существованием надельной системы. Борьба с этими огораживаниями началась уже давно: еще Генрих III в Мертонском статуте запрещает помещикам обращать пустоши под новь каждый раз, когда нет возможности оставить в руках держателей земли достаточного выпаса (sufficiens pastura); при Эдуарде I мирское пользование крестьян получило защиту того же статута. Особенно обычными сделались огораживания к концу XIV века. В эпоху Ланкастеров они стали производиться и насильственно, почему Ричард III в своей тронной речи заявил о намерении принять меры против них, чтобы воспрепятствовать дальнейшему удаленно крестьян из поместий.

Помещики, очевидно, дорожили прежними порядками надельного пользования, пока оно было связано с несением барщины; по прекращении же ее они нашли для себя более выгодным отдавать землю в краткосрочную аренду; имя этим новым арендаторам - tenentes act voluntatem, т. е. съемщики чужой земли, удерживающие ее в своих руках, пока собственнику угодно будет сохранить ее за ними. Ричард III упоминает об этом новом классе земельных съемщиков, как составленном из людей пришлых; "им, - жалуется он, сдаются, по преимуществу, земли поместья во вред копигольдерам, т. е. оброчным крестьянам". Король желает положить конец такой практике на протяжении собственных земель и предписывает, поэтому, заключать арендные договоры только с лицами, издавна державшими землю на правах королевских вассалов. Такое решение подсказано ему интересами военного дела, для которого не безразлично, способны ли съемщики земли поставить ратников в поле, или нет. Тою же заботливостью вызваны и однохарактерные меры Генриха VII, первого из королей новой династии. Сперва фермерами были, по-видимому, люди нечуждые поместью, - более или менее зажиточные, свободные оброчные держатели его земель. Таковы были те йомены, о которых упоминает уже Чосер, а столетие спустя Фортескью. Слово йомен происходит от двух: прилагательного "молодой" и существительного "человек" и само, след., не указывает на то, каков был источник происхождения этого класса; но Чосер называет их "свободными домохозяевами", а Фортескью говорит о них, как ofrankleines, "свободных". В XVI в. Томас Смис заявляет, что, не будучи джентльменами, они в то же время - люди настолько достаточные, что могут жить, не прибегая к низким занятиям. Современник Елизаветы Гаррисон говорит, что обычным было для них арендование земель у джентльменов; они наживали значительное состояние выкармливанием скота; для обработки полей они держали не малое число батраков и наемных рабочих. Епископ Латимер говорит о своем отце, что он был йомен и не имел собственных земель. Соединяя все эти признаки в одно представление, мы склонны думать, что йомены были разжившиеся от скотоводства и земледелия местные обыватели - своего рода, среднее сословие сел - "tiers etat rural", употребляя термин, обычный во Франции, или "хозяйственные мужики", недалекие от наших "кулаков". Писатели XV и XVI в. иногда прибегают к термину "lease-mongers" (пожиратели аренд), когда хотят обозначить лиц, соединивших в своих руках земли многих крестьянских дворов.

Определить с точностью время, когда исчезли в Англии последние следы крестьянской несвободы, едва ли возможно, как и указать, когда впервые начался процесс огораживания и вытеснения оброчного крестьянства срочным фермерством.

В 1523 г. Фицгерберт еще признает существование в некоторых местностях людей крепких к земле, а в числе требований, заявленных участниками крестьянского восстания в Норфолке в 1549 г., имелось и отпущение этих крепостных на свободу (Page, "The End of Villainage in England", 380).

О борьбе с огораживанием идет речь в царствование Генриха VIII, и о вреде, причиняемом крестьянству ростом фермерства, пишут одинаково и Томас Мор, канцлер Генриха VIII, и Гаррисон, современник Елизаветы; отмена же всего феодального права, а с ним вместе и крепостной зависимости в законодательном порядке, относится ко времени протектората Кромвеля и подтверждена новым актом в первый год реставрации Стюартов.

Проф. Петрушевским сделана была, тем не менее, попытка, по крайней мере, приблизительного приурочения к известным столетиям важнейших факторов этого перехода от барщинного к вольнонаемному труду и от наследственной крестьянской аренды к фермерскому хозяйству.

Он относит к XIII стол. замену барщинного труда оброком и видит первые указания на это еще в эпоху составления "Диалога о казначействе", т. е. в XII в. Поместные обычаи гораздо ранее определили и число дней барщинной работы, и число "общественных помочей" (см. "Восстание Уота Тайлера", часть II, стр. 142).

Что же касается до XIV ст., то уже в первой его половине выступает, как последствие перехода от натурального хозяйства к денежному, обычная замена барщины оброком и подневольных тружеников свободными сельскими рабочими (ibid., 143).

Эта замена натуральных служб денежными платежами, обозначаемая термином коммутация, разорвала, как выражается Д. М. Петрушевский, "органическую связь", соединявшую хозяйство лорда-помещика с хозяйством сельской общины, и побудила помещиков освободить от общинного пользования земли в их личном заведовании в интересах более интенсивной их обработки (ibid., 149).

Стремление выделиться из общины обнаруживали не одни помещики, но и другие свободные держатели (ibid., 154); из общинного пользования изъемлются я не только пахотные земли, но и те пустоши (vastum), из которых делались нарезки земли новым хозяйствам (ibid., 157).

Прежде эти общинные пустоши служили выпасом для крестьянских стад, - теперь, по мере развития денежного хозяйства, помещики стараются изъять их от выпаса, не допускать производства на них заимок крестьянами и заводят в них собственное хозяйство (ibid., 158-160). К тому же времени относится развитие арендных отношений (ibid., 166).

Крепостное наследственное владение сменяется съемом земли на срок, который угодно будет установить самому помещику или договору сторон (отсюда различие tenementum ad voluntatem и tenementum ad terminum annorum; реже встречается tenementum ad totam. vitam.Ibid., 174).

Все это - явления уже обычные во второй половине XIII в.; с середины XIV, под влиянием моровой язвы 1348 г. и внезапного сокращения числа жителей, помещики делают попытку вернуться к барщинному труду, как на это указано было еще Роджерсом. Протест против такой практики ведет к крестьянскому восстанию времен Ричарда II.

V. Дворянство и местное самоуправление. Уже в 1294 г. заходит речь о праве жителей каждого графства выбирать трех воинов при одном дьяке, которые носят в источниках название "хранителей судебных протоколов короны".

Со времен Генриха III постоянно заходит речь о королевском коронере; это тот из разъездных судей, на которого возложено в фискальных интересах ведете списка лиц, подвергшихся судебному преследованию при разъездах королевских судей. Со временем к нему переходит производство следствий обо всех тех преступлениях, последствием которых является отобрание в казну имущества виновного. Таковы различные виды смертоубийства, нанесение тяжких ран, а рядом с этим и присвоение клада или обломков от кораблекрушения. Коронер в этих случаях охранял интересы казны, и в виду такого характера его первоначальных функций, возник и самый титул, ему присвоенный (от слова "корона", казна, "коронер" - охраняющий интересы казны).

Констебли, или выборные полицейские чиновники, упоминаются уже в середине XIII ст.; они следят и за тем, чтобы все, призванные нести службу в ополчении, имели при себе надлежащее вооружение; но они обязаны также открывать преследование против лиц, присвоивших себе право носить оружие вообще, или не то, какое им полагается. Полицейские функции констеблей расширены со временем, и в приносимой ими должностной присяге говорится о том, что они должны охранять мир королевства, задерживать всех лиц, производящих смуту и нарушающих спокойствие, следить за нищими, бродягами, лентяями; если лица, подлежащие задержанию, будут противиться ему, констебли вправе криком призывать к себе на помощь членов народного ополчения и преследовать виновных, пока они не дадут себя задержать (см. мою "Историю полицейской администрации в английских графствах", стр. 94-99).

Ко всем этим органам местного самоуправления присоединяются к концу XIII в. и в течете XIV ст. так наз. охранители мира (conservatores pacis); о них заходит речь еще в 1195 г., но под именем "воинов" (milites), несущих те же обязанности по отношению к поддержание спокойствия и порядка, какие в XIII в. возлагаются на "охранителей мира". Когда Генрих III покончил договором свою распрю с восставшим против него феодальным дворянством, то подымать тревогу против нарушителей мира и преследовать преступников с помощью аркебуз и стрел, или другим легким оружием, предоставлено было в селах четырем или шести лицам, над которыми в графствах начальниками поставлено два свободных, проникнутых законностью и, более или менее, могущественных рыцаря. Не ранее времен Эдуардов (в частности Эдуарда II) мы видим, что такие "охранители мира" из сел переходят в сотни, т. е. в те округа, на которые разделено графство; они подчинены верховным "охранителям мира", имеющим пребывание в центре графств.

Избрание заменяется назначением, в котором участвует король: "охранители мира" остаются на местах, пока королю будет угодно удержать их. При Эдуарде III они превращаются в мировых судей. С шестого года правления короля, по ходатайству лордов и общин, они приобретают право не только задерживать, но и наказывать (potestas castigandi et puniendi) всех противящихся им нарушителей мира. В статуте от 18 г. правления Эдуарда III упоминается на англо-французском языке того времени о том, что два или три человека с добрым именем (mieux vantes) в каждом графстве должны быть назначены королем "охранителями мира"; с другими, мудрыми и сведущими в законах (sages et appris de la ley), они королевской комиссией уполномочены слушать и оканчивать (oier et terminer) дела о преступлениях и проступках, направленных против мира. К мировым судьям переходит разбирательство и других дел, напр., случаев подделки мер и весов, продажи товаров и съестных припасов по ценам выше тех, которые были в ходу в предшествующее царствование, требования или платежа высшей заработной платы, против той, какая существовала до чумы. Они не только задерживают и судят, но еще вправе требовать от лиц, заподозренных ими в намерении нарушить мир, поручительства в его соблюдении (surety of the peace).

В ближайшее царствование устанавливаются между мировыми судьями иерархические отношения: рядом с единоличным судом и малыми сессиями мировых судей, в которых принимали участие не менее двух из них, повторяются 4 раза в год съезды судей одного и того же графства, т. наз. "четвертные съезды", (quarter sessions); они ведают одинаково и административные и судебные дела, осуществляя по отношению к единоличным судьям роль апелляционной инстанции. Еще в XIV в. мировые судьи, места которых заполнятся местными землевладельцами, отказались, как люди обеспеченные, от всякого вознаграждения; сделавшись даровой, служба становится почетной. Когда при Елизавете к числу прочих органов местного управления в графстве прибавлен был еще начальник над милицией, так наз. лорд-лейтенант, то составление списка лиц, на которых возлагается даровое несение должности мирового судьи, было поручено этим начальникам над ополчением графства. Как общее правило, лорды-лейтенанты вносили в эти списки всех местных зажиточных землевладельцев; от короля зависело не согласиться на назначение того или другого лица, имя которого он в этом случае прокалывал булавкой. Несколько веков прошло с тех пор, как короли перестали пользоваться этой возможностью; у кандидатов перестали спрашивать, к какой партии они принадлежать и любы ли или не любы их политические взгляды правительству. "Если бы должность мировых судей отправлялась надлежащим образом", - писал Елизаветинский судья Кок, "во всем христианском мире нельзя было бы найти ничего равного ей по достоинству".

Если прибавить, что сперва все свободное население, а с середины XIV в. одни земельные собственники (фригольдеры) призываются к участию в гражданском и уголовном суде, а также к производству, совместно с коронерами, предварительного следствия; что в роли великоприсяжных (Grand jury) земельные собственники предъявляют обвинение против всех обнаруженных в графстве злоумышленников в промежуток времени между двумя "судебными разъездами" (т. е. посещениями графств членами верховных королевских судов), то нам придется только выразить изумление перед массою труда, принимаемого на свои плечи местным джентри и, вообще, свободным людом графства. То, что в других странах осуществляется чиновниками и судьями на жаловании, в Англии с XIII и XIV составляет сферу деятельности коллективных и индивидуальных органов местного самоуправления, а это имеет, разумеется, целый ряд выгодных последствий: применение закона и обычая людьми, знакомыми с местными условиями, отвлечение дворянства от вотчинной или патримониальной юрисдикции и приурочение ее забот к охране общего спокойствия и порядка, сравнительную дешевизну процессов, удержание на местах людей зажиточных, более тесное общение их с простым народом, возможность взаимного понимания и дружной деятельности в охране завоеванных прав и вольностей.

Но все это имеет и обратную сторону, заключающуюся в том, что простой народ подпадает, так сказать, под опеку зажиточных землевладельцев, а последние приобретают возможность пользоваться своим влиянием для проведения своих классовых интересов и в управлении, и при постановке приговоров, и при выборе депутатов в парламент, и при осуществлении в этом парламенте законодательной власти.

Мы еще будем иметь случай вернуться к этой стороне местного самоуправления в Англии в позднейшую эпоху, когда она выступит с особенной наглядностью, - в настоящее же время перейдем к краткому очерку судеб английской промышленности и торговли и в связи с ними - к истории корпоративного устройства ремесел и внутренней организации городского управления в течение всех средних веков.

VI. Рост промышленности и торговли до конца XV века. В моем "Общественном строе Англии в конце средних веков" я старался, между прочим, провести тот взгляд, что в течение всех средних веков Англия довольствовалась по преимуществу вывозом своей шерсти, составлявшей т. наз. "natural commodity", естественный продукт страны, обложенный в пользу казны высокой вывозною пошлиной. "Налог, - говорил я, - прежде всего падает на шерсть, для чего установлен и специальный контроль за ее отпуском и самый отпуск дозволен лишь из небольшого числа туземных и континентальных портов, так называемых "staple-towns". Желание обеспечить Англии производство шерсти побуждает королей XIV и XV вв. запрещать вывоз овец из Англии; не довольствуясь этим, английские патриоты в течение всего XV ст. неоднократно возвращаются к требованию запретить вывоз самой шерсти. Так, в "Libel of english policy", анонимном памфлете времен Ланкастерской династии, написанном в 1436 г., говорится о том, что голландцы в Кале покупают овчинные шкуры и шерсть, продаваемые им англичанами. Мы знаем, куда шла эта английская шерсть; она перерабатывалась фландрскими и флорентийскими ремесленниками (последние жили на "дурной улице", Calimala, откуда и самое название их цеха), и затем под именем ипрского и флорентийского сукна расходилась по всем краям мира и широко покупалась наиболее зажиточными классами. С английской шерстью могла соперничать только испанская, также поступавшая на выделку преимущественно в Италию. Наряду с шерстью, Англия поставляла на международные рынки большое количество свинца. Свидетельство Фортескью о том, что его родина богата была также золотом и серебром, очевидно, не говорит о наличности в ней залежей драгоценных металлов, а только о том пристрастии, какое сами англичане имели к серебряной и вызолоченной посуде. Сам Фортескью спешит прибавить, что не только во всем христианском мире, но и среди язычников нельзя найти государства, в котором бы серебро было столь распространено, как у англичан. Венецианский дипломат, пишущий в 1497 году свой известный отчет об Англии, сообщает, что нигде нельзя найти столько драгоценностей, как в лондонских лавках, ни в Милане, ни в Риме, ни в Венеции, ни во Флоренции. На одной только улице - Стренде имеется 52 ювелирных магазина. Что касается до пива, то первое упоминание о вывозе его за границу восходит всего-навсего к 1492 году, когда Генрихом VII разрешено было некоему Джону-фламандцу забрать на свое судно 120 галлонов пива. С этого времени вывоз пива быстро растет и достигает значительных размеров в половине следующего столетия. Подобно другим видам национальной промышленности, пивоварение является предметом строгого правительственного надзора. Пивоваренные заводы, расположенные в Лондоне по берегам Темзы, не раз подлежать денежному взысканию за отпуск пива, неоплаченного пошлиною. Если к означенным предметам торговли прибавить еще кожи, то можно будет сказать, что мы исчерпали список всех главных статей английского отпуска. В XV в. Англия, подобно дореформенной России, продавала по преимуществу сырье и получала путем ввоза мануфактурные изделия. Показания Фортескью о преимущественном вывозе из Англии шерсти, свинца, железа, соли, кож, воска и меда ("The commodities of England", небольшой трактат, отпечатанный в полном собрании сочинений, т. I, стр. 545) находят себе полное подтверждение и в упомянутом "Libel of English policy" 1436 г., и в свидетельствах иностранцев. Автор Libel неоднократно возвращается к той мысли, что Фландрия и через ее посредство другие государства континента, в частности Голландия, Брабант, Бранденбург, Испания, Италия и Португалия, живут обработкой английской шерсти и английского свинца. Голландия предъявляет постоянный спрос и на английские овчины, а венецианцы и флорентинцы вывозят, сверх кож, еще и олово. Имп. Мануил, в начале XV ст., и составитель венецианского отчета от 1497 г. в одно слово утверждают, что Англия поставляет континенту предметы первой необходимости, и прежде всего шерсть, овчины, свинец и олово. Взамен вывозимого из Англии сырья, в страну поступают из-за границы по преимуществу предметы роскоши. Венецианский отчет говорит, что страна производит все необходимое для покрытия потребностей ее жителей, за исключением вина, поставляемого Францией, Испанией и Португалией. В "Libel of english policy" упоминается также об овощах, которые идут в Англию из Зеландии, Брабанта и Италии, о растительных маслах, отпускаемых в нее из последней страны, а также из Испании и Португалии, наконец, о тонких полотнах, доставляемых из Бретани, Шампани, Фландрии и Брабанта. За исключением перечисленных предметов, все остальные статьи ввоза - предметы роскоши. Это или дорогие сукна, приготовляемые в Ипре, Куртрэ и Флоренции, или золотые шелковые ткани, кружева и ленты из Брабанта, или серебряная посуда и клинки, доставляемые немцами из Богемии и Венгрии, пряности, сушенные и вяленые фрукты, и аптекарские товары, посылаемые Италией и Испанией (обо всем этом см. "Libel of english policy", 27-38-44). Зажиточность духовенства и дворянства обусловливала собою значительный ввоз предметов роскоши. Об одном Брабанте мы читаем в Libel, что из него Англия вывозит ежегодно больше товаров, чем все прочие страны, вместе взятые. Но главным центром английской торговли на континенте является Фландрия, с городами Брюгге и Слюис на Свине. Географическое положение этого порта, позволяющее подвоз к нему товаров, как с моря, так и по реке, причина тому, говорит Фортескью, что все нации Европы избрали его главной стоянкой для своих коммерческих судов и главным складом для своих товаров. Из сказанного ясно, что иноземная торговля Англии не обходилась без посредников и что такими посредниками были по преимуществу фламандцы. Хотя Фортескью и насчитывает в Англии до 24 хороших гаваней, хотя эти гавани с помощью трех судоходных рек, Гумбера, Темзы и Северна, и могли быть приведены в сообщение с внутренними графствами, тем не менее, отсутствие собственного торгового флота заставляло Англию уступить всю перевозочную торговлю в руки частью ганзейских купцов, в том числе фламандцев, частью итальянских. В одном Лондоне, по словам Уольфорда (Walford, "Fairs", 1883), пользовавшегося данными лондон. муницип. архива, ганзейские купцы в XV в. нагружали товаров в три раза больше, чем туземные. Фискальная политика английских королей немало содействовала также переходу к иностранцам всей перевозочной торговли. Так как иностранцы должны были платить вывозную пошлину, в два раза большую против туземцев, то Эдуард III нашел выгодным для казны запретить англичанам вывоз товаров. Отпуск их за границу дозволен был лишь из небольшого числа специально предназначенных для того правительством туземных и иностранных рынков, т. наз. "staple towns". В числе предметов отпуска первое место, как мы уже сказали, занимала шерсть. Отпускная торговля ею сосредоточилась всецело в руках иностранцев; туземцы ограничивались ее подвозом в те порты, из которых дозволен был отпуск.

Создание привилегированных портов для вывоза шерсти восходит еще к временам Эдуарда I. Такими "staple towns" являются на континенте Европы - Брюгге и Кале, позднее Антверпен и Миддельбург. В самой же Англии - Лондон, Бристоль, Ньюкасл, Норвич, Йорк и несколько других менее важных. В таких условиях морская торговля в Англии велась по преимуществу ганзейцами и итальянцами. И те, и другие привозили в Англию нужные ей товары, продавали их оптом по одной цене и спешили затем нагрузить собственные корабли английскими товарами. Желание удержать торговлю в розницу за туземными купцами вызвало еще в XIII в. ограничение королями срока пребывания иностранных торговцев в Англии. Приуроченный сперва к 40 дням, этот срок в XIV и XV вв. постепенно был расширен. При Ланкастерах иностранные купцы могли оставаться в стране уже 9 месяцев подряд. Иностранным негоциантам запрещено было торговать иначе, как оптом, и употреблять при нагрузке и разгрузке своих товаров других лиц, кроме туземцев. Чтобы предупредить вывоз золота и серебра из Англии, законодательство требовало, чтобы иностранные купцы затрачивали сперва половину, а затем и всю сумму, вырученную ими от продажи привезенных ими товаров, на закупку английских. На туземцев-хозяев возложен был надзор за тем, чтобы иностранные купцы не торговали в розницу и не вывозили денег из Англии; им предоставлено было с этою целью право получать на хранение вырученные этими купцами суммы. Но в XV в. стремление поощрить собственные мануфактуры побуждает правительство запретить ввоз иноземных сукон и вывоз из Англии овчин и железа. Так как туземные купцы ограничиваются самое большее каботажной торговлей с Англией, Голландией и Францией (отнюдь, однако, не с Норвегией, куда они ранее привозили свои товары, но откуда они вытеснены были Ганзою), то немудрено, если в числе старших гильдий и цехов нет в Англии ни одной корпорации, занятием которой служила бы внешняя оптовая торговля. Так как оптовой торговлею создаются первые значительные капиталы, то понятно, почему от XV в. дошли до нас имена всего-навсего 3 или 4 негоциантов, владеющих большими средствами и накопивших состояние снаряжением торговых судов для отправки (каждый раз с разрешения короля) шерсти, мехов, овчин, олова и т. п. в Пруссию, Италию и Исландию. Об одном из них, Ричарде Вайтингтоне, сообщается, что он оказал королю Генриху IV кредит в 1.000 фунтов; в то время богатейшие члены дворянства и духовенства едва в состоянии были собрать, с тою же целью, каждый 500 фунтов. Если принять во внимание, что ценность золота и серебра с рассматриваемого времени возросла, по меньшей мере, в 15 раз, то эти 1.000 фунт, представляют собою капитал в 150 тыс. рублей, - сумма, очевидно, не говорящая еще о несметном богатстве. В самой Англии накоплению капиталов в руках торговцев препятствовала регламентация цен правительством и запрещение оптовых закупок. Для того чтобы установить деятельный контроль за торговлею, предписано было производить закупки и продажи не иначе, как на рынках и ярмарках. В цитированном нами выше сочинении Корнелиуса Уольфорда (Walford), посвященном вопросу об истории ярмарок, мы находим небезынтересные подробности о них. Право держать ярмарки было предоставлено не только королю, но и некоторым феодальным владельцам. Законодательство уже со времен Эдуарда III озабочено было мыслью ограничить известным сроком продолжительность этих ярмарок. Постановления на этот счет приняты были статутом, изданным в Норсгэмптоне в 1327 г. На ярмарках держались особые судебные сессии, на которых суммарным порядком решались споры продавцов и покупателей. Такие же коммерческие суды существовали и во Франции, под именем "pieds puldreux", по-латыни "curia pedis pulverosi", по-английски "Court of Pie Powder". Каждое из этих названий указывает, что у сторон ноги в пыли, т. е. что они прибыли издалека. С 1321 г., т. е. с царствования Эдуарда II, особому чиновнику, королевскому "escheator", поручен был, между прочим, надзор за ярмарками. Ярмарка в Стёрбридже, близ Кембриджа, сделалась к концу XIII в. самой значительной в Англии; эта ярмарка зависала от госпиталя прокаженных, т. е. этот госпиталь наделен был королем Иоанном Безземельным правом открывать ее в день Воздвижения Креста Господня на принадлежавшем ему лугу. Другой ярмаркой была ярмарка Св. Варфоломея, право открытия которой предоставлено было приорату в Смисфильде в предместье Лондона. В акте 1288 г. говорится о ней, как о созданной предшественниками короля Эдуарда I и как о продолжающейся, согласно закону, не более 3 дней. Половина получаемого приором дохода от ярмарки должна была поступать в казну. Что касается до рынков, то и на них торговля была так же строго регулируема. Из "Liber albus", содержащего в себе внутренние распорядки Лондона, мы узнаем, что товары могли покупаться купцами на рынках только по истечении некоторого времени с момента их доставки, очевидно, с целью избежать оптовых закупок и спекуляции на разницу цен и с целью сделать возможными прямые сделки между потребителями и производителями. Оптовые закупки, особенно припасов, преследуются и нравами, и законодательством. В "Manuel des Pechiers" произносится проклятие над теми, кто обыкновенно держит у себя долгое время известный товар, напр., хлеб, "pur plus gainer", с целью выиграть при перепродаже, "не достигая тем нередко на самом деле ничего другого, как откармливания мышей". С другой стороны, законодательство Эдуардов задается мыслью о преследовании всех т. наз. "regrattors", т. е. лиц, занимающихся закупкой оптом для перепродажи по повышенной цене. Факт, не лишенный интереса, - это полное запрещение на первых порах всяких запасных магазинов и создание их ранее всего для хранения предметов иностранного ввоза. Только эти товары могли быть закупаемы оптом. Гильдия, составленная из таких оптовых закупщиков иноземного товара, и прежде всего пряностей и бакалеи, известна была первоначально под наименованием "pepperers", от слова "pepper" - перец, а затем под именем "grosser", от глагола "to gross" или "to ingross" - закупать оптом.

Если от XV ст. мы перейдем к XVI, то рядом с более интенсивным развитием овцеводства, вызвавшим постепенное сокращение пахотей, нам едва ли придется отметить ранее времен Елизаветы решительный переход Англии от положения страны, продающей заграницу сырье и покупающей оттуда мануфактурные изделия, в положение конкурента ганзейцев и голландцев в захвате иноземных рынков. В сочинении Эренберга, "Гамбург и Англия в царствование Елизаветы", как и в книге Шанца, "Об английской торговой политике к концу средних веков, в частности в царствование Генриха VII и Генриха VIII", можно найти не мало данных для характеристики английской торговой политики при переходе от средних веков к новому времени. Из того описания, которое Гвичардини дает торговле Фландрии, можно прийти к тому заключению, что еще в 1497 г., когда казенные склады английской шерсти перенесены были из Кале в Антверпен, англичане, вместо того, чтобы сбывать, как прежде, одну шерсть, уже являются сами поставщиками сукон, и при том на довольно высокую цифру, 30-40 тысяч штук ежегодно в одни Нидерланды. Большая часть товара поступала в Антверпен, где английские сукна сбывались на двух ярмарках - весенней и осенней. Антверпен вполне занял положение, ранее принадлежавшее Брюгге, после того, как герцогом Максимилианом в 1482 г. повреждена была гавань Слюиса и вся Фландрия подверглась значительному опустошению в течение войны, продолжавшейся целых десять лет. В обмен на отпускаемые сукна "broad cloth of London" и "kerseys", продолжают поступать из Фландрии более тонкие шерстяные ткани, а также полотна. По словам Гвичардини, размер всех торговых операций англичан с Антверпеном во второй половине XVI в. достигал цифры 12 милл. ecus d′or. Если верить показаниям другого современника, Marino Cavallo, от 1551 г., то английские ввоз и вывоз находились друг к другу в отношении 3 к 5, т. е. англичане поставляли в Антверпен значительно меньше товара, чем вывозили из него. Торговые сношения англичан с голландцами регулированы были еще при Генрихе VII особым договором от 1496 г., которым торговля объявлена была свободной для обеих сторон, т. е. независящей от испрошения предварительного согласия соответственных правительств. Всякого рода товары могли быть предметами обмена, в том числе драгоценные камни, шерсть, предметы потребления, даже оружие и лошади, но как ввоз, так и вывоз были обложены пошлиной. В случае недостатка в припасах, запрещался отпуск их заграницу. Предметом торговли могли быть одинаково, как туземные товары, так и иноземные. С этого времени идет ряд торговых договоров между обеими странами, причем предметом их обыкновенно является установление того или другого отношения к ввозу английской шерсти. Голландцы не прочь были запугивать возможностью замены ее испанской. В свою очередь, англичане не раз грозили, в случае неуступчивости голландцев, перенести снова свои оптовые склады шерсти в Кале или Брюгге. Для англичан все более и более становилось ясным, что Нидерланды не могут обойтись без английской шерсти; они, поэтому, требовали все большего и большего понижения пошлин на нее в Голландии. В то же время или, вернее, с середины XVI ст. англичане начинают беспокоиться мыслью о том, что вывоз их главного продукта производится голландцами и на голландских судах. Чтобы поощрить собственное судостроение и навигацию, министр Генриха VIII, Кромвель, не только освобождает иностранцев от необходимости уплачивать двойные пошлины за английскую шерсть при ее вывозе, но и ставить требование, чтобы этот вывоз производим был иностранцами на английских судах. Тем самым наносится существенный удар привилегированному положению Антверпена в шерстяной торговле. Центр тяжести ее переносится в Лондон; число вывозимых из него сукон возрастает почти вдвое. Только с момента окончательного разрыва Елизаветы с католической Испанией положен был конец свободному обмену, или так назыв. "intercnrsns", между Англией и зависящими еще от Испании Нидерландами. С 1584 г. англичане прекратили свои поездки в Антверпен за товарами. Объясняя причины только что описанных изменений, Шанц останавливается на той мысли, что англичане, до Эдуарда III поставлявшие за границу одну шерсть, с этого времени начали сбывать туда производимые ими сукна. Это обстоятельство задело интересы нидерландских ткачей; их влиянию надо приписать частые перерывы в товарном обмене англичан с голландцами. Тому же содействовало и желание англичан поощрить собственное судостроение и навигацию в ущерб голландской каботажной торговле. Эти две причины, вместе взятые, повели к прекращению "intercursus" и переносу центра шерстяного и суконного отпуска из Антверпена в Лондон.

В средние века и даже в XV ст. флорентийцы, и еще в большей степени венецианцы, генуэзцы, и отчасти луканцы, приезжали сами в Англию за покупкой английских товаров; они заходили в английские гавани со своими галерами и на этих судах вывозили товары из Англии. Суда, прибывавшие из Венеции, были не частными судами; они принадлежали к числу государственных, сдаваемых на откуп с публичных торгов. Можно судить о размерах венецианского торга по тому, что за фрахт вывезенных из Англии в Венецию товаров в 1505 г. пришлось заплатить 17 тыс. дукатов. Вывоз производился главным образом из Саусгэмптона. С упадком венецианск. вывозной торговли пало и значение этого порта. Заключенный при Генрихе VII в 1490 г. договор с флорентийским правительством обеспечил свободный обмен товаров между обеими странами. Флорентийцы обязывались не закупать английской шерсти иначе, как в том случае, если она доставлена будет на английских судах. Англичане же - поставлять в Пизу ежегодно столько шерсти, сколько необходимо для удовлетворения запроса всех итальянских государств, за исключением одной Венеции. Венецианцам одним разрешается вывозить ежегодно на своих судах 600 тюков шерсти. До 30 тысяч человек жило в Венеции обработкою ее. Так как венецианцы, при разрыве англичан с Францией, приняли сторону последней, по крайней мере, в 1513 г., то англичане предпочли прекратить с ними торговый обмен. В течение 8 лет венецианские галеры не могли посещать английских берегов. Это обстоятельство побудило самих англичан завести свои суда для посылки в Средиземное море, и с XVI ст. начинается отправка из Бристоля и Саусгэмптона таких судов в Сицилию, Крит, Хиос, Триполис, Бейрут и Сирию. Главными предметами торговли, поставляемыми венецианцами, были вина и в частности мальвазия, обложенная высокой пошлиной, несмотря на все протесты венецианцев, - обстоятельство, кот. опять-таки не раз вызывало перерыв торговых сношений. А это заставляло венецианцев выписывать свою шерсть из Испании. Англичане начинают сознавать невыгодность сосредоточения в руках венецианцев значительной части вывоза своих товаров. Местные торговцы смотрят отныне на прибытие венецианских галер, как на препятствие к развитию английского мореплавания, а мануфактуристы ревниво следят за сокращением количества обращающейся на местном рынке шерсти. Правительство поэтому возвращается к мероприятиям, принятым еще Генрихом VII, запрещавшим иностранцам покупать шерсть в период времени от ее стрижки до 2 февраля. Английские государственные деятели ставили также венецианцам в вину самый характер привозимых ими товаров, как то: пряностей, мыла, и т. п., и то, что венецианцы совсем не привозят золотой и серебряной монеты. Купцы советовали, поэтому, возобновить с венецианцами торговый обмен не раньше, как определив предварительно в договоре, какие они будут поставлять товары и сколько будут привозить в страну звонкой монеты. Венецианцев хотели обязать не получать шерсти иначе, как из правительственных складов в Кале, и вывозить известное количество английских сукон и полотен. В 1530 г. дело дошло до открытого восстания английских ткачей, задавшихся мыслью перебить всех венецианских купцов, так как их закупки лишают ткачей заработка. Последствием всего этого было то, что в 1534 г. венецианцы покинули Англию со своими судами, с тем, чтобы никогда более не возвращаться в нее. С этого времени, пишет Шанц, вся англо-венецианская торговля сосредоточилась в руках самих англичан.

Тот же результат был достигнут, но только в царствование Елизаветы, по отношению к ганзейским купцам. 22% всего вывозимого из Англии сукна, 97% поступавшего из нее воска и приблизительно 7% прочих товаров, в момент восшествия на престол дома Тюдоров, представляли собою ежегодный груз отправлявшихся из Англии ганзейских судов. Ненавистно было англичанам в привилегиях, обеспеченных ганзейской торговле Утрехтским договором, то обстоятельство, что число членов союза постоянно возрастало, и на новых членов переходили преимущества, обеспеченные прежним. В 1534 г. Генрих VIII потребовал, чтобы английским купцам предоставлены были в Гамбурге и Любеке те же преимущества, что и туземным. Но не ранее Елизаветы ганзейские купцы были совершенно устранены от торговли английскими товарами.

VII. Английский город до XVI в. Средние века. Если бы теория Маурера о развитии городов из сел, теория, опирающаяся на такое бесчисленное множество неоспоримых свидетельств, еще нуждалась в доказательстве, то она, несомненно, нашла бы для себя обильный материал в истории английских городов. Развились ли они на местах древних римских муниципий или нет, города в обоих случаях одинаково не отличаются на первых порах ничем существенным от окружающих их сел. Большая близость домов друг к другу, обведение подчас всего поселка стеной или валом, все это - такие черты, которые едва ли могут дать повод историку, видящему главное отличие города от села не в тыне или ограде, а в специфическом, одному городу свойственном характере управления, сомневаться в том, что в Англии, как и на континенте, города на первых порах были не более, как селами и сообразно с этим, подобно последним, включены были в общее управление графства или поместья. Книга Суда (Domes daybook) не оставляет на этот счет ни малейшего сомнения. На каждом шагу мы встречаем в ней упоминание о местностях, ныне являющихся городами, как о таких, которые составляют собственность короля или того или другого из лордов. Городские наделы состоят в большинстве случаев в руках зависимых от собственника владельцев, платящих ему ежегодную ренту и призываемых, в силу своих держаний, к пользованию известными общинными угодьями. Во главе управления городом мы однообразно встречаем назначаемого королем или помещиком и редко когда выбираемого жителями управителя, обязанностью которого является взимание с домовладельцев годовой ренты, председательство в вотчинном суде, носящем в городах обыкновенно наименование portmen mote, наблюдение за тем, чтобы жители были записаны в десятни и исполняли все обязательные для них полицейские предписания, столь многочисленные в норманнский период английской жизни. Перечисленные в Книге Суда города и местечки могут быть сгруппированы в следующие категории. Во-первых, те, которые расположены на домениальных землях или землях, доставшихся казне на правах выморочных или конфискованных ею владений; во-вторых, те, которые входят в состав частных поместий; в-третьих, те, жители которых уже достигли свободного владения своими усадьбами и участками, но, не имея самостоятельного управления, подчинены шерифам графств, что отнюдь не мешает им иметь в своих стенах зародыши будущего гильдейского управления. К первым могут быть отнесены Ярмут, Норфолк, Сетфорд, Экзетер, Уолингфорд, Бекингем, Йорк, Стаффорд, Саусгемптон, Льюис, Уоррик и некоторые другие. О них в Книге Суда сказано: сколько в каком имеется земли и горожан, какую ренту платят последние ежегодно королю за свои наделы и какими общинными правами пользуются они при владении этими наделами. Книга Суда указывает также на выгоды, извлекаемые королем от осуществления им вотчинной юрисдикции и связанного с нею права наложения ввозных и вывозных пошлин на товары. О многих бургах говорится, что в них король имеет право собственника лишь по отношению к определенному числу городских держаний, тогда как другие отданы Эдуардом Исповедником, его предшественниками или самим Вильгельмом в собственность церквам, монастырям или светским лордам. Осветим сказанное нами примерами. Об Ярмуте в Книге Суда сказано только, что в нем король вправе считать 70 граждан (burgenses) платящими ему ежегодную ренту. Подлинные слова текста: "rex tenet LXX burgenses" показывают, кто считался гражданином в это время; очевидно, - лишь лицо, платящее определенную ренту за свой надел; другими словами, владелец городского вида оброчного держания (soccage). Более обстоятельные сведения, чем о Ярмуте, дает нам Книга Суда об Экзетере. Король владеет в нем 315 дворами (domus), из которых 48 остаются пустыми со времени нашествия, а остальные платят ежегодную ренту. Граждане Экзетера в совокупности пользуются участком земли в 12 плугов, расположенным вне городской черты; за владение им сборы поступают ни к кому иному, как к самому городу (quae nullam consuetudinem reddunt, nisi ad ipsam civitatem). Очевидно, мы имеем здесь указание на общинные земли города, земли, отдаваемые гражданами в арендное держание частным лицам с вознаграждением в пользу города. Подобного же рода земли, на этот раз эксплуатируемые самими горожанами, упоминаются и при описании наделов и платежей граждан Бекингема. Мы читаем в Книге Суда о пастбище для городского стада, пастбище, по всей вероятности, общем 27 указанным в тексте гражданам с помещиком и его крепостными людьми. О гражданах Йорка, владеющих наделами в королевской земле, сказано, что они ежегодно платят королю "consuetudinem", другими словами, обычаем установленные и неизменные платежи. То же упоминание сделано и по отношению к гражданам Гентингдона. В применении к последним прямо значится, что установленные обычаем платежи ("consuetudines") они несут за состоящие в их владении городские участки. Вывод, который нельзя не сделать на основании только что приведенных данных, состоит в признании факта независимости городской ренты от произвола помещика и определения ее раз навсегда местными обычаями; другими словами городское держание (burgage tenure) является уже в Книге Суда видом свободного держания (soccage), каким признает его четыре века спустя современник Эдуарда IV судья Литтльтон. Рядом с рентою за свои участки, граждане многих городов несут еще в пользу короля особые платежи - за пользование пастбищами (de pastura), за свободу от пошлин с товаров, привозимых на кораблях или сухим путем, за право держать порт (de porto) (так, напр., в Льюисе, в Арунделе и других местах), - наконец, за право держать рынок. Король на правах частного владельца держит еще во многих городах свой вотчинный суд, как видно из упоминания о "saca et soca"; напр., в городе Норвиче. В Кентербери это право в свою очередь связано с возможностью извлечения определенного дохода с судебных пошлин. К последним присоединяются еще платежи, получаемые королем, как поручителем, с городских граждан, призванных законами Вильгельма Завоевателя состоять под таким индивидуальным надзором и заступничеством. В Книге Суда мы читаем поэтому, что граждане Норвича, сверх ренты, платят еще королю "de comendatione", другими словами, за то, что состоят под его поручительством.

По отношению к самому сбору идущих от них доходов, королевские города могут быть разделены на такие, которые непосредственно платят всю причитающуюся с них сумму в казначейство, и такие, доход с которых включен в ежегодную аренду графств шерифами. К последним городам принадлежит, напр., Норсгемптон, о котором в Книге Суда сказано, что жители его платят ежегодно шерифу 30 фунт. 10 шилл., которые входят в состав его ежегодной суммы откупа (firma). Во многих городах, расположенных на домениальной земле, король получает ренту лишь с известного числа участков. Остальные платят не ему, а тому или другому светскому или духовному лорду, церкви, монастырю, помещику; так, напр., в Норвиче, в котором король владеет двумя третями всех участков, а граф Роджер Бигот - одной третью, или в Бекингеме, в котором, вместе с королем, поземельными владельцами являются до 12 светских и духовных лордов, в зависимости от которых состоят по одному, по два, по четыре и по пяти городских держаний.

Такое совместное владение городом большего или меньшего числа помещиков заодно с королем могло возникнуть двояким способом: или путем предоставления королем в дар церкви и светским лордам части городских земель и доходов, входивших некогда в состав казенных или домениальных владений, или же, наоборот, путем возвращения королю части пожалованной им некогда в собственность городской земли (в силу конфискации, например). Последний случай - именно тот, какой мы встречаем в Норвиче. В Книге Суда значится, что в прежнее время Роджер Бигот владел всею лежащею под городом землею. Когда король вздумал основать в городе укрепленный замок, Роджер согласился на то, чтобы владеть впредь землею не одному, а совместно с королем. Таким образом, в городе оказалось одновременно два собственника: король и светский лорд.

Города, о которых только что шла речь, представляют, так сказать, переходную ступень от королевских к владельческим. Единственное отличие последних городов от описанных состоит в том, что в них жители платят ренту и другие платежи не королю, а помещику, на землях которого расположены их участки. Светский или духовный лорд осуществляет в названных городах право вотчинной юстиции и получает в свою пользу судебные пошлины и пени (sacam, socam, forisfacturam).

Рассмотренные нами группы городских поселений заключают в себе всю совокупность английских городов, за исключением одного только Лондона. Лондон не упоминается Книгою Суда; тем не менее, на основании англосаксонских законов и некоторых грамот самого Вильгельма, мы можем составить себе приблизительное понятие о его правах и вольностях в предшествующий завоеванию период. Свобода городских держателей от периодической уплаты ренты - вот черта, отличающая его от городов указанных нами выше групп. Своим происхождением она обязана факту взятия на откуп гражданами суммы следуемых с них правительству денежных поступлений. Вместо того чтобы взимать их, как прежде, непосредственно с самих жителей, с помощью назначаемого управителя, или бальифа, вместо того, чтобы отдавать их в аренду шерифу, король входит в соглашение с самими жителями города, признает за ними административную и судебную автономию, специально обозначенные торговые вольности и права и выговаривает себе одно лишь ежегодное получение наперед определенной денежной суммы. С этого времени городские владения из оброчных становятся свободными; город обыкновенно начинает сам избирать свое начальство; граждане изъемлются от патримониальной и королевской юрисдикции и приобретают право держать собственные суды, по образцу судов шерифа или помещика. Товары их раз навсегда объявляются свободными на протяжении всего королевства как от ввозных, так и от вывозных пошлин. Разрешение держать рынок и вступать в свободные союзы, гильдии, обыкновенно сопровождает собою только что перечисленные права. Во главе управления стоял, по всей вероятности, уже избираемый управитель, рив. Свобода от подсудности суду шерифа сопровождалась для граждан правом собственной юрисдикции в так назыв. "Court of the Hustings", суде, упоминаемом еще в мнимых законах Эдуарда Исповедника.

Как в королевских, так и во владельческих, так, наконец, и в свободных городах к участию в городских делах допускаемы были только граждане, "Burgwara" англо-саксонских грамот, обозначаемые в Книге Суда термином "burgenses". Если мы зададимся вопросом: кто в англо-саксонский период в праве был слыть гражданином, то мы необходимо придем к заключению, что гражданином считался владелец городского участка, лицо, державшее городской надел (burgage tenure).

Подобно гражданам континентальных городов, англо-саксонские "Burgwara" чувствовали потребность вступления между собою в тесные и постоянные союзы, - с целями не только религиозными и благотворительными, но и общежительными. Одной из таковых является охрана мира, для достижения которой граждане Лондона уже в царствование Этельстана установили у себя особую гильдию, - с правом издания местных предписаний, регулирующих порядок взыскания, характер и размер пеней с лиц, позволивших себе то или другое правонарушение в среде самой гильдии. Только благодаря крайней бедности уцелевших до нас свидетельств, мы не в состоянии дать категорический ответ на вопрос: существовали ли однохарактерные с лондонской гильдии и в других англо-саксонских городах или нет. Рядом с этими добровольными союзами имелись уже в англо-саксонский период и другие. Все те граждане города, которые занимались торговлею, входили в состав торговой гильдии "gilda mercatoria". Из позднейших памятников норманнского периода мы узнаем, что члены гильдии призываемы были присягой уведомлять своих сочленов о лицах, занимающихся торговлею в Лондоне и не состоящих в то же время в гильдии, с тем, чтобы дать возможность гильдейскому управлению немедленно включить их в число гильдейской братии и распространить на них гильдейские сборы. Из этих документов видно, что принадлежность к торговой гильдии не поставлена была в зависимость от воли частных лиц, но что, наоборот, каждый гражданин, занимающийся торговлей, обязан был вступить в состав гильдейской братии.

Такого рода заключение вполне мирится с утверждаемым Кэмбэлем фактом существования в англо-саксонский период запрета покупать и продавать иначе, как в пределах города, и с нередкими упоминаниями в Книге Суда о принадлежности права держать рынок (mercatum) торговой гильдии (gilda mercatoria). Такого рода предоставление было бы немыслимо, если бы в состав гильдии не входили с давних пор все занятые торговлей граждане города. Прибавим к сказанному, что в состав последних входили не одни купцы, что в англо-саксонский период, как доказано Брентано, а за ним Гроссом, ремесленник обыкновенно являлся и продавцом продуктов собственного труда. Таким образом, гильдейскими братьями в англо-саксонский период являлись одновременно и купцы, и ремесленники.

Что касается до самой организации городского управления, то о последней мы имеем лишь самые скудные и отрывочные данные. Они сводятся к случайному упоминанию в памятниках англо-саксонского периода об ольдерменах городов, о собраниях городских граждан, обозначаемых термином port-menmote, о городских управителях, portreeve. Сближенные с свидетельствами позднейших источников, - грамот норманнских королей, подтверждающих старинные вольности городов, - они тем не менее раскрывают перед нами до некоторой степени картину внутренней жизни англо-саксонского города. Порт-менмот оказывается административным и судебным собранием городских граждан, собранием, функции которого вполне совпадали с теми, какие издревле принадлежали в графствах - сотенным сходам, а в вотчинах - так называемым courtleets. Существование в англо-саксонских городах периодических собраний всего гражданства, собраний, которые, согласно законам Эдгара, имели быть собираемы три раза в год, свидетельствует о том, что если не все, то, по крайней мере, некоторые города возведены были уже в англо-саксонский период на степень сотен. Это последнее имело для города то значение, что граждане его переставали зависеть по-прежнему, наравне с остальными жителями графства, от общих органов сотенного управления и приобретали собственный суд и собственную администрацию в лице городского собрания и городского старейшины. Это городское собрание, этот городской начальник в своих правах и обязанностях ничем не отличались от однохарактерных им органов сотенного управления. Немногие уцелевшие до нас акты наделения церквей и монастырей частью городских доходов королем или частными владельцами городов дают возможность довольно обстоятельной характеристики административно-судебной юрисдикции городских собраний. В одной из таких грамот, грамоте IX века, напечатанной Кэмбэлем в его сборнике англо-саксонских хартий, прямо упоминается о взимании с горожан в пользу короля или частного владельца города целого ряда пеней за правонарушения, совершенные жителями города. Эти пени по самому своему наименованию являются вполне тождественными с теми, какие одновременно налагаемы были как в сотенных судах, так и в судах тех вотчин, владельцы которых специально наделены были правом уголовно-полицейской юрисдикции. Наложение этих пеней предполагает как существование периодически созываемого судебного собрания, так и предоставление этому собранию некоторых следственно-полицейских функций. Таким органом и был "portmen-mote".

В нем сосредоточивалась, несомненно, вся сумма полицейских и судебных прав города. Начальник города, герефа, обозначаемый в одном месте законов Этельстана термином "Cyninges gerefa binnan port" (королевский герефа в пределах города), являлся не более, как председателем этих собраний и исполнителем их приговоров. Назначаемый обыкновенно королем или помещиком, "герефа" являлся избирательным чиновником, быть может, в одном только Лондоне да в Кентербери, причем в последнем месте он призван был к разделу предоставленных ему функций с назначаемым королем товарищем.

О существовании в англо-саксонских городах других начальников, помимо герефы, мы не находим иных указаний, кроме тех, какие в применении к одному только Лондону содержат в себе "Instituta Londoniae". В этих последних мы встречаем упоминание о т. наз. тунгерефе, заведовавшим городскими пошлинами с ввозных товаров и т. наз. "caccepol", или сборщике последних. Рядом с этими чиновниками в законах Эдгара упоминается о 33 лицах, избираемых гражданами больших городов, по всей вероятности, из среды торгового люда, лицах, обязанностью которых было присутствие при заключении торговых сделок и третейское разбирательство возможных пререканий между продавцами и покупателями. Существование в городах подобного рода агентов вполне примиримо с засвидетельствованным грамотами фактом установления в каждом городе особых полицейских распоряжений, определяющих как характер лиц, допускаемых к торговой деятельности, так и качества продаваемого товара.

Сказанного нами достаточно для установления следующих двух положений: 1) города в Англии имеют общее с селами происхождение и общую с ними судьбу, в смысле одинаковой зависимости от феодальной аристократии, с ее естественным главою, королем; 2) процесс развития муниципальной жизни уже в англо-саксонский период состоял в замене оброчных городских держаний свободными и установлении хозяйственного, административного и судебного самоуправления, путем взятия на откуп городских сборов самими гражданами.

В таком же направлении процесс этот продолжает развиваться и в течение всего периода правления как норманнской, так и анжуйской династии. С каждым поколением число свободных самоуправляющихся муниципий растет, благодаря покупке ими у короля или частных владельцев известных прав и преимуществ и взятие городской аренды в свои руки.

Не входя в подробности касательно времени и порядка, в котором наиболее значительные из английских городов были призваны к положению свободных муниципий, я ограничусь описанием тех прав и преимуществ, какими наделяли их обыкновенно грамоты королей из династии Плантагенетов. Эти права и преимущества с удобством могут быть подведены под одну из следующих групп: 1) свобода земельных держаний; 2) избрание органов местного управления; 3) изъятие от полицейско-судебной власти шерифа; 4) самостоятельный суд; 5) право устраивать в своей среде гильдии; 6) торговые привилегии, как-то: право держать рынок или порт, взимать пошлины с продаваемых на нем товаров, право свободного проезда и провоза по королевским дорогам.

Для историка городского самоуправления наибольший интерес представляет, разумеется, знакомство с теми из этих привилегий, которые имеют непосредственное отношение к администрации и суду. Ограничиваясь поэтому одним лишь упоминанием об имущественных и торговых прерогативах городов в XII, XIII и XIV вв., мы остановимся с большею подробностью на описании характера их самоуправления в период времени, предшествующий вступлению на престол Ланкастеров.

Мы вступаем на менее шаткую почву с момента перехода к периоду королей норманнской и анжуйской династии. На место темных указаний, какие только и в состоянии дать кадастрационная опись, на место отрывочных фактов, с трудом извлекаемых из англо-саксонских грамот, выступает теперь длинный ряд городских хартий, к которым, для некоторых городов, присоединяются еще протоколы гильдейских собраний. Пользуясь этими источниками, мы в состоянии восстановить не одну страницу из истории английского города в средние века. Медленен был путь развития в Англии муниципальной автономии, продолжителен для большинства современных центров мировой торговли период полного совпадения их внутренней организации с организацией села. В тех городах, которым удалось достигнуть известной независимости, вся полнота административной и судебной власти продолжала сосредоточиваться в руках всей совокупности городских граждан, не в пример континенту и в частности Италии, в которой в то же время происходило совершенное поглощение городского самоуправления цехами и между гражданами одного и того же города, в лице popolani grassi и popolo minuto, вырыта была та бездна, которая необходимо отделяет собою состоятельные и несостоятельные классы общества, когда первые призваны одни к политической власти, а вторые - к безмолвному подчинению.

В состав английских городов в занимающий нас период мы, прежде всего, должны выделить группу городов, внутренняя организация которых не представляет существенных черт отличия от сельской. К числу таких городов можно отнести, напр., Арундель, Бредфорд, Манчестер, Сент-Олбан и ряд других. Познакомимся с внутренней организацией любого из таких городов, и мы увидим, что они отличаются только наименованием от обыкновенного типа большого английского поместья. Остановимся на Арунделе. Он отдан был, вместе с замком этого имени, в ленное держание Роджеру Монтгомери, одному из ближайших товарищей по оружию Вильгельма Завоевателя. Наделение воспоследовало в 1071 году. Гораздо раньше этого времени Арундель слыл уже городом, как видно из обозначения жителей его термином burgenses в Книге Суда. Несмотря на это звание, жители Арунделя были во всем поставлены в зависимость от доброй воли феодального графа; доказательство этому можно найти в тех заявлениях, какие сделаны были ими королевским судьям в 16 год правления Эдуарда I (в мае 1288 г.). Граждане города Арунделя открыто признали, что все права, какие они имеют, обязаны своим происхождением доброй воле их сеньоров, владельцев замка Арундель, и что они даже не смеют претендовать на пользование иными преимуществами, кроме тех, какими наделили их господа (domini). Как ничтожны были эти права, - легко заключить из того, что, как следует из тех же судебных протоколов, граждане города еще в XIII веке не вправе были передавать по наследству своих участков. Соседний лорд, владелец замка Арундель, держал город в непосредственной зависимости от короля, с обязательством: поставлять на случай войны 5 вооруженных рыцарей, извлекать из города определенный доход в форме поземельной ренты с городских держаний, таможенных, ярмарочных и штрафных сборов. Графы арундельские управляли городом через посредство ими же назначаемого городского начальника, получившего с течением времени наименование мэра. На его имя получаемы были королевские приказы; никто помимо него не председательствовал в судебных собраниях, по характеру и по самому наименованию вполне тождественных с court leet и court of the honour. Первое созываемо было не более раза в год, во вторник, следующий за праздником Св. Михаила. К присутствию в нем приглашались все жители города, как видно из того же расследования, предпринятого королевскими судьями в 1288 г. О характере занятий этого годичного собрания можно судить по отрывкам его протоколов, уцелевшим до наших дней. Из них видно, что годичному собранию граждан предоставлены были те же функции, какие в графствах принадлежали "разъездам шерифов", а в поместьях - вотчинным судам с уголовно-полицейской юрисдикцией. Эти функции обнимали полицейское расследование касательно лиц, виновных в нарушении мер, принятых городским начальством для безопасности и благосостояния граждан. Общественная или личная безопасность могла быть нарушена или путем открытого нападения на то или другое лицо, оскорбления его словом и действием, или насильственного вторжения в его дом. Все эти виды правонарушений обозначаемы были особыми англо-саксонскими терминами frid или fightwite - нарушение мира просто, или же нарушение, состоящее в нанесении ударов, hamsocne, или нападение на жилище, и подвергали лиц, признанных виновными приговором 12 присяжных, штрафам, поступавшим в пользу феодального владельца. Рядом с этой полицейской юрисдикцией ежегодное собрание городских жителей имело еще юрисдикцию уголовную; доказательством этому служит факт существования в пределах города не только исправительного дома, тюрьмы и позорного столба, но и виселицы. Рядом с уголовно-полицейской юрисдикцией, годовое собрание всех жителей Арунделя имело еще право расследования случаев нарушения тех или других мер полиции благосостояния, и наказания виновных денежными штрафами. Подобно королю, устанавливавшему время от времени общие таксы на предметы первой необходимости, определявшему размер заработной платы, качество и цену производимых ремесленниками товаров, графы Арундельские через посредство назначаемых ими мэров и после соглашения с жителями устанавливали в пределах города целый ряд правил касательно времени, места, качества и цены производимых или продаваемых в нем предметов. Жители имели право покупать предметы первой необходимости не иначе, как в пределах города и у лиц, постоянно пребывающих в нем. Покупки и продажи не могли иметь места на дому, а непременно на рынке. Этим достигалась, с одной стороны, возможность взимания пошлин в пользу феод. влад. во всех случаях заключения торга, а, с другой обеспечен был контроль за качеством продаваемых товаров и за правильностью употребляемых при продаже их мер и весов. Существование контроля только и делало мыслимым определение наперед самого качества товара, порядка производства продажи в розницу или оптом и цены самого товара. Все лица, признанные приговором, по меньшей мере, 12 сограждан, виновными в нарушении таких предписаний, подвергаемы были штрафам, опять-таки в пользу феодального владельца. Отсюда постоянные упоминания в судебных протоколах о наложении пеней, - за продажу несвежего мяса, за покупку хлеба, яиц, масла у лиц, не всегда пребывающих в городе, или вне пределов городской черты, за взимание высшей, против определенной, платы за хлеб, пиво, мясо, рыбу, за употребление неправильных весов и мер, за розничную продажу платья, за приготовление свечей с дурными фитилями, за изготовление хлеба большего, против установленного, размера или сапог низкого качества. Запрещение покупать предметы первой необходимости иначе, как в пределах города, необходимо предполагало производство их на месте в достаточном количестве. Отсюда необходимость регулирования самых размеров производства и штрафование лиц, произведших товаров менее положенного. В протоколах арундельского суда сплошь и рядом упоминается о штрафовании хлебопеков и пивоваров за производство ими недостаточного количества хлеба или пива. Эти штрафы опять-таки налагаются присяжными и поступают в пользу феодального владельца.

Ко всем этим судебно-полицейским функциям годичных собраний городских жителей следует прибавить еще избрание если не высшего городского начальника - мэра (последнее продолжало оставаться в руках феодального владельца), то второстепенных городских властей: полицейских служителей - констеблей, особых лиц для пробы пива, так называемых "tastatores cervisiae", и т. п. С течением времени к числу этих лиц - в силу специального наделения со стороны феодального владельца - присоединился и коронер. К его избранию призываема была вся совокупность городских жителей уже в правление Эдуарда I, как следует из протоколов судебного расследования 1288 г. Когда то же начало избрания было распространено и на мэра, мы сказать не беремся. Во всяком случае, оно существовало ранее царствования Елизаветы, как видно из грамот этой королевы, впервые наделившей Арундель правами корпорации.

Рядом с годовым собранием городских жителей в Арунделе существовал еще городской суд. Этот последний по функциям своим приближался к типу "court baron". Он обозначаем был наименованием городского суда или суда "honour". Заседания его имели место каждые три недели; на них разбираемы были гражданские иски и легкие полицейские проступки. Несвоевременная уплата долга, нарушение границ частного владения и т. п. действия были судимы в нем и облагаемы штрафами, каждый раз по приговору присяжных и в пользу феодального владельца.

Такова в общих чертах административно-судебная организация Арунделя в течение всего средневекового периода. Читатель принужден будет согласиться, что она ничем не отличается от той, какую одновременно можно было встретить в больших поместьях, рассеянных на протяжении английских графств. Как в поместьях, жители Арунделя производят все свои права и привилегии от доброй воли феодального владельца. Как здесь, так и там совокупность этих прав и преимуществ сосредоточивается в руках собрания постоянных жителей. Подобно обязательным участникам вотчинного суда, городские жители избирают своих коронеров, констеблей и других низших агентов. Избрание самого мэра не составляет какой-либо особой городской привилегии; выбор жителями бальифа встречается, как мы видели, и в поместьях; как и в них, жители Арунделя имеют двоякого рода суды - уголовно-полицейский и гражданский. Функции этих судов те же, что и в вотчинных court leet и court baron. О существовании граждан, как чего-то отличного от постоянных городских обывателей, о наличности цехов и сосредоточении в их руках тех или других административных функций в средневековом Арунделе нет и помину.

В приведенном нами примере мы имели дело с городом владельческим. Но и король мог стоять к городу и его жителям в том же отношении господина к крепостным людям или оброчным, как любой из лордов его королевства. Такие отношения могли возникнуть, как в тех случаях, когда город был включен в район королевских доменов, так и в том, когда за совершенным прекращением той или другой феодальной династии или за конфискацией владений мятежного лорда, вместе с землями присоединяемы были к казне и владельческие города. Первые норманнские короли обыкновенно удерживали в своих руках непосредственное заведование зависимыми от них городами, как ясно следует из буквального текста самого Думсдебука, в котором о большинстве городов сказано, что они платят свою ренту не в руки шерифа, а непосредственно в казну. Короли анжуйской династии постепенно вводят в обыкновение отдачу на откуп всей суммы следуемых с города денежных поступлений. Эта отдача происходит или в пользу шерифа графства, и в таком случае городская рента присоединяется к его ежегодной аренде; или же откупщиком является сам город, что нимало не мешает удержанию королем полноты имущественных, судебных и административных прав над его обывателями и их участками. Подкрепляя на каждом шагу свои утверждения ссылками на свидетельства королевских грамот, судебных протоколов и счетов казначейства, Мадокс следующим образом определяет права короля на "его" город. Король является собственником всех земель, расположенных в пределах города и городского округа, всех домов, сараев, стойл и построек, воздвигнутых на этих землях. Ему принадлежит трава, растущая на этой земле, прочие ее естественные продукты, доходы от рынков и ярмарок, судебные пошлины и пени, одним словом, всевозможные выгоды владения городом, каков бы ни был их характер, раз эти выгоды не сделались предметом частного отчуждения, произведенного или самим королем или кем-либо из его предшественников.

Внутренняя организация такого города ничем не отличается от организации любого владельческого селения я с выбираемыми жителями бальифами, с периодическими судебными собраниями всего населения, с некоторой долей самоуправления в сфере местного хозяйства. Как здесь, так и там мы не встречаем выделения поселка из границ графства, отличительного признака, позволяющего нам включить в особую группу небольшое число так наз. свободных бургов.

К этим немногочисленным представителям муниципальной свободы мы и обратимся в настоящее время. Во главе их стоит Лондон.

По справедливому замечанию Стебса, Лондон с древнейших времен и до наших дней представляет редкое исключение из общего типа английского города. В строгом смысле слова, Лондон - не город, а конгломерат целого ряда поселений. Некоторые из этих составных частей Лондона сохраняют самостоятельное управление в течение всего не только англо-сакс. периода, но и при правителях норм. и анжуйской династий; другие удерживают некоторые черты своего первоначального характера и до наших дней. Говоря это, я разумею в частности Портсокенский округ и "вольность Св. Мартина". Первый известен в англо-сакс. период под наименованием - "knighten-gild". Он удержал свое особое гильдейское управление до времен Генриха I, когда, по воле гильд. братий и с согласия короля, выразившегося в особой дарственной грамоте, округ был пожалован приору и каноникам Св. Троицы, владевшим уже поместьем в Ольдгете. В свою очередь "вольность Св. Мартина" еще с норманнских времен и вплоть до последнего времени оставалась поместьем вестминстерского аббатства.

Тогда как Портсокенский округ и "вольность Св. Мартина" с древнейших времен носят характер частью территориальных гильдий, частью духовных поместий, целый ряд других Лондонских округов в течение столетий удерживает типические черты достигших большей или меньшей самостоятельности сельских или городских поселков. Укажем для примера хотя бы на Саус-Уорк, позднее других округов присоединённый к метрополии и удержавший, поэтому, долее других свои характерные особенности. Еще в грамотах Эдуарда III упоминается о Саус-Уорке, как о независимом от города селении, в котором, как и в целом ряде других поместий, существовала своего рода вотчинная юрисдикция с уголовно-полицейским и гражданским характером. Большинство лонд. округов еще в правление Генриха I сохраняет все признаки своего происхождения из поместных поселков и свою - независимую от городской - административно-судебную организацию. Грамота Генриха I обещает удержание каждым его самоуправления, органами которого являются - общее собрание его жителей ("folkmot", позднее "wardmot") и бальиф, носящий наименование барона, полвека спустя - ольдермена округа. В какой мере эти бароны или ольдермены должны быть рассматриваемы как гильдейские чиновники и насколько окружное управление уже с древнейших времен прониклось гильдейским характером, мы сказать не беремся; заметим только, что, если лонд. округа обозначаются в памятниках нередко наименованием гильдий, то это еще не значит, что их управление с древн. времен сосредоточивалось в руках братств или союзов этого имени. Правда, уже законы Этельстана говорят нам о лонд. гильдиях, но как в этих законах, так и в позднейших памятниках нимало не выяснен действительный характер таких гильдий; мы остаемся в решительной неизвестности на счет того, считать ли эти гильдии торговыми, благотворит. и общежительными сообществами, ремесленными цехами или территор. союзами для полицейской охраны, союзами для охранения мира, которые ничем, кроме названия, не отличаются от обыкновенных полицейских округов, другими словами - от сотен. Последнее предположение всего вероятнее. Если раз допустить его, то не остается возможным видеть в гильдии нечто отличное от округа и толковать об избрании начальников округов, баронов или ольдерменов, гильдейскими братьями, а не всею совокупностью жителей округа, - точь-в-точь, как это имело место в поместьях и городах, в которых избрание рива, препозитуса или бальифа предоставлено было всей совокупности городских или сельских обывателей. В среде местных подразделений Лондона, один лишь так наз. "город" (City) призван был к раннему развитию в своей среде муниципальной свободы. История Лондона долгое время есть не более, как история его сити. Древнейшие грамоты предоставляют те или другие права только обывателям последнего. Одни лишь жители лонд. сити являются полноправными гражданами, по всей вероятности еще задолго до завоевания, резко отличаясь тем самым от тех крепостных или оброчных владельцев королевских или помещичьих земель, которые в это время составляли персонал город. обывателей на протяжении всего королевства. Прямое указание на этот счет мы находим в хартии Вильгельма Зав. Последняя объявляет, что граждане "сити" удерживают то полноправие, какое принадлежало им еще во времена Эдгара. Что следует разуметь под этим полноправием, видно из дальнейшего текста самой грамоты, являющейся, как уже замечено, не более, как подтверждением англо-сакс. прав и преимуществ Лондона. Вильгельм объявляет детей горожан наследниками их имуществ по праву, а это значит ни больше, ни меньше как то, что владения граждан перестают быть владениями зависимыми и переходят в категорию свободных - явный признак, что и сами граждане из крепостных и оброчных становятся свободными людьми. В самом деле, вспомним сказанное нами выше о характере несвободного городского владения и о тех последствиях, какие такое владение имело по отношению к личным правам владельцев. Подобно всякому другому виду вассального владения, гор. владение не было наследственным. Если по правилу оно и переходило в большинстве случаев от отца к сыну, то только под условием уплаты сюзерену каждый раз особого гериота или феодального "relevium" или "relief", размер которого определялся местными распорядками. В несвободных бургах владение, как мы видели, даже при жизни владельца не являлось свободным; лица, пользующиеся им, обязаны были к ежегодной уплате определенной ренты, размер которой опять-таки зависел от местных распорядков. Ничего подобного мы не встречаем в землевладении лондонских граждан. Со времен Эдгара они свободны от всяких взносов. Лондон продолжает, правда, платить ежегодно определенную аренду, но сумма последней создается налагаемыми на жителей городской администрацией и ею одной распределяемыми сборами, отнюдь не оброчными или крепостными платежами. Если в применении к гражданам столицы нельзя говорить о крепостных платежах, то тем менее уместно всякое упоминание об осуществляемых ими крепостных службах. Такие службы сплошь и рядом встречаются, когда дело идет о жителях рассмотренной нами прежде группы городов. В отсутствии этих платежей и лежит первое отличие прав свободного бурга от несвободных городов королевства. Второй чертой отличия является признанная в Лондоне грамотой Генриха I свобода жителей от обязательного для граждан присутствия в судах графства, сотни или поместья. Эта свобода связана каждый раз с правом держать собственный суд, другими словами, с возведением города на степень сотни или графства. Так, в данном случае грамота Генриха I предоставляет жителям лонд. сити право иметь собственного судью для разбирательства тех процессов, какие в графствах принадлежат королевским судам. Судья, о котором здесь идет речь, - не кто иной, как "port reeve", т. е. высший начальник города. Судебная автономия лонд. сити находит особенно благоприятные условия для своего развития в том обстоятельстве, что, начиная с Генриха I, английские короли обращаются к отдаче на откуп городу не только следуемой с него ежегодной аренды, но и той, какую должно приносить графство Мидльсекс. С этого времени к Лондону переходить право избрания шерифов, - право, которое только подтверждено за ним грамотой Иоанна Безземельного. Вышеуказанными грамотами установлена мало-помалу городская автономия Лондона. Позднейшие подтверждения перечисленных в них прав вызваны исключительно фискальными соображениями правительства. Если задаться вопросом о том, какие последствия по отношению к организации внутреннего управления города имело предоставление вышеуказан. прав, то нам придется отказаться от всякой мысли, что ими предоставлялись Лондону те преимущества, какими римское право наделяет корпорацию. Инкорпорирование городов, которое Бреди относит к норманнскому периоду, на самом деле - явление XV в. ВМЕСТО инкорпорирования мы встречаем не более, как наделение всей совокупности городских граждан правом административной и судебной автономии, правом сходиться в особые административно-судебные собрания, с древнейших времен носящие наименование "hustings" (от hus - дом и tings - собрание), в буквальном переводе собраний домовладельцев, правом выбирать на этих собраниях своих шерифов, одного - для Лондона, другого для графства Мидльсекс, своих коронеров и своего голову, получающего со времен Ричарда I наименование лорда-мэра.

Совершенно независимо от развития городской администрации организуется постепенно цеховое управление Сити. Еще со времен англосаксов лонд. цехи выбирают своих ольдерменов, или старейшин. Умножение цехов, грозя постепенным ослаблением влияния уже существующих, встречает противодействие в законодательстве; отсюда нередкие случаи закрытия недозволенных правительством гильдий и возможность ограничения их числа 12 так наз. доселе "livery companies", или союзами, члены которых вправе носить особую ливрею. Эти 12 гильдий долгое время стоят вне сферы городского управления. Чтобы встретиться с попытками непосредственного присвоения ими власти в городских делах, необходимо перейти к XIII в.; в ту же эпоху, которая занимает нас ныне, городская администрация в "городе" (City) принадлежит общему собранию горожан, с выбираемым мэром во главе, в округах - тем административно-судебным собраниям лондонских "концов" (Wards), которые по своему составу и по своим функциям вполне отвечают "court leets" поместий и имеют своими председателями и исполнителями своих решений окружных ольдерменов. - Лондон, являющийся в англо-саксонский период единственным представителем свободных бургов, с норманнской эпохи становится образцом, по которому развивается городское самоуправление всех мало-мальски выдающихся муниципий королевства. Это воздействие Лондона на другие города наглядно выражается в том, что жалованными грамотами королей обыкновенно им предоставляются те самые права, какие значились дотоле в одних лишь хартиях, данных Лондону, о чем нередко гласит и самое содержание грамот. История Винчестера, Бристоля, Экзетера и целого ряда других городов показывает, что такое воспроизведение прав и преимуществ Сити жалованными грамотами других городов не имело иной причины, кроме той, что предоставленные Сити вольности являлись типическим выражением суммы преимуществ, связанных с положением свободного бурга.

В течение всего правления обоих Вильгельмов Лондон остается единственным представителем свободных бургов в королевстве. Правление Генриха I, с которого нередко ведут историю развития в Англии муниципальной свободы, также в строгом смысле слова не вносит никаких основных перемен в отношения казны или частных владельцев к городам. Те немногие жалованные грамоты, какие уцелели до нас от этого времени и из которых далеко не все могут быть признаны за подлинные акты короля, говорят в большинстве случаев лишь о торговых преимуществах горожан, о праве их на беспошлинный провоз товаров, о существовании в их среде торговых гильдий, о предоставлении - частью этим торговым гильдиям, частью общему собранию граждан - известной доли участия в городском хозяйстве. Исключение из этого общего правила составляют лишь две жалованные грамоты, дарованные городам Ньюкаслу и Беверле; в них значится, что предоставляемые им права - те самые, какими пользуются жители Йорка, - прямое основание причислить и этот последний город к числу ранних представителей муниципальной свободы. В названных грамотах мы встречаем то же упоминание о свободной передаче по наследству городских наделов и об изъятии жителей от юрисдикции властей если не графства, то сотни, какие, как мы видели, установлены были по отношению к Лондону еще в англо-сакс. период и получили новую санкцию в грамоте Вильгельма Завоевателя.

Переходя от времени правления Генриха I непосредственно к царствованию Генриха II и минуя таким образом смутное время междоусобной войны Стефана и Матильды, от которого дошел до нас лишь один любопытный для истории городов документ, неопределенное закрепление за Чичестером его старинных прав и привилегий, - мы вступаем в тот период англ. истории, который можно назвать периодом развития на острове муниципальной свободы. Этот период тянется почти безостановочно в продолжение всего XII и XIII вв., до времен Эдуардов, когда, при продолжающемся наделении новых городов правами свободных бургов, замечается в то же время стремление к сосредоточению политических прав города в руках небольшого числа зажиточных горожан, всего чаще взятых из среды гильдий.

Более подробные сведения о характере городского самоуправления в занимающую нас эпоху представляет история Престона. Акты, относящиеся к прошлому этого бурга, счастливым образом уцелели до нашего времени в значительной полноте. Пользуясь этим материалом, мы находим возможным категорически ответить на вопросы: кто из жителей города пользовался правом гражданства, каковы были политические права граждан, и в чем выражалось принадлежащее им одним участие в городском самоуправлении. На первый из поставленных вопросов городские документы отвечают: гражданином считался один лишь владелец городского надела, даже в том случае, когда таковым являлся не свободный человек, а крепостной, в течение года и дня владевший землею в пределах городской черты. Вот - факт, важность которого несомненна, так как им всего нагляднее подкрепляется выставленное нами положение о совпадении гражданства с владением землею в пределах городской черты. Как владелец городского надела, гражданин призван был к пользованию связанными с ним общинными угодьями. Владелец городского надела не только был гражданином, но и членом торговой гильдии, что прямо следует из городского "кустумария" Престона, в котором значится, что "лицо, не принадлежащее к гильдии, не вправе торговать в пределах города иначе, как с согласия граждан". Согласие граждан в данном случае было бы немыслимо, если бы граждане в то же время не были и членами гильдии. - Уцелевший до нас городской кустумарий бросает, таким образом, свет на характер торговой гильдии в Англии, как на нечто, совершенно отличное от замкнутой и ограниченной в числе членов корпорации, и дает вместе с тем ключ к пониманию факта предоставления грамотами Плантагенетов городских прав и привилегий никому другому, как членам торговой гильдии "civibus de gilda mercatoria", как буквально значится в грамоте Ричарда I гражданам Винчестера. Говоря о даровании прав свободного бурга членам торговых гильдий, Плантагенеты очевидно хотели сказать ни больше, ни меньше, как то, что эти права и преимущества даруются ими всей совокупности городских граждан. Вот почему в позднейших грамотах, как, напр., в грамоте Иоанна Безземельного, дарованной тому же Винчестеру, выражение "торговая гильдия" совершенно отпадает, и прежние права с присоединением некоторых новых даруются уже "нашим гражданам города Винчестера." Перемена в формуле городских грамот не выражает собою, таким образом, перемены в самом характере городского самоуправления. Последнее в течение столетий продолжает оставаться неизменно в руках всей совокупности городских граждан, как видно в частности и на примере Престона.

Граждане последнего собирались поголовно в так наз. portmote, по меньшей мере, три раза в год, для рассмотрения текущих вопросов местной администрации и суда. Присутствие было обязательным: штраф в 12 пенсов падал на всякого незаконно отсутствующего. Присутствовали только граждане. Предметы ведомства были те же, что и в court leet поместья. Говоря это, я хочу сказать, что портмоту принадлежала одна лишь гражданско-полицейская юрисдикция; уголовная же оставалась в руках шерифа. Торговые дела, разрешение на производство торга, определение обязательных цен на товары, заведование рынками и ярмарками и т. п. принадлежало не portmote, а управлению торговой гильдии. Исполнительным чиновником в городе являлся портрив, или препозитус, впоследствии переименованный в мэра, а также два или более бальифов, игравших роль сборщиков внутренних таможенных пошлин и других городских сборов. Мы находим также в документах XIII и XIV вв. упоминание о 12 избранных. Это не более, как члены того обвинительного жюри, существование которого составляет одну из наиболее характерных особенностей английского уголовного процесса.

Мы впали бы в невольное повторение, если бы вздумали давать историю развития муниципальной свободы во всех и каждом из городов Англии, постепенно возвышенных до положения самостоятельной сотни или графства. Мы ограничимся, поэтому, лишь кратким перечнем тех городов, которые в правление ближайших преемников Генриха II постепенно перешли в категорию свободных бургов. К числу таких в правление Ричарда I принадлежат Кольчестер, Линкольн, Рай и Винчельзи, Портсмут и Оксфорд. В царствование Иоанна Безземельного к свободным бургам постепенно подходят по своему внутреннему устройству, по своему судебному и административному самоуправлению, Норвич, Глостер, Ипсвич, Денвич, Стаффорд, Ливерпуль и некоторые другие. В правление Генриха III - Бристоль, Кембридж, Ворчестер, Рочестер и другие. В каждое новое царствование подкрепляемы были права и вольности, дарованные городам при предшественниках правящего монарха, или предоставляемы новые преимущества, существенно ни в чем не изменявшие прежних отношений города к администрации сотни и графства и только увеличивавшие административные, судебные или торговые преимущества города. Большая часть тех привилегий, о которых теперь идет речь, предоставляются не даром, а или под условием временных пожертвований в пользу королевской казны, или, всего чаще, как последствие взятия городом на откуп всей суммы следуемых с него платежей.

Описанный нами процесс прогрессивного развития муниципальной свободы касается не одних лишь королевских, но и владельческих бургов. По отношению к этим последним королевские грамоты обыкновенно лишь закрепляют за ними права и преимущества, дарованные им их непосредственными владельцами. Так, напр., в Лейчестере граждане, долгое время призывавшиеся к отбыванию повинностей крепостного характера, барщинных служб и платежей, наделены были правом свободного владения своими участками и некоторой независимостью в деле управления и суда в царствование Генриха II по воле их непосредственного владельца, графа Лейчестерского. Эти права вслед затем подкреплены были грамотой, испрошенной ими у Иоанна Безземельного.

Мы бы могли покончить на сказанном характеристику английских свободных бургов в XI, XII и XIII столетиях, если бы случайным образом уцелевшие архивы одного из них, Ипсвича, не давали нам возможности наглядной иллюстрации всего сказанного выше. Из этих архивов видно, что Ипсвич, считавшийся бургом еще во времена составления поземельной описи Вильгельмом Завоевателем, становится свободным городом не ранее Иоанна Безземельного. От времен этого короля уцелели не только жалованные грамоты, но и нек. протоколы его городских советов. Из этих протоколов мы узнаем, что избрание двух бальифов и коронеров, равно и 12 высших портменов с обязанностями обвинительных присяжных, производилось всем городом, другими словами - всею совокупностью его граждан. После их избрания все и каждый из обывателей приносили присягу в повиновении им и в помощи при исполнении ими своих обязанностей. Три или четыре человека, обозначаемых в протоколах термином "legales homines", избираются опять-таки всею совокупностью граждан "commonalty" или "communa", иначе общим собранием города, - для хранения городской печати. Тот же городской совета (термин, заменяемый нередко в протоколах выражением "весь город" - лучшее доказательство тому, что в состав его входили все горожане) - выбирает и ольдермена торговой гильдии - опять-таки прямое подтверждение тому положению, что гильдия не составляла чего-то особенного и независимого от города и городского собрания. Что гражданство и принадлежность к гильдии были факты, неразрывно связанные между собою, другими словами, что торговая гильдия обнимала собою совокупность городских граждан, доказательство тому мы находим в тех же протоколах, в том месте их, в котором упоминается о приеме в гражданство целого ряда лиц не иначе, как под условием взноса ими денежных или натуральных сборов в пользу гильдии. По вопросу о том, кто был гражданином, ипсвич. протоколы отвечают, что гражданами были те из обывателей, которые связаны были с городом фактом владения в пределах его большим или меньшим участком земли. Как далеко ни отступает характер свободного бурга от типа крепостного селения, все же некот. черты последнего сохраняются и в его стенах. Я разумею в частности городские общинные земли, встречающиеся и в Лейчестере, и в Престоне, и в Ипсвиче. В этом последнем городе размер общинных земель так невелик, что делает немыслимой непосредственную эксплуатацию их самими жителями. Общинные земли из земель общего пользования переходят, поэтому, в категорию земель общины и служат фондом для оплаты городских чиновников за исполняемую ими службу.

С Эдуардов мы считаем возможным начать новый период в истории английского города не потому, чтобы в это время начались какие-либо изменения в прежних отношениях правительства к городам и городскому самоуправлению, а потому, что в это время проявляются впервые в зародышном виде в стенах самих городов те внутренние движения, благодаря окончательному торжеству которых в XV в. удалось сосредоточить политическую власть над городом в руках гильдий. Городские грамоты не оставляют ни малейшего сомнения в том, что муниципальное развитие Англии продолжало совершаться и в этот третий период жизни в прежнем направлении - постепенного возведения города на степень сотни или графства. Возьмем для примера грамоту, дарованную Эдуардом I основанному им же Кингстону. В этой грамоте (от 1299 г.) прямо значится, что городу предоставляются все те права, какие должны принадлежать свободному бургу. Права эти перечисляются затем; во главе их стоит свобода завещательного распоряжения землями и имуществами, расположенными в пределах городского округа, что и понятно, если принять во внимание сказанное выше на счет отсутствия такого права у бургов владельческих или непосредственно зависимых от короля и предоставления его жителям одних свободных бургов. Вторым в порядке следует право получения королевских грамот, право, предполагающее существование администрации, независимой от графства или сотни. Вот почему вслед за приведенными словами стоит запрещение шерифу и бальифу входить в город для приведения в исполнение каких бы то ни было приказов по отношению к его жителям и предоставление последним привилегий самостоятельного гражданского и уголовного суда. Права избирать коронера и держать особую тюрьму являются естественными последствиями дарованной городу судебной независимости. Свобода от таможенных пошлин, право держать две ярмарки и т. п. являются не более, как частными преимуществами, не входящими необходимо в понятие свободного бурга. Если бы не бояться повторений, можно было бы привести целый ряд однохарактерных хартий и показать на основании их отсутствие каких бы то ни было перемен в прежнем отношении правительства к городскому самоуправлению, в предоставлении его по-прежнему не тем или другим гильдиям, не той или иной группе зажиточных граждан, а всей совокупности последних, всей "immensa communitas", которая одна и составляет общий совет горожан (common council), о котором говорят нередко грамоты Эдуардов. Перелом в городском развитии вовсе не лежит в изменении прежних отношений к нему правительства, а в открывшейся в среде самих граждан борьбе из-за общественного влияния и политической власти, борьбе, первое проявление которой относится именно к занимающему нас периоду и без которой городское самоуправление не сосредоточилось бы всецело к концу XV ст. в руках гильдейской аристократии.

Первые проявления этой борьбы и ее воздействие на характер городской администрации относятся уже к правлению Эдуарда I. Вслед за временным отобранием у Лондона прав городского самоуправления недовольным жителями королем следует избрание ими нового мэра. Это избрание происходит, однако, не обычным путем, путем созвания всей городской толпы, "immensa communitas", а небольшим советом из ольдерменов и 12 избранных от каждого округа (Ward). Такой порядок избрания является решительным новшеством, как видно из дошедших до нас подробностей на счет порядка производства выборов в 1285 г., т. е. за 10 лет до этого. Такому нововведению долгое время не суждено было сделаться общим правилом. Доказательством этому служит, между прочим, грамота Эдуарда II, в которой значится, что выборы мэра должны быть производимы согласно старинным грамотам; в грамотах же этих, как мы знаем, избрание принадлежит по праву всем гражданам. За вышеприведенным исключением, мы не встречаем в правление Эдуарда I никаких наглядных проявлений внутренней борьбы в среде самих городов из-за вопроса о политической власти. Правда, мы неоднократно читаем в грамотах о том или другом числе, обыкновенно 12 или 24 так наз. "добрых людей", как о ближайших правителях города, но эти "добрые люди" не кто иные, как прежние члены обвинительного жюри, призванные к непосредственному участию городских делах, в силу предоставленного им права заявлять о беспорядках в городе, лица, которые в то же время, по отношению к праву избрания городских властей, поставлены на одну ступень с прочими гражданами.

Наглядное проявление социальной розни в стенах города и стремления зажиточного меньшинства к сосредоточению городского самоуправления в своих руках встречается не ранее вступления на престол Эдуарда II, прежде всего не в Лондоне, как думал его историк Нортон, а в Бристоле. В 1312 г. в нем вспыхнуло открытое восстание простого народа; главнейшим поводом к нему был захват политической власти 14-ью знатнейшими гражданами, имена которых к счастью дошли до нас. Между этими 14-ью трое - мэр и бывшие мэры города; остальные или бывшие бальифы, или бывшие констебли, или, наконец, частью состоящие в должности, частью уже успевшие оставить службу ольдермены и городские секретари; в союзе с ними действует сравнительно небольшое число простых купцов или ремесленников, всего чаще пекарей. Притязаниям этих лиц на исключительное ведение городских дел жители Бристоля, по словам летописца, противопоставляют исконное равноправие граждан. Совокупность горожан, говорит неизвестный монах аббатства Мальмесбери в своем жизнеописании Эдуарда II, стала настаивать на том, что все граждане - одного состояния, а, следовательно, равны между собою по своим правам и преимуществам. Разногласие по этому вопросу повело, продолжает он, к препирательствам; попытка же короля прекратить их судебным приговором посланной им в город судебной комиссии только довела недовольство до крайнего предела, так как, продолжает тот же летописец, граждане заподозрили присланных судей в пристрастии к тем 14, действия которых подавали повод к их жалобам. Предводители недовольных, принадлежавшие к числу городской знати, "majores civitatis", не без основания увидели в присылке чуждых городу комиссаров нарушение его исконных прав и вольностей. Их подстрекательству без труда удалось вызвать восстание в простонародье. Толпа окружила здание, в котором заседали пришлые судьи, и заставила одних искать спасения в бегстве, а других выпрашивать свободный проход себе с обязательством немедленно удалиться из города. Открытые столкновения граждан друг с другом, городской толпы частью с местными, частью королевскими чиновниками и слугами прекращаются лишь благодаря тому обстоятельству, что король решается на крайнюю меру; он отбирает у города все дарованные его предшественником права и снова ставит его в непосредственную зависимость от себя и под управление им же самим назначаемых чиновников.

Вслед за Бристолем и Лондон переживает внутренние потрясения, корень которых опять-таки лежит в стремлении меньшинства узурпировать права всего гражданства. Вопрос о том, к какому времени должно быть отнесено полнейшее слияние городской администрации лондонского сити с гильдейской, принадлежит к числу спорных. Вместе с Мериуэзером мы полагаем, что имеющиеся в нашем распоряжении акты не дают права утверждать, что то слияние, о котором идет речь, стало совершившимся фактом уже в XIII ст., но эти же акты не позволяют сомневаться в том, что попытки к ограничению прав всего гражданства в интересах незначительного меньшинства гильдейских братий начались в Лондоне не раньше и не позже, как и в других городах, т. е. уже в рассматриваемый нами период. О чем, как не об этом, говорят нам грамоты Эдуарда II, запрещающие прием в город жителей, которые не состояли членами той или другой мистерии или гильдии и которые не были рекомендованы, по меньшей мере, 6-ью членами той же гильдии, притом все равно, будет ли принимаемое лицо чужестранцем или нет. Исключение из сказанного правила допускается лишь в пользу тех лиц, на прием которых последует согласие всей совокупности городских граждан. Что попытки к низвержению существующего порядка городского самоуправления имели место в лондонском сити в занимающей нас период, доказательства этому содержатся в исторических памятниках, доселе хранящихся в лондонском Гильдголе. Мы читаем в них о лишении целого ряда лиц права гражданства за попытки к низвержению городских вольностей, за желание вызвать междоусобную войну граждан. Что эти попытки, тем не менее, не привели ни к чему, что им не удалось устранить политического равноправия, доказательством этому служат опять-таки акты городского самоуправления лонд. сити от 13 и 22 гг. правления Эдуарда II. Из них прямо следует, что прием в гражданство по рекомендации 6 человек того ремесла или торга, которым занимался кандидат, продолжало по-прежнему принадлежать собраниям "hustings" при участии всех граждан той же "immensa communitas", о которой говорят грамоты первых Плантагенетов. Политическое равноправие граждан лондонского сити, как и других английских городов, продолжало держаться и в течение последующих царствований - Эдуарда III и Ричарда II. Это следует опять-таки из актов городского самоуправления, свидетельствующих об избрании мэров и ольдерменов, при отсутствии в выборах всех граждан, всей "immensa communitas" и при участии каких бы то ни было изъятий или ограничений избирательного права. От 1377 г. дошел до нас акт избрания в городской совет по 6 или того менее лиц от каждого из округов лондонского сити; они должны были заседать в городском совете. Избрание это происходит в собрании мэра, ольдермена и бесчисленного множества простых граждан, как буквально значится в самом акте. От 1397 г. мы опять-таки имеем акты, не оставляющие ни малейшего сомнения в том, что избрание городских властей продолжало оставаться в руках всего гражданства. И в правление Ричарда II ольдерменов выбирало все гражданство того или другого округа, а мэра - все гражданство лонд. сити. Что тот же порядок вещей продолжал держаться и в других свободных бургах, - доказательство этому представляют немногие уцелевшие до нас акты муниципальной жизни Англии. Ни в одном из них ни малейшего указания на то, чтобы замена гражданского самоуправления гильдейским могла быть отнесена к XIV в.; ни в городских грамотах, ни в протоколах городских собраний невозможно открыть ничего, говорящего в пользу такой замены; напротив того, в целом ряде документов категорически утверждается принадлежность тех или других прав и преимуществ всему гражданству. Так, напр., в грамоте, дарованной Бристолю в 1373 г., говорится о праве всего гражданства, "communitas civitatis", выбирать 40 человек для составления городского совета, об избрании двух городских казначеев опять-таки всею совокупностью городских граждан. В грамотах Ричарда II, дарованных Беверле и Кольчестеру, избрание городских властей предоставляется прямо не кому иному, как всей совокупности граждан.

Сказанным мы далеко не исчерпываем всех тех фактов, какие могут быть приведены в доказательство тому, что политическое равноправие граждан в XIV ст. далеко еще не было принесено в жертву гильдейской исключительности, как не прочь думать, напр., Бреди, Нортон и некоторые др. писатели. Тем не менее, уже в XIV ст. большая часть городских дел перестает оставаться в прямом заведовании всей совокупности городских граждан и переходит в руки частных советов, члены которых продолжают избираться всеми гражданами города. В этом, несомненно, лежит первый шаг к постепенному сужению политических прав гражданства, породившему тот антагонизм городских партий, о котором говорят как летописи, так и грамоты королей, акты городских советов и судебные протоколы. Зная, какое значение для дальнейшего развития муниципального самоуправления имело постепенное возникновение тесных советов в конце XIII и в начале XIV в., мы считаем необходимым остановиться на вопросе о том, где лежит источник этих сравнительно позднейших институтов городского самоуправления. Его надо искать в учреждении обвинительного жюри. Мы видели, что в каждом городе, пользовавшемся правами свободного бурга, уголовно-полицейские проступки были расследуемы и судимы в общем собрании всех граждан, в силу и на основании тех заявлений, какие делаемы были на этот счет членами обвинительного жюри. Раз этому последнему предоставлено было право составления обвинительных актов, вполне естественно было возложить на него и обязанности надзора за соблюдением жителями тех мер полиции безопасности и благосостояния, какие с общего согласия граждан принимаемы были городскими собраниями. Как, в самом деле, могли бы присяжные возбудить обвинение против того или другого лица в нарушении мира в городе, в употреблении неправильных мер и весов, в продаже товаров по высшей, чем следовало, цене, или худшего качества и т. п., если бы лицам, призванным к исполнению этих обязанностей, не был предоставлен и самый контроль за соблюдением тех или других муниципальных предписаний, другими словами, известные административно-полицейские функции. Периодичность судебных собраний жителей, созвание их в определенные сроки, обыкновенно один или два раза в год, делало необходимым продление прав членов обвинительного жюри на весь промежуток времени, отделяющий одно собрание от другого. Таким образом возникло самое постоянство их должностей. Что это было так, что 12 обвинительных присяжных не являлись лишь временными носителями известных прав и обязанностей, а исполняли свою должность в течение наперед определенного срока, - доказывают грамоты Плантагенетов и акты городского самоуправления конца XII и XIII столетий, в которых неоднократно упоминается о 12 или 24 добрых людях (boni homines), как о необходимых участниках в городском самоуправлении. Эти добрые люди (boni homines) нередко обозначаются и другими терминами: "liberi et legales homines" или "capitales portmani", др. словами, старшие из городских жителей, как, напр., в актах городов Ипсвича и Денвича. Тождество их с членами обвинительного жюри нередко прямо указывается актами, о которых идет речь, заменой вышеприведенных названий словом "jurati" - присяжные. Если от XII и первой половины XIII в. мы перейдем к непосредственно занимающему нас в настоящее время периоду, то на место 12 или 24 "хороших", "добрых" или "наиболее сведущих в законах" людей мы найдем уже прямое упоминание о городских советах, составленных в большинстве случаев из 12, нередко, однако, и из большего числа лиц, в значительных городах обыкновенно из 12 или 6 человек от каждого округа. Названные лица избираются всей совокупностью городских граждан, продолжающих составлять большой городской совет, созываемый обыкновенно не более раза в год для избрания городских властей, а кое-где и для судебного расследования. Персонал, из которого должны вербоваться подобного рода лица, обыкновенно обозначается в документах XIV в. описательно - словами "лучшие и наиболее сведущие в законе люди" (meliores et legaliores homines). Из такого обозначения само собой следует, что принадлежность к гильдии не составляла необходимого условия для избрания. Тем не менее, то обстоятельство, что богатейшие граждане города, "лучшие люди", - как называют их средневековые памятники, постоянно придающие качественную квалификацию там, где в действительности имеется лишь количественное накопление имущества, - в громадном большинстве, как лица, занимающиеся ремеслами и торговлей, необходимо должны были входить в состав торговых или ремесленных гильдий. Это не могло не повести к тому, что, если не юридически, то фактически, контингент кандидатов на городские должности постепенно составился из одних гильдейских братий. Во второй половине XIV в. граждане сити удерживают еще вполне свое политическое равноправие, наглядным выражением чего является поголовное участие их в городских выборах. Политические права граждан в то же время подвергаются значительным ограничениям, - в виду переноса большинства дел, некогда разбиравшихся в общем их собрании, в руки городского совета, специальных судов и единоличных органов управления. Движения, однохарактерные с только что описанными, происходят во второй половине XIV в. - кроме Лондона - и в целом ряде других городов, следствием чего было, как и в столице, разделение жителей на два враждебных лагеря, открытые столкновения между ними и временный захват городских вольностей недовольным этими беспорядками королем. О таких событиях мы читаем в частности в хронике Вильяма Ворчестерского, два раза упоминающего о "discordia damnosa inter majores et communes", - первый раз под 1359 г., второй под 1374. Этим столкновениям, как видно из документов, собранных по истории Ярмута Паркинсом, не удается ниспровергнуть старинное политическое равноправие граждан. Общие собрания их по-прежнему продолжали выбирать городских властей и решать важнейшие административно-судебные вопросы городской администрации, что, однако, нимало не мешало сосредоточению деятельного управления городом в руках более тесного городского совета, постепенно составившегося, как мы видели, из членов обвинительного жюри и удержавшего даже свое старинное наименование совета присяжных - "jurati". Этому совету одному принадлежит назначение второстепенных городских чиновников, бальифов, камергеров, сборщиков, помимо всякого участия и вмешательства собрания горожан.

Давая общую характеристику только что пройденного периода, мы позволим себе назвать его эпохой первых и еще неудачных попыток переустройства городского самоуправления на олигархических началах. Богатейшие граждане города, члены привилегированных гильдий, достигают одной лишь фактической, далеко еще не юридической возможности преимущественного заведования городскими делами. В большинстве случаев мы находим их занимающими должности мэров, ольдерменов, шерифов, коронеров и т. п. и избираемыми в эти должности, благодаря принадлежности своей к числу "житьих людей" (sufficientes personae), друг. слов., к достаточным гражданам, обыкновенно слывущим не только за наиболее сведущих в законах ("legaliores"), но лучших людей ("discretiores, meliores homines"). Тем не менее, избрание, вопреки всем попыткам к изменению старинного порядка, продолжает оставаться в руках всей совокупности городских граждан, - во многих бургах, как единственный остаток той полноты административно-судебных прав, какие осуществлялась некогда над городом поголовным собранием его граждан. Изменить этот порядок вещей, предоставить право избрания одним членам привилегированных гильдий и сообщить тем самым городскому самоуправлению гильдейский характер - составит задачу XV столетия. К роли гильдий в истории английского города мы и перейдем теперь.

История английских гильдий. Сделаем предварительно краткое указание на то, что такое гильдии, где источник их возникновения, и затем уже изложим, с какого времени они призываются к исключительной роли в городских делах.

Вопрос о возникновении гильдий, встречающихся одинаково с Англией и на континенте, принадлежит к вопросам наиболее спорным. В Англии до сего времени есть лица, которые возводят происхождение гильдий к временам римлян и утверждают, что лондонские гильдии происходят именно от этих последних, но в пользу такой догадки не приводится никаких сколько-нибудь серьезных соображений. Если у римлян и были союзы, близкие к гильдиям, то все-таки это еще не доказывает связи между этими некогда существовавшими корпорациями и теми гильдиями, которые возникают с VIII века. Римское владычество так мало оставило следов в английской жизни, что толковать о возникновении гильдий благодаря влиянию римлян положительно невозможно. Вопрос о происхождении гильдий отнюдь не приблизится к решению и в том случае, если обстоятельством, породившим их, мы стали бы считать (как это делают некоторые историки) "германский дух". Что же побудило людей соединяться в такие добровольные союзы? Одни утверждают (в том числе Брентано), что гильдии вызваны были к жизни тем обстоятельством, что большие семьи с течением времени утратили значение союзов, в которых частные лица могли найти поддержку и опору, в случае нанесения им какого-либо вреда или убытков; и вот у людей, которые - в силу законодательных предписаний - должны были так. обр. отказаться от дальнейшей поддержки рода и семьи, образуются по образцу последних искусственные соединения, в основание которых кладется начало взаимной солидарности и помощи. Против такого решения вопроса о происхождении гильдий восстают те исследователи, которые стараются доказать, что гильдии возникли не по образцу семьи, а по образцу сельской общины; как в ней, основанием для гильдейских союзов, говорят они, является владение сообща известным имуществом, недвижимым или движимым. Гильдии могли сложиться одновременно по обоим образцам. Чтобы это было яснее, необходимо, прежде всего, дать себе отчет в том, что мы называем гильдиями. Предполагают, что гильдии - какие-то однородные союзы, но на самом деле они представляют целые категории их, которым обще лишь начало солидарности; союзы же эти преследуют совершенно разные цели. С переселением людей из одной местности в другую, вызываемым ростом крупного землевладения, начинают составляться союзы, цель которых - оказание взаимной помощи переселенцам, из общего фонда, составляемого личными взносами. Рядом с этими союзами переселенцев мы встречаем такие, для которых ближайшею целью является совершение общих религиозных треб, помощь больным и неимущим, наконец, участие в общих трапезах в день праздника церковного патрона. Рядом с этими возникают также гильдии с определенным полицейским характером; впервые возникают они в Лондоне, на что указывают известные "Judiciae civitatis Londoniae"; в этих последних говорится именно о территориальных гильдиях (до 10 в пределах одного Лондона), обязанность которых наблюдать за сохранением мира. Далее, в норманнский период встречаются уже гильдии чисто торговые (gilda mercatoria). Отличительною чертой их является то, что членами их могли быть только торговцы, но это последнее понятие принималось в самом широком смысле, позволявшем включить в него и сбывающих свои изделия ремесленников. Наконец, почти одновременно с торговыми гильдиями возникают гильдии ремесленные, иначе цехи, в состав которых могли входить лица, занимающиеся исключительно известным ремеслом.

Не останавливаясь долее на вопросе о том, где следует искать источник происхождения гильдий, мы ограничимся лишь замечанием, что гильдии частью в форме духовных и благотворительных сообществ для целей богослужения и призрения, частью в форме личных и территориальных союзов для охраны мира встречаются уже в англо-саксонский период. Древнейшими гильдиями, статуты которых дошли до нас, являются гильдии Св. Петра в Абботсбери, экзетерская и кембриджская; главнейшим назначением этих добровольных личных соединений было, согласно уцелевшим статутам, призрение больных братий, погребение усопших и поминовение их душ. Вспомоществование семьям умерших или путешествующим гильдейским братьям, охранение мира между членами гильдии и наказание его нарушителей, раздача милостыни в день празднования того святого, который является патроном гильдии, совместное принятие пищи и наделение ею неимущих, - вот те правила, какие одинаково встречаются в любом из статутов названных гильдий и к которым в одном лишь статуте кембриджской гильдии присоединяется еще одно уже чисто светское предписание. Это последнее состояло в принятии на себя обязательства взаимной поддержки, как в случаях насильственного нападения на кого-либо из гильдейской братии, так и в случае совершения кем-либо из них правонарушений. Круговая ответственность гильдейской братии имела место лишь тогда, когда нарушение мира было вызвано или кровной местью, или предварительным оскорблением самого нарушителя; в противном же случае гильдия отказывалась от всякой солидарности с преступником и передавала его в руки общего правосудия королевства. Ни в одной из названных нами гильдий полицейская роль этих добровольных союзов не выступает так наглядно, как в кембриджской, члены которой подвергают полюбовному разбирательству всякого рода правонарушения, начиная с нарушения прав собственности и кончая убийством одного сочлена другим.

К числу названных нами трех гильдий, в которых духовный элемент является, так сказать, преобладающим, необходимо прибавить, как мы видели, еще гильдии с чисто полицейским характером, встречаемые нами, прежде всего в Лондоне еще в царствование Этельстана и упоминаемые в Judiciae civitatis Londoniae. Их цель - охрана мира, подавление насилия, в какой бы форме оно ни проявлялось, и прежде всего воровства. К этой главнейшей задаче присоединялись и другие второстепенные, - религиозного и благотворительного характера. Однохарактерные гильдии встречаются в англо-саксонский период еще в Кентербери и Дувре. В норманнский и следующий за тем период английской жизни оба вышеуказанные типа гильдий продолжают существовать, приобретая каждый большую определенность в своей цели и функциях. Совершение религиозных треб и дела благотворительности исчерпывают задачу религиозных гильдий, - известных не одной Англии, но и всему континенту Европы. В немногих словах частные цели, преследуемые гильдиями, могут быть переданы в следующем виде: 1) взаимная помощь гильдейской братии во всех обстоятельствах жизни: старости, болезни, бедности, в случаях пожара, наводнения, кораблекрушения, помощь займом, доставлением работы, даровым погребением; 2) совершение общих религиозных треб; 3) содержание школ, вознаграждение за труд школьных учителей, вспомоществование бедным школьникам. Всего чаще гильдии с вышеуказанным характером возникали между лицами самых различных званий и состояний, как духовными, так и светскими. Гильдейский капитал, доходами с которого братья удовлетворяли общим гильдейским потребностям, составлялся частью из взносов делаемых каждым при поступлении в гильдию, частью из единовременных платежей, производимых поголовно всеми в силу особого предписания общего собрания гильдии, частью, наконец, из имуществ, доставшихся по завещаниям и дарениям. Управление принадлежало общему собранию и избранным им чиновникам; последние заведовали общим имуществом гильдии, разбирали споры, возникшие между отдельными членами ее, облагали гильдейскую братию в случае нужды особыми денежными взносами и т. п. Общему собранию одному принадлежало решение вопроса о допущении новых членов в гильдию (все пользующиеся дурной репутацией не могли быть включены в число гильд. братьев), принятие общих постановлений и избрание гильдейских властей.

Рядом с только что описанными религиозными гильдиями существовали в Англии в течение всех средних веков гильдии с полицейским и торговым характером. Брентано совершенно произвольно допускает факт включения в состав этих гильдий всех и каждого из полноправных граждан того города, которому принадлежала гильдия. Из такого произвольного допущения он делает далее тот вывод, что гильдия во многих городах послужила не только прототипом, но и зародышным зерном для образования городской коммуны, в одних городах всецело совпадавшей с гильдией, в других - составившейся из соединения с гильдией. Надежнейшим ручательством верности своего взгляда признается Брентано тот факт, что грамоты многих королей выдаются не на имя города и его граждан, а на имя членов торговой гильдии. Критики Брентано замечают, что подлинные памятники нигде не говорят о существовании союзов между гильдиями и о возникновении из них этим путем городских коммун. Гильдии, как личные союзы, представляли собою нечто совершенно отличное от территориальных городских округов. Правда, во многих городах Англии в эпоху Плантагенетов торговая гильдия из свободного соединения становится обязательным союзом, призванным включить в свой состав всех лиц, занимающихся торговлей, - не только как главным, но и как второстепенным занятием, поэтому и купцов, и промышленников, лично сбывающих продукты своих промыслов. Так, напр., в постановлениях торговой гильдии Лейчестера мы читаем о принесении братьями присяги в том, что они будут уведомлять своевременно гильдейское управление о всех лицах, занимающихся торгом и не состоящих в то же время членами гильдии. В Оксфорде, Престоне и др. городах можно было заниматься торгом лишь под условием принадлежности к торговой гильдии. Обычаи названных городов заключают в себе каждый категорическое заявление на этот счет. Все лица подобного рода немедленно включаются в состав гильдии и принуждаются к производству гильдейских взносов. Из этого факта легко заключить, что в состав торговых гильдий входили все занимавшиеся торгом. Немудрено, поэтому, если королевские грамоты, заключавшие в себе пожалования городу тех или других торговых преимуществ, выдаваемы были нередко не на имя городского гражданства, а на имя членов торговой гильдии города. Право иметь рынки предоставлялось грамотами королей из династии Плантагенетов не совокупности граждан, а также членам той или другой гильдии. Со времен норманнских королей политика правительства состояла в том, чтобы, устранив начало свободной торговли, монополизировать ее, а равно и промыслы, в руках гильдий. Мотивом к подобной монополизации служили главным образом фискальные цели. Мы имеем известия, что гильдии отныне - за предоставленные им права - обязуются вносить в пользу казны определенную сумму. С этой чисто фискальной точки зрения понятна причина наделения королем торговыми правами и преимуществами исключительно членов торговых гильдий. Короли, считая своею обязанностью наблюдать, чтобы продавцы не отпускали дурных товаров, сочли необходимым установить целый ряд правил, которые можно назвать одним термином "полицейских". Интерес правительства в этом случае сводился к тому, чтобы в видах более бдительного контроля сосредоточить обмен в руках небольшого числа лиц. Если к этой точке зрения присоединить вышеупомянутую нами фискальную, то станет ясным, почему правительство вдвойне было заинтересовано в существовании таких сообществ, которые бы монополизировали торговлю в своих руках. Эти цели и обусловили собою возникновение торговых гильдий в Англии. Сказать, что предоставленные им королями права были политическими, что в состав их входили администрация и суд в пределах города, нельзя. Подобных актов и документов мы не находим, но встречаются постановления, по которым целый ряд функций, которые должны были бы принадлежать всей совокупности граждан, передаются гильдиям. Гильдии являются часто откупщиками городских сборов и обязываются своевременно уплачивать королям определенные взносы. Торговым гильдиям предоставляется в этом случае принимать те или другие меры, чтобы обеспечить поступление в свою пользу сборов, друг. словами, чтобы побудить горожан к производству взносов в наперед определенные сроки. В деле развития торговых гильдий так. образ. нужно признать значительную роль за правительством. По аналогии с тем, что имело место на континенте Европы, исследователи говорят обыкновенно, что люди, занимавшиеся торговлею, вступили в добровольные между собою соединения и повели борьбу против феодальных владельцев. Все это справедливо по отношению к итальянским городам, к городам Бельгии, отчасти Германии, но это неверно по отношению к Англии. Явные насилия со стороны феодальных владельцев едва ли были возможны в ней, после тех полицейских мер, которые приняты были англ. королями, и при подчинении феодалов королевским судам.

Протоколы заседаний некоторых торговых гильдий, уцелевшие до нашего времени, доставляют возможность наглядного ознакомления с характером прав и обязанностей гильдейских братий. Из этих протоколов видно, что одним из существеннейших прав общего собрания гильдии было заведование гильдейской собственностью, как недвижимой, так и движимой, обложение товаров ввозными пошлинами, принятие новых членов, выбор гильдейских начальников - одного или двух ольдерменов, - штрафование членов, виновных в нарушении постановлений гильдии, и даже исключение их из своего состава.

Торговые гильдии, как составленные из наиболее зажиточных лиц города, часто являлись откупщиками городских сборов, наравне с шерифом и всею городскою коммуною. В таких случаях обыкновенно жалованная грамота выдаваема была королем на имя не кого иного, как членов гильдии; факт этот был обобщен Бреди в том смысле, будто короли постоянно наделяли политическими правами и преимуществами не всю совокупность городских граждан, а одну лишь гильдейскую братию.

Особую категорию составляют уже со времен королей норманнской династии так наз. ремесленные гильдии, или цехи. Вопрос об их происхождении решается Брентано весьма просто. По образцу торговцев, ремесленники, сознавая пользу единения в интересах защиты против лордов, владельцев городов, стремившихся обратить их в состояние несвободных людей и обложить произвольными поборами, также стали соединяться в союзы. Но на вопрос: на какой фактической основе построено это воззрение, его "История происхождения и развития гильдий" не дает никакого ответа; факты же, собранные нами независимо от Брентано, идут прямо наперекор такому воззрению; они показывают, что возникновение цехов не только не было направлено против интересов владетельных классов и лиц города, но что цехи возникали по их доброй воле, частью как средство к организации полиции промыслов, частью в интересах фискальных. История любого из ярмарочных местечек Англии, этих зародышей бургов и городов, представит нам не один пример монополизирования помещиком известных производств исключительно в руках определенная числа поместных обывателей. В большинстве английских поместий долгое время единственным вполне обособившимся промыслом является, рядом с хлебопечением, варка пива. Как на ближайшую причину к монополизации того и другого производства можно указать на желание помещика обеспечить хорошее качество производимого товара и продажу его по раз установленной цене. В большинстве англ. поместий в норм. период англ. жизни устанавливается определенный тариф на печеный хлеб и пиво. Эти тарифы получают наименование ассиз; наблюдение за их соблюдением поручается особым пробователям пива и хлеба, так наз. "tastatores panis et cervisiae", выбор которых принадлежит или самому помещику, или всему собранию поместных обывателей. Сосредоточение хлебопечения и пивоварения в немногих руках, очевидно, имеет в виду облегчить контроль за ними пробовальщиков, обязанных доносить обо всех лицах, нарушивших ассизу, в судебное собрание поместного люда, которое, на основании этих донесений, подвергает виновных штрафам в пользу помещика. Тому же суд. собранию предоставляется, по докладу тех же пробовальщиков, штрафовать всех лиц, нарушивших монополию пивоварения самовольной варкою пива. Обвинение самих пробовальщиков в неисполнении обязанностей или в превышении власти падает уже на обвинительных присяжных, каждый раз выбираемых из полицейских властей поместья, десятников (decinatores) или capitales plegii. В изданных мною протоколах поместных судов можно найти не один случай производства подобного рода расследований. Цитированные выше судебные протоколы местечка Арундель, в течение всех средних веков остававшегося в прямой зависимости от графов этого имени, указывают нам на продолжение того же порядка вещей в английских поместьях и в течение всего XV в. Хлебопечение в такой же мере, как и варка пива, является исключительной привилегией известного класса лиц, обложенных в пользу помещика известными денежными платежами и призванных к соблюдению целого ряда полицейских предписаний, определяющих качество, размер и цену хлебов. Протоколы некоторых поместий дают нам право утверждать, что та же монополия производства в интересах полицейских и фискальных была установлена и по отношению к мясникам и по отношению к рыболовам; иначе немыслимо было бы присуждение некоторых лиц к уплате взносов в пользу помещика за право быть привилегированным мясником, иначе мы не нашли бы в названных памятниках указаний на штрафование как мясников, так и рыболовов за продажу несвежего мяса или рыбы, или за продажу хотя и свежих продуктов, но по недозволенной цене. Из приведенных данных мы вправе заключить, что в поместных селениях, всего же чаще в ярмарочных владельческих местечках, занятие, по крайней мере, некоторыми промыслами не было предоставлено свободному выбору и всецело сосредоточилось, в интересах полицейских и фискальных, в руках определенного класса лиц, призванных к соблюдению известных, установленных поместным обычаем норм и наделенных вместе с тем правом требовать признания их исключительной монополии на производство.

Перейдя от сел к городам, познакомившись с характером и судьбою древнейших из промышленных цехов Англии, мы необходимо придем к заключению, что те же соображения - полицейские и фискальные, та же владельческая инициатива вызвала к жизни эти якобы добровольные соединения. Древнейшие из промышленных союзов, о каких говорит нам Брентано, гильдии ткачей. Мы знаем о грамотах королей, выданных на имя этих цехов, грамотах, восходящих ко времени Генрихов I и II. Эти грамоты говорят нам о возникновении обществ, монополизирующих в своих руках ткацкий промысел, - сперва в Лондоне и Оксфорде (при Генр. I), затем в Йорке, Линкольне, Винчестере и др. (при Генр. II). Этими грамотами сплошь и рядом устанавливается монополия ткацкого ремесла. Всякий занимающийся им обязывается ими к немедленному вступлению в члены гильдии, или к немедленному оставлению самого промысла. Монополия промысла с этого времени и в течение всех средних веков составляет основную привилегию промышленной гильдии или цеха.

Когда в правление Эдуарда III призванные королем из Фландрии ткачи приступили к производству своего промысла, помимо предварительного вступления в состав ткацкой гильдии, члены последней предъявляют королю петицию, в которой, указывая на явное нарушение дарованной им привилегии, требуют или немедленного запрещения иноземным ткачам дальнейшего занятия их промыслом, или принуждения последних вступить в ряды гильдейской братии. Что монополия производства с самого начала составляла основное преимущество цехов, - лучшим доказательством тому служит самый характер той оппозиции, какую они вызвали против себя еще в правление Иоанна Безземельного. Граждане Лондона прямо требуют от короля упразднения гильдии ткачей, как стесняющей свободу их промыслов. Король обещает им выполнение их ходатайства, - прямое доказательство тому, что существование или несуществование цехов всецело было поставлено в зависимость от воли правительства.

Очевидно, что беспрепятственное пользование дарованной им монополией возможно было лишь под условием предоставления самой гильдии или цеху надзора за тем, чтобы никто, кроме его членов, не позволял себе заниматься промыслом. Так. обр. королям жалованными грамотами пришлось наделить гильдии не только монополией, но и полицией производимого ими промысла, что в свою очередь связано было с правом выбора властей для осуществления этих полицейских функций. Этим на первых порах и исчерпывается сумма тех прав, какие предоставляемы были гильдиям королевскими пожалованиями. О передаче гильдейским собраниям судебных функций, права ведать всякого рода процессы, раз одной из сторон является член гильдии, мы нигде не встречаем и помину, - ни в древнейших грамотах, ни в судебных протоколах, ни в парламентских петициях. Гильдейская братия, наравне с прочими городскими обывателями, подсудна была общим городским судам, судебным собраниям всего гражданства или суду назначаемого или выбираемого лица, - где бальифа, а где и мэра. Если в момент их возникновения цехи и не имели каких-то особых судебных прав, то того же отнюдь нельзя сказать о них в последующие периоды их существования. Право полицейского надзора за соблюдением братией многочисленных постановлений, регулировавших порядок производства их промысла, право, которое само вытекло из предоставленной им охраны собственной монополии, необходимо должно было повести к присвоению ими права расследования проступков против промыслового устава. В XIV ст., когда гильдии стали расширять свою судебную юрисдикцию на всякого рода гражданские правонарушения, направленные против любого из их членов, гражданство Лондона открыто выступило противником таких присвоений. Призванные к решению препирательства о подсудности между общими судами лонд. сити и административно-судебным советом гильдии ткачей, королевские суды, в правление Эдуарда II, признали за гильдиями одно лишь право судебного разбирательства случаев, связанных с самым производством промысла, и признали их во всех остальных делах подсудными непосредственно мэру и шерифам Лондона. Не одна лишь гильдия ткачей принуждена была подчиняться такому ограниченно своих судебных притязаний. Та же судьба постигла еще при Эдуарде I гильдию или цех хлебопеков. Им дозволено было разбирательство одних лишь дел, непосредственно соприкасавшихся с их промыслом; по остальным же они, наравне с прочим гражданством, были объявлены подсудными городским судам, - мэру и шерифам.

Не только в сфере судебного, но и административного контроля гильдии подчинены общим городским установлениям. Не кто иной, как лонд. мэр наблюдает за правильным соблюдением отдельными гильдиями как общего законодательства, так и многочисленных местных предписаний, ими самими издаваемых и регулирующих порядок производства промысла в пределах городской черты. В эпоху полного расцвета гильдейских учреждений мы встречаем случаи не только штрафования, но и тюремного заключения гильдейских властей, виновных в нарушении правил полиции промыслов. Из всего сказанного с очевидностью выступает то, что промышленные гильдии или цехи обязаны своим возникновением в Англии факту монополизации ремесел и промыслов в руках небольшого числа лиц, - каждый раз по личной воле правителя, открыто указываемой в даруемых им жалованных грамотах. Что воля правителя была существенным условием для установления цеха, - прямое ручательство этому мы находим в сообщаемом летописцами факте закрытия Генрихом II целого ряда подобных союзов, основанных в интересах монополизации промыслов, но не получивших в то же время королевской санкции. Гильдии, о которых теперь идет речь, поставлены были в один уровень с замками, возведенными их владельцами, помимо предварительного разрешения. Они объявлены, подобно им, незаконнорожденными и запрещены на будущее время под страхом уголовных кар. Спрашивается теперь, какие цели могли побуждать королей к установлению цехов? Длинный список ежегодных платежей промышленных гильдий королю, приводимый Мадоксом в его "Истории казначейства", дает на этот счет весьма определенный ответ. Очевидно, что никакой иной интерес, более фискального, не побуждал короля на первых порах к установлению гильдейских сообществ; это прямо следует хотя бы из того факта, что король неоднократно соглашается закрыть их, раз городское управление берет на себя уплату получаемой с них правительством суммы.

Изучение древнейшего характера промышленных гильдий, порядка их возникновения и предметов ведомства, как нам кажется, не оставляет сомнения в том, что источник происхождения этих городских сообществ был тот же, какой замечается в процессе постепенного развития замкнутых производств поместья. Как в поместье, так и в городе частный владелец, будет ли им король или лорд, одинаково обращается к монополизации отдельных промыслов в руках небольшого числа лиц, - частью из фискальных, частью из полицейских соображений. Монополизация того или другого промысла ведет в городах, - не в пример тому, что одновременно имеет место в селах, - к предоставлению заинтересованным лицам и самой полиции промысла, а это обстоятельство в свою очередь вызывает рано или поздно возникновение особой гильдейской администрации, выбираемой братией и постепенно присваивающей себе право судебного расследования правонарушений против промыслового устава. На этом, разумеется, не остановилось развитие промышленных гильдий в Англии. Чисто хозяйственные и административные на первых порах сообщества, они в течение XIII и XIV вв. постоянно заимствуют у своих предшественниц (религиозных и благотвор. гильдий) их, если можно так выразиться, общежительный характер. С этого времени совершение религиозных треб, ежегодное празднование патрона гильдии, торжественное погребение умерших братий, как и помощь сирым, обедневшим, больным, раненым, всем пострадавшим от пожаров, наводнений и других несчастных случаев в такой же мере входят в задачу промышленной гильдии, в какой это являлось целью существования для религиозной и благотворительной. Это обстоятельство не должно, однако, мешать нам выделить ближайшие причины, вызвавшие возникновение промышленных гильдий, - монополизацию промыслов и их полиции. Нечего и говорить, что при таком объяснении причин возникновения цехов, рассуждения Брентано о борьбе ремесленного населения с владельцами города, о постепенно охватившем его сознании необходимости слиться воедино и повести борьбу общими усилиями против общих врагов - помещика и сменившей его будто в осуществлении политич. власти над городом торговой гильдии, должны отступить в область произвольных допущений и ни на чем не основанных догадок. Они, очевидно, навеяны Брентано историей ремесленных гильдий в Италии и некоторых городах Франции, Бельгии и Германии. Если в Англии и можно говорить о какой-нибудь борьбе между составными элементами городского населения, то отнюдь не о борьбе ремесленных гильдий с феодальными владельцами и якобы сменившими их торговыми сообществами, а о борьбе ремесленных гильдий между собою. В XIV ст. преимущественное развитие отдельных промыслов ведет к постепенному выделению из ряда других промышленных гильдий Лондона так наз. "ливрейных компаний", получивших это название от предоставленного им одним права носить особый костюм или особую ливрею. Чисто экономическое преобладание этих сообществ вызывает с течением времени с их стороны попытки обеспечить себе и политическое преобладание. В правление Эдуарда III преимущественное значение ливрейных компаний нашло себе и численное выражение в праве посылать в гор. совет двойное число депутатов против того, какое дозволено было иметь в нем прочим гильдиям, т. е. не три, а шесть человек. В правление Ричарда II ливрейные компании, иначе обозначаемые наименованием "больших" гильдий, не довольствуются уже преобладающим значением в городском совете, но стремятся к исключительному сосредоточению в своих руках права избрания мэра и других городских властей. Эти притязания встречают энергический отпор со стороны членов второстепен. гильдий и вызывают в Лондоне продолжительные междоусобия. И не один Лондон переживает в XIV в. открытую борьбу наиболее зажиточного гражданства с простонародьем: мы читаем о ней и в ворчестерской хронике, говорящей о "discordia damnosa" в городе Ярмуте; она возгорается и в целом ряде других бургов, ведя повсюду к временным переменам в городском устройстве. Если членам ливрейных гильдий и удается достигнуть чего-либо в Лондоне, то не больше, как сожжения книги городских распорядков, в которой значилось, что установление их в черте Лондона принадлежит всей совокупности жителей сити. На этом не оканчивается однако попытка старших гильдий сосредоточить в своих руках заведование гор. самоуправлением. XV век является той эпохой, когда городское самоуправление теряет свой всесословный характер и приобретает тот облик, которым оно отличается и до сих пор. Мэр Лондона и члены городск. совета начинают избираться исключительно членами 12 старших гильдий, - тех ливрейных компаний, о которых мы говорили выше. В этом отношении развитие англ. городов идет тою же самою дорогою, как развитие итальянских и германских. В Италии тремя веками ранее сумма всех политических прав над городом сосредоточилась уже в руках гор. олигархии; то же случилось и в Англии, но не ранее XV в. Когда гильдии стали стремиться к приобретению полит. прав над городом, им трудно стало обходиться без признания их прав и преимуществ королем. Каждое царствование в Англии с этих пор и начинается подтверждением прав, дарованных гильдиям при предшествующих королях. Гильдии, не получившие санкции нового правительства для своего дальнейшего существования, считались прекратившими его.

Гильдейские союзы в Англии были вызваны к жизни, так. обр., не самопроизвольным движением в среде лиц, занимающихся торговлею и промыслами, а сначала самим правительством, монополизировавшим торговлю и промыслы в руках некоторых лишь лиц, - частью из видов полицейских, частью из видов фискальных.

Английский город в XV веке. В истории муниципального развития в Англии XV век является эпохой - с одной стороны полного завершения муниципальных вольностей, с другой - поворота от общегражданского к цеховому управлению. Инкорпорирование городов и перенесение политич. прав над городом в руки гильдии, - вот те два явления, с которыми приходится считаться исследователю судеб англ. города в это время. Параллельно с этим происходит с каждым поколением ускоряющееся развитие муницип. самоуправления. Целый ряд городов переходит из положения зависимых от короля или частного владельца бургов в положение самостоятельных графств со своим непосредственно подчиненным королю и выбираемым жителями администрат.-судебным персоналом. Оставляя без дальнейшего освещения это более количественное, нежели качественное расширение муницип. свободы, сосредоточим наше внимание на характеристике новых сторон в англ. городском развитии, которые в XV в. вызываются с одной стороны дарованием городам прав свободных корпораций, их инкорпорированием, (выражаясь техническим языком англ. юристов), а с другой - перенесением политических прав из рук всего гражданства в руки членов или всех городских гильдий, или одних лишь привилегированных и старейших. Оба названные явления стоят одно по отношению к другому в преемственной связи, что немало облегчает обособление и изучение каждого из них в отдельности. Обратимся, прежде всего, к первому из названных явлений и постараемся открыть источник и время возникновения ранних попыток королей к возведению городов на степень свободных корпораций. Изучая содержание отдельных королевских грамот, наделяющих города правами корпораций, и сравнивая эти грамоты с городскими хартиями предшествующего периода, мы приходим к заключению, что единственным преимуществом городов, наделенных правами корпораций, была признаваемая за ними возможность - на правах юридич. лица - приобретать наследственную собственность, искать и отвечать в судах. Этим мы не хотим сказать, чтобы другие города, помимо инкорпорированных, не имели права владеть земельными имуществами. Городская недвижимость, несомненно, встречается еще в эпоху составления Книги Суда. Различие лежит не в этом, а в том, что до их инкорпорирования города должны были испрашивать дарования им королем особой грамоты, закрепляющей за городом тот или другой участок, дарованный ему королем или феодальным владельцем или приобретенный самими гражданами, иначе говоря, города владели землями только на основании королевских грамот. С момента же их инкорпорирования они приобрели юридическую возможность приобретать всякого рода собственность. - Зная, какие юридические последствия влекло за собою так называемое инкорпорирование, нам легко понять, почему духовные, образовательные, промышленные и торговые соединения, задолго до появления инкорпоративных грамот городов, стали наперерыв добиваться у королей наделения их преимуществами свободных корпораций. Всего успешнее были, по-видимому, на первых порах попытки духовных сообществ, так как об их праве преемственного владения собственностью на корпоративных началах упоминается еще в эпоху Эдуарда I, в 24-м отделе юрид. трактата, известного под наименованием Флета. Вслед за духовными корпорациями, университетские коллегии, быть может, благодаря самому источнику их происхождения, источнику, несомненно, церковному, наделены были теми же преимуществами, что и церковные союзы. Термин "корпорация" применяется к университетам уже в актах от 11-го года правления Генриха IV. Следующими, в порядке приобретения этих прав, являются религиозные гильдии, причем сходство преследуемых ими целей с духовными союзами в значительной степени облегчило им приобретение прав, которыми задолго до них пользовались их непосредственные прототипы. С религиозных гильдий то же право считаться корпорацией переносится мало-помалу в царствование первых двух королей Ланкастерской династии и на гильдии с определенным промышленным и торговым характером. Города, все еще не наделенные этими правами, по-видимому, уже с царствования Генриха IV начинают сознавать выгодность их для себя и стремятся к получению их от королей. Петиция, представленная в парламент жителями Плимута, в 13-й г. правления Генриха IV, заявляет: жители гор. Плимута, принимая во внимание, что город их - один из самых больших портов королевства, считают нужным ходатайствовать перед королем о разрешении образовать вместе со своими наследниками и преемниками особую корпорацию с правом приобретать земельные имущества в пожизненное и наследственное пользование, помимо испрошения каждый раз королевского согласия. Король дает обычный уклончивый ответ: "le roi s′avisera". Проходит целая четверть века, и мы все еще не слышим о предоставлении королем какому бы то ни было городу права свободной корпорации. Короли наделяют, правда, такими правами торг. и промышленные гильдии, но город, как таковой, не приобретает в их жалованных грамотах ни одного преимущества сверх тех, какими он располагал в предшествующем столетии. Первый акт, в котором мы встречаем не только термин "корпорация", но и предоставление суммы тех прав, какие вытекают из самого факта ее существования, относится к 1440 г., иначе говоря, к 18-му году правления Генриха VI. Это жалованная грамота короля Кингстону на Гуле; в ней, помимо упоминания о совокупности тех преимуществ, какие связаны обыкновенно с фактом наделения города правами графства, можно прочесть еще след. слова, не попадающиеся ни в одной из предшествующих по времени грамот: "да будут мэр, граждане и их преемники вечным корпоративным союзом под наименованием: мэр и граждане города К. и да приобретут они право наследования на вечные времена, а также право искать и отвечать по всякого рода искам, в каких бы судах эти последние ни были начаты, право покупать земли, держания, ренты, службы и владения в пределах города и гор. округа". Однохарактерные пожалования следуют одно за другим в пользу Плимута, Ипсвича, Норсгемптона и Кентербери. Все это происходит в царствование Генриха VI. В то же царствование мы встречаемся с выдачею и таких жалованных грамот, которые вовсе не ведут за собою наделения города правами корпорации, - явное доказательство тому, что теория, уподоблявшая город корпорации, далеко не привилась еще вполне и не успела вытеснить собою старинного порядка наделения города самое большее правами самостоятельного графства.

Тем не менее, уже в царствование Генриха VI термин корпорация в применении к городу проникает из корол. грамот и в парламентские статуты, и в судебные решения; последние, в частности, сплошь и рядом принимают в расчет всю сумму тех неотъемлемых преимуществ, какие необходимо вытекают для города из факта обращения его в корпорацию.

Процесс наделения городов правами корпорации продолжается и в течение всего правления Йоркского дома. Целый ряд городов, в числе их Рочестер и Дартмут, получают право считаться корпорациями, приобретать собственность, искать и отвечать в судах, иметь особую официальную печать и во всякого рода делах считаться юридическим лицом. Корпоративные права уже в такой мере признаются присущими всякому городу, что в королевских судах сплошь и рядом корпоративный характер признается за городами, и не получившими непосредственно от короля этого права, раз эти города в то или другое время своего существования наделены были королем наследственным владением. Таким образом, одно из прав, вытекающих из понятия корпорации, право, которое притом город может получить и независимо от его инкорпорирования, признается доказательством наделения его некогда корпоративным характером. Такое учение, впервые высказанное королевскими судами по отношению к городу Делю, является причиной постепенного распространения понятия корпорации и на города, не получившие на то особых королевских пожалований. Широкое толкование королевских судов восполняет таким образом непосредственную деятельность правительства и постепенно прививает английскому обществу понятие о том, что каждый город есть корпорация. Впрочем, представление, о котором теперь идет речь, еще не пустило настолько глубоких корней, чтобы дозволить нам отнести к числу инкорпорированных городов Англии XV в. и такие крупные промышленные центры, как Лондон или Бристоль. Эти два города, как показывают уцелевшие до нас корол. пожалования, все еще лишены были права считаться корпорациями, хотя и носили вполне определенный и неоднократно признаваемый за ними характер самостоятельных в своей внутренней организации графств. На этом и обрывается история инкорпорирования городов в ХV в. Если этому столетию не суждено было видеть завершение им же начатого инкорпорирования городов, то еще менее пришлось ему довести до конца не менее важный для дальнейших судеб Англии процесс сосредоточения политической власти в городе в руках гильдейских союзов. Уцелевшие до нас грамоты королей Ланкаст. и Йоркской династий в одно слово говорят о том, что присутствие на годичном административно-судебном собрании и выбор в нем городских властей - мэра, шерифа, коронеров и членов тесного совета - принадлежали по-прежнему всей совокупности городских домохозяев, или, что то же, всей совокупности городского гражданства. Не что иное, как эту совокупность, разумеет городская грамота Бристоля от 1421 г., говорящая о "common council". Хартия Плимута (1439 г.) прямо гласит, что все граждане выбирают городских властей. Один лишь Лондон, и то к концу занимающего нас периода, является уже городом с вполне сложившимся олигархическим управлением. В 7-й год правления Эдуарда IV выходит особый указ, которым выбор мэра предоставляется членам тесного городского совета, "common council", мастерам и начальникам отдельных гильдий. Восемь лет спустя, постановлением тесного городского совета предписывается, что и из представителей гильдий только те должны призываться к соучастию с членами тесного совета в городских выборах, местных и общих, которые вправе носить ливрею, другими словами, - принадлежать к числу ливрейных компаний, или почетнейших гильдий, сохраняющих доселе, за исключением одной, участие в самоуправлении сити. Эти ливрейные компании причастны к выборам не только в лице своих мастеров и начальников, как было установлено в 7-й год правления Эдуарда, но и всем наличным составом "честных людей своей мистерии". В этом сосредоточении политических прав граждан лонд. сити в руках небольшого числа высших гильдий мы встречаем первый пример устранения городского демоса от выборов в интересах городской олигархии. Пример этот стоит еще одиноко и вызывает подражание себе не ранее наступления периода абсолютизма, когда в интересах обеспечения официальных или официозных кандидатур сами короли позаботились об ограничении избирательного права, общего и местного, небольшим числом городских нотаблей, обыкновенно членов ремесленных и торговых гильдий.

Нам остается теперь перейти к истории английского парламента и поставить, прежде всего, вопрос о том, когда и как он возник.

VIII. История английского парламента в средние века. Историю постепенного роста парламента нам придется начать с того отдаленного периода, когда англосаксы жили еще на континенте Европы и имели учреждения, общие с другими германскими племенами. Заслуга Фримана состоит в сведении к германским началам основных черт английской конституции, заключающихся в том, что с древнейших времен и по настоящее время власть короля ограничена народным собранием и советом старейшин. Фриман показал, что еще в эпоху Тацита появились в Германии зародыши тех форм политического устройства, развитие которых представляет нам история любого из народов немецкого племени и в частности англичан. В Тацитовской "Германии" мы находим упоминание о том, что все дела ведаются не одним королем, а при участии народного собрания и совета старейшин ("De minoribus rebus principes consultant, de majoribus omnes", - гласит известный текст). Право обсуждения вопросов, касающихся деятельности администрации, принадлежит не кому иному, как совету старейшин, представителям будущей германской аристократии. Этот совет встречается одинаково, как в тех государствах, где существует королевская власть, так и там, где королевск. власть еще не сложилась и место ее заступает герцог (dux). Что эти два вида государств известны были древним германцам, свидетельство тому мы находим у того же Тацита. Королевская власть имеет наследственный характер, герцогская же - выборный: герцогам поручалось временное военное предводительство. Основные начала германской конституции раскрываются более обстоятельно при изучении вопросов, подлежащих ведомству народного собрания. "Германия" Тацита приводит нас к заключению, что важнейшие дела подлежали обсуждению всего взрослого населения; ведомству народного собрания принадлежали так. обр.: уголовная юстиция, решение вопросов о войне и мире, заключение договоров с другими племенами, выбор герцогов (военных предводителей) и других народных властей. - Если от Тацитовой "Германии" мы перейдем к тем немногочисленным источникам, которые дают нам возможность познакомиться с древнейшим устройством англосаксов, то мы найдем в них воспроизведение тех самых черт, которыми Тацит характеризует быт тех германских племен, у которых существовал совет старейшин и народн. собрание и не развилась еще королевская власть. Церковные писатели, говоря о Генгисте и Горсе, называют их не королями, а герцогами (сатрапами). В хрониках, в том числе в "Истории" Беды, встречается категорическое заявление, что англосаксы в это время не имели еще королей и что единственными представителями верховной власти у них были лица, которых они обозначают всеми теми наименованиями, с которыми связано понятие "dux". Эти народные предводители носят еще вполне выборный характер; избрание их зависит от собрания того военного люда, которым они предводительствуют. Беда пишет, что герцоги пользовались своею властью во все время военного похода; в остальное же время они сливались с прочим населением. Фриман поэтому прав, утверждая, что королевская власть в Англии - явление позднейшего времени и что в англо-саксонские времена можно указать на период, когда ее не существовало. И это справедливо по отношению не к одним англосаксам. И у других германских племен было то же, напр., у лангобардов. Лангобарды вскоре не пожелали, однако, управляться герцогами и, по образцу других германских племен установили у себя королей. Это прямо говорит их летопись: "nolentes jam esse sub ducibus, reges sibi... statuerunt". До существования еще гептархии, когда Англия была заселена враждебными друг другу народностями, в любом из англо-саксонских государств можно было найти, рядом с герцогом, особое народное собрание, в котором принимали участие все могущие носить оружие и все лица, близкие к королю. Но поголовное присутствие всех полноправных воинов в народном собрании делается с течением времени неосуществимым; оно фактически возможно лишь при незначительном протяжении королевства. У англосаксов начинает совершаться так. образ. тот же процесс, который можно проследить в жизни любого из германских племен; это - замена народного собрания собранием государственных вельмож, мудрейших служилых людей, "витенагемотом". Фриман не прав, когда говорит, что в течение всего англо-саксонского периода витенагемот продолжал оставаться собранием всего населения, способного носить оружие. Из законов Ины можно заключить, что законодательные постановления были принимаемы не в собрании возмужалого населения королевства, а в собрании одних только мудрых танов - "витанов" (от слова тан - член служилого сословия - и корня wit, уцелевшего в английском прилагательном witty - остроумный). Тот же самый процесс постепен. устранения народа от пользования политическими правами и сосредоточения этих прав в руках меньшинства служилого сословия стал совершаться с ускоряющеюся быстротою, когда семь отдельных королевств слились в одно англосакское королевство (при Эгберте в период времени от 800 по 836 г.). Последствием этой политической централизации было усиление королевской власти, наглядным образом сказавшееся в замене композиций, платимых за правонарушения, направленные против короля, уголовными карами. Начиная со времен Ины, возникает понятие государственной измены, за нее виновный отвечает жизнью и всем имуществом. В то же время мы становимся свидетелями постепенного расширения королевского мира. Начиная с Эдмунда, короли принимают заимствованные с континента наименования "императора Альбиона" или "короля всей Британии". Начиная с VIII в., мы уже слышим об их короновании и помазании. При помазании на царство короли приносят присягу, которой обязуются охранять церковь, заботиться о сохранении мира и карать всякое грабительство и всякую несправедливость. Начиная с Эдмунда, в ответ на королевскую присягу, подданные приносят ему присягу в верности; они обязуются не подымать с ним несогласий или споров (тайных и явных), любить то, что он любит, и не желать того, чего бы он не желал. Эта присяга не безусловна; принимающие ее выговаривают выполнение королем всего, что было обещано им в тот момент, когда приносящие присягу пожелали сделаться его, короля, людьми и следовать его воле, как своей собственной.

В период существования единого англо-сакс. королевства о народном собрании нет более и помину. Место его занимает собрате высших вельмож государства, собрание всех тех, кого угодно будет пригласить королю и кто принадлежит к одной из следующих категорий: архиепископов, епископов, аббатов, членов служилого сословия, или танов. Устранение народа в это время от дел не есть особенность англо-сакс. государства; оно встречается на протяжении всего континента Европы. Фюстель де-Куланж прекрасно показал развитие этого же процесса во Франции при Меровингской и Карловингской династиях; он выступает в принижении Мартовских и позднее Майских полей до одного лишь выслушивания народом постановлений (кaпитyлapиeв) королей и их ближайших советников. - Что касается до того, какие дела ведал англо-саксонский витенагемот в период образования единого англо-сакс. королевства, то для суждения об этом грамоты и хроники дают нам обильный материал. Витенагемот имел прямое участие в законодательной деятельности. Связан ли был король при издании законов обязательством получить на них согласие витанов или нет, сказать не можем; но он был поставлен в необходимость искать их совета. В законах отдельных королей англосаксов упоминается "о совете и согласии витанов", точь-в-точь, как в меровингских и каролингских капитуляриях говорится о "consilio et consensu sacerdotum et optimaturn"; законодательные функции витенагемота распространяются как на вопросы светского, так и церковного законодательства. Редакция, как предварительных проектов, так и окончательных решений, принадлежит в этом последнем случае духовным членам совета. Но не по отношению к одной законодательной деятельности витенагемот является руководителем короля. Он дает свое согласие и на передачу участков фолькланда во временное и пожизненное пользование частным лицам (впоследствии его участие признается нужным только в интересах публичности самой передачи). Витенагемот имел также те права, какие принадлежат верховному судилищу. Хроники не оставляют ни малейшего сомнения на этот счет. В англо-сакс. грамотах мы находим также указание на тот факт, что границы двух спорящих между собою церквей определялись собранием служилых людей. Витенагемот является далее верховным совещательным органом в делах административных. Без него король не принимал ни одной важной меры. Так, христианство введено королем Нортумбрии с согласия витенагемота. Рядом с вышеуказанными правами витенагемот пользуется и такими, как низложение королей и возведение их на престол. Такой порядок был известен не в одной Англии. И в России долгое время начало родового преемства в занятии стола было ограничено избранием вечем кого-либо из членов привилегированной династии Рюриковичей. Этот порядок продолжал держаться и на континенте Европы в течение всего меровингского периода. Избрание короля членами витенагемота ограничено было одним требованием, чтобы избираемое лицо принадлежало к привилегированному роду, который дал уже стране целый ряд правителей. В течение всего англо-саксонского периода мы постоянно встречаемся с фактом избрания королей всем собранием витанов. Оно же сосредоточивает в своих руках и право их низложения. В документах того времени можно найти не одно свидетельство на этот счет, напр., упоминание о низложении витанами Этельреда. Из всех перечисленных выше прав витенагемот непрестанно пользуется, впрочем, одним лишь правом участия в законодательстве; остальные предоставляются ему слабыми королями и отымаются у него сильными.

Король и аристократическое собрание - вот те два учреждения, с которыми мы в состоянии познакомиться на основании англо-саксонских грамот. Рядом с ними существовали и индивидуальные органы власти, но о них грамоты не говорят ни слова, за исключением разве того, что каждое ведомство имело своего особого управителя (герефу).

От англо-саксонского периода перейдем теперь к норманнскому, и укажем характер тех изменений, какие были внесены в англо-саксонскую систему управления фактом иноземного завоевания. Историки при решении этого вопроса расходятся между собою. Фриман утверждает (не основываясь, однако, на положительных данных), что в норманск. период англо-саксонский витенагемот продолжал существовать. Встречаются лишь случаи временного неиспользования самим витенагемотом своих прав. Гнейст, напротив того, говорит, что о витанах не слыхать вовсе в этот период; о них речь заходит разве только при описании дворцовых церемониальных приемов, повторяющихся три раза в год. Среднее мнение между обоими представлено Стебсом; заключается оно в том, что витенагемот продолжает существовать в норманнский период, но по обстоятельствам, не зависящим от воли правителя и порожденным рознью между норманнской аристократией и покоренным населением, он перестает собираться. В хрониках, которые говорят о завоевании Англии Вильгельмом, мы встречаем заявление о том, что три раза в год Вильгельм надевал на себя царскую корону: на пасху - в Винчестере, на пятидесятницу - в Вестминстере, на рождество - в Глостере, причем присутствовали все majores homines - архиепископы и епископы, аббаты, таны и рыцари. С этими "старейшинами" (majores homines) король сплошь и рядом советовался о делах. Собрание витанов имело совещательный характер; на это указывает и самое его наименование: "большое совещание" (magnum consilium). Как совещательный орган, оно не ограничивало воли короля. Оно не отличалось в то же время ни периодичностью своего созыва, ни определенностью состава. Иногда его совсем не созывали, на что имеются свидетельства норманнского летописца. Король, несомненно, имел возможность действовать и без совета своих витанов, но считал более удобным призывать ближайших вельмож к подаче мнений о важнейших делах государства, когда речь, по выражению современников, шла de necessariis rebus, "о необходимых вещах". Насчет того, какие дела ведало это собрание и каков был его состав, проф. Гнейст говорит, что король мог призывать на это собрание кого ему было угодно. Но в этом вопросе легче согласиться с Стебсом, который думает, что в состав собрания могли входить лишь непосредственные ленники короля. Вильгельм I потребовал на собрании в Солсбери (1086 г.) принесения ему присяги от всех своих ленников, которые и были налицо в этом собрании. К присутствию призываемы были также и представители от королевских городов, Лондона и Йорка. Представительство городов начинается, таким образом, с представительства тех, которые расположены были на королевских доменах. Остальные города приобрели это право позднее, именно с тех пор, как бароны и графы сочли выгодным призвать и их к участию в делах страны. Характер функций совета, именуемого летописцами "большим совещанием", один из них, Вильям Мальмесберийский, определяет словами: "толковать о важнейших делах королевства" (de necessariis regni tractaturi). Собрание имело право выслушивать предложения короля о создании новых податей, что не мешает, однако, тому, что мы встречаемся и с единичными фактами произвольного обложения королем народа, помимо всякого согласия совета. То же собрание пользовалось совещательным голосом при обсуждении постановлений, принятых королем для изменения общего земского права; ограничивать же законодательную инициативу короля оно не могло. Далее, собрание осуществляло ряд функций судебного характера: суд в случаях государственной измены, в случаях столкновений гражданского характера между двумя церквами или епископиями и пр. принадлежал ему. В силу продолжавшего держаться старинного правила, что король избирается, выбор его для формы также сохранен был за великим собранием. Англо-саксонский витенагемот продолжает держаться таким образом, как говорит Стебс, но на правах совета, лишенного всякого реального значения, всякого непосредственного влияния на законодательство, администрацию и налоговое обложение.

По мере принижения законодательного собрания до роли совещательного учреждения, заведование центральными делами страны сосредоточивается в руках королевской курии (тесного совета), учреждения, которое мы встречаем на протяжении всего континента Европы (в России - Боярская дума). "Curia Regis" Англии есть то учреждение, из которого развилась Верхняя палата, а путем постепенного выделения функций и вся высшая судебная администрация королевства (суд королевской скамьи, суд общих тяжб). Из Curia Regis вышло и высшее финансовое учреждение страны, палата казначейства, Exchequer. На изучении Curia Regis необходимо, таким образом, остановиться всякому, кого интересует генезис в Англии административных, судебных и законодательных учреждений. В состав королевской курии входят все высшие чиновники королевства. Важнейшие функции власти сосредоточиваются в руках следующих придворных чиновников: верховная юстициария всей Англии, собственно королевского наместника, сенешаля всей Англии (старшего королевского конюшего), верховного камергера, верховного коннетабля (начальника над милицией), верховного маршала (второй после коннетабля в начальстве над милицией), канцлера (на первых порах не более, как королевского нотариуса), казначея. Таковы те лица, которые в то время являлись высшими исполнительными органами государственной власти. При создании этих придворных должностей норманнские короли не имели в виду перенесения на английскую почву того, что возникло в Нормандском герцогстве и что было в свою очередь сколком с тех учреждений, которые развились в Карловингской монархии. Вместе с отправлением высших дворцовых должностей, указанные лица заведовали и государственными делами; эти последние функции считались как бы дополнением к придворной службе. Впрочем, на одну должность из перечисленных нами можно указать, как на должность с исключительно государственным характером; это должность верховного юстициария всей Англии, которому король, в случае своего отсутствия, передавал все свои функции и все свои права. Верховный юстициарий - регент королевства в отсутствие короля. Все вышеперечисленные должности, за исключением должности юстициария и казначея, становятся со временем феодальными и наследственными, притом почетными должностями, а действительное отправление обязанностей, с ними связанных, поручается новым чиновникам с более скромными титулами: второго камергера, хлебодара, винодара, начальника кухни и пр. Многие из этих должностей в свою очередь становятся наследственными и служат основанием для развития новых аристократических родов.

Таковы те лица, из которых, прежде всего, состояла Curia Regis. Это - чисто придворные чиновники. Короли имели полное право расширять состав курии, могли призвать в нее и непридворных, лиц, отличающихся административною опытностью или получивших известное юридическое образование, способных, поэтом, отправлять обязанности судьи. Число лиц, призываемых в Curia Regis, не было так. обр. точно определено. То же надо сказать относительно характера ее функций; разделения властей нимало не имелось при этом в виду. Предметы ведомства Curiae Regis - самые разнообразные: чисто судебные, фискальные, контроль не только за королевскими чиновниками в провинциях, но и за лицами, наделенными вотчинной полицией и судом. Как орган административный, Curia со времени Генриха I получила название корол. казначейства, название, которое одновременно мы встречаем и в Нормандии. Обстоятельство это заставляет многих писателей высказываться в том смысле, что этот институте возник в Англии благодаря перенесению на остров норманнских порядков. Как бы то ни было, вызвано ли было учреждение казначейства и в Нормандии, и в Англии единством условий, одинаковыми потребностями жизни, или английская Curia Regis, и одновременно Exchequer (казначейство), возникла благодаря перенесению ее в Англию норманнами, в руках ее, как казначейства, сосредоточилось заведование всею финансовой администрацией. Древнейший из трактатов о казначействе, обязанный своим составлением одному из епископов времен Генриха I, обстоятельно знакомит нас с составом этого учреждения и разделением его на две палаты. Первая заведовала приемом денег из графств: здесь взвешивались все деньги, доставляемые начальниками отдельных графств, а также все суммы платежей, производимых патримониальными владельцами; после взвешивания они поступали на хранение в то же казначейство. Вторая палата имела характер контрольного учреждения и заведовала счетоводством. Сюда все чиновники обязаны были представлять свои счета, и здесь происходила их проверка. Эта часть королевского казначейства не что иное, как счетная палата. Она существовала и во Франции, со времени Людов. Св., ее заводят у себя также правительства Анжу, Лангедока и др. провинций. Создание такой палаты вызывается необходимостью, почему и трудно допустить простое перенесение этого учреждения с континента на английскую почву.

В королевской курии мы находим и комитет чисто судебный. Это зародыш будущих верховных судов. Первым выделяется суд королевской скамьи. Он вполне организуется во времена Генриха II. Пять членов большой королевской курии объявляются постоянными верховными судьями всей Англии. Этим пяти лицам, к которым присоединяются еще три секретаря, предоставляется заведование делами уголовного и полицейского характера, а также наложение штрафов и производство конфискаций. Дела, подлежащие этому суду, носят название "placita coronae". Обыкновенным наказанием за них является уплата денежных штрафов (amerciaments) и конфискация имущества.

Королевской курии, в смысле собрания всех сановников, принадлежит еще целый ряд функций, - надзор за деятельностью патримониальных владельцев, шерифов графств и пр. В этом отношении англ. Curia Regis не отличается ничем от совета любого из континентальных государств Европы. Так, напр., в Карловингской монархии из членов "Королевской Курии" вербовались те "missi dominici", которые посылаемы были в провинции для контроля за деятельностью отдельных органов управления. Во время Людовика Св. они возрождаются под именем "реформатёров" и "контролеров". Под наименованием разъездных судей мы встречаемся с чем-то подобным в Англии; разъездные судьи назначаются королем и его "тесным" советом. Они вербуются из лиц духовного и светского звания. При посылке их для ревизии отдельных графств, им на первых порах предоставляется исполнение административных функций, контроль за местными органами управления, а позднее обязанности чисто судебного характера. Эти путешествующие судьи ведают все те дела, которые местными властями были оставлены без рассмотрения или требовали пересмотра.

Curia Regis является также апелляционной инстанцией и верховным уголовным судом во всех случаях государственной измены. Корол. курия ведает и все дела о столкновении светской и духовной подсудности. Она является и совестным судом, который до сего времени продолжает держаться в Англии в форме суда канцлера, руководствующегося при разбирательстве дел правилами справедливости, выработанными в течение тысячелетия путем судебной практики. Лорд-канцлер в праве решить дело и не придерживаясь буквы закона.

Этой по необходимости сжатой характеристики достаточно, чтобы оправдать следующий вывод: в норманнский период по своему государственному устройству Англия мало чем разнится от континентальных государств с их единодержавием и сильной администрацией. Коллегиальные учреждения англосаксов принижены были до роли совещательных, что имело место и на континенте. Майские поля Карловингов ведь являются тенью тех народных собраний древней Германии, которые описаны Тацитом. Фюстель де Куланж прав, когда говорит, что Мартовские и Майские поля потому лишь удержались, что, при отсутствии печати, личное участие народа на военных смотрах было лучшим моментом для обнародования закона. За исключением этих функций они не имели других. Развитие английских учреждений идет на первых порах тем же путем, что и в любом из континентальных государств Европы. По отношению к высшему управлению сходство особенно велико: и на континенте имеет место сосредоточение финансовых, административных и судебных функций в руках тесного совета, члены которого, прежде всего, придворные чиновники. Они постепенно становятся контролирующими властями по отношению к местным учреждениям. На этом останавливается развитие английских учреждений в норманнский период. Чтобы проследить постепенный переход королевской курии в верхнюю палату парламента и привлечение в нее депутатов от графств и городов, нужно перейти к эпохе Иоанна Безземельного.

Как указано в статье 12-ой Великой Хартии Вольностей, король обещает, что выкупы от несения воинской службы (scutagium) и денежные пособия (auxilia), платимые королю, как верховному сюзерену, за известными изъятиями, установленными феодальным обычаем, не будут впредь взиматься с подданных иначе, как в силу постановления общего совета короля. В этот общий совет входят, во-первых, весь состав прежнего большого совета, т. е. архиепископы, епископы, аббаты, графы и бароны, призываемые личными письмами короля за его печатью, а, во-вторых, все прочие "мелкие" держатели земли в непосредственной зависимости от короля, т. е. его прямые вассалы; так как их много и все не в состоянии найти места в совете, то они призваны посылать уполномоченных от графств. Король дает шерифам письменные приказы, так называемые writs of summons". В них говорится, что такого-то числа и в таком-то месте должно быть созвано шерифом собрание всех, кто держит землю непосредственно от короля, для выбора уполномоченных. Призыв заключает в себе указание на повод к собранию Совета и должен быть издан за 40 дней до намеченного срока. В назначенный в призывном письме день следует производство выборов, в каком бы числе ни явились созванные. На выборных собраниях вначале не присутствуют еще второстепен. владельцы, т. е. те, кто держит землю не непосредственно от короля, а от его прямых вассалов. Только в 1254 году представительство от свободных владельцев, без различия прямых и второстепенных вассалов, становится совершившимся фактом. Когда же в 1265 году, во время новой усобицы, глава восставшей против Генриха III партии баронов - Симон де Монфор - призвал в Совет и депутатов от городов, Совет становится тем собранием лордов и общин, приглашаемых к совместной деятельности с королем, каким является, по определению английских юристов, парламент. Созывая свой первый "образцовый" парламент в 1295 г. в том самом составе, в каком он революционным путем был собран в 1265 г., Эдуард I тем самым санкционирует этот порядок. И, действительно, во всех последующих парламентах мы находим, в общем, те самые элементы, которые присутствовали в нем в 1265 и 1295 гг.

На всем протяжении европейского материка каждое сословие - духовенство, дворянство и горожане - голосовало отдельно. В одной только Англии мы встречаемся с противоположной практикой: до половины XIV века все сословия заседают совместно; в это же время происходит разделение на две палаты, и депутаты от городов сходятся с депутатами от низшего дворянства в палате общин, а высшее духовенство начинает заседать с главами аристократических родов, королевскими судьями и некоторыми высшими сановниками в палате лордов. Что касается до низшего духовенства, то оно с XIV столетия перестает посылать депутатов в палату общин и вотирует свои субсидии, или денежные пособия казне, на самостоятельных собраниях, так называемых "конвокациях". Таким порядкам наступает конец не ранее 1664 года, когда члены духовенства, наряду с прочим населением, начинают участвовать в выборе депутатов от графств.

В отличие от современного представительства, которое построено на мысли дать определенному в законе числу жителей возможность иметь, по крайней мере, одного выразителя его нужд и желаний, которое, друг. словами, стремится к установлению пропорционального отношения между числом населения и числом представителей, средневековая система построена на мысли, что каждая корпорация - будет ли то графство или город, - призываемая королем к посылке уполномоченных в парламент, должна иметь одинаковое их число; оно не должно быть меньше двух, так как при таком условии можно избежать того, чтобы вследствие случайности - неприбытия в срок, болезни или смерти избранного - графство или город не оказались без всякого представителя в парламенте.

Спрашивается, как выбираются графством и городом посылаемые ими уполномоченные?

Многие историки и государствоведы не раз высказывали ту мысль, что история избирательного права есть история постепенного понижения, а затем и полного упразднения ценза, что эта история открывается повсеместно более или менее высокими имущественными ограничениями. В настоящее время вопрос может считаться решенным и притом в диаметрально противоположном смысле: ряд блестящих исследований по истории избирательного права (Пико во Франции, Гомершама Кокса в Англии) неопровержимо установили тот факт, что избирательного ценза в раннюю эпоху не существовало. Об отсутствии его в Англии мы можем заключить по содержанию тех призывных писем (writs), которые отправляемы были шерифам от имени короля канцлером. В них говорилось: "так как мы (король) решили собрать в Вестминстере парламент, на который мы позвали личными письмами нашими архиепископов, епископов и т. д., графов, баронов и всех тех, кто держит землю в непосредственной от нас зависимости, то повелеваем тебе собрать свободное население графства на ширгемот (собрание графства) и здесь распорядиться, чтобы от ширы посланы были в наш парламент два лучшие и наиболее проникнутые законностью человека (meliores et legaliores homines)". Должны ли быть эти meliores et legaliores рыцарями или только свободными людьми (liberi homines) - этого призывные письма определенно не говорят. Таким образом, на выборы приглашалось все свободное население. Правда, бывали случаи, когда шериф решал, что никто лучше его самого не сможет указать meliores et legaliores homines графства, и потому брал на себя "труд" их избрания, но тогда ему напоминали, что он не имеет на это никакого права и что повторение подобного случая "облегчения" избирателей от падающей на них "тяжести" может повлечь для него, шерифа, весьма неприятные последствия...

Равным образом, и по отношению к городам мы не вправе утверждать, что избрание депутатов с самого начала было сосредоточено в руках одной буржуазии, в руках выборных от гильдий. Мы знаем, что в раннюю эпоху города управлялись еще демократическими "общими советами" - городским вечем, ведавшим всеми делами и посылавшим, между прочим, и депутатов в парламент. Надо сказать, что право посылки их принадлежало одним так называемым "королевским сити и бургам" - т. е. городам, которые могли сослаться на то, что они получили в прошлые годы королевское приглашение (writ) прислать в парламент своих представителей. Подобно тому, как каждое графство - независимо от числа жителей и пространства, им покрываемого, - посылало двух депутатов, так и сити и бурги посылали каждый по два представителя.

Когда же впервые возникает мысль об избирательном цензе и круг избирателей ограничивается лицами, обладающими недвижимым имуществом определенного размера? Надо сказать, что выборы депутатов являлись с точки зрения населения одной из многочисленных повинностей. Другой - еще более тяжелой - было участие в комиссиях присяжных заседателей. Я уже говорил, что в Англии присяжные призываются не только для решения уголовных и гражданских дел, но и для участия в следствии и составлении обвинительного акта, а равным образом и при открытии клада или мертвого тела. При необходимости перемещаться на большие расстояния (в тот пункт, где происходили сессии уголовного и гражданского суда), служба присяжного была крайне обременительна для неимущих слоев населения. Немудрено, что уже в царствование Эдуарда III мы находим в протоколах парламента многочисленные указания на представляемые в палату общин петиции, в которых жители графств заявляли, что многим из них не по силам участие в комиссиях присяжных заседателей, что они часто не имеют необходимых средств на покрытие путевых и продовольственных издержек, что несение этой обязанности отрывает жителей от дел и что поэтому они ходатайствуют перед парламентом и королем об освобождении от участия в комиссиях присяжных хотя бы тех, кто не является "свободным собственником" (фригольдером), получающим определенный доход, именно 40 шиллингов, со своего недвижимого имущества. Ходатайства населения были приняты во внимание, и был издан закон, в силу которого к несению присяжной службы стали призываться лишь свободные собственники, имеющие не менее 40 шиллингов чистого дохода. Об этом законе и вспомнили в XV столетии, когда со стороны более зажиточного населения были заявлены жалобы на то, что на выборы депутатов являются толпы малоимущих людей, шумные крики которых заглушают "благоразумные" голоса людей состоятельных, и ставленники толпы сплошь и рядом попадают в палату общин. Это "прискорбное" обстоятельство побудило парламент в 1430 году, в царствование Генриха VI, распространить правило, освобождающее лиц, не имеющих 40 шиллингов чистого дохода с свободной собственности, от несения присяжной службы, - и на выборы от графств в палату общин; закон 1430 года освободил неимущие слои населения от "обязанности" являться в избирательные собрания и тем самым отстранил их от влияния на состав нижней палаты.

Параллельно с этим ограничивается круг избирателей и в городах. Я уже имел случай указать, что история английских городов имеет то общее с историей городов на континенте, городов Франции, Германии и Италии, что в них управление постепенно перешло из рук городского веча в руки тесных городских советов, т. е. что порядки демократические постепенно уступили место порядкам олигархическим. Английские короли, вечно нуждаясь в деньгах, охотно принимали предложение городов заменить все денежные сборы в пользу королевской казны определенной суммой, вносимой городскими властями, причем города получали полную свободу самоуправления. Так как уплата этой определенной суммы сплошь и рядом могла производиться только людьми зажиточными, т. е. членами гильдий, то заключение подобных договоров, наряду с некоторыми другими причинами, повело уже в XIV и XV стол. к захвату тесными советами, составленными из представителей гильдейской знати, прав, принадлежавших ранее городскому сходу. В состав торговой гильдии, так наз. gilda mercatoria, входили не одни купцы, но и зажиточные ремесленники. Гильдия принимала на себя обязанность уплаты королевскому казначейству следуемой с города суммы налогов и тем самым приобретала право решать вопрос, в какой форме город должен быть обложен для покрытия этой суммы. Естественно, что решение такого важного вопроса повлекло за собой перенесение в руки представителей торговой гильдии решения и всех остальных вопросов городского управления, а равным образом и избрания двух депутатов в парламент. Ранее всего новые порядки установились в Лондоне: уже в XIV веке власть переходит в сити в руки городского совета, состоящего из представителей наиболее старинных и зажиточных цехов, так наз. "ливрейных компаний". В XIV и XV столетиях порядки Лондона распространяются повсеместно. Городские, или "тесные", советы пополняются путем кооптации, что ведет к полному господству плутократии.

Таким образом, уже в XV в. и в графствах, и в городах широкие массы населения устраняются от участия в посылке депутатов в палату общин.

Как было отмечено, в царствование Эдуарда I окончательно установилось правило, что в нижней палате должны заседать не только представители от графств, но и депутаты от городов. Это правило получило признание в 1295 г., когда мы впервые видим в парламенте представителей от 120 сити и бургов Англии. Число представленных городов со временем пало. Некоторые города не раз воздерживались от посылки депутатов в виду того, что последним приходилось платить жалованье, а это влекло за собою увеличение местных издержек. В XV столетии, по меньшей мере, 15 бургов из прежних 120 вовсе не посылают от себя депутатов.

Обращаясь к изучению хода развития парламентских вольностей, мы, прежде всего, должны отметить, что при Эдуарде I было раз навсегда признано, что никакие сборы немыслимы иначе, как под условием согласия на них депутатов от общин, а равно и членов светской и духовной знати. Это правило проводится статутом 1297 г. De tallagio non concedendo. Изданию его предшествовал следующий факт. Эдуард I, не рассчитывая на дарование ему нужной субсидии, призывает к себе графов, баронов и представителей духов. аристократии; в обращении к ним он требует передачи ему права налогового обложения; налоги должны падать впредь на весь народ. Графы объявляют королю, что они не имеют права этого сделать, что они не могут даровать ему свободы налогового обложения, так как не получили на то полномочия от общин. Король грозит им тяжкими карами, после чего они самовольно удаляются из совета. Эдуард поневоле должен созвать парламент; первым же делом последнего было, конечно, побудить короля к изданию акта, восстанавливающего те статьи Великой Хартии, в которых говорится, что никакие auxilia и scutagia (пособия и выкупы от воинской повинности) не могут быть взимаемы иначе, как с согласия представителей от общин, а также светских и духовных лордов. Статут 1297 г. гласит: "Никакой налог (tallage) и никакая денежная помощь (aide) не будут налагаемы или взимаемы нами или нашими наследниками в нашем королевстве без доброго желания и согласия архиепископов, епископов, баронов, рыцарей, горожан и других свободных людей королевства". С этого времени весь порядок налогового обложения получает определенный характер; подати могут быть взимаемы только под условием предварительного согласия вышеисчисленных лиц. На практике, впрочем, и в XIV, и в XV ст., короли стараются обходить это правило. Сверх налогов, вотируемых парламентом, они взимают в это время разные поборы, под именем добровольных приношений (benevolences). Правительство обращается нередко также к производству и насильственных займов (loans). Король сверх того весьма широко понимает свое право требовать известного содержания во время своих поездок по отдельным графствам (purveyance). Сбор продуктами на потребности двора в XV в. продолжает происходить по-прежнему, хотя и выходить статут, постановляющий, что короли не будут злоупотреблять правом квартирной и постойной повинности. Отмена всех этих поборов воспоследовала при непопулярнейшем из королей Англии - Ричарде III. Изданным им законом раз навсегда отменены добровольные подарки (benevolences). Король отказался вместе с тем от насильственных займов. Его брат Эдуард IV ранее этого обещал лондонским гражданам, что "к насильственным займам он обращаться не будет". Из всего сказанного следует, что до второй половины XV в., т. е. в течение всех средних веков, короли находили способы обойти данные ими самими обещания и изыскивали всевозможные пути к получению недостающих им средств.

В течение XIII и XIV ст. не выработался еще порядок рассмотрения денежных биллей в одной только палате общин; каждая палата в это время обсуждает их в отдельности; в случае расхождения, назначается согласительная комиссия из членов обеих палат. Путем взаимных уступок приходят к единогласному решению. При обсуждении денеж. биллей парламент требовал от правительства точного обозначения тех статей расходов, на которые должна пойти та или другая сумма дохода. Парламент настаивал также на получении им от казначейства (Exchequer) строгого отчета в израсходовании дарованных правительству сумм.

В XIV ст. парламента постоянно обращается к правительству с требованием, чтобы ему для проверки счетов было позволено назначить особую комиссию из депутатов от общин, светских и духовных лордов, комиссию так называемых "аудиторов счетов". Эта комиссия должна была произвести следствие о том, действительно ли назначенная парламентом сумма поступила в руки финансовых чиновников, и затем, как эта сумма была ими израсходована. Раз следствием обнаружены те или другие злоупотребления, парламент ждет от короля немедленного удаления виновного. Король пользовался, однако, при этом правом помилования; вопреки парламенту он нередко даже снова назначал на должность прежнего сановника. Парламента пошел и против этого. Над лицами, обвиненными в неправильном ведении дел страны, стал назначаться суд верхней палаты, и он подчас кончался постановлением смертного приговора, нередко приводившегося в исполнение.

В это же время впервые находит себе признание и то правило, что без разрешения парламента король не может вывести войск из пределов Англии. Желая отправиться с армией на континент, Эдуард I призывает к себе одних лишь графов и баронов и требует от них немедленного отбытия во Францию; но они объявляют ему, что не имеют права повиноваться его велениям, пока вопрос о походе не будет решен парламентом. Король грозит им казнью; они самовольно удаляются из его присутствия. Созванный затем парламента признает образ действий баронов вполне правильным, и король с этих пор принужден считать себя в вопросах войны и мира связанным обязательством испрашивать согласие парламента и не выводить войск из Англии иначе, как по постановлению того же парламента.

В царствование Эдуарда II происходят новые столкновения между властью и народом, но уже по иным причинам, не по вопросу о контроле парламента за внутренней и внешней политикой, а по вопросу о законодательной его власти. Король делает попытку обойти парламент и обращается к изданию тех или других общеобязательных норм путем указов или решений своего Тайного совета. Парламент же протестует против такого образа действий; королевские указы, говорит он, не могут иметь другой задачи, кроме приведения в исполнение действующих законов. В статуте 1322 г. Эдуард II принужден признать обязательным для себя следующее правило: "все, что касается короля, его наследника, королевства и народа, должно быть рассматриваемо и постановляемо в парламенте с согласия короля, прелатов, баронов и общин королевства, как это в обыкновении издавна". Этим статутом король признал не только законодательную власть парламента, но и то, что эта власть принадлежала ему всегда.

С Эдуарда III к парламенту переходит вполне контроль за внешней политикой и внутренней администрацией; за ним признано деятельное участие в законодательстве и налоговом обложении.

Некоторые историки утверждают, что наиболее положительной стороной в росте английской конституции надо считать мирный характер ее развития; но, говоря это, они делают фактическую ошибку. Нет сомнения, что в конституционной истории Англии заметны преемство и последовательность: учреждения страны развились в смысле расширения прав народа; но сказать, что это расширение достигаемо было всегда мирным путем, нельзя, если вспомнить о битве под Льюисом и о частых столкновениях Эдуардов I и II с парламентом.

Путем борьбы за свои права английский парламент в XIV в. достиг значительной полноты власти. Он становится высшим законодательным и финансовым органом, совещательным собранием по вопросам внутренней и внешней политики, наконец, уголовной камерой для разбирательства преступлений, совершенных тем или другим министром, ближайшим советником короля.

Парламент в правление Эдуарда III и Ричарда II является собранием, составленным не столько из представителей, сколько из делегатов. Различие между представителем и делегатом лежит в том, что представитель не связан обязательством подчиняться той программе, которая может быть навязана ему лицами, его избравшими; делегат же, наоборот, связан теми полномочиями, которые предоставлены ему его доверителями. Различие это наглядно выступает по вопросу о налоговом обложении. Эдуард III созвал однажды парламент и объявил ему внезапно, что целью собрания будет дарование королю новых субсидий. Депутаты от общин представили ему по этому случаю петицию, смысл которой был тот, что они не получили полномочия на это от своих доверителей, что они должны поэтому войти предварительно в соглашение на этот счет с лицами, их избравшими. Роковою ошибкою было бы таким образом думать, что английский парламент в занимающее нас время был собранием народных представителей, а не делегатов от отдельных графств и городов, связанных известными полномочиями. Так было, впрочем, и в любом из континентальных государств средневековой Европы, всюду, где существовало сословное представительство. Делегаты на Генеральных штатах признавали себя также некомпетентными высказывать то или другое мнение по вопросам, не упомянутым в их полномочиях, и считали необходимым получить предварительное согласие своих выборщиков.

В течение всех средних веков парламент созывается ежегодно, а иногда и два раза в год, когда того требуют обстоятельства. Если он является, таким образом, собранием, периодически созываемым, то король может всегда распустить его под условием произвести выборы не позже года со времени роспуска.

Остановимся теперь подробнее на функциях, принадлежавших парламенту, и прежде всего на законодательной. Думать, что английский парламент в XIV в. пользовался теми же правами по отношению к законодательству, что и теперь, было бы ошибочно. Порядок вотирования законов путем представления готовых биллей самими членами парламента установился впервые в XV в. Этому порядку предшествовал другой, порядок представления одних только петиций, скромных жалоб и заявлений, своего рода "челобитных". Подача их была первым делом вновь созванного парламента. В этих петициях можно найти указание на всевозможные общественные недуги: жалуются на вздорожание цен на съестные припасы, на то, что рабочие требуют платы, большей против постановленной статутом, печалятся по случаю неурожая и голода; но вместе с тем заводят речь и о неправильном ходе администрации, о пристрастном отправлении правосудия и т. д. Все эти челобитные подлежали обсуждению короля, который на каждую из них вправе был дать утвердительный или отрицательный ответ; он мог дать также ответ уклончивый в следующей форме: "король испросит совета" (le roi s′avisera). То обстоятельство, что палата должна была ограничиться одним лишь заявлением о государственных пользах и нуждах, а король вправе был, смотря по обстоятельствам, признать это заявление заслуживающим уважения или нет, отражается невыгодно на законодательных правах парламента. Обращая петиции в статуты, короли вносили в них нередко такие нормы, которые вовсе не отвечали требованиям представителей от общин. Желая сделать невозможным такое извращение его мысли, парламент требует, чтобы ответы правительства на петиции, представляемые членами палаты общин, становились известными этим последним ранее того момента, когда им придется разъехаться по домам. Парламент настаивает также на том, чтобы статуты (редакция которых принадлежала Тайному совету), до момента их подписания королем, были прочитываемы в палате общин и чтобы при скрепе их монархом присутствовали делегаты от этой палаты.

Период правления Ланкастеров представляет нам не один пример тому, что парламент, расходясь, выбирает из своей среды уполномоченных, на обязанность которых падает следить за тем, чтобы представленные королю петиции не остались мертвою буквою, а обращены были в статут и чтобы при этом не было внесено в них изменений, как это практиковалось ранее.

В течение XIV в. не существует еще в Англии обычая представлять законодательные билли непосредственно в палату, хотя парламент ясно сознает все проистекающее отсюда неудобство. Когда поэтому была призвана на престол Ланкастерская династия и короли с одной стороны обязались не нарушать ни в чем "прав гражданина", а, с другой, страдая полным безденежьем, стали часто созывать парламент, последний воспользовался этим, чтобы провести в жизнь следующее правило: денежные требования правительства не получают удовлетворения до тех пор, пока представленные ходатайства общин не будут приняты в расчет королем. Таким путем в течение XV в. парламент достигает того, что его законодательные требования правительством удовлетворяются. С этого времени обсуждение бюджета составляет последний акт парламентской сессии. Желая еще более связать законодательную власть короля, парламент добивается права представлять впредь не петиции, а билли (готовые проекты), которые, после обсуждения их членами верхней и нижней палаты, в форме вполне выработанных норм, поступают на утверждение короля. В царствование Генриха IV в Англии установилось, таким образом, то начало, непризнание которого во Франции сделало возможным для королей обратить Генеральные штаты в пустую игрушку.

Если бы вопрос о налоговом обложении на континенте был поставлен так же, как в Англии, если бы там дарование субсидий приведено было в зависимость от согласия короля на законы, то нет сомнения, что генеральные штаты, кортесы и сеймы не прекратили бы так скоро своего существования и, вместо составляемых ими тетрадей жалоб, вероятно, выработали бы не одну законодательную норму.

По своим финансовым функциям парламент с 1297 г. является такого рода учреждением, без согласия которого не может происходить прямое обложение народа. Значение парламента в этом отношении было вполне упрочено с тех пор, когда обсуждение так называемых бюджетных вопросов было отложено до последних дней заседания и обусловлено удовлетворением королем жалоб и ходатайств, заявленных ему представителями от графств и городов. Обществу нужно было добиться того, чтобы налоговое обложение было поставлено в зависимость, если не исключительно, то главным образом, от согласия делегатов графств и городов; поэтому весьма счастливым обстоятельством нужно признать то, что спрошенные по этому вопросу в царствование Эдуарда IV светские и духовные лорды объявили, что дело налогового обложения всецело принадлежит палате общин, в руки которой оно действительно и перешло вполне с XV в. Все вопросы налогового обложения рассматриваются и решаются отныне нижнею палатою, как наиболее в этом деле заинтересованною в виду того, что она состоит из делегатов от массы плательщиков.

По вопросу о контроле, каким средневековый парламент пользуется относительно внешней и внутренней политики, нужно заметить, что английские короли, подобно французским, рано сознали всю силу следующего положения: чтобы сделать войну популярной, нужно иметь на ведение ее народное полномочие, другими словами, необходимо заручиться согласием на нее народного представительства. Палата общин, понимая, что война должна отразиться на усилении налогового обложения, не раз объявляет себя некомпетентной решить, необходима она или нет. На вопрос Ричарда II, нужно ли ему предпринять войну с Францией, - палата общин объявляет, что в таком деле должны высказаться мудрейшие: король, светская и духовная знать; сама же она не признает себя в этом достаточно осведомленной. Король в свою очередь грозит не распускать парламента, пока он не даст ему своего совета по поставленному вопросу. Тогда только представители от общин, указывая на пример магнатов, уже высказавшихся в том же смысле, советуют мир.

Менее равнодушно относятся общины к своему праву контролировать ход внутренней политики. Нет такого вопроса управления, по которому бы они в то или другое время не представили петиции королю; особенно часты были ходатайства о передаче общинам права выбора королевских советников, права выбора лорда-камергера и юстициария. Парламент принужден был уступить королю только в одном, что он может иметь своих собственных советников, но при этом палатам удалось настоять на том, что эти советники будут известны парламенту, что имена их не будут храниться в тайне; наоборот, король открыто заявит, какие лица призваны им управлять страной. Парламент требует также, чтобы советчики короля подлежали обвинению нижней палаты и суду верхней. При обвинении того или другого из этих советников в дурном управлении, палаты обращаются к королю с ходатайством, чтобы эти лица подвергнуты были штрафу или отставлены от должности, или, наконец, преданы суду палаты лордов. Примеры такого суда встречаются, нередко в Англии; постановляемые им приговоры часто отличаются большою суровостью. Уже в XIV ст. установилось то правило, что обвинение того или другого советника должна производить одна палата общин, а постановлять приговор по обвинению может одна палата лордов.

Итак, в XIV и XV ст. путем продолжительной и упорной борьбы парламент мало-помалу приобретает многие из тех прав, какие входят в состав его прерогативы и по настоящий день.

IX. Англия XVI века. (Поворот к абсолютизму. - Установление англиканства. - Секуляризация монастырских имуществ).

XVI столетие в истории Англии, как и на протяжении всего континента Европы, ознаменовано двумя крупнейшими событиями внутренней жизни: ростом монархической власти, которому соответствует упадок сословного представительства, и постановкой вопроса о сохранении или упразднении единства католической церкви под главенством папы. Оба события, очевидно, вызваны общими всему Западу причинами; они многоразличны и, не стоя в прямой зависимости друг от друга, несомненно, сплетены между собою тесными нитями; ближайшими факторами обоих является упадок средневековой феодальной организации и рост знаний, сказавшийся в том возрождении наук и искусств, которое переживала в это столетие вся Европа. Укажем в самых общих, конечно, чертах на те логические последствия, которые вытекали, в частности для Англии, из встречи двух вышеуказанных факторов; но прежде всего, отметим различные стороны каждого.

Феодальный порядок построен был на договорном начале между наследственным правителем, его вассалами и подвассалами; сторонами в нем могли быть только люди свободного состояния, поэтому общественные низы, в частности все крепостное население, не были участником в этом договоре. Так как сословные камеры призваны были контролировать соблюдение сторонами их обоюдных обязательств - а крепостное крестьянство не было такою стороною - то ему и не пришлось участвовать в сословном представительстве. На протяжении всей Европы, если не считать некоторых мелких северогерманских княжеств, в одной только Швеции мы встречаемся с особой крестьянской камерой, что в свою очередь объясняется ранним исчезновением всяких следов несвободы и земельной крепости, по крайней мере, в северных провинциях королевства, в среде далекарлийского крестьянства.

К XVI веку крепостное право падает во многих государствах Европы и всего ранее, как мы видели, в Англии. Народные массы, тем не менее, остаются не представленными; все, происходящее в государстве, совершается без их ведома и согласия, а потому нередко к их прямому ущербу. Где земельная аристократия всего более призвана к власти, там она, естественно, несет в глазах народа и ближайшую ответственность за все нестроения в государстве; поэтому в Англии, как в стране, в которой земельные собственники столько же призваны были к управлению графствами, сколько и к участию в палате лордов и палате общин, не короля, а их призывают к ответу и за участившиеся случаи нарушения мира, и за обременение народа податями, и за узкосословный характер законодательства, проявлявшиеся в Англии с особой откровенностью в таких, напр., областях, как регулирование цен на труд или право охоты. Масса населения перестает возлагать свои надежды на парламент, а этот упадок доверия и позволяет монархам отсрочивать его созыв на долгие и долгие годы.

Единственным препятствием к этому является частая нужда в деньгах; где казенные земли более или менее уцелели и государство ведет собственное хозяйство, там налоги являются лишь дополнением к доходу, доставляемому доменами. Где, как в Англии, земельные раздачи в пользу аристократии истощили земельный запас государства, там для правительства не безразлично, в каком смысле будет решен вопрос о стяжательстве или нестяжательстве духовенства и в частности о том, согласно ли с учением Христа сосредоточение в руках церквей и монастырей обширных земельных владений. А этот вопрос повсюду связан с другим, более общим, - об отпадении от Рима и вселенской церкви, с вопросом о реформации. Проведение последней развязывает руки правительству, дает ему возможность повернуть церковные земли на государственные нужды, восстановить растраченный им домениальный фонд. В данном вопросе наглядно сказывается связь между ростом абсолютизма и церковной реформой. Богатея на счет церкви, правительство легче обходится без той денежной помощи, той субсидии, которую парламент один вправе даровать ему в качестве представителя налогоплательщиков. Частью правительство распродает церковные имущества по сходной цене, благоприятствуя приобретению их новой, им создаваемой аристократией. Члены ее вербуются из среды зажиточной буржуазии, которая предъявляла спрос на землю и получила теперь возможность удовлетворить этот спрос на выгодных условиях, благодаря той искусственной мобилизации, какой подверглась значительная часть земельной собственности, ранее бывшая предметом обладания "мертвой руки" в виду неотчуждаемости церковных имуществ. Благодаря реформации и наступившей с нею продаже церковных имуществ, правящие династии протестантских государств приобретают возможность вступить в выгодный обмен услугами со средним сословием. Они открывают ему доступ к недвижимой собственности; а так как обладание ею - благодаря имущественному цензу, принимающему в расчет одну недвижимую собственность - обеспечивает и участие в политической власти, то в лице членов буржуазии, призываемых к заведованию и городским хозяйством, и хозяйством государственным, протестантские правители создают себе благодарных союзников. Нет, поэтому, ничего мудреного в том, если монархи протестантских государств находят поддержку для своей власти и в тех тесных олигархических советах, к которым перешла руководящая роль в жизни города, и в тех уполномоченных, каких эти советы посылают в законодательные собрания страны, вербуя их каждый раз из собственной среды.

Сказанное, в частности, применимо и к Англии, где, как мы видели, к XV в. вполне определяется олигархический характер городского управления и вся власть переходит в руки так. наз. "тесных советов", составленных из гильдейской знати, выборных от старейших цехов. Эти "тесные советы" одни призваны к решению вопроса, кто будет представлять интересы города в парламенте. Так как многие города развились из поместий и лежат на землях феодальной аристократии или на бывших церковных, ныне перешедших в руки облагороженных семей буржуазии, то между городской олигархией и земельной аристократией вообще, всего же более новым дворянством, возникает тесная связь, позволяющая им совместно служить интересам не политически бесправного простого народа, а стремящегося к единовластию монарха.

Связь между ростом абсолютизма и торжеством реформации выпукло выступает в факте перенесения на глав протестантских государств вообще, и английских монархов в частности, того главенства и руководительства церковью, которое ранее признавалось за одним папою и редко созываемым "вселенским собором". Нигде на Западе цезарепапизм не существует в большой степени, чем в Англии, и нигде церковь не является, поэтому, такой опорою престола, оправдывая изречение короля Иакова I: "Без английского епископа не было бы и короля" ("no bishop - no King").

Но в росте абсолютизма на протяжении всего Запада, и в частности в Англии, немалую роль играет и потеря феодальным дворянством первенствующего значения в военном деле; эта потеря обусловлена, как мы видели, преобладающим значением, какое в сражениях приобретает легкая пехота над тяжелой конницей. Введение в войсках огнестрельного оружия еще более ослабляет значение феодальных ополчений и заставляет монархов, ведущих, подобно Генриху VIII или Елизавете, мировую политику, вверить наемным войскам решение на поле брани своих несогласий с соперниками.

Если прибавить, что войны Алой и Белой розы в значительной степени сократили число крупных аристократических родов, успевших сосредоточить в своих руках громадные по своим размерам земельные владения, и что у уцелевших династий отнята была законодательством Генриха VII возможность держать частные дружины, благодаря запрету так наз. "ливрей", то к числу причин, содействовавших упрочению монархической власти, прибавится в Англии и еще одна.

Но, разумеется, перечисленные причины далеко не исключают параллельного воздействия таких общих факторов, как расширение торгового обмена и образование замкнутых компаний для монопольного использования тех громадных источников быстрого обогащения, какие представляла торговля с Индией. Новый более дешевый морской путь, открывшийся для англичан вслед за голландцами, по мере роста английского военного и торгового флота, сделал возможным успешное соперничество и с Португалией, и с Испанией. Эксплуатация Индии монопольной компанией, в состав которой вошло наиболее богатое купечество, не могло не поощрять к устройству других подобных торговых компаний, также основанных на монополии. Одна ставила себе задачей использование сокровищ Вест-Индии; другая - преимуществ, признанных за английскими купцами правительством Московии, морской путь к которой открыт был при Елизавете Ченслером; третья, также построенная на корпоративном начале и получившая свою особую хартию, вела исключительный торг с Турцией; четвертая - с африканским побережьем; пятая основывала новые английские поселения в Мэриленде; шестая создавала колонии в Виргинии. Я не стану перечислять позднейших по времени, как возникших уже при Стюартах, напр., тех, которыми положено было основание Пенсильвании и Каролине. Все эти торг. компании зависели в своих правах и преимуществах от королевской милости, а так как в состав их, рядом с дворянством, входило и наиболее зажиточное купечество, то правительство нашло в том и другом новый оплот своим стремлениям к упрочению независимой от парламента сильной администрации.

Торжество абсолютизма не сказалось в Англии временным или окончательным упразднением сословных представительных палат, как это имело место, напр., в Испании и Франции. В истории Англии мы не можем указать ничего, напоминающего, хотя бы издали, то поражение городских ополчений в битве под Вильяларом (1520 г.), которое подготовило в Испании торжество абсолютизма Карла V; нам неизвестно также о столь продолжительном перерыве в деятельности парламента, как тот, какой представляют генеральные штаты, редко когда созывавшиеся во Франции уже в ХV веке, - особенно со времени установления постоянного налога (taille royale) для покрытия издержек по содержанию постоянной армии, что, как известно, случилось в царствование Карла VII, в 1439 г. Англия не имеет необходимости прибегать для обеспечения периодичности парламента к таким мероприятиям, как, напр., германская Wahlcapitulation 1519 г., вызванная к жизни тем, что император часто медлил созывом рейхстага, почему коллегии курфюрстов и поручено было следить за тем, чтобы рейхстаг заседал, по крайней мере, раз в шесть лет. Еще менее можно говорить в Англии о приостановке парламента не на десятилетия только, но на целых 175 лет, как это было во Франции, где генеральные штаты, не подвергшись отмене, перестали созываться с 1614 по 1789 г. Мы встречаемся с парламентом при всех и каждом из правителей, принадлежащих к династии Тюдоров, но только заседает этот парламент недолго, и нередко на расстоянии десятилетий не производится новых выборов. Король многие дела законодательного характера решает единолично, с ведома и при участии своего Тайного совета, так что английские юристы считают возможным говорить о торжестве короля в совете над королем в парламенте, как выражающем собою переход конституционной монархии в монархию абсолютную. Смешение указа с законом, одновременно сказавшееся и во Франции, где место ордонансов, издаваемых вслед за сессией генеральных штатов, все чаще и чаще стали заступать эдикты короля и решения его королевского совета (arrets du Conseil), позволяет правительству Генриха VIII, Эдуарда VI и Елизаветы регулировать с помощью т. наз. "королевских прокламаций", или "ordinances of the privy council" такие отношения, какие ранее могли быть нормируемы только законом.

Кульминационный пункт в развитии абсолютизма был достигнут в Англии в 1539 г., когда парламент довел свое раболепие перед Генрихом VIII до того, что путем статута принял следующее постановление: "отныне указы, изданные королем, с участием его совета, будут иметь ту же обязательную силу, что и законы". Такое правило удержано было в силе, впрочем, недолго: при Эдуарде VI в 1547 г. парламент объявляет, что решение, принятое восемью годами ранее, не может считаться закономерным прецедентом (legal precedent), т. е. устанавливающим обязательную практику и на будущее время.

Во все время правления Тюдоров, за исключением последних лет царствования Елизаветы, решающее влияние имеет Тайный совет и отдел его, известный под именем "Звездной Палаты". Нам необходимо, поэтому, хотя бы вкратце познакомиться с происхождением этого учреждения и с его историей в занимающий нас период. Тайный совет и в наши дни не отменен, но его собирают редко; назначение же в тайные советники считается почетным званием и дает право жене избранного именоваться "леди" (lady). В число тайных советников попадает много лиц выдающихся, благодаря чему в некоторых проектах реформы палаты лордов, как, напр., в том, который задуман был историком Фриманом, рекомендовалось использовать членов Совета для введения в верхнюю палату людей поистине выдающихся своими знаниями и практической опытностью. Тайный совет, как целое, продолжает руководить делами тех колоний, которые не имеют парламентских учреждений или самостоятельного главного управления, каким для Индии, напр., является т. наз. "Indian Office". Все признаваемые за советом функции являются пережитками того далекого прошлого, когда он, по массе проходивших чрез него дел и влиянию на общий ход государственной политики, имел несомненно перевес над парламентом.

Мы встречаемся впервые, как уже было сказано, с упоминанием о Большом совете еще при королях норманнской династии; из него со временем развился парламент, но некоторые члены Большого совета, наиболее близкие к монарху, составили при нем постоянное коллегиальное учреждение под наименованием "обыкновенного совета" (consilium ordinarium). Этот совет, обособившийся от других частей "королевской курии" (Curia Regis), и есть тот, который впоследствии стал известен под именем "частного или тайного совета"; он был образован из лиц, нередко расходившихся в своих воззрениях на дела управления и потому не солидарных между собою. Этим объясняется, что его заседания нередко были бурными; королю иногда приходилось соглашаться с меньшинством, а иногда - принимать решения, одинаково несходные с теми, которые нашли себе сочувствие в большинстве и меньшинстве. Одной из интереснейших сторон истории парламента в период от 1295 г., которым открывается правильный созыв его, до 1640 г. является соперничество его с высшим правительственным учреждением - Тайным советом короля.

Не раз Тайный совет позволял себе законодательствовать по вопросам, которые по праву принадлежали ведению парламента. Не раз также король обязан был подчиняться упорным требованиям парламента и давал обещание, что он не будет делать того или другого "помимо согласия королевства и иначе, как к общей его пользе".

Это - буквальная формула, встречаемая в "том подтверждении хартий", которое издано было Эдуардом I. Короли из династии Плантагенетов были менее уступчивы по вопросу о законодательной власти короля; когда в 1390 г., "общинно" стали настаивать на том, чтобы после закрытия парламента канцлер и тайные советники не издавали указов, несогласных с земским правом, старинными обычаями страны и парламентскими статутами, Ричард II ответил им заявлением: "что было делаемо прежде, будет делаемо и впредь".

Одним из обвинений, возведенных на Ричарда, было то, что законы "лежат в груди короля и оповещаются его устами", другими словами, что он может изменять их и создавать новые по своему усмотрению при совещательной деятельности Совета. Вплоть до эпохи гражданских войн, поведших к республике и протекторату Кромвеля, общеобязательные нормы издавались Советом, другими словами, он конкурировал в этом отношении с парламентом. Только в правление королевы Анны окончательно было установлено, что Совет путем указов, или ordinances, не может создавать нового закона, а только придает силу уже существующим. Главное возражение против Совета было то, что члены его несли ответственность только пред королем; отсюда естественное желание парламента сделать Совет зависимым от себя.

При Тюдорах Совет получает особое влияние: при Генрихе VIII парламент в первый раз в течение шести, во второй раз - в течение семи лет совсем не созывается. Королева Елизавета созвала его 13 раз, но, как общее правило, парламент заседал только от двух недель до двух месяцев; за 45 лет ее правления он, в общем, был в сборе в течение 18-ти месяцев. В виду сказанного можно утверждать, что в течение всего царствования Тюдоров короли управляли страною при участии Совета. Парламент, по-видимому, мирился со своей ограниченной ролью; при Тюдорах нет попыток с его стороны подвергнуть ближайших советников короля тому обвинению или impeachment, какое направлено было с целью подчинить себе Совет, напр., против Михаила де-ла-Поль в правление Ричарда II.

В состав Тайного совета входили люди больших дарований, во многом расходившиеся между собою, но сдерживаемые в известных границах одинаковою боязнью короля. Если их советы не были принимаемы, они соединяли свои усилия для проведения решений, на которых остановился монарх. Особенное значение получили нормы, подготовляемые Советом, с 1539 г., когда парламентом было признано, что "королевские прокламации" подлежат исполнению в той же степени, что и постановления парламента. Это постановление, как мы видели, не было оставлено в силе, но и после этого "прокламации", т. е. указы, издаваемые королем при участии Совета, продолжали регулировать почти все стороны народной жизни, начиная от костюма и стола, которые должны были, по мнению Совета, отвечать общественному положению каждого, и оканчивая мерами, направленными к поощрению торгового флота и образованию новых колоний.

Долгое время члены Совета не состояли членами парламента; но постепенно при Тюдорах они стали проходить на выборах в нижнюю палату и попадали, таким образом, в положение, позволявшее им служить как бы посредниками в сношениях между короною и "общинами".

При детях Генриха VIII стало обычным присутствие в нижней палате значительного числа членов совета; они не принимали в нем роли руководителей, но служили к усилению королевского влияния. При Генрихе же VIII сделана была попытка упрочить королевское влияние в верхней палате. Канцлер, казначей, лорд-хранитель частной печати и председатель Совета - в том случае, если они были пэрами королевства - должны были в торжественных процессиях выступать впереди всех других пэров, а королевский секретарь, раз он был епископом или бароном, иметь первое место в рядах всех прочих епископов и баронов.

Неправильна та точка зрения, которая приписывает Генриху VII создание, в качестве нового учреждения, "Звездной Палаты" для расследования и суда таких, напр., дел, как вербование людей в свиту частных сеньоров (livery), подкуп присяжных, злоупотребления при составлении их списков и т. д. И гражданское, и уголовное правосудие могло быть отправляемо Советом короля, но гражданские тяжбы рано перешли в ведение суда казначейства, суда общих тяжб и канцлерского, и поэтому одна уголовная юрисдикция была удержана Советом и сосредоточилась в том отделении его, которое стало именоваться "Звездной Палатой". Долгое время думали, что это название получено было ею от того, что в зале, в котором она собиралась, потолок изображал звездное небо. В настоящее время предлагают и другое толкование, связывающее с традицией Соломонова храма и принесшими ее в Европу крестоносцами происхождение внешнего вида потолка "Звездной Палаты". Бэкон, в своей истории Генриха VII, говорит, что подобно тому, как канцлерский суд приобрел права римского претора, как высший суд "по совести", так точно Звездной Палате даровано было право вершить все уголовные дела, не требовавшие постановки смертных приговоров. Важнейшими делами, ей поручаемыми, были мятежи и, вообще, тяжкие и опасные нарушения общественного мира и спокойствия.

Если правление Тюдоров представляет своего рода политическую реакцию, отступление от тех констит. порядков, которые сложились в средневековой Англии при Плантагенетах и Ланкастерах, то в отношении к общественному развитию Англии оно многими писателями, в числе их Фрудом, признается эпохой поступательного движения. Нельзя, конечно, согласиться с этим известным английским историком в том, что правление не только Елизаветы, но и Генриха VIII было своего рода золотым веком для низших слоев населения. В этом отношении, разумеется, справедлива критика, которой утверждения Фруда подверглись со стороны издателя архивного материала, касающегося царствования Генриха VIII, Брюэра. И все же приходится сказать, что никогда еще в английской жизни со времен Вильгельма I не поставлено было столько новых социальных проблем, как в XVI столетии, когда сразу поднята была речь и решен в утвердительном смысле вопрос об упразднении если не церковной вообще, то монастырской собственности и, рядом с нею, по роковой ошибке, собственности корпораций, которые, как гильдейские, напр., имели с монастырями мало общего.

Связанный не с одним упразднением монастырей, но и с предписанным еще Генрихом VII обязательным роспуском частных свит, численный рост бездомных людей был еще ускорен продолжавшимся разложением средневековой надельной системы. Немудрено, если в Англии дороги покрылись бродячим людом, ищущим, но не находящим себе занятий. Бедность стала еще более возрастать с тех пор, как король, растратив доход, доставленный ему продажей монастырских имуществ, для поддержания внешних войн и блеска двора, не отступил перед мыслью стать самому фальшивомонетчиком и пустить в обращение новые фунты стерлингов и новые шиллинги с примесью в первых - одной шестой, а во вторых - двух третей меди. В Англии в это время впервые ставится вопрос о том, что делать с бродягами? Генрих VIII останавливается на плане преследовать их уголовными законами; Елизавета заменяет карательные меры благотворительными и возлагает призрение нищих на приходы. Приходское управление вскоре присоединяет к этим задачам и другие, напр., заботу о содержании дорог. Местное самоуправление, завершаемое сверху созданием почетной должности начальника над милицией графств, лорда-лейтенанта, получает снизу свой фундамент в самоуправлении прихода с его старостами и надзирателями за бедными, вскоре восполняемым надзирателями за дорогами и т. д., и т. д. Все эти избираемые населением, индивидуальные органы власти действуют при участии коллегиальных советов, роль которых играют т. наз. "открытые", т. е. собиравшиеся на церковной паперти, приходские собрания и более тесный совет частью выбираемых, частью назначаемых мировыми судьями лиц, которые вместе со священником прихода собираются в закрытом помещении, в ризнице, дающей свое название vestry и самому учреждению.

Отлив сельского населения в города в связи с переворотом, переживаемым деревней и сказывающимся, как мы увидим, в частичном упразднении системы открытых полей и мирского пользования, отчасти парализован законодательством Генриха и Елизаветы, принуждающим приходы противиться поселению пришельцев, материально необеспеченных, из страха, что они лягут бременем на приходскую казну и увеличат размер платимого приходом налога на нужды нищих (poorrate).

Рост городов, в особенности северных и юго-западных, развитие английского торгового оборота и перемещение центра обмена с Немецкого моря на Ла-Манш и океан, в виду оживления оборотов с Индией, Вест-Индией и американским материком, сильное развитие колоний, которое, в связи с начавшимся преследованием передовых протестантских сект, уносит из Англии избыток ее свободных рук, - все это необходимо переносит интерес из области политической жизни в область общественных условий и социальных потрясений, вроде одно время победоносного мятежа Кета в восточных графствах или тех массовых стачек рабочих, которые ознаменовали царствование Елизаветы и побудили ее попытаться предупредить разрыв между капиталом и трудом с помощью нормирования правительственными учреждениями размера заработной платы. Поэтому в очерке Тюдоровской Англии, вслед за кратким перечнем важнейших событий, в числе которых реформация занимает центральное место, нам необходимо остановиться главным образом на общественном развитии страны в годы от 1500 по 1603.

В нашем очерке английской истории внешним событиям отводится небольшое число страниц; они интересуют автора лишь настолько, насколько отражаются на внутренней жизни страны. Вот почему мировая политика Генриха VIII, Марии Тюдор и Елизаветы может быть затронута здесь лишь со стороны ее результатов.

Первая половина царствования Генриха VIII почти всецело поглощена этой мировой политикой. Генрих вмешивается в борьбу папы Юлия II и образованной им "священной лиги" с целью парализовать дальнейшие успехи Франции на Апеннинском полуострове. Вековая соперница Англии не могла, конечно, не встретиться в этой борьбе с наследником притязаний Плантагенетов и Ланкастеров на обладание, по меньшей мере, портами на северном ее берегу. Генрих VIII, действительно, в 1513 году высаживается в Кале с 25.000 войска, наносит решительное поражение французской северной армии в сражении, известном под названием "битвы шпор" (в память о том, как быстро французская конница обратилась в бегство, показывая неприятелю свои шпоры) и овладевает городами Турнэ и Теруаном. Война оканчивается в 1514 г. тем, что Людовик XII откупается от Генриха деньгами и обещанием брака с его любимой сестрой Марией, обещанием, которое вскоре и было исполнено.

Французская война еще не успела закончиться, как мы видим Генриха VIII воюющим с шотландцами. Их король, Иаков IV, падает в одном из сражений, и на престол Шотландии вступает его малолетний сын, Иаков V, что, разумеется, требует установления регентства, в течение которого Англия не имеет основания ожидать новых нападений на свою северную границу со стороны беспокойного соседа. Политикой Генриха VIII в эту первую половину царствования руководит очень талантливый человек, Томас Уольси (Tomas Wolsey), сын мясника в Ипсвиче, избравший духовную карьеру и в 1515 г., будучи уже архиепископом Йоркским и канцлером королевства, получивший от папы кардинальскую красную шляпу. Вскоре затем он становится легатом римского двора в Англии. Ко времени, когда Уольси сделался руководителем английской политики, в Испании воцарился Карл V, а во Франции - Франциск I. С молодости оба монарха выступили соперниками; они продолжали оставаться ими и при замещении имперского стола. Выбор курфюрстов пал на Карла, и это обстоятельство, разумеется, только усилило враждебность к нему Франциска. В этом всю жизнь продолжавшемся соревновании каждой из сторон естественно было искать союзника в Генрихе, а в крайнем случае довольствоваться одним его нейтралитетом. Но весь предшествующий ход событий, вековые притязания норманнской и анжуйской династии на нормандское герцогство, на часть французских владений и одно время на самый престол Франции, предрешали вопрос, на чью сторону станет Генрих. Немудрено поэтому, если месяц спустя после дружеской встречи в 1520 г. близ Кале Генрих в Гравелине заключает тайный союз с Карлом, направляя его против Франции.

Вмешательство в мировую политику и предпринятые с этой целью войны необходимо должны были истощить те сокровища, какие Генриху VII удалось накопить; его сын принужден был обратиться к высокому обложению своих подданных. Так как трудно было рассчитывать на готовность парламента вотировать требуемые правительством субсидии, то король в течение ряда лет, от 1515 по 1523, и затем в 1527 и 1528 вовсе не созывает парламента, а это заставляет его прибегнуть к насильственным поборам и займам у наиболее зажиточных граждан; первые, как и ранее, именовались "добровольными приношениями" (benevolences). Население приписывало эти меры главному советнику короля, Уольси, заподазривало его в том, что часть денег затрачивалась им с целью подготовить свое избрание в папы, и относилось к нему с нескрываемым нерасположением.

Эпоха, о которой теперь идет речь, была свидетельницей реформационного движения Мартина Лютера; это движение могло встретить сочувствие в английском обществе, в котором еще Виклефом, как мы видели, положены были первые начала недружелюбного отношения к римской курии. Перевод Библии на английский язык открыл для незнакомых с латынью мирян возможность критики отдельных догматов вселенской церкви, между прочим того, что в таинстве евхаристии хлеб и вино превращаются в тело и кровь Христовы.

Преследования, которым подверглись при Ланкастерах последователи Виклефа, на время остановили ход народной реформации. Но несомненные злоупотребления, вкравшиеся в ряды католического духовенства, честолюбивые замыслы, роскошь и распутство римского стола в эпоху, когда во главе его стоял или явный преступник, как Александр Борджиа, или такой воитель и политик, как Юлий II, или, наконец, такой артист в душе и слабый верою горячий ревнитель возрождения наук и искусств, как Лев X, снова оживили в широких кругах недовольство, по преимущ. высшим духовенством. Монастыри, размножившиеся в Англии в невероятном числе (их насчитывали в 1536 и 1537 г. 619), накопляли в своих руках не только громадные сокровища, но и обширные поместья. Не довольствуясь приношениями ежегодно притекающих масс странников-богомольцев, они обеспечивали себе добавочный доход тем, что причисляли церковные приходы в селах к числу тех, в которых отправление богослужения возлагалось на членов монашествующей братии. Не желая в то же время нести связанных с званием священника обязанностей, члены черного духовенства обыкновенно довольствовались назначением викариев с недостаточным образованием за малое вознаграждение; а такие лица, очевидно, не подготовлены были к проповеди и не пользовались нравственным влиянием на паству. Число абсентеистов в среде высшего духовенства возрастало все более и более: Уольси занимал одновременно три епископских стола и не показывался ни на одном из них; Фокс, епископ винчестерский, в течение 20 лет отсутствовал из своей епархии. Если торговля индульгенциями возмутила Мартина Лютера, то в Англии имелось достаточно причин недовольства, чтобы, и помимо этого факта, вызвать освободительное движение в среде церкви. Но Генрих VIII отнюдь не имел в виду сыграть роль Фридриха Саксонского. За свое правоверие, обнаруженное в книге, направленной против Лютера, он был награжд. папою Львом X титулом "защитника веры". Таким образом, не под влиянием внутреннего убеждения или желания пойти навстречу сказавшемуся в народе запросу, а по причинам чисто личного характера Генрих VIII с 1527 г. вступает в распрю с папским столом, которая мало-помалу приводить его к разрыву с Римом, к сосредоточению в собственных руках главенства над церковью и к основанию новой церкви, - скорее церкви, чем религиозной секты, так как англиканство, по крайней мере, при Генрихе VIII, еще не подымало спора о догматах, сохраняло католические формы культа и только отказывало папе в признании его верховенства.

Ближайшим мотивом было желание Генриха развестись со своей супругой Екатериной Арагонской, которая была некрасива, старше его на много лет и имела в числе своих фрейлин очаровательную Анну Болейн, в которую влюбился пылкий король. Кроме любви, Генрихом VIII руководило еще желание иметь сына-наследника. От Екатерины же Арагонской у Генриха родилась только дочь, будущая королева Мария Жестокая. Предлогом к разводу король выдвинул следующее обстоятельство. Екатерина была вдовою его старшего брата Артура. Генрихом овладело сомнение в том, насколько закономерным может считаться брак с невесткой. Целая литература возникла вскоре по вопросу о том, согласно или несогласно с христианской моралью такое супружество и может ли считаться вступившая в него женщина законной женой, а рожденные от нее дети - законными детьми. Генрих VIII, разумеется, стал высказываться в отрицательном смысле; но папа ответил решительным отказом на его просьбу о непризнании его брака законным, так как не желал ссориться с императором Карлом. Завязавшиеся еще в 1527 г. переговоры кончились 2 года спустя требованием папы Климента VII, чтобы дело было перенесено на окончательное разбирательство в Рим. Генрих VIII ошибочно заподозрил своего канцлера Уольси в интригах, имевших последствием принятие такого решения; желая избавиться от него и в то же время сложить на его плечи недовольство, вызванное высокими поборами, он объявил, к немалому изумлению своего министра, что все, сделанное им в этом направлении, произошло без его ведома и согласия. Уольси был отставлен от должности, и против него начато было преследование за нарушение статута, запрещавшего ведение переговоров с Римом без королевского согласия. Обвинение это было тем более несправедливо, что назначение Уольси легатом в Англии не встретило ранее никакого противодействия со стороны Генриха. Кардиналу пришлось переселиться в архиепископию в Йорке, но Генрих VIII и здесь не оставил его в покое: год спустя против Уольси выдвинуто было новое обвинение в государственной измене, и только внезапная смерть, постигшая его на пути в Лондон, помешала дальнейшей мести его врагов, во главе которых стояла сама Анна Болейн и ее дядя, герцог Норфолкский.

Новые люди сменили теперь при Генрихе еще недавно всемогущего кардинала: открытый Уольси Томас Кромвель, человек низкого происхождения, пробившийся в люди благодаря уму и таланту, сделался советником короля по светским делам, а Томас Кранмер, уже затронутый идеями континентальн. реформаторов, стал главным советником Генриха VIII в делах церковных. Сделавшись архиепископом кентерберийским, он посоветовал передать в руки английского суда решение вопроса о разводе, сам принял участие в постановлении решения и высказался в желательном для короля смысле. Генрих поспешил вступить в брак с Анной Болейн, которая вскоре родила ему дочь Елизавету, объявленную законной наследницей престола в ущерб ее старшей сестре Марии. Король потребовал клятвы у своих подданных в признании ее прав.

Ее не решились принести канцлер королевства, Томас Мор (Thomas More), автор "Утопии", и Фишер, епископ рочестерский. Оба были казнены. Папа Павел III, заступивший место умершего Климента, 15 дек. 1538 г. объявил Генриха не только отлученным от церкви, но и лишенным престола. Возможность всякого поворота назад исчезла, и Генрих VIII поспешил извлечь все выгоды из нового положения, которое создано было для него разрывом с Римом. Духовенству повелено было обращаться впредь к королю, как к верховному главе церкви, с прибавкою: насколько это дозволяет закон Христов. А Генрих согласился простить церковным иерархам нарушение ими статута praemunire в факте признания архиепископа Уольси папским легатом, но, разумеется, не даром, а после уплаты ему церковной конвокацией 118.000 ф. стер.

Упразднение монастырей, сперва мелких, а затем и конфискация их собственности явилась ближайшим актом использования королем его положения главы и реформатора церкви. Этой секуляризации монастырских имуществ предшествовало расследование действительного положения монастырей, известное под названием "visitation", т. е. посещение их особой, назначенной королем следственной комиссией. Члены ее в 1535 г. представили опись имуществ монастырей; она была издана под названием "Valor ecclesiasticus" и обстоятельно изучена русским историком г. Савиным в его книге "Английская секуляризация". Эта работа выполнена была настолько полно и удачно, что проф. Виноградов счел нужным озаботиться переводом части ее на английский язык и включил ее в свои "оксфордские работы по социальной и правовой истории". На основании очень тщательного разбора обильного материала, заключающегося в этих документах, проф. Савин подвергает сомнению некоторые из установившихся взглядов на роль монастырей и на значение, какое имело их упразднение для общественных судеб страны. Лучшее из ранее напечатанных исследований о монастырской жизни Англии принадлежит иезуиту Гаске. Гаске представил английскую реформацию, как своего рода восстание богатых против бедных; она сделала первых зажиточнее прежнего и отняла у неимущих классов последнее, на что они могли рассчитывать, а именно материальную поддержку такого демократического института, каким были монастыри, считавшие будто бы свою собственность наследием бедных. Согласно Гаске, излагает русский исследователь, благодетельное влияние монастырей не ограничивалось одними делами призрения, число жителей, пользовавшихся их помощью, было, по меньшей мере, в 10 раз больше числа самих монахов; в своем благодушии монастыри довольствовались низкими рентами со своих наследственных арендаторов. Наличность монастыря была благодетельна для всей соседней округи, так как весь свой доход он тратил на месте, доставляя заработки соседним купцам и ремесленникам. Так как монастыри распространены были по всей стране, то их большой доход распределялся в среде всего населения королевства. Всему этому, разумеется, по мнению Гаске, положен был конец секуляризацией. Упразднение монастырей гибельно отразилось на народных массах и увеличило число пролетариев. До этого лица, державшие от монастырей землю, были защищены в размере своих рент вековечным обычаем; он исчез вслед за секуляризацией и оставил слабого беззащитным по отношению к тирании сильного. Земельные собственники, сменившие монахов, были люди бессердечные; они повысили ренты. Раньше монастырский доход шел в руки местного населения, теперь с тех же земель потекли ежегодно большие суммы в руки лондонского казначейства, а затем, после распродажи имения, - к жившим при дворе аристократам, приобретателям монастырских имуществ.

Против этого ходячего учения, многие стороны которого я не прочь разделить, А. Н. Савин направляет свою критику. Число лиц, живших на счет монастырей, пишет он, далеко не было так многочисленно, как думал Гаске, и они далеко не носили того плебейского характера, какой он им приписывает; на основании отчетов об упразднении монастырей, можно прийти к заключению, что число мирян, живших на счет монастырей, всего в 3-4 раза превышало число монахов. По приблизительному подсчету это число может быть выражено цифрою в 35.000 человек. В состав их входили не одни пауперы, но также чиновники и рабочие, которые легко могли найти занятие и после упразднения монастырей. Нельзя также сказать, что монастырский бюджет был обременен только тратами на низшие слои общества; многие монахи сами были джентльменами, часто принадлежали к лучшим семьям королевства; в монастырских школах обучались дети не одних бедных семей, но и джентльменов, а в школах для девочек, содержимых монастырями, можно было встретить, пожалуй, больше дочерей дворянских семей, чем из семей простонародья. Монастырское гостеприимство распространялось на все классы общества, а связанные с монастырской администрацией должности часто занимаемы были членами дворянства - рыцарями и даже пэрами королевства. Наконец, монастырские земли снимаемы были в аренду нередко джентльменами. Приписывать монахам только демократические симпатии было бы ошибочно; настоятели главных монастырей принимали участие в палате лордов, и, разумеется, считали себя весьма важными персонами; да и простые монахи жили с большим комфортом. В более бедных провинциальных монастырях число служителей и сельских рабочих было весьма ограничено, и ручной труд падал на самих монахов. Нищенствующие ордена, по всей вероятности, симпатизировали пролетариату, остальные же тянулись к высшим и средним классам (см. "English monastery on the eve of the dissolution", by Alexander Savine. Oxford, 1909; 263-297).

Все эти замечания могут быть справедливы и они все же не умаляют того общего впечатления, какое производит перемещение значительной^*) массы земельных имуществ из рук "мертвой руки" на рынок, на котором, разумеется, люди достаточные - среднее сословие сел и городов - необходимо должны были получить решающий голос в их приобретении.

^* (Сочинение г. Савина не позволяет нам сказать, как велика была эта масса и в каком отношении она стояла ко всей хозяйственно-утилизируемой земельной площади в королевстве. Он стремится только породить сомнение в точности ранее сделанных приблизительных оценок, а тем более категорических утверждений на этот счет самих современников секуляризации.)

За невозможностью вывести из сочинения г. Савина определенное представление о размере церковных имуществ, мы поставлены в необходимость довольствоваться весьма, разумеется, приблизительными и спорными оценками современников или выводами позднейших историков и экономистов. Все они сводятся к тому, что не менее четверти хозяйственно-утилизируемых земель сосредоточилось в руках церкви, а монастырская собственность, разумеется, преобладала над собственностью отдельных храмов и приходов, так что приведенную оценку можно уменьшить разве на треть, не более; а если так, то мы вправе говорить о монастырских имуществах, как составлявших шестую или седьмую часть всей культивируемой площади.

Как видно из текста парламентских статутов и свидетельства современников секуляризации, правительство предполагало обратить полученные путем ее средства частью на усиление оборонительных средств страны, частью на дела общественного призрения и народного образования. Располагая палаты к утверждению проекта секуляризации, говорит г. Соколов в своей монографии "Реформация в Англии", правительство в 31-й год царствования Генриха VIII заявило и о своих намерениях. Из этого заявления мы узнаем, что имелось в виду не обращать приобретенных имений в частную собственность, но обогатить ими государственное казначейство, дабы государство могло с успехом поддерживать свое достоинство во внешней политике, содержа с этою целью 40 тысяч хорошо вооруженных воинов и не беспокоя впредь подданных требованием субсидий, податей, займов и т. п. Из опасения, чтобы честь и достоинство государства не потерпели ущерба от упразднения 29 духовных лордов, король высказывал намерение восполнить эту убыль назначением достаточного числа лордов светских. В предисловии к биллю, внесенному Кромвелем в том же году на обсуждение английского парламента, биллю, задачей которого было предоставить королю право создания новых епархий, высказывалось желание, чтобы конфискованные у монастырей имущества пошли на поощрение народного образования, на содержание стипендиатов в университетах, на учреждение кафедр еврейского, греческого и латинского языков, на обеспечение престарелых слуг государства, на общественную благотворительность и т. п. В проповедях современников секуляризации, в их числе Томаса Левера, как и в сатирической литературе того времени, постоянно говорится, что ближайшею целью секуляризации выставлялась необходимость оказать помощь бедным, поддержать интересы образования и религиозной проповеди. "Имелось в виду, - говорит Томас Левер в обращении к своей пастве от 2 февраля 1550 года, - что имущества, доход с которых затрачиваем был непроизводительно на совершение бесплодных религиозных церемоний или на сластолюбивое удовлетворение праздных животов, пойдут на покрытие государственных издержек и в частности на общественную благотворительность, на содержание публичных школ и на проповедь слова Божия" (Thomas Lever, "А fruitful sermon made in Paule′s churche at London", 2 fevr. A. 1550; Arber′s Reprint, p. 32). Упоминая в другом из своих поучений, произнесенном на этот раз в присутствии самого короля Эдуарда в 1551 году, о только что совершившейся конфискации гильдейской собственности, Левер снова говорит об интересах образования и о помощи бедным, как о тех целях, коим в глазах самого правительства должна была служить эта конфискация. Основание новых университетских коллегий, создание так. наз. grammar schools, или приходских школ, - вот что, по словам проповедника, имелось в виду при отобрании в казну гильдейской собственности (Thommas Lever, "А sermon preached before the king", 1551, p. 81). "О Боже! - читаем мы в собрании эпиграмм Роберта Краули (ок. 1518-88), - какой незаменимый случай обеспечить интересы образования и оказать помощь бедным представила конфискация монастырской собственности! Земли и сокровища, приобретенные этим путем, могли бы доставить средства к приисканию добрых проповедников, которые удержали бы народ на правом пути. На получаемые от продажи суммы легко было бы прокормить многих и многих, ежедневно умирающих с голода" (Robert Crowley′s, "Epigrams on abbeys", стр. 7).

Употребление, сделанное на самом деле из конфискованной собственности, далеко не оправдало ни тех обещаний, какие на этот счет даны были правительством, ни тех надежд, какие в этом отношении возлагало на него общество. И немудрено; так как секуляризация не только в Англии, но и на континенте Европы, была, прежде всего, делом служилого сословия, отвечала его вековым стремлениям и, следовательно, должна была удовлетворить предъявляемому им запросу на землю. В этом отношении в Англии XVI в. имело место то же, что на расстоянии трех с лишним столетий, в 1789 г., повторилось во Франции, при распоряжении так называемыми "национальными" имуществами, первым источником которых была конфискация земель у церкви. По словам Авенеля, ни в речах, произносившихся по этому случаю в Учредительном собрании, ни в его декретах не было сказано ни слова в пользу безземельных. Никто не предложил организации народного кредита, с целью облегчить приобретение имуществ бедным. Не обращено было внимания даже на требование некоторых журналов, в том числе Moniteur, чтобы продажа производима была мелкими участками в 5 тысяч ливров. Единственною мерой, благоприятной интересам неимущих классов, было постановление, чтобы, в случае равенства условий, оказываемо было предпочтение продаж мелкими участками перед продажей имения в целом виде. "Национальные имущества" сделались поэтому добычею спекулянтов, лиц, уже владевших землею, нередко целых торговых компаний. И это случилось в то самое время, когда в литературе постоянно высказываемо было желание, чтобы бедные предпочтительно перед другими получили право на эту собственность (Н. И. Кареев, "Крестьяне во Франции XVIII века", стр. 479-80). Дело в том, что буржуазия, в интересах и силами которой произведен был французский переворот 89 г., в такой же степени домогалась доступа к конфискованным имуществам, в какой делало это английское джентри по отношению к секуляризованным имениям монастырей. Проектируемые реформы на практике получают то направление, какое дают им господствующие в обществе классовые интересы. А такими в Англии XVI века были интересы служилого сословия, как во Франции 89 г. интересы буржуазии.

Уже с самого начала легко было предугадать тот исход, какой будет иметь в Англии секуляризация монастырской собственности. В самый год производства этой последней ближайший ее виновник, Томас Кромвель, уже осажден письмами временщиков и придворных, в которых последние усиленно ходатайствуют о пожаловании или продаже им земель той или другой обители, инсинуируют против своих конкурентов и подкрепляют свои просьбы обещанием денежных и личных услуг.

По убеждениям современников, отчуждая монастырские земли членам служилого сословия, Генрих VIII и его ближайший советник Кромвель сознательно преследовали определенную политическую цель. В одной рукописи XVI в., хранящейся в числе тех, которые составляют богатую коллекцию Коттона в Британском музее, мы находим на этот счет следующие подробности. Кромвель, значится в ней, побудил короля раздать монастырские имущества в руки возможно большего числа лиц, с целью заинтересовать многих в деле секуляризации. Этим соображением объясняется наделение ими епископий и коллегий, продажа их дворянству, обмен их на старинные владения земельного джентри, наконец, возведение многих королевских служителей в дворянское звание, с правом покрывать связанные с их достоинством издержки доходом от уступленных им монастырских земель. (Three chapters of letters relating to the suppression of monasteries, ed. by Writh, Camden Soc., 1843, стр. 114).

Во всем этом политика английских секуляризаторов с успехом выдерживает сравнение с тою, какую проводили по отношению к "национальным имуществам" деятели 89 г. Отчуждение конфискованных земель на правах полной собственности повело в Англии, как и во Франции, к одному и тому же результату. Оно сделало невозможным поворот к старому порядку. Между старым и новым порядком нерушимою стеной стали интересы только что созданных земельных собственников. Подобно тому, как во Франции реставрированным Бурбонам не приходит в голову занести руку на раз приобретенные буржуазией права на земли упраздненных монастырей, так точно, несмотря на реставрацию католицизма, Филипп и Мария не в состоянии были вернуть в Англии восстановленным ими аббатствам однажды конфискованную у них собственность. Итак, земельная политика Генриха VIII является в такой же мере условием сохранения созданного им порядка, в какой земельная политика национального собрания и конвента содействует упрочению социального переворота, вызванного во Франции революцией.

Настаивая на своем верховенстве в делах церкви и на праве обратить на пользу государства имущества "мертвой руки", Генрих VIII в то же время был противником начавшегося уже в его дни народного реформационного движения, подготовленного, как мы знаем, проповедью Виклефа и лоллардов и начавшего отражать на себе влияние мыслей, распространенных на континенте Европы Мартином Лютером, Кальвином и Цвингли. Он не позволял изменять догматов католической веры и в 1539 г. включил в текст принятого парламентом билля шесть статей, требовавших, чтобы все его подданные признавали и догмат превращения в тело и кровь Христовы хлеба и вина в таинстве евхаристии и обычай тайной исповеди у священников.

При нем начинается, таким образом, борьба светской власти одинаково с католиками и диссентерами, т. е. раскольниками. Но она принимает острый характер только тогда, когда осложняется поддержкой последователей этих вероучений лицами, навлекшими на себя королевскую немилость противодействием его капризным решениям в вопросах, связанных с тем или другим из заключаемых им браков. Когда кокетливая Анна Болейн была заподозрена Генрихом в измене, он не остановился перед мыслью о новом разводе и о признании незаконности прижитой им в браке с нею дочери Елизаветы, будущей королевы Англии. Кто оспаривал в этом отношении королевский приказ, тот признавался повинным в государственной измене. Анна Болейн была брошена в Тауэр, судима комиссией, в состав которой принудили войти ее собственного отца и дядю, и приговорена к смерти, а король немного времени спустя женился на Джен Сеймур (Jane Seymour), от которой получил, наконец, желанного наследника в лице принца Эдуарда; рождение его в 1537 г. стоило жизни его матери. Два года спустя Генрих вступил в новый брак, на этот раз с иностранной принцессой Анной Клевской; на таком браке настаивал и невесту выбрал Томас Кромвель, ближайший королевский советник и преемник Уольси. Он надеялся на сближение, благодаря такому браку, Генриха VIII с протестантскими князьями. Но когда эти надежды не оправдались, а прибывшая с континента Анна оказалась некрасивой и умственно ограниченной, король принудил ее удовольствоваться получением пенсии и постоянным пребыванием в красивой резиденции, устроенной для нее в Челси (Chelsea). С Томасом же Кромвелем, рекомендовавшим этот брак, расправа была короткая: Генрих VIII приказал задержать его, приписывая ему не только покровительство протестантам (распространением еретических книг и освобождением из тюрем лиц, не признававших шести статей), но и доступность подкупу; это последнее обвинение не лишено было основания, так как талантливый государственный деятель был сребролюбив и пользовался заслуженной репутацией взяточника. Католики ненавидели его, признавая главным виновником всех преследований, и поэтому с радостью услышали о его казни. Ближайший брак короля с Екатериной Гоуард (двоюродного сестрою Анны Болейн), которую подозревали в склонности к католицизму, одно время оживил их надежды, но брак этот, заключенный в 1540 г., длился недолго; Екатерина Гоуард вскоре была обвинена в неверности и казнена, а Генрих вновь вступил в брак, на этот раз с вдовою, Екатериною Парр, которая нянчила его в последние годы жизни, но сама едва не подверглась той же участи, что и предшествовавшие ей жены: король заподозрил ее в склонности к протестантизму, и она только благодаря его кончине избавилась от преследования. Последние 12 лет царствования Генриха VIII не могут быть признаны особенно счастливыми; ему пришлось подавлять с обычной суровостью действительные или мнимые заговоры: в Ирландии - восстание, во главе которого стоял род Фицджеральдов (Fitzgerald), самая могущественная из англо-ирландских семей; в северной Англии, где монахи пользовались широким авторитетом, в их пользу возникло движение, в котором приняло участие до 30.000 человек, намеревавшихся подать петицию королю в пользу его примирения с папой, восстановления монастырей и отставки нечестивых советников и еретиков-епископов (Pilgrimage of Grace). Восстание кончилось тем, что король поручил герцогу Норфолку, нерасположение которого к протестантизму хорошо было известно, вступить в переговоры с мятежниками и обещать им прощение. Когда, заручившись этими обещаниями, мятежники разошлись по домам, король с собранным им войском отправился в графство Йорк для их усмирения. Северяне выступили против него с оружием в руках и были разбиты наголову; их вожаков, в числе которых были и монастырские настоятели, Генрих VIII приказал безжалостно повесить.

С каждым годом король обнаруживал все большую и большую жестокость по отношению к своим политическим противникам. Заподозрив католиков в желании произвести династический переворот в пользу отдаленных потомков короля Эдуарда IV из Йоркской династии, он распорядился казнью этих мнимых претендентов, повинных самое большее в неосторожных разговорах. Боясь роста протестантизма, Генрих VIII счел нужным еще в 1536 г. изложить догматы веры, от которых не дозволялось уклоняться его подданным; но при этом им самим было объявлено, что всякие доктрины и обряды, не основанные на авторитете Библии, должны быть признаны суевериями и заблуждениями. Таким образом раскрыта была дверь для свободного толкования, а распоряжение Генриха VIII, чтобы в каждом храме помещен был английский перевод Библии, сделанный Вильямом Тиндалем, ревностным протестантом, сожженным импер. Карлом V, содействуя распространению в массах Свящ. писания, послужило к развитию в народе религиозных сект, вскоре признанных еретическими.

Военные предприятия Генриха доставили Англии, с одной стороны, возможность положить начало действительному завоеванию Ирландии, законченному при Елизавете, а с другой - приобрести на северном берегу Франции город и порт Булонь, после нового столкновения с Франциском I, который замышлял высадку в Англии, но успел овладеть - да и то на короткий срок - одним о. Уайтом. Военные успехи обошлись Генриху VIII дорого в буквальном смысле этого слова, и, чтобы покрыть недочеты своей казны, он решился пустить в обращение фальшивую монету с большою примесью меди. Иностранные купцы отказались брать ее, цены на товары возросли, жизнь стала дороже, и бедность еще более распространилась в массах. Король решился бороться с нею жестокими мерами; он приказал клеймить способных к работе нищих, отдавать их на два года в крепостную зависимость всякому желающему воспользоваться их услугами, а при новых попытках раз осужденных жить подаянием казнить их повешением. Нравы в это время были жестоки, несмотря на придворный лоск и рыцарскую вежливость. Возрождение наук и искусств, совпадающее с веком Генриха VIII, далеко не повлияло еще на развитие гуманности и сострадания к людям, обойденным судьбой.

Генрих VIII умер, оставив малолетнего сына на попечении совета из 16-ти членов, во главе которого, с титулом протектора королевства и личности короля, стал Гертфорд, герцог Сомерсетский. Он был протестантом в душе и не прочь поэтому содействовать завершению английской реформации. Им отменена католическая месса и предписано совершение всех обрядов на английском языке; им же введен в употребление в 1548 г. первый молитвенник для пользования при литургии других требах (first Common - Prayer - Book). Ближайшее участие в составлении этой книги принял епископ Кранмер; его литературный талант, способность удачного подбора слов и выражений сказалась в передаче звучною речью изложенных в требнике молитвословий. Более резкий оборот, приданный в эпоху регентства английской реформации, сказался в грубом истреблении церковных украшений и церковной утвари, а также икон.

Сомерсет озабочен был мыслью о соединении Англии с Шотландией и с этой целью вошел в переговоры о заключении брака между юношей-королем и Марией Стюарт, которой в это время было не более пяти лет; но шотландцы, не желавшие распространения на их страну английского владычества и перемены религии, отправили молодую королеву во Францию, где король Генрих II обручил ее с дофином, будущим королем Франциском II. Загоревшаяся вскоре затем война с Францией завершилась потерей Булони, единственного территориального приобретения, сделанного Генрихом VIII на континенте Европы. К этой неудаче присоединились новые: собственный брат Сомерсета, Сеймур, вступил в заговор против него с целью посадить на престол дочь Анны Болейн, Елизавету; заговор был раскрыт, и Сеймур был казнен. В 1548 и 1549 гг. протектору пришлось считаться с двумя новыми мятежами: один вспыхнул на западе Англии, в Дэвоншире, и направляем был католиками, требовавшими возвращения к прежней мессе и подавления реформации, другой же имел социальную подкладку и охватил собою восточные графства, Норфолк и Сёффольк, в которых быстрое развитие овцеводства сказалось усиленным огораживанием открытых полей и сносом крестьянских усадеб. Глава восстания, Кет, разбил посланного для его усмирения маркиза Норсгэмптона и взял штурмом Норвич; его движение по направлению к столице было остановлено одним из членов Совета Дедлей, графом Уорриком; Кет был взят и повешен.

После этих неудач Сомерсет пошел навстречу своим врагам, уже готовым отнять у него звание протектора, и сам отказался от власти. Его некоторое время продержали в государственной крепости, в Тауэре, а затем снова включили в состав Верховного совета. Место его занял счастливый победитель крестьянского восстания, Уоррик. Он был сторонник протестантизма в той форме, какая дана была ему на континенте Европы; это отразилось на содержании второй книги английского требника, вышедшей во время его протектората, и на назначении на места епископов ревностных сторонников реформы. Предвидя возможность смерти в молодом возрасте болезненного и даровитого юноши, которому досталось наследие Генриха VIII, Уоррик задумал обеспечить, вероятно, столько же собственное положение, сколько и успех английской реформации, передачей престола на случай кончины короля не одной из дочерей Генриха VIII, признанных незаконными самим Генрихом, а отдаленной его родственнице, внучке принцессы Марии, любимой сестры Генриха. Имя ее было Жанна Грей. Протектор пожелал связать ее судьбу с судьбою собственного сына и заключил между ними брак. На смертном одре Эдуард VI распорядился в духовном завещании о передаче престола обвенчанной с сыном протектора Жанне. Уоррик, принявший титул герцога Нортумберлендского, озаботился устранением единственного казавшегося ему препятствия к его честолюбивым намерениям и выдвинул против герцога Сомерсета обвинение в государственной измене. Судьи вынесли смертный приговор, и Сомерсет был казнен к великому негодованию народа; оно сказалось вскоре в решительном нежелании признать королевой Жанну Грей. Так как сторонникам протектора не удалось овладеть принцессой Марией, и она успела бежать в восточные графства, готовые провозгласить ее королевой, то исходом всего этого темного дела было то, что, едва протектор удалился из Лондона с целью подавить восстание восточных графств, как в столице вспыхнул мятеж, и она передалась сторонникам Марии. После этого войска покинули протектора, и он принужден был сдаться графу Арунделю. Его предали суду по обвинению в государственной измене и, хотя из желания спасти жизнь он объявил себя католиком, его все-таки казнили. Ту же судьбу разделила с ним и несчастная Жанна, но только не сразу, а после того, как в ее пользу, но, по-видимому, без ее ведома, начато было восстание, известное в истории под именем мятежа Уайата (Wyat), молодого рыцаря из Кента. Восстание это, на самом деле, преследовало иные цели, а именно возведение на престол Елизаветы; одно время оно грозило сделаться успешным, и Уайат со своими 10.000-ми уже смело направился к Лондону, но Марии, находившейся в это время в столице, удалось хитростью и обещаниями вступить в переговоры, удержать его на несколько дней от вступления в столицу. Этим временем она воспользовалась для сбора ополчения. Около Тэмпльбара, адвокатской коллегии, предводитель восстания был взят в плен. Мария жестоко расправилась со всеми действительными и мнимыми руководителями и подстрекателями заговорщиков. 80 человек кончили жизнь на виселице; в числе их погибла и Жанна Грей со своим мужем. Ее судьбу разделила бы и принцесса Елизавета, если бы против нее можно было представить какие-либо улики.

Мария вступила на престол, испытав гонения и преследования, начало которым было положено еще в тот день, когда ее отец, расторгнув брак с Екатериной Арагонской, признал незаконной прижитую в этом супружестве дочь. Подобно своей матери и всей испанской родне, она была ревностной католичкой, искренно ненавидевшей ближайших советников отца и брата и находившей утешение в одной только преданности той вере, в которой она была рождена, и в восторженном отношении к тем, кто, подобно наследнику испанского престола, Филиппу, слыл за ревнителя правоверия. Карл V вознамерился использовать восшествие на престол католической принцессы; не отступая перед тем, что Марии было 36 лет, и что она 12-ю годами была старше Филиппа, он решился обеспечить интересы своего королевства и своего дома женитьбой сына на королеве Англии. Когда Филипп для вступления в брак прибыл в Лондон, он нашел свою будущую супругу занятой кровавой расправой с врагами ее веры, оказавшимися одновременно ее собственными врагами. Некоторым протестантским епископам удалось бежать и тем укрыться от преследований; всем священникам, вступившим в брак, стали грозить лишением их церковных бенефиций; в церквах приказано было снова служить латинскую обедню. Мария открыто заявила о своей готовности признать верховенство папы и восстановить монастыри в их прежних владениях, что, разумеется, повергло в ужас лиц, приобретших их имущества в дар или за деньги. Когда в 1554 г. произведены были выборы депутатов от графств и городов, при сильном давлении правительства, и собрался в июле новый парламент, он высказался в пользу примирения с Римом и признания, что папа - глава английской церкви. Папским легатом прибыл долгое время живший в изгнании английский кардинал Реджинальд Поль, по рождению принадлежавший к Йоркскому дому. Вскоре после его возвращения восстановлен был в силе статут Генриха IV о сожжении еретиков, и началась расправа. Мария вела ее так безжалостно, что ее молодой супруг Филипп сам счел нужным рекомендовать ей больше сдержанности и такта, но, разумеется, тщетно. Не находя никаких прелестей в своей зрелой супруге, болезненной, истеричной и крайне ревнивой, он поспешил вернуться в Испанию, где Карл V вскоре отказался в его пользу от престола. Марии не суждено было увидеть его снова, и осталось только продолжать дело "спасения собственной души" ревностной расправой с еретиками: их стали жечь на костре, отправляя на тот свет приблизительно по 10 человек в месяц; в числе казненных оказалось и немало епископов, в том числе Латимер от Ворчестера и Ридлей от Лондона. "Держите себя мужественно", таков был советь, данный Латимером своему товарищу в несчастии, "помните, что мы зажигаем сегодня в Англии светильник, который с Божьей помощью никогда не померкнет!" Народ приветствовал преследуемых, как мучеников, придавал Марии то имя, под которым она перешла в историю, - имя "Жестокой". В числе сожженных ею был знаменитый преемник кардинала Уольси, одновременно советник и ближайший исполнитель всех церковных мероприятий Генриха VIII, архиепископ Кранмер. Одно время, чтобы избавиться от смерти, он готов был вернуться в лоно католицизма; но в решительную минуту он отказался исполнить свое обещание, вынужденное у него пыткой, и, прежде чем взойти на костер, сам протянул к огню свою правую руку, как бы карая ее за готовность подписать акт отречения. Последние минуты королевы Марии омрачены были известием, что город Кале, остававшийся в руках англичан с 1347 г., сдался герцогу Гизу, начальнику французской армии, действовавшей на севере. Это известие потрясло королеву и ускорило ее конец. "После моей кончины вы найдете имя Кале написанным на моем сердце", говорила она окружавшим ее постель приближенным. Через три дня после ее кончины, в ноябре 1558 г., сошел в могилу и ее советник, кардинал Поль.

Англия с чувством глубокого удовлетворения приветствовала вступление на престол королевы Елизаветы, дочери Анны Болейн. Еще во время болезни Марии, двор Елизаветы в Гатфильде стал привлекать к себе все, что было выдающегося в Англии, в том числе и Вильяма Сесиля, бывшего секретаря протектора Сомерсета, избежавшего преследований только благодаря внешнему подчинению католицизму. Испанский посол доводил до сведения Филиппа во время последних дней царствования Марии и после личного посещения Елизаветы,

что Сесиль, бывший секретарь короля Эдуарда, будет секретарем и новой королевы. Он имеет, продолжал посол, репутацию добродетельного и умного человека, хотя и еретик. Сесиль, можно сказать, был одним из выразителей той слагавшейся партии политиков, которая, допуская свободу внутреннего суждения, считала нужным, в интересах мира и спокойствия государства, внешним образом признавать господствующую в нем церковь и придерживаться ее культа. При частой смене религий, в связи с переменой в лице правителей, людям, не обладавшим особенно сильным религиозным чувством, оставалось только высказывать учение, в скором времени сделавшееся ходячим, что всякое государство имеет право самостоятельно решать, какова будет вера его подданных, и что такой государственной религией должна быть религия государя. Но люди такого образа мыслей, ставившие спокойствие и целость государства выше требований собственной совести, настаивали на необходимости одного чисто внешнего подчинения. Сесиль полагал, что для общественного порядка необходимо, чтобы никто не имел права служить Богу иначе, чем в тех формах, в каких служит ему вся нация, и что всякий подданный должен присутствовать при национальном богослужении. В этом отношении взгляды Сесиля не расходились с настроением молодой королевы. Историк Грин говорит о ней: "она не лишена была религиозных запросов; в минуты опасности, ища от нее спасения, она серьезно уповала на Божественный Промысел, оказывающий покровительство как ей самой, так и ее стране. Но она была почти совершенно лишена духовных эмоций. В то время, когда теологические споры овладевали совершенно интересами выдающихся людей, Елизавета оставалась равнодушной к ним; она скорее воспиталась в идеях итальянского возрождения, чем в идеях реформации. Ее ум совершенно не был занят теми проблемами, над решением которых мучились ее современники; для Елизаветы они были не только непонятны, но даже несколько смешны: она питала равное презрение и к суеверию католиков, и к ханжеству протестантов".

Тотчас же по ее восшествию на престол религиозные преследования прекратились. Во все время ее долгого царствования, кроме нескольких анабаптистов, которых обвиняли - по всей вероятности, неверно - в хуле на Бога и в посягательстве на права монарха, ни один еретик не был возведен на костер. Елизавета не хотела слышать о преследовании людей за одни их убеждения. От ее имени Сесиль считал себя вправе утверждать, что любой англичанин имел полную свободу веры. Но эта свобода не означала права открытого исповедания ее внешним культом. Даруя своим подданным свободу совести, Елизавета требовала от них внешнего признания установленной религии.

Призвав в свой совет Сесиля и его родственника, сэра Фрэнсиса Бэкона, будущего автора книги "Novum organum" и родоначальника эмпирической философии, Елизавета не произвела других перемен в персонале государственных сановников; не потребовала она и отмены католической мессы, которую посещала во все время правления своей сестры; едва протестанты, пользуясь терпимостью, стали в своих проповедях оскорблять католических священников, как королева поспешила издать указ, воспрещавший произнесение проповедей без предварит. разрешения. Но королева в то же время дозволила читать в храме молитву Господню, Символ веры и заповеди на английском языке. В королевский указ, т. наз. "прокламацию", были включены слова, что существующие формы богослужения должны быть сохранены до тех пор, пока на этот счет не последует совещания королевы с парламентом. "Я намерена поступать", - говорила она, - "так, как поступал мой отец", и в этом многие видели, что она не пойдет так далеко в уступках протестантизму, как это сделано было в эпоху протектората Сомерсета и Нортумберленда. Филипп Испанский не отчаивался в сохранении в Англии католицизма и, так как ему необходим был союз с нею в борьбе с Францией, благодаря браку дофина с Марией Стюарт подчинившей своему влиянию и Шотландию, то он решился предложить свою руку и молодой королеве, напоминая ей, что он был ее защитником при прежнем царствовании, и убеждая ее в том, что ему она обязана и своим престолом. Но на это Елизавета, и не без основания, отвечала, что престолом она обязана, любви своего народа.

Елизавета не пошла на предложенный брак; она знала, какое нерасположение питают ее подданные к испанскому вмешательству в английские дела, и не намерена была сделать из Англии орудие честолюбивых замыслов Филиппа. Но в то же время она стремилась избежать разрыва и с Испанией, и с папским столом, пока не будет заключен мирный договор с Францией. Когда же последовало соглашение с нею в Като-Камбрези, и Елизавета оставила Кале в руках французов за сумму в 500.000 фр., правительство пошло более смело на восстановление англиканства. Побудительной причиной к этому явилась решительная несговорчивость папы Павла IV. Он пришел в ярость, едва узнал о воцарении Елизаветы, так как оно было несогласно с решением папы и его суда, признавшим ее незаконнорожденной, а, главное, противоречило интересам римской курии, относившейся благоприятно к притязаниям Марии Стюарт на английский престол, в силу наследования его в прямой линии от дочери Генриха VII. Павла IV враждебно расположили к Елизавете и настояния французов, и нежелание молодой королевы возвратить монастырям земли, конфискованные у них Генрихом VIII. В виду несговорчивости папского стола, Елизавета решила положиться на парламент, который в янв. 1559 г. признал законность ее рождения и права на престол. Дальнейшим логическим шагом было отвергнуть верховенство папы, вопреки решению церковной конвокации, а это, разумеется, влекло за собою внесение в парламент билля о восстановлении супрематства королевы, который встретил, однако, дружную оппозицию епископов в палате лордов. Далее этого королева пойти не пожелала, да и едва ли могла желать, так как протестанты далеко не составляли большинства в ее парламенте, а только наиболее энергичную партию страны. Одну уступку она должна была, однако, сделать им: католическая месса в их представлении сливалась с памятью о кострах Марии Жестокой. Они требовали возвращения к требнику, по меньшей мере, Генриха VIII, и королева пошла на это, но под условием исключить из той редакции, какая принята была в царствование Эдуарда, все то, что казалось ей идущим слишком далеко в духе протестантства. С такими поправками требник был не более, как передачей на английском языке старинной католической литургии; сами католики извиняли свое пользование им перед папским престолом тем, что в нем отсутствовало ложное учение. Изложенные в нем молитвы - молитвы католической церкви с одним упущением всякого обращения к заступничеству святых. "Акт единоверия" (act of uniformity) потребовал от духовенства, под страхом лишения сана, употребления новой, третьей, редакции требника при богослужении. Эти перемены, разумеется, вызвали недовольство в высшем духовенстве. Королева ответила на него отставкой некоторых иерархов; но она более милостиво отнеслась к противодействию низшего духовенства. В лице Матвея Паркера, сделанного ею архиепископом кентерберийским, Елизавета нашла умеренного и умелого помощника, спокойно переносившего даже некоторые капризные выходки самой правительницы, по-видимому, недружелюбно относившейся к отмене безбрачия духовенства и потому в лицо заявлявшей жене архиепископа, что она затрудняется, как назвать ее: "мадам" (замужняя женщина) или "mistress" (сожительница).

К счастью Англии, все эти смелые шаги в сторону восстановления англиканства не вызвали открытого разрыва с Испанией. "В наших интересах", - говорил один из министров Филиппа, - "заботиться об Англии", очевидно, из опасения усилить положение Франции, стремящейся подчинить своей политике Шотландию и предъявить затем права Марии Стюарт на английский престол.

В первые годы своего царствования королева приобрела большую популярность благодаря тому, что внутренний и внешний мир королевства был обеспечен, восстановлена звонкая монета хорошего чекана, и тем оживлена торговля с иностранцами. Однако, со второго десятилетия царствования начинаются осложнения из-за Шотландии. После кончины молодого французского короля Франциска II, мужа Марии Стюарт, и возвращения последней на родину в 1561 г., вспыхнули несогласия между католическим двором и шотландской знатью, склонной к принятию пресвитерианства, т. е. учения Кальвина. Эти несогласия обострились благодаря личному роману вдовствующей королевы, которая сперва вышла замуж за своего двоюродного брата Дарнлэ (Darnley), а затем, недовольная его поведением, приняла участие в убийстве его Босвеллем, в которого влюбилась настолько, что готова была сделаться его женой. Последствием всего этого было лишение ее престола и назначение регентства при малолетнем ее наследнике и сыне, Иакове VI. Марии осталось только бежать в Англию; она, по-видимому, намеревалась этим путем проехать во Францию. Так как Елизавета могла опасаться поддержки Францией прежних притязаний Марии Стюарт на английский престол и в то же время не желала выдать ее шотландцам, то беглой королеве даровано было почетное заточение. Но в неволе Мария сделалась реальной опасностью для Елизаветы, потому что все попытки католиков низвергнуть ненавистное им правление протестантки теперь неизменно ставили в центре интриг Марию. В октябре и ноябре 1569 г. в северной Англии вспыхнуло восстание. Во главе его стал герцог Норфолк, которому Мария обещала свою руку. Поддержку ему оказали северные аристократические семьи Перси (Percy) и Нёвилль (Neville), задавшиеся мыслью освободить Марию. Заговор не удался; мятежные графы бежали: один в Шотландию, другой - в Испанию. Норфолк попал на короткое время в тюрьму; в положении же Марии Стюарт не последовало никакого ухудшения. Один только папа Пий V отозвался на события отлучением Елизаветы от церкви и передачей прав на английский престол Марии Стюарт. Это сделано было римским двором в 1570 г. и имело ближайшим последствием новый заговор, в котором снова принимает участие герцог Норфолкский, действующий и на этот раз при помощи итальянского банкира Ридольфи, агента испанского короля Филиппа. Сесиль своевременно открыл заговор; Норфолк был казнен, но Елизавета снова пощадила ту, в чью пользу предпринят был заговор, и даже не приняла никаких мер против Испании, - так дорого было ей сохранение мира. Она боялась превратностей войны и не любила рисковать деньгами. Потребовались такие чрезвычайные события, как Варфоломеевская ночь и вызванная герцогом Альбою революция в Нидерландах, чтобы Елизавета решилась оказать помощь иноземным протестантам, не ограничиваясь лишь предоставлением им гостеприимства в самой Англии.

Войнами, происходившими на континенте, Англия сумела воспользоваться, как нейтральная держава, для расширения своих торговых оборотов. В руки английских торговцев переходит вывоз шерсти, ранее производившийся на ганзейских судах; английские корабли появляются не только во французских и голландских портах, но и на Балтийском и Средиземном морях; они пускаются даже в отдаленные странствия по Северному океану, открывают морской путь в Россию и завязывают с ней торговые сношения.

Не случайностью объясняется то, что королева Елизавета более помогала протестантам на море, чем на суше; она никогда не теряла из виду интересов Англии и предвидела ее будущее величие на морях. Уничтожить преграды, которые испанский флот ставил свободе плавания на Средиземном ли море или на океане, прямо входило в расчеты королевы, заботливо относившейся к интересам торговли и создаваемых ею колониальных компаний. Она не жалела, поэтому, денег на отдаленные и отважные морские походы Гаукинса (Hawkins), Дрэка (Drake) или Фробишера (Frobisher). Сэр Джон Гаукинс справедливо признается пионером английской торговли в Америке; но для этого ему постоянно приходилось вступать в сражения с испанскими судами. Еще более его известный Френсис Дрэк обогнул в 1577 г. мыс Горн, проехал со своими судами вдоль берегов Чили и Перу и овладел по дороге испанскими судами, которые везли из Лимы 500.000 фунтов американского золота. Оттуда он прошел с захваченными сокровищами мимо мыса Доброй Надежды и совершил таким образ. первое кругосветное плавание. Что касается до Фробишера, то он открыл со своими судами Лабрадор и устье Гудзона.

Пока совершались эти события, мировое значение которых понятно каждому, католики Англии и континента готовили соединенное нападение на Англию в 1583 г., причем в их намерения, как и прежде, входило освободить Марию и убить Елизавету. Так как в этих заговорах можно было открыть влияние Испании, то в 1584 г. Елизавета сочла нужным отпустить испанского посланника и начать военные действия, поручив графу Лейчестерскому с отрядом в 7.000 человек отплыть в Голландию для поддержания интересов сражавшихся за свою веру и независимость протестантских Нидерландов. Поход этот не был удачным, но действия, предпринятые англичанами против испанского флота, завершились разгромом северной испанской гавани Виго и удачными осадами Сант-Яго и Картахены на испанском берегу и Сан-Доминго в Вест-Индии.

Испания отвечала на эти действия поддержкой заговоров, направленных к освобождению Марии Стюарт. В последнем из них принял участие Бебингтон, помещик из графства Дерби. Поощряемый иезуитами, он решился убить Елизавету; но заговор был вовремя раскрыт; Бебингтон и его сообщники были казнены, и был назначен суд над самой Марией. 25 окт. 1586 г. ей был вынесен приговор, признававший ее виновной в поддержке всех восстаний, в поощрении мысли о высадке испанцев и в одобрении замыслов Бебингтона на жизнь королевы. В февр. 1587 г. последовала казнь Марии Стюарт. Еще из своего заточения она передала свои права на Англию Филиппу Испанскому. Последний решился их осуществить и отправил в Англию флотилию, т. наз. "Непобедимую армаду", под предводит. герцога Медина Сидониа. Она должна была соединиться с испанским флотом Нидерландов, во главе которого стал герц. Пармский.

Но этому не суждено было осуществиться. Английский флот, более численный, но не располагавший такими большими судами, как испанский, не давая открытого сражения, стал нападать на испанские галеоны с двух сторон. Истребляя те, которые отставали в плавании, он в значительной степени уменьшил число судов, поставленных под команду испанского адмирала. В ночь с 8-го на 9-ое авг. англичане напали затем на Непобедимую армаду, которая, убегая от преследований, ушла из Ла-Манша в Немецкое море. Но здесь буря рассеяла испанские суда: одни прибиты были к голландскому берегу, другие ушли на север и принуждены были обогнуть Шотландию. Большинство испанских судов на обратном пути разбилось об утесы островов Оркней и Гебридских; из 130-ти всего 53 достигли испанского берега и вошли в гавань Виго. Поражение Непобедимой армады сделало Англию на долгие годы владычицей над морями. Она воспользовалась новым для нее положением, чтобы, продолжая войну с Испанией на море, в то же время положить основание колониям в Нью-Фаундлэнде и Виргинии. Во главе обоих предприятий стал знаменитый Уольтер Роли (Walter Raleigh). Успешная колонизация американской территории, названной в честь королевы-девственницы Виргинией, обогатила европейский обиход двумя новыми продуктами: табаком и картофелем.

Царствование Елизаветы ознаменовано упрочением английского владычества в Ирландии. Страна эта была главным очагом католической агитации против королевы; посланный в нее папский легат Николай Сэндёрс стоял во главе этой агитации и поддерживал кельтические кланы в их стремлении изгнать англичан с острова. Папа в 1580 г. послал в помощь восставшим отряд наемников. Восстание все же было легко подавлено, однако в 1598 г. возникло новое, более грозное. Елизавета поручила усмирение Ирландии Роберту Дэверё, графу Эссекскому, пользовавшемуся ее личной привязанностью и уже руководившему походом в Нидерланды. Во главе 20.000 войска он подавил восстание южных и центральных провинций, но не мог овладеть северными и по договору с вождем повстанцев О′Нилем от имени королевы обещал терпимое отношение к католикам и сохранение за ним титула графа. Но Елизавета не пожелала утвердить этого договора. Тогда Эссекс не отступил перед мыслью поднять открытый мятеж в Лондоне при помощи передовых протестантских сектантов, которые, за отрицание всего, что не вытекает прямо из Библии, были прозваны "пуританами". Однако, Эссекс ошибся насчет размеров, какие могло принять движение; число его приверженцев оказалось незначительным. Он был схвачен, предан суду и казнен в февр. 1601 г. Уже в том факте, что Эссекс рассчитывал на поддержку пуритан, легко усмотреть, что они принадлежали к числу недовольных. Причина тому лежала в нежелании английского правительства пойти далее известных уступок протестантизму, а пуритане по духу близки были к кальвинистам - отрицали епископскую власть и стояли за свободу проповеди или, как они говорили, "свободу пророчествования", т. е. за импровизацию, обыкновенно опиравшуюся на произвольное толкование текстов. Под "пуританами" разумелись последователи разных сект: и пресвитериане, близкие к тем, которые овладели властью в Шотландии, и последователи Брауна (см. браунисты), и баптисты (см.), и многие иные сектанты, в числе которых можно найти родоначальников и американских шэкеров и единомышленников моравских братий, доселе образующих небольшие и свободные церкви в Шварцвальде.

В последние годы царствования Елизаветы многие из пуритан прошли на выборах в парламент, и этим объясняется подъем его духа и рост в нем оппозиции. В виду такой перемены правительство намеревалось сразу положить предел свободе прений. Обращаясь к парламенту в 1593 г., оно заявляет ему от имени королевы, что свобода речи не должна быть понимаема в том смысле, что всякий вправе говорить, что ему взбредет на ум; она означает только то, что в ответ на правительственное предложение можно сказать "да" или "нет". Другими словами, от имени королевы парламенту заявляется, что за ним не признается никакого почина и роль его должна быть более или менее пассивной: ему надлежит выслушивать правительственные предложения и, при нормальных условиях, принимать их с той или другой поправкой, в редких же случаях отвергать. Парламент не мирится с таким сужением его роли и настаивает на том, что ему - и никому, помимо него, при участии, однако, короля или королевы, - принадлежит право рассмотрения всевозможнейших вопросов, затрагивающих народную жизнь, и что притязания Елизаветы решать важнейшие вопросы, подлежащие ведению законодательной власти, в своем Совете, решать их путем издания указов-прокламаций противоречат исконным его правам. Со времени Эдуарда VI, когда парламент протестовал против уравнения указов с законами или статутами, парламент 1593 г. первый выступил в защиту исконных законодательных функций английского народного представительства против попыток обратить эти функции в законосовещательные.

Тот же парламент оставил следы в истории развития конституционных вольностей отстаиванием права проверки им самим правильности полномочий, полученных его депутатами. Когда правительство заявило требование, чтобы поверка полномочий производима была не парламентом, а канцлерским судом, т. е. учреждением правительственным, так как канцлер назначался королевой, то парламент увидел в этом нарушение своей прерогативы и стал настаивать на сохранении старинных порядков, установившихся еще в средние века; согласно им, проверка полномочий и суждение о правильности выборов принадлежали не кому иному, как парламенту. С этого времени такой порядок стал неизменным. Он продолжал держаться до последней трети XIX века (1868 г.), когда признано было более целесообразным вверить эту заботу судебным органам (с 1880 г. проверка правильности выборов производится двумя судьями высшего Суда - King′s bench division of the High Court of Justice).

1593 год в летописях конституционного развития Англии должен быть отмечен еще потому, что парламент, вступив в столкновение с правительством, настаивал в нем еще на двух вопросах, решение которых стало прецедентом для будущего. Он высказал тот взгляд, что верхняя палата, или палата лордов, не вправе вносить изменений в государственную роспись, составленную нижней палатой, так как последняя представляет собой массу плательщиков, - а вправе только или целиком принять эту роспись, или целиком ее отвергнуть. Вот почему каждый раз, когда в Англии возникает вопрос о моменте, с которого установлен этот конституционный принцип, продолжающий держаться и по настоящее время и по которому палата лордов не может вносить изменений в государственную роспись, а может только принять или отвергнуть ее целиком, ссылаются на прецедент, созданный парламентом 1593 г. Наконец, тот же парламент - и еще в большей мере парламент 1601 г. - выступил против притязаний правительства считать делом, зависящим от оного только короля и его Тайного совета, учреждение торговых и колониальных монополий. Правительство эпохи Елизаветы обратилось впервые, как мы видели, к широкой колонизационной политике. С этого момента начинаются первые попытки основания колоний в Новом Свете. Правительство при этом выдавало колониальные грамоты и создавало, таким образом, монополии каждый раз при участии одного лишь Тайного совета. Парламент требует, чтобы ему впредь делались предложения относительно учреждения тех или других корпораций, в пользу которых создается монополия производства или торга в той или другой отрасли промышленности. Таким образом, уже в это время ставится тот вопрос, который два столетия спустя примет роковой характер для дальнейшей зависимости штатов Сев. Америки от метрополии, вопрос о том, подлежит ли заведование колониальной политикой королю в совете или королю в парламенте.

X. Общественная эволюция Англии в эпоху Тюдоров. Сельская Англия. Период Тюдоров, сказал я, есть эпоха самых серьезных преобразований не столько в сфере политического, сколько общественного уклада Англии.

В это время складывается впервые система общественного призрения бедных, и возникает определенное представление, что государство должно расширить свои функции и включить в них обеспечение труда не находящим работы и продовольствие неспособным к ней. Нужно ли говорить, что этот факт стоит в причинной связи с упразднением монастырей, этих средневековых кормильцев нищенствующей братии. Но размножение ее имеет, разумеется, и другие источники, восходящие еще к эпохе прекращения войн Алой и Белой Розы, когда Генрих VII запретил включать в вооруженные свиты, эти своего рода частные дружины аристократических родов, людей без определенного занятия и солдат распущенных королями наемных войск. Наконец, за этими частными причинами нельзя забывать одной основной общей - перехода от натурального хозяйства к меновому, сказавшегося в той аграрной революции, свидетелями которой были Томас Мор, Стёбс, Латимер и целый ряд других народных проповедников и обличителей. Вечно-наследственная аренда крестьян, или "копигольд", начинает уступать место фермерскому хозяйству. Крестьянство, частью насильственно, частью добровольно, покидает поместье, переходит в класс безземельных и обездоленных. Такие порядки, разумеется, могли наступить лишь при одном условии: когда в них оказались более или менее заинтересованными обе стороны - земельные собственники с фермерами, с одной стороны, и копигольдеры, или оброчные пользователи поместной земли, - с другой, когда интерес одних к развитию свободного арендного контракта стал сходиться с интересом других к прекращению средневекового оброчного держания, - другими словами, когда копигольд оказался убыточным для съемщика в такой же степени, как для собственника, и тот, и другой, в равной мере, стали стремиться к замене его свободным и срочным наймом. Что такой исход на самом деле имел место, по крайней мере, во второй половине столетия, об этом говорят нам, между прочим, такие факты, как предложенный в 1588 году проект обложения земельными налогами не только собственности, фригольда, но и копигольда, или наследственной аренды, проект, в котором, между прочим, говорится, что копигольдеры охотно сами сдают свои владения в арендное пользование, что съемщиками весьма часто являются фригольдеры или зажиточные купцы. Так называемые "lease-mongers", или скупщики ферм, по словам автора упомянутой петиции, нередко получают свои аренды непосредственно от этих наследственных владельцев чужой земли. Это свидетельство находит подтверждение себе в словах одного современного экономиста, говорящего, что собственники земель, не имея возможности распорядиться ими по собственному выбору, в виду держащейся на них системы наследственной аренды, нередко сами становятся фермерами и снимают землю, между прочим, и у копигольдеров. С другой стороны, прежде чем сами крестьяне сочли нужным включить в число своих требований запреть увеличивать число копигольдов путем обращения земельными собственниками в наследственную аренду участков приобретаемой ими в фригольд земли, прежде чем норфолкские мятежники, под предводительством Кета, сделали из этого требования особую статью своей петиции, необходимо должны были произойти такие перемены в системе народного хозяйства, которые сделали невыгодным для самих крестьян дальнейшее существование системы наследственного оброчного владения. Спрашивается, что же это были за перемены? Они состояли в расширении скотоводства на счет земледелия. Этим фактом объясняется, по нашему мнению, готовность собственников положить конец наследственным держаниям с их неизменной, раз на всегда установленной земельной рентой и перейти к системе срочных аренд, делающих возможным прогрессивное повышение наемной платы за землю, по мере увеличения спроса на нее. С первого взгляда такое утверждение может показаться произвольным. Копигольдеры, по-видимому, должны были упорно держаться за порядок вещей, при котором весь доход от постепенного увеличения ренты поступал исключительно в их пользу. Но, рассуждая, таким образом, мы совершенно упускаем из виду, что тот же хозяйственный переворот, который сделался источником неожиданных выгод для копигольдеров, отразился, между прочим, и на сокращении их прав общинного пользования, благодаря чему выгоды, доставляемые системой наследственных аренд, необходимо должны были уменьшиться.

Историки и экономисты далеко не сходятся между собою в решении вопроса о том, в чем состоял хозяйственный переворот, пережитый Англией в XVI веке. Большинство ограничивается утверждением, что скотоводство стало заступать в это время место земледелия, последствием чего было огораживание не только общинных пастбищ, но и так наз. "открытых полей" (open fields), что район посевов тем самым подвергнут был значительному сокращению, тогда как овцеводство в такой же мере было расширено. Другие, и во главе их Нассе, полагают, что, параллельно с этим движением, совершался переход от трехпольной системы хозяйства к более интенсивной, улучшенной переложной, так как в противном случае Англия не в состоянии была бы прокормить своего с каждым поколением возрастающего населения, не прибегая к закупке хлеба на иностранных рынках, чего мы в XVI веке, однако, не встречаем.

Прежде чем высказать наше мнете по этому вопросу, пересмотрим все те факты, которые обыкновенно приводятся для иллюстрации сельскохозяйственного быта Англии в занимающую нас эпоху.

Характеризуя общественный строй Англии в конце средних веков, я имел случай указать, что с середины XV века уже заметно у земельных собственников стремление к огораживанию открытых полей и что Ричардом III приняты были меры к обузданию этого стремления. Борьба с претендентом задержала появление закона против "inclosures", но ненадолго, так как преемник Ричарда, Генрих VII, в четвертый год своего правления счел нужным привести в исполнение проект своего предшественника. Историк этого царствования, Бэкон, следующим образом излагает ближайшие мотивы закона 1489-90 г. "Возведение изгородей, - говорит он, - к этому времени сделалось весьма обычным, благодаря чему пахотная земля, которую нельзя возделывать при отсутствии нужного числа рабочих рук и удобрения, начала уступать место пастбищу, при котором достаточно держать немногих пастухов; земельные держания, пожизненные, срочные и до востребования (at will), доходом с которых жили йомены, перешли в виду этого в личное заведование помещиков и обращены были в demesne lands. Последствием этого было уменьшение числа жителей, упадок благосостояния в среде простонародья, запустение приходов, уменьшение доходов, доставляемых церковной десятиной, и т. п."

В приведенном отрывке великий английский мыслитель весьма определенно указывает, в каком направлении происходил в конце XV ст. тот сельскохозяйственный переворот, природу которого мы желаем выяснить. Земельные собственники, находя овцеводство более выгодным для себя, перестали сдавать в аренду свои "demesne lands" и занялись разведением на них овцы, последствием чего, очевидно, должно было явиться сокращение района пахотной земли и уменьшение численности населения в поместье. Об огораживании общин, пастбищ, как и об отмене средневековой системы вечно-наследственной крестьянской аренды (копигольда), у Бэкона еще нет и помину. Нечего прибавлять, что он не говорит также ни слова о переходе от трехпольной системы к многопольной, очевидно по той причине, что такой переход не имел еще места в описываемую им эпоху. Прибавим, что переворот, о котором он ведет речь, по собственному его утверждению, коснулся одних лишь demesne lands, т. е. земель в личном управлении помещика. В виду этого он не мог встретить в действующем праве никаких препятствий к своему осуществлению. Отношения собственника к фермеру, согласно закону, определялись всецело путем договора. Снявшие землю до востребования обязаны были вернуть ее во всякое время; срочные арендаторы, по истечении срока договора, не имели права настаивать на его возобновлении. Иное дело, если бы переворот, о котором идет речь, затронул интересы копигольдеров, интересы, опирающиеся на стародавнем обычае, признававшем за ними право вечно-наследственного владения, или если бы он сказался в огораживании общинных пастбищ, т. е. в насильственном сокращении добавочных доходов, извлекаемых крестьянами из их наделов. На ничего подобного не было на самом деле. Район земледелия по необходимости сокращался потому, что помещики находили более выгодным занятие овцеводством; но границы этому сокращению были положены тем фактом, что перемена, о которой идет речь, не выходила за пределы земель в личном их заведовании. Инициаторами в деле замены земледелия овцеводством, по-видимому, явились монастыри. Причину тому следует искать, по всей вероятности, в том, что аббаты и приоры, не в пример другим земельным собственникам, имели обыкновение оставлять в личном заведовании целые поместья, прилегающие к самым обителям (ср. Thorold Rogers, "History of Agriculture and Prices", т. V, стр. 2). Немудрено поэтому, если народные баллады XVI в. упоминают о настоятелях, как о первых по времени овцеводах.

Примеру духовных владельцев вскоре последовали и светские. Вместо того, чтобы раздавать demesne lands в аренду крестьянам, они стали обращать их в пастбища и разводить на них овцу. Правительство сочло нужным защитить интересы крестьян-фермеров, и в 1489 г. Генрих VII обнародовал с этою целью два указа. Первым, изданным для острова Уайта, запрещено было держать в личном заведовании участок земли, приносящий более 10 ф. годового дохода; вторым, действие которого распространено было на всю Англию, приказано было сохранять в полном составе со всеми постройками все фермы, имеющие, по меньшей мере, 20 акров земли. Об этих двух мерах Бэкон выражается таким образом: король и парламент не сочли нужным запретить огораживания, что было бы равносильно установлению препятствий к усовершенствованию хозяйства. Не признали они также полезным сделать хлебопашество обязательным занятием, так как это значило бы вести борьбу с природою и личною выгодой. Они приняли только меры к устранению тех видов огораживания, которые в конечном результате грозили запустением и обезлюденьем королевства (Bacon, "History of Henry VII"). Санкцией указам служило следующего рода предписание: при неисполнении требований короля и парламента ближайший сюзерен провинившегося владельца вправе был захватить половину его участка и держать за собою до восстановления на нем прежних порядков хлебопашества и поселения.

Как плохо были проведены на практике вышеизложенные мероприятия, можно судить на основании следующих данных. В 1517 г. комиссары, посланные в графства Норфолк, Йорк, Герфорд, Саусгемптон, Стаффорд, Берк, Глостер и Кембридж для собирания сведений о том, сколько земли с 1485 г. обращено было из пахоты в пастбище, обнаруживают тот факт, что десятки тысяч акров, тридцать лет назад бывшие под обработкою, ныне лежать впусте. Немудрено поэтому, если, издавая в 1514 и 1515 гг. новые указы против сокращения района возделываемой площади, Генрих VIII открыто заявляет, что пахоты продолжают переходить в пастбища и что число крестьянских усадеб сокращается с каждым годом.

В 1897 г. отпечатаны были Лидамом подлинные протоколы указанных комиссий 1517 г. Им было поручено расследовать вопрос о том, кого изгнали помещики с своих держаний и какие земли, ранее занятые крестьянами под пахоты, обращены были в пастбища, в связи с чем стояло снесение крестьянских усадеб. Работая над этими отчетами комиссаров, впервые им открытыми, Лидам установил, что от 1485 по 1500 г. 15.709 акров подверглись огораживанию в граф. Норсгэмптон, Бекингем, Оксфорд, Уоррик и Беркшир. Из этого числа 13.300 с лишним поступили под пастбища. С 1500 по 1517 г. в этих пяти графствах было огорожено 24.611 акров и из них 17.000 обращены под пастбища. В Стаффорде, в восточной части Йоркшира, в графствах Кембридж, Глостер, Норфолк, Герфорд и Шропшир за 30 лет, от 1486 по 1517 г., также подверглись огораживанию 19.470 акров, и частью на них заведено овцеводство. - На основании этих данных, покрывающих лишь относительно небольшой период времени, трудно прийти к какому-либо заключению о размерах, какие огораживание, снос крестьянских усадеб и упразднение пахот приняли в царствование Генриха VII и его сына, а тем более в течение всей эпохи Тюдоров. Тем не менее, ряд писателей старался ослабить впечатление, производимое обличителями XVI в., указывая, что зло - если считать им упразднение мирских пользований - было, сравнительно, ничтожно. Я полагаю, что данные, обнародованные Лидамом, при всем их интересе, слишком рано обрываются, чтобы на основании их можно было изменить общую оценку хотя бы самого размера движения, столь приковавшего к себе внимание современников (см. Leadam, "Domesday of inclosures" и Abram, "Социальный быт Англии в XV веке", стр. 27 и 28).

Можно сказать только одно, что общая сумма акров, отнятых у земледелия, как ее выясняют показания комиссаров, далеко не такова, чтобы мы вправе были думать, что процесс, о котором в настоящее время идет речь, принял уже ко второму десятилетию XVI столетия те широкие размеры, какие приписывают ему современники. В Норсгэмптоне, Оксфордшире, Бекингеме и Уоррике огораживание сделало, по-видимому, наибольшие успехи. В первом до 14 тысяч акров частью отнято у плуга, частью изъято из общинного пользования, в Оксфордшире - почти 12 тысяч, в Бекингеме почти 10 тысяч и слишком по 9 тысяч в Уоррик и Норфолке. Менее заметен переворот в графствах Герефорд, Салоп и Кембридж, в которых комиссары не насчитывают в общей сложности и 5.000 акров вновь огороженных земель, а еще менее в Сомерсете, Стаффордшире или Дерби, в которых место тысяч и десятков тысяч акров, вновь отведенных под овцеводство, заступают сотни.

В общей сложности по подсчету Гея, обнимающему также результаты дополнительных комиссий, посланных в 1519 г., в 24 графствах с 1485 по 1517 г. было всего огорожено с небольшим 100 тысяч акров; по отношению ко всей площади соответственных графств это составляет лишь около полупроцента (см. Е. Gay, "Enclosures in the XVI-th century", "Quart. Journ. of Economics" XVII). Естественно, что сокращение полевых угодий пока не производит еще заметного влияния на положение хлебного рынка и средняя цена квартера пшеницы в период времени от 1484 по 1515 г. оказывается не выше той, какую мы встречаем во второй половине XV столетия (Thorold Rogers, "History of Agriculture", т. IV, стр. 286).

В 1514, 32 и 34 годах принимаются новые меры к тому, чтобы задержать процесс развития полевого хозяйства. Пахотные земли, обращенные их владельцами под пастбище, повелено на будущее время возвращать снова под плуг. ВСЕМ и каждому запрещено держать более двух тысяч овец, все равно, будет ли то на собственной земле или на съемной. Наконец, в 27 год правления Генриха постановлено, что в поместьях на каждые 30-50 акров пахотной земли должно приходиться, по меньшей мере, одно жилое строение. Если ближайший сюзерен не станет следить за исполнением этого предписания, право контроля переходить к следующему за ним в иерархическом порядке и, в конце концов, к королю.

Предисловия к только что изложенным законам указывают на то, что обращение пахотей в пастбища за последнее время стало принимать новые формы. Прежде, пока оно не выходило за пределы земель в личном заведовании помещика, задавались им интересы одних крестьян-арендаторов. Теперь опасность грозит уже и "бедному земледельцу", копигольдеру, с незапамятных времен возделывавшему землю и поставленному ныне в необходимость покинуть ее. Указы Генриха VIII упоминают о селениях в 200 человек, жители которых почти поголовно принуждены были уйти; они говорят о крестьянах, остающихся без крова и обращающихся в бродяг и нищих, о лицах, стягивающих в свои руки возможно большее число земельных держаний и заводящих стада овец в 20 и 24 тысячи голов. Все это, очевидно, указывает на то, что развитие овцеводства вышло за пределы земель в личном заведовании и задело интересы не одних крестьян-фермеров, но и копигольдеров, или вечно наследственных владельцев. На это же указывают и некоторые из современных писателей, как то: Томас Мор в своей "Утопии", анонимный автор сатиры, озаглавленной "Now а days", Старке, Тридже и другие. "Овцы, - говорит первый, - поглощают целые поля, города и селения. Дворяне, джентльмены, а также и некоторые аббаты обращают все земли в огорожен. пастбища; они разрушают усадьбы, сживают с лица земли целые селения и ничего не оставляют на месте, кроме церкви и овчарни". Тысячи акров обносятся забором по воле ненасытного собственника: крестьянин-земледелец выгоняется насильственно с надела или принуждается к оставлению его хитростью, обманом и тяжким угнетением. Всякого рода обиды и притеснения доводят его нередко до продажи своего участка" ("Utopia". Introduction, изд. Dibdin, 1878, стр. 180). В этих словах очевидно дело идет уже не об одних интересах фермеров, а о насильственном разрыве той связи, которая издревле существовала между землею и возделывавшим ее крестьянством.

Еще определеннее указывает на характер совершающегося процесса Тридже в своем памфлете, озаглавленном: "Петиция двух сестер, церкви и государства, касательно восстановления старинных общинных земель - commons, упраздненных путем огораживаний". Памфлет этот появился в 1604 г., когда процесс, о котором идет речь, очевидно, должен был быть в полном ходу. Вот какими красками описывает его автор: "Собственники поместий и фригольдеры посягают на старые порядки, в силу которых все пахотные земли лежали открытым полем, что делало возможным пользование ими со стороны бедных. Ныне каждый желает, чтобы его поле выделено было ему в исключительное пользование".

Фактическое подтверждение всем этим заявлениям дают нам судебные расследования, произведенные в графстве Кембридж в середине XVI столетия. Явления вроде следующего упоминаются в них на каждом шагу: "Земля Андрю Лэмба должна бы лежать в открытом поле вместе с другими Lammas lands (лугами, подлежащими покосу в Lammas day в июне); на самом же деле, она обведена оградой. Квинс Колледж захватил в свои руки часть общего поля, известного под именем Гослинг Гран, не заплатив никому ни шиллинга вознаграждения", и т. п.

Наряду с обращением в пастбища не только земель в личном заведовании помещика (demesne lands), но и тех открытых полей (open fields), которые в течение всех средних веков составляли надельную землю крестьянского мира, начинается и процесс огораживания общинных пастбищ, commons, которые в Англии XV и предшествующих столетий играли ту же роль, какая в южной Германии и Швейцарии принадлежит доселе так наз. альмендам, во Франции biens communaux, а в России - общинным угодьям. Виды этого общинного пользования в Англии были те же, что и на континенте. Если не говорить о лесе, доставляющем материал для топлива, для изготовления сельскохозяйственных орудий и постройки жилищ, английский common представляет собою или рассеянные в разных частях поместья участки луговой земли или степи, в которых рабочий скот в период оранки находит ночью необходимый ему подножный корм, или толоку, т. е. лежащее под паром поле, - факт нераздельный с существованием державшейся все сред. века трехпольной системы, - или же, наконец, обросшую кустарником площадь, на которой пасется, наряду со скотом помещика, и сельское стадо. В ранний период средних веков слабая густота населения, при решительном преобладании земледелия над скотоводством, делала излишним регулирование взаимных отношений лендлордов и копигольдеров в пользовании сельскими угодьями. Но с тех пор, как собственники стали или сами заводить большие стада овец, или сдавать свои земли фермерам-овцеводам, вопрос об определении прав помещиков и копигольдеров на "common" сделался вопросом первой важности. Каждая из сторон старалась захватить "common" всецело в свои руки. Помещики доказывали, что право допускать или не допускать копигольдеров на общинные угодья принадлежит им одним и что от них же зависит установление условий пользования и, в частности, определение числа голов, какое каждый крестьянский двор вправе высылать на общий выгон. Копигольдеры в свою очередь требовали подчинения в этом отношении, как собственников, так и фермеров установленным обычаем порядкам. Все это вместе взятое порождало ряд столкновений и недовольств и вело обыкновенно к тому, что лендлорды обносили изгородями "commons" и тем обращали их в предмет индивидуального владения. Юристы XVI века, и наряду с ними и Фицгерберт, не раз отстаивали право собственника на неограниченное пользование угодьями, а, следовательно, и на огораживание их. Делая исключение для тех участков общего поля, которые, лежа под паром, служили выгоном для скота, Фицгерберт утверждает, что по отношению к прочим угодьям лендлорд является полным господином: от его воли зависит допускать или не допускать к пользованию ими копигольдеров и, в случае допущения, определять размер этого пользования. Еще в средние века установлено было в помещичьих судах правило, по которому копигольдеры могли посылать на общинные угодья лишь собственный скот, а таким считается не всякая купленная ими скотина, а только та, которая провела зиму в их собственных стойлах. При таких условиях немудрено, если большее или меньшее число голов, высылаемых копигольдером на common, стало зависеть, в конце концов, от величины его надела, так как последним определялось количество скота, какое он мог прокормить зимою. Понятно также, почему в задачи вотчинных судов вошло, между прочим, расследование с помощью присяжных не только вопроса о том, не посылает ли кто из общинников чужого скота, но и того, соответствует ли величине его участка число выгоняемых им голов.

В вотчинных распорядках XVI в. мы уже встречаем строгое определение самого числа голов крупного и мелкого скота, какое каждый двор копигольдеров вправе держать на "common". Все эти споры, один слабый отголосок которых дошел до нас благодаря протоколам вотчинных судов, приводят, в конце концов, к тому заключению, что лендлорды, признавая себя, согласно толкованиям юристов, единственными собственниками не входивших в состав "открытых" полей общинных угодий, или commons, решаются окружить их изгородями и совершенно закрыть доступ к ним крестьянам-копигольдерам. К середине XVI столетия это огораживание принимает такие широкие размеры, что становится злобою дня. И законодательство, и церковная проповедь, не говоря уже о народной и письменной литературе, ставят его на первый план при перечислении тех бед, от которых страдает английское простонародье. В правление Эдуарда VI лорд-протектор Сомерсет издает особый указ, которым предписывает лицам, виновным в огораживании, немедленно снести изгороди под страхом высокой пени, платимой за каждый просроченный день. Церковные проповедники, как Латимер, громят с кафедры "огораживателей" и "травоводов" (graziers). Появившийся в 1541 г. памфлет "Vox populi", указывая на то, что никогда в Англии не было столько овец, как ныне, связывает этот факт с размножением числа жадных лордов-огораживателей (inclosieres), присвоителей общинных угодий (commons). В свою очередь Краули, в хорошо известном трактате "Way to Wealth" (Путь к обогащению), делает следующее обращение к лендлордам: "Своими огораживаниями вы отняли у бедных принадлежащие им по праву "commons". Когда король издал указ, запрещавший вам такой образ действий, вы все же продолжали настаивать на своем и изыскивать способы к тому, чтобы побудить самих копигольдеров дать согласие на огораживания. С этою целью вы так стали притеснять тех из них, кто оказывал вам в этом противодействие, что поневоле у всех вскоре прошла охота к сопротивлению, из страха вызвать ваше недоброжелательство. Сломайте ваши изгороди, те крепкие плетни, которыми по вашему приказанию обведены и пахоты, и общинная пустошь и которые стоят многих слез английскому поселянину, прежде известному своим весельем".

После сказанного понятно, почему крестьянские восстания, ознаменовавшие собою последние десятилетия правления Генриха VIII и первые годы его преемника, молодого короля Эдуарда VI, в значительной степени вызываются фактом огораживания общинных угодий, что проявляется не только в факте ломания изгородей крестьянами в 1535 г. в Кревене, но и в том обстоятельстве, что норфолкские мятежники в 1549 г. включают в число своих требований, чтобы commons были предоставлены в исключительное пользование фригольдеров и копигольдеров и чтобы лендлорд не имел на них более никакого права.

Огораживание общинных пастбищ не только делало возможным увеличение размеров овцеводства, производимого самим ли собственником, или снявшим у него землю арендатором, но и вело еще косвенно к оставлению поместья копигольдером и мелким фермером, т. е. в конечном результате приводило к расширению района земель, способных быть обращенными под пастбище. Это положение требует с нашей стороны нескольких пояснений. Мелкое крестьянское хозяйство возможно лишь под условием существования, на ряду с наделом, еще общинных угодий, на которых крестьянин мог бы прокормить не только нужный ему в хозяйстве рабочий скот, но и то число коров, овец, свиней и домашней птицы, которое частью покрывает его личные потребности, частью доставляет ему некоторый добавочный доход в форме яиц, сыра, поросят, телят и барашков, обыкновенно поступающих в продажу. Раз общинные угодья отнимаются у крестьянина, он не только лишается возможности получать некоторую прибавку к тому, что доставляет ему ежегодно пользование его наделом, но и теряет возможность обработки последнего. При таких условиях для него выгоднее или продать свой участок лендлорду, или сдать его в арендное держание, хотя бы тому же самому фермеру, который снимает помещичью землю. Примеры того и другого одинаково представляет нам история земельных отношений Англии в занимающий нас период.

"Крестьянин и мелкий фермер, - жалуется анонимный автор трактата "О реформе злоупотреблений", трактата, появившегося в 1551 г., - не сидят сами на своих наделах, снимаемых ими за небольшую ренту, но сдают их фермерам за вознаграждение, в три раза большее. В свою очередь джентльмен, не получая с имения достаточного дохода, становится "травоводом" - "grazier", арендует чужую землю и разводит на ней овцу".

Таким образом возникают те обширные фермы, соединяющие в себе десятки крестьянских наделов, на которые жалуются составители баллад. "Лендлорды и фермеры, желая, - как выражается автор "Голоса народа" ("Vox populi"), - получить с хозяйства наибольший доход, разводят овец и рогатый скот, совершенно упразднив земледелие". Парламентские петиции дают полное подтверждение этим фактам. "Джентльмены, - жалуются общины в обращении, сделанном ими королю в 1548 году, - становятся "травоводами" (graziers) и овцеводами (sheep-masters); они запускают хлебопашество; многое множество селений и хозяйственных построек разрушено ими; земля, прежде возделываемая плугом, теперь вся под овцою"... Видя в этом великое народное бедствие, общины ходатайствуют о том, чтобы впредь запрещено было лицам, владеющим землею наследственно или пожизненно, арендовать земли у короля или частных лиц, раз доход, получаемый ими с их собственных владений, достигает суммы ста марок в год. Никакая ферма не должна заключать в себе более одного поместья. Даже на собственных землях, на так назыв. demesne lands, собственник не вправе выделять под пастбище неопределенное число акров, но должен зорко следить за тем, чтобы доход от овцеводства и разведения рогатого скота не превышал 100 ф. в год; в противном случае он несет ежемесячно штраф в 10 фунтов. Общины ходатайствуют также о принятии мер к тому, чтобы общинные пастбища (commons) не служили исключительно интересам помещика. Из 1.000 голов овец лендлорд вправе посылать на common всего 200, и то лишь сроком с 6 мая по день св. Михаила Архангела.

Мы привели содержание этого любопытного документа не потому, чтобы он сколько-нибудь повлиял на деятельность законодателя, а потому, что в нем как нельзя лучше обрисовано то положение, какое заняло английское овцеводство в середине XVI столетия. Выходя за пределы demesne lands, оно охватило собою многие земли, прежде бывшие в руках хлебопашцев-копигольдеров, а также общинные угодья, огораживаемые ныне лендлордами и скармливаемые исключительно их стадам. Нельзя не отметить попытки современников дать приблизительную оценку числа исчезнувших плугов, т. е. участков земли, которые тяжелый плуг, carruca, с шести- или восьмиголовой упряжью в состоянии поднять в один рабочий день. Такую попытку делает трактат неизвестного автора, озаглавленный: "Некоторые причины упадка Англии, вызываемые громадным числом овец" (1550-1553 г.). Задаваясь вопросом о том, насколько сократился район пахотной земли во всей Англии, автор отправляется в своем вычислении от признания, что нет селения, в котором число плугов не уменьшилось бы, по меньшей мере, на один. Так как, говорит он, повторяя в этом отношении Фиша, автора памфлета, озаглавленного "Мольба нищих" (Supplication of the beggers), число общин в Англии 50.000, то число "плугов земли", упраздненных со времен Генриха VII, равняется той же цифре; но каждый плуг средним числом дает 30 квартеров хлебного зерна в год, из чего следует, что английское хлебопашество в середине XVI в. стало доставлять ежегодно на 1.500.000 квартеров меньше против прежнего. Этот дефицит ведет в результате к сокращению числа сельских жителей на целых 375.000 человек. Такое значительное сокращение количества производимого Англией хлеба должно было бы отразиться на повышении его цены. Оно необходимо должно было бы вызвать недостаток в пшенице и побудить бедн. классы к замене ее в ежедневном быту более дешевыми сортами хлеба: рожью и ячменем. На самом деле, перечисленные явления обнаружились в более слабой степени, чем можно было ожидать, но следует помнить, что 50-е годы XVI века представляют ряд прекраснейших урожаев. Это обстоятельство, разумеется, должно было задержать возрастание цен на хлеб. При всем том в период от 1549 по 1551 г. квартер пшеницы стоил уже 16-20 шиллингов, тогда как в предшествующие два десятилетия средняя цена его не доходила и до 8. Правда, главнейшая причина этого удвоения цены на пшеницу лежит в обесценивании серебра, но некоторая доля влияния должна быть признана и за указываемыми современниками фактами.

Все эти данные не оставляют, кажется, сомнения в том, что с середины XVI века развитие овцеводства и обусловленное им сокращение числа запашек приняли размеры, поистине опасные для благосостояния народных масс.

Выходом из такого положения могло быть или возвращение к старым порядкам, или переход к более интенсивным системам земледелия. От современников, по-видимому, ускользает эта дилемма. В их глазах нет другого исхода, кроме возвращения к тем сельскохозяйственным отношениям, какие существовали в Англии во время Генриха VII: "Сломайте изгороди, - учит своих соотечественников Краули, - возвратите крестьянину его копигольд и, если он сдан вами в аренду, выкупите его у фермера и верните в руки того, кто владел им ранее" (Crowley′s, "Pleasure and Payne", стр. 122 и 123). Не брать высоких рент и довольствоваться теми, которые взимаемы были предками, не огораживать общинных угодий, не обращать земель в пастбища и не сосредоточивать в своих руках нескольких ферм - таковы также советы, какие Филипп Стёбс считает нужным преподать английским джентльменам (Philipp Stubbs, Anatomy of Abuses, ч. II, стр. 26 и след.).

Только что приведенные воззрения составляют содержание не одной лишь дидактической литературы. Отголосок их можно найти даже в законодательных актах. В числе бумаг, изданных Кемденским обществом под общим наименованием Egerton papers, встречается один документ, озаглавленный "Redress of the Commonwealth" (Возрождение государства). Он помечен 3 марта 1549 года. В этом документе, представляющим собою запись начерно всякого рода законопроектов для устранения существующих в государстве злоупотреблений и беспорядков, мы, между прочим, читаем: повелеть, чтобы владелец стольких-то акров не имел права снимать каких-либо ферм, если поступающие с них урожаи не идут на покрытие потребностей его самого и его семьи; да и то лишь в том случае, когда доходов с собственной его земли недостаточно для этой цели. Постановить также, чтобы никто впредь не держал в своих руках более двух ферм. Мировые судьи должны быть уполномочены следить за выполнением этих мероприятий; они должны привлекать нарушителей их к ответственности, под страхом денежного штрафа (The Egerton papers. Camden Society, стр. 11). Десять лет спустя, в 1559 году, в "Соображениях, представленных парламенту" заботы о поднятии хлебопашества сказываются в еще более осязательной форме. "Пусть, читаем мы в них, будут приведены в исполнение статуты 4-го года правления Генриха VII и 5-го года царствования его сына, изданные с целью поддержания земледелия, противодействия факту разрушения крестьянских усадеб и исчезновение сселении". Удовлетворяя этим требованиям, английское правительство издает ряд указов с целью задержать процесс обращения пахотей в пастбища и сделать невозможным искусственное возвышение цен на хлеб скупщиками. Суровые наказания грозят виновным в неповиновении, в том числе мировым судьям, по-видимому, далеко не энергично приводившим в исполнение подобного рода предписания.

Нечего говорить, что правительственным мерам этого периода так же мало удается задержать процесс развития овцеводства и обусловленного им огораживания открытых полей и общинных пастбищ, как и предшествовавшим по времени законам обоих Генрихов, и вот по какой причине: "Британская почва, - говорит в своем описании Елизаветинской Англии Гаррисон, - более годна для скотоводства, чем для земледелия. Хлебопашество не занимает, поэтому, в Англии и четвертой части годной к обработке земли". В свою очередь и иностранцы, оставившие нам дневники своих путешествий ко двору Елизаветы, на каждом шагу упоминают о бесчисленных стадах овец, попадавшихся им по обеим сторонам пути.

Бранденбуржец Гентцнер в своем латинском описании нравов и обычаев англичан передает, очевидно, слышанное им в самой Англы утверждение, что по меньшей мере одна треть острова запущена под пастбища рогатого скота и овец. Объясняя причины таких быстрых успехов овцеводства, неизвестный автор "Discourse of the Commonweal" (ныне приписываемого вдохновителю аграрной политики Сомерсета, Гельсу) указывает, что пастбищное хозяйство доставляет больше дохода, как собственнику, так и фермеру. "Многие из нас, - говорит в этом диалоге крестьянин - давно уже признали, что доходность хлебопашества весьма незначительна; поэтому те, кто в старые годы владел двумя, тремя или четырьмя плугами земли, запустили часть их под траву. Встречаются и такие, которые всю пахоть заменили пастбищами и этим путем нажили хорошие деньги". "И в наше время, - прибавляет он, - не проходит дня, чтобы кто-нибудь из нас не обратил в пастбище засеваемую им прежде площадь". Хлебопашество сделалось настолько невыгодным, что автор считает возможным вложить в уста того же крестьянина следующего рода соображение: "Говоря по правде, я, который не счел нужным загородить моего поля и продолжаю сеять на нем пшеницу, едва ли был бы в состоянии уплатить ренту лендлорду, если бы не держал еще небольшого стада овец, свиней, а также гусей и кур, которые в сложности доставляют мне больший доход, чем весь хлеб, поступающий с моего участка".

В интересах расширения овцеводства помещики по-прежнему не останавливаются ни перед огораживанием открытых полей и общинных угодий, ни перед искусственным прекращением системы оброчного владения крестьян, копигольда, от чего следует разрушение усадеб и исчезновение целых селений. Вместо того, чтобы дать подданным пример сохранения старинных, освященных обычаем порядков, Филипп и Мария сами предписывают управителям своих поместий в Корнваллисе сдавать на правах фригольда во временную аренду земли, дотоле состоявшие в пользовании копигольдеров, и ссылаются при этом на то, что такой порядок распоряжения землею всеми признается несравненно более выгодным. Во все время правления Елизаветы процесс огораживания и замены копигольда лизгольдом, или арендным держанием, продолжает совершаться почти беспрепятственно. "Благодаря обращению пахотей в пастбища, - жалуется Филипп Стёбс, - почти целые графства сосредоточиваются в руках одного арендатора-овцевода, и бедные крестьяне не всегда могут удержать за собою даже столько земли, сколько им нужно для прокорма одной или двух коров. Тогда как прежде у крестьян были свои обширные угодья, в настоящее время все - в частной собственности, все в руках немногих алчных джентльменов, которым, кажется, всегда всего мало. Не редкость встретить между ними таких, которые разрушают жилища крестьян, сносят селения, упраздняют целые приходы, оставляя на месте только пастуха с его собакой да стада овец, нередко в 10 и даже 20 тысяч голов" (Philipp Stubbs, Anatomy of Abuses, т. II, стр. 27 и 28). "Даже в тех поместьях, в которых общинные угодья еще не огорожены, бедные получают от них немного выгоды, - говорит в свою очередь Гаррисон, - так как богатые и сильные вытравляют пастбище своим скотом, посылая на него несметное число овец и рогатого скота, несравненно большее против того, какое полагается им по обычаю" (Harrison, "Description of England", т. I, стр. 179). "От трех зол более всего страдает гражданский быт англичан, - пишет автор памфлета, озаглавленного "Скорбное прошение парламенту": - от того, во-первых, что дворяне и джентльмены сделались фермерами и захватили в свои руки заработок бедных общин; от того, во-вторых, что алчные арендаторы соединяют ферму с фермой, тогда как каждая в отдельности и без того слишком велика; наконец, в-третьих, от того, что у владельцев коттеджей лендлорды и фермеры отняли прилегающую к их усадьбам землю, так что им негде даже выпасти корову".

Что в приведенных свидетельствах нельзя видеть тех преувеличений, которые так обычны в сочинениях подобного рода, лучшим доказательством тому служат факты в роде следующих: в ноябре 1582 г. жители поместья Блиборо представляют в Тайный советь следующего рода иск против лендлорда: "Он загородил пятьсот акров земли, служивших дотоле общинным выгоном. Огораживая свое поле, он прихватил и земли фригольдеров, лежавшие чрезполосно с его землями, а также церковную землю (или так наз. glebe-lands). Издревле проведенные дороги им загорожены. Валежником и хворостом пользуется исключительно один лендлорд. Он же отнял у поселян право свободного пользования водопоем и обложил их за него денежным взносом. Устроенное им помещение для кроликов грозит вытравлением прилегающих к нему нив фригольдеров. Открытые дотоле поля обведены загородями; земледелие на них прекращено, и взамен его введено овцеводство" (State papers. Elisabeth, v. 158, № 55. Record office). Два года раньше однохарактерную жалобу представили королеве копигольдеры поместья Глоссандель. По их словам, земельный собственник, граф Шрьюсберийский, отнял у них часть их "common" и принудил их к обведению всего захваченного им забором. На оставленной за ними части он ежегодно пасет 240 голов скота, который съедает один всю траву (State papers. Elisabeth, v. 147, A. 1580).

В северных графствах, Нортумберланде, Вестморланде и Кумберланде, процесс огораживания полей и снесения усадеб, развитие овцеводства, и упадок земледелия сказались в XVI веке с особенною силой. Во внутренних графствах, если судить по Оксфордширу, положение было не многим лучше. Подготовлявшееся в 1596 г. восстание, вовремя раскрытое и подавленное правительством, было вызвано, между прочим, и фактом огораживания открытых полей и общинных угодий. Заговорщики прямо ставили себе целью разрушение плетней, заграждающих, по словам одного из допрошенных лиц, все проходы и проезды и отнимающих землю у хлебопашества. Следственная комиссия, наряженная для раскрытия причин восстания, в своем донесении, между прочим, говорит и о возведении оград такими лицами, как сэр Вилльям Спенсер, мистер Фрер, мистер Пауер и целым рядом других джентльменов из Бондберга и соседних местностей, о захвате лендлордами common fields и о снесении ими хуторов и селений (State papers. Elisabeth, vol. 262, January-April, 1597). Итак, из двух упомянутых мною выше исходов, поворота к старым порядкам и перехода к более интенсивной системе хозяйства первый оказался на деле невозможным. Овцеводство продолжало развиваться, вызывая огораживание общинных полей и пастбищ, исчезновение не только отдельных крестьянских усадеб, но и целых поселков.

Оставался, таким образом, только один путь примирения новых сельскохозяйственных порядков с не уменьшающимся, а, наоборот, возрастающим спросом на хлеб - путь улучшения самого хлебопашества, замены экстенсивной трехпольной системы системой интенсивного многопольного хозяйства. Путь этот пройден был англичанами далеко не сразу. В первой половине столетия мы не только не слышим ничего об обращении к более усовершенствованным приемам хозяйничанья, но, наоборот, встречаемся нередко с жалобами на то, что поля возделываются хуже, чем прежде. О разведении кормовых трав, играющих такую важную роль в многопольной системе, еще нет и помину. Овощи, ранее доставляемые заграничным ввозом, начинают разводиться в Англии только со времен Генриха VIII и в некотором изобилии встречаются лишь при Елизавете. Посевы конопли и льна в это время составляют еще нововведение, всячески рекомендуемое и поощряемое правительством. Плантации хмеля в сколько-нибудь значительном числе появляются только при Елизавете.

Все это, вместе взятое, приводить нас к убеждению, что переход к многопольной системе хозяйства совершился в Англии по преимуществу во второй половине столетия. Немецкий экономист Hacce видит первые указания на усовершенствованную переложную систему в сочинении Фицгерберта, появившемся в 1539 г. и озаглавленном "Book of surveying". В этой книге указывается на возможность увеличить доход с имений следующим путем. Так как в поместье, сверх трех полей, встречается нередко еще три отдельных пастбища, - одно для лошадей, другое для овец, третье для рогатого скота, - то Фицгерберт дает землевладельцам совет соединить в каждой из шести вышеуказанных частей поля все свои наделы в один. Таким образом исчезнут, полагает он, старое деление пахотной земли на мелкие полосы, общинное право пользования открытыми полями и необходимость в общем пастбище (common). Каждый лендлорд приобретет при таких условиях шесть отдельных участков - три образуются из пахотной земли, три из пастбищ. Эти участки ему следует обвести изгородью. К этим мерам Фицгерберт присоединяет еще одну - обращать пахотную землю в сенокос каждый раз, когда она истощена хлебопашеством. Из содержания книги видно, что защищаемая ее автором новая хозяйственная система далеко не была еще в полном ходу. Но стоит лишь перейти к веку Елизаветы, и перед нами предстанут не только горячие противники прежней трехпольной системы с ее открытыми полями и для всех обязательным порядкам хозяйственных работ, но и факты, доказывающие применение во многих местностях новой многопольной системы, связанной с огораживанием и разведением как кормовых трав, так и промышленных растений: льна и конопли, хмеля и шафрана и т. п. Туссер в своих "Пятистах правилах образцового земледелия", как и анонимный автор "Commonweal", становятся решительно на сторону огораживаний. Старинному общинному хозяйству первый приписывает всевозможные недостатки англичан: их леность, склонность к воровству и т. д. В тех местностях, где оно удержалось, население беднее; где есть изгороди - там оно зажиточнее. Бедняк с двумя акрами огороженной земли богаче, чем с двадцатью, лежащими в открытом поле. При открытом поле неизбежно трехпольное хозяйство и обусловленный им обязательный для всех севооборот; необходимо также существование общего выпаса, "common". Другое дело на землях огороженных. Туссер восхваляет ту свободу, какой пользуются на них сельские хозяева как по отношению к выбору злаков, так и по отношению к замене их промышленными растениями. Он указывает на возможность частой смены посевов. Пар засевается сперва ячменем, затем следует переход к гороху и пшенице, наконец, снова обращение истощенной почвы под пар, пастбище или степь.

Автор "Discourse of the Commonweal" также решительный защитник огораживаний. Опыт, говорит он, показывает их пользу. Те графства, в которых более всего изгородей, отличаются наибольшим благосостоянием. Предосудительно не самое огораживание, а захват общинной земли собственником, самовольно возводящим изгородь. Если бы каждый общинник получал при огораживании свою долю, ничего иного нельзя было бы ждать от огораживаний, кроме пользы.

Туссер и автор "Commonweal" называют нам те графства, в которых вслед за огораживаниями установился новый порядок плодопеременного хозяйства. Это Сеффольк и Эссекс, Кент и Норсгэмптон. Наоборот, старинное общинное хозяйство с характеризующей его трехпольной системой продолжает держаться в Лейчестере, Норфолке и Кембридже. Если бы не чересполосица, думает автор "Commonweal", все села по собственному почину перешли бы к огораживанию своих земель. Чересполосица, таким образом, является главным препятствием к сельскохозяйственному перевороту, польза которого, по замечанию Гаррисона, видна уже из того, что один акр огороженного поля дает более чем полтора акра неогороженного (Harrison, т. I, стр. 179).

Не следует думать, однако, чтобы переворот, о котором идет речь, охватил собою к концу столетия уже большую часть страны. "Discourse of the Commonweal" предостерегает нас от слишком поспешных обобщений. По меньшей мере, в половине Англии, говорит автор диалога, ренты на землю остаются прежние, очевидно, потому, что земля сдана на началах долгосрочной или вечно-наследственной аренды. С этим показанием нельзя не сопоставить свидетельства Елизаветинского судьи Кока, говорящего, что в его время копигольд занимал еще треть всей страны. Копигольд, т. е. крестьянская надельная земля, рассеянная полосами по трем полям, очевидно, предполагает отсутствие изгородей, а вместе с тем и многопольной системы хозяйства. Мы не ошибемся поэтому, сказав, что переворот, о котором идет речь, захватил собою менее двух третей всей возделываемой площади; это объясняет нам причину, по которой, и при усовершенствованных приемах хозяйничанья, все же чувствовалась еще потребность в расширении засеваемой хлебом площади. Этой потребности удовлетворяло не обращение пастбищ обратно в пахоть, а осушение болот и вообще утилизация признанной дотоле неудобной земли, особенно в графствах Кембридж, Линкольн и Норфолк, а также корчевание лесов и обращение многих недавно возникших парков снова в пахоть. О том и о другом одинаково говорить Гаррисон, указывающий в частности на Сэссекс и Серре, как на те графства, в которых лесоистребление, благодаря устройству железоделательных заводов и истреблению ими большого количества топлива, происходит особенно быстро.

В связи с аграрным переворотом и переходом в казну и частные руки имуществ монастырей стоит развитие нищенства и бродяжничества. В число пауперов попадают и выселяющиеся из поместий крестьяне, раз они не находят работы в торговых и промышленных предприятиях, и распущенные сеньорами участники феодальных свит, и вернувшиеся из походов и получившие отставку солдаты и матросы, и оставшиеся без заработка, благодаря временным кризисам, ремесленники и рабочие. Что таков был личный состав нищенствующей братии в Англии, на это указывает в одно слово ряд современных памфлетов, как, наприм., "Предостережение против бродяг", "Мольба за нищих" и т. п. В этих памфлетах мнимые инвалиды упоминаются на ряду с так называемыми бродячими певцами, подобием тех "божевых людей", которые доселе еще переходят, напр., у нас в Малороссии из селения в селение, распевая по дороге церковные гимны и тем снискивая себе пропитание. Так называемые pedlers, tinkers и fiddlers - различные названия одного и того же класса, известного у нас под прозвищем "бандуристов", - не устраняют существования бок о бок с ними на больших дорогах бродяг, именующих себя "пахарями", labourers, другими словами - тех оставшихся без земли копигольдеров, которых, начиная со второй половины XV в., стала создавать система огораживания общинных полей и расширения пастбищ. Общая характеристика всех этих людей - знакомство с условиями сельского хозяйства. Высшую категорию бродячего люда составляют так называемые ruffles, в большинстве случаев, члены упраздненных дворянских свит, редко когда - распущенные по домам солдаты.

О размерах, какие приняло бродяжничество при Тюдорах, можно судить, разумеется, приблизительно, по некоторым частным данным. Число казненных за воровство и грабеж в правление Генриха VIII простирается до 72 тысяч, что дает средним числом 2 тысячи человек в год. Число бродяг одного Лондона в правление Елизаветы определяется в 50 тысяч человек, а это - в виду всего числа его жителей - 130-140 тыс. в первую половину столетия и менее 200 тыс. во вторую - составляет более одной четвертой всего населения.

Спрашивается теперь, в какое отношение стало правительство к новому для него вопросу о мерах борьбы с развивающимся нищенством; что сделало оно если не для искоренения, то, по крайней мере, для сокращения размеров зла? В истории законодательства о бедных в правление Тюдоров можно отметить несколько последовательных стадий. Знакомство со статутами и административными распоряжениями дает возможность присутствовать при самом зарождении идеи общественного призрения неимущих и раскрывает пред нами те внутренние мотивы, которые заставили правительство перейти постепенно от чисто карательных мер сперва - к частной и добровольной, а затем - к общественной и принудительной помощи.

В правление Генриха VII, как и в первые годы, следовавшие за воцарением его сына и преемника, бродяжничество не принимает еще настолько широких размеров, чтобы борьба с ним требовала обращения к новым, не испытанным приемам. Законодательство Генриха VII о нищих и бездомных является, поэтому, только дальнейшим развитием тех мер, какие приняты были еще Ричардом II. В течение всего начального периода в законодательстве о бедных правительство смотрит на нищенство, как на особый вид преступления. Но уже в это время возлагается если не на приходы, то на сотенные округа (hundreds) обязанность давать пропитание лицам, неспособным снискать его собственным трудом по причине болезни и старости. Всем таким инвалидам дозволяется получать милостыню в пределах сотни, и наказание постигает их только в случае оставления ими этих пределов. Никаких мер к организации помощи неимущим законодатель не принимает, оставляя в этом отношении полный простор частной инициативе.

Не ранее 27 года правления Генриха VIII встречаемся мы с попытками задержать бродяжничество и нищенство путем доставления заработка всем способным к работе бедным. Двадцать пятая глава изданного в этом году статута возлагает обязанность приискания занятий на мэров, бальифов, констеблей и других городских и приходских властей. Имеющиеся в нашем распоряжении данные дают повод думать, что означенные органы поспешили исполнить возложенные на них правительством поручения и приняли деятельное участие в доставлении заработка неимущим. В протоколах Лейчестера я нахожу постановление времен Эдуарда VI, гласящее, что городские нотабли обязаны доставлять работу способным к ней бедным. Ежегодно, значится в них, каждый из членов Малого совета 24-х должен сделать таким бедным заказ на две штуки сермяжного сукна (kersey), а каждой из членов Совета 48-ми - на одну штуку. Длина каждой - 18 ярдов.

Только что упомянутый статут вводит еще то существенное изменение в прежнюю систему отношений правительства к нищим, что впервые узаконивает начало общественной помощи неспособным к работе. Эта помощь не носит пока обязательного характера; законодатель довольствуется указанием путей, какими она может быть оказана; с этою целью он рекомендует производство в воскресные и праздничные дни денежного сбора в церквах.

Особую его заботливость вызывают просящие подаяния дети. Городские и приходские власти, а также констебли и мировые судьи призваны забирать всех таких нищенок, возрастом от пяти до тринадцати лет, и отдавать их в обучение земледелию или ремеслам, чтобы сделать возможным поступление их в услужение; рекомендуется при этом снабжать их необходимою одеждой на средства, доставляемые производимым в церквах сбором.

Ближайшее царствование не вносит существенных перемен в систему общественного призрения. Правда, желая устранить возможность повторения таких народных восстаний, каким было, напр., только что подавленное движение Кета в Норфолке, и, видя в бродягах всегда готовый контингент для образования полчищ мятежников, законодатель решается направить против них новую угрозу - отдачу каждого годного к работе ленивца (lottering man) в двухгодичное рабство; но самая суровость кары, по признанию законодателя, причина тому, что его мероприятия не находят себе применения на практике.

С другой стороны, в системе общественной помощи неспособным к работе нищим мы можем отметить лишь тот шаг вперед, что, оставаясь добровольною, она, тем не менее, получает уже определенную организацию в лице выбираемых прихожанами сборщиков, которые по окончании воскресного богослужения обходят молящихся с кружкой и получают от них еженедельный взнос, предназначаемый для целей благотворительности. Выбираемые на год, сборщики не вправе ни отказаться от должности, ни сложить с себя полномочий ранее положенного срока. Результаты сбора они распределяют, по своему усмотрению, между наличными в приходе нищими, которым для этой цели ведется особый список. Пособие дается только неспособным к работе. Четыре раза в год сборщики представляют отчет в расходовании поступивших к ним сумм городским властям и приходским собраниям.

В правление Марии заметна уже попытка перейти от системы добровольной и случайной помощи к такой, которая взыскивалась бы с каждого в определенном размере. Способом к тому является на первых порах пастырское назидание.

Не ранее пятого года правления Елизаветы (1562-63 г.) следует более точное определение тех прав, какие епископ имеет по отношению к лицу, уклоняющемуся от участия в общественной благотворительности: не платящего епископ, под страхом денежной ответственности в 10 фунтов, обязывает явиться на ближайшую сессию мировых судей. Последние пускают в ход сперва убеждение, при дальнейшем же упорстве облагают отказавшегося, по своему усмотрению, тем или друг. платежом, под страхом заключения его в противном случае в тюрьму.

С 1562-63 г., когда был издан только что приведенный статут, можно вести историю обязательного призрения бедных в Англии. Законодатель XVI века не являлся новатором; он продолжал только дело, начало которому положено было его предшественниками целых два века ранее - в середине XIV столетия, когда, по инициативе земельных собственников и предпринимателей, Эдуард III взял на себя регулирование путем статута высоты заработной платы. Только на этот раз вмешательство государства последовало не в тех интересах, что прежде. Запрещая рабочим получать, а предпринимателям платить более того, что полагалось за труд до моровой язвы 1348 г. и гибели значительной части населения, Эдуард III, очевидно, имел в виду поддержать интересы помещиков и предпринимателей. Того же нельзя сказать о Елизавете; ее закон вызван желанием исправить ошибку, допущенную в распоряжении монастырскою собственностью ее отцом. Не имея возможности взять обратно прежних пожалований и отчуждений, она считает себя призванною оживить тот источник, из которого аббатства и приораты получали средства для своей благотворительности. Источником этим, как известно, являлись частные пожалования. Необходимо было сделать их обязательными, так как без этого невозможно была создание постоянного фонда, и общественная благотворительность оказалась бы эфемерной. Закон ввел, поэтому, обязательность; он придал санкции своим на первых порах факультативным мероприятиям и тем самым вторгся в сферу распределения богатств. Часть ренты и процента была отчислена в пользу неимущих, и сделан первый шаг к осуществлению на деле начал государственного социализма. Никакая самая радикальная аграрная реформа, никакой переворот в сфере налогового обложения, ни национализация земли, ни конфискация ренты в форме единой земельной подати не потребовали бы ничего иного, как дальнейшего применения принципов, на которых опирается Елизаветинское законодательство о бедных. Вот почему экономисты и ведут историю государственного вмешательства с момента установления в Англии начала обязательной общественной помощи. Но, поступая таким образом, они упускают из виду, что это законодательство - не более, как применение к новому выдвинутому жизнью вопросу того самого начала вмешательства, которым проникнута вся система отношений средневекового государства к сословиям и классам. Если задаться вопросом о том, где лежит источник такого вмешательства, то на него нельзя ответить иначе, как указанием на частно-правовой характер породившей средневековые государства феодальной системы. Одновременно и государь, и патрон, и собственник, средневековый феодал и сменивший его в осуществлении государственных функций монарх-самодержец правят подданными, как отец семьей и землевладелец вотчиной. Их вмешательство не знает границ, как не знает их отцовская опека. Стремясь к поддержанию раз навсегда установившихся отношений между подчиненными их власти общественными группами, они видят свой долг в борьбе с теми многоразличными причинами, которые мало-помалу подкапываются под основы этого строя. Такса на труд и на предметы первой необходимости, запрещение вывоза и ввоза тех или других продуктов, законы против роскоши и процентов - все это не более, как частные проявления той отеческой заботливости, которая заставляет их видеть свою миссию в поддержании распределительной справедливости в обществе. Кто читал средневековые трактаты о политике, кто заглядывал в сочинения первых схоластиков или в апокрифические "Аристотелевы Врата" в их разнообразнейшей обработке почти на всех языках Запада, тот согласится, что эта распределительная справедливость, это поддержание за каждою признаваемою законом группой не одних ее исторических прав, но и имущественных выгод составляет тот высший идеал, в достижении которого средневековая мысль видит неизменную задачу мудрого и доброго правителя. Стремление к разрешению этой задачи развязывает ему руки, дает ему возможность ежечасного вмешательства во всевозможные стороны народной жизни, обращает его в раннего представителя того "государственного социализма", который так часто признается то пугалом, то идеалом нашего времени. Только потому, что английское государство XVI века оставалось верным своему средневековому характеру, оно могло принять на себя решение вопроса о борьбе с пролетаризацией народных масс. Только имея своим предшественником Эдуарда III с его тарифом на труд, могла Елизавета приступить к упрочению системы обязательной благотворительности.

Дальнейшее законодательство ее по этому вопросу - не более, как вывод из тех начал, основа которым положена была в 1562 г. На расстоянии десяти лет со времени издания только что упомянутого статута появляется новый, которым не только подтверждаются и усиливаются прежние суровые меры против способных к труду бродяг, в особенности же рецидивистов, но и регулируются частности общественного призрения. Оно принимает двоякую форму: доставления жилища и содержания неимущим старцам и инвалидам и снабжения работой всех способных трудиться нищих; для этой последней цели мировые судьи уполномочены затрачивать часть сбора, поступающего в пользу бедных, на покупку земли и постройку рабочих домов. Призреваемые в них, под страхом телесного наказания, обязаны исполнять ежедневно положенные им работы. Последующими мероприятиями от 1575-1576 г. рекомендуется заготовление мировыми судьями в городах и ярмарочных местечках необходимого материала, как-то: шерсти, пеньки, льна, железа и т. п. Все это распределяется между неимущими особыми "смотрителями и сборщиками", избираемыми в каждом городе и получающими на хранение все закупленные для бедных запасы. В каждом графстве мировым судьям, в их четвертных сессиях, поведено принимать меры к открытию одного, двух или трех рабочих домов, которые, на языке статута, носят вполне отвечающее им название "исправительных". Дома снабжаются всем необходимым для работы. В них находят приют не только способные к труду нищие, но и отбывшие уже наказание бродяги. Средства на обзаведение и содержание рабочих домов должен доставить особый налог для бедных. Взимание его поручается назначаемым мировыми съездами сборщикам, администрация же самих приютов вверяется смотрителям, по выбору мировых съездов.

В 39 год правления Елизаветы (1597-8 г.) законодательство о бедных восполняется весьма важным мероприятием: создается в приходах должность надзирателей за бедными, так наз. "overseers of the poor". Ими, в силу их звания, признаются церковные старосты, в том числе - местный священник. Сверх того, четыре лица из числа зажиточных домохозяев должны быть избираемы ежегодно на эту должность мировыми судьями в пасхальную неделю. Обязанности надзирателей перечислены в главе 3-й статута в следующих словах: они должны приискивать работу для детей, родители которых не в состоянии содержать их, а также для всех взрослых, женатых и холостых, которые не имеют постоянных занятий, доставляющих им пропитание. Еженедельно они собирают со всех домохозяев и земельных владельцев прихода большую или меньшую сумму денег, по собственному усмотрению, а также нужное количество льна, пеньки, шерсти, железа и других предметов, служащих материалом для работы. Они приискивают также средства, необходимые для призрения хромых, слепых, стариков и всякого рода нищих, неспособных к труду, равно и те, какие нужны для покрытия издержек, связанных с отдачею в ученичество взятых ими у родителей детей. С уклоняющихся от платежа денег или доставления сырого материала надзиратели, запасшись предварительно специальным приказом, исходящим от мировых судей, могут произвести насильственное взыскание. От них зависит заключение неисправных плательщиков в тюрьму. Обжалование всех действий надзирателей по сбору налога в пользу нищих производится на четвертных сессиях мировых судей. С согласия двух мировых судей, церковный староста и надзиратели за бедными вправе отдавать в ученичество детей неимущих родителей до достижения 24-летнего возраста мальчиками и 21-летнего девочками.

Полного завершения процесс развития законодательства о бедных достигает в 43 год правления Елизаветы, с изданием нового статута, который доселе составляет основу английского законодательства об общественном призрении. Этот статут не вводит, впрочем, много изменений, а скорее является кодификацией всех предшествующих мероприятий. Характерную черту его составляет обязательность, какую приобретает платеж налога на нищих. Мировым судьям предоставляется издавать личные приказы об аресте имущества неисправного плательщика или личном задержании его самого до уплаты требуемой с него суммы. Цель налога определяется следующим образом: доставление занятий детям неимущих родителей, а также всем неспособным найти занятие, закупка материала, необходимого для работы, денежная помощь увечным, слепым, старикам, вообще не могущим трудиться нищим. Производство самого сбора, как и заведование рабочими домами, поручается назначаемым мировыми судьями из числа достаточных домохозяев 2-4 надзирателям за бедными, обязанности которых разделяют церковные старосты. Раз в месяц следуют собрания надзирателей и старост, на которых принимаются всякого рода меры для исполнения закона. Действия надзирателей могут быть обжалованы заинтересованными лицами, в том числе обложенными сверх меры плательщиками, в четвертных сессиях мировых судей. В административном порядке надзиратели ответственны перед малою сессией мировых судей и, в течение четырех дней со времени окончания срока службы, обязаны представить полный отчет в израсходованных ими суммах. Статут удерживает постановления прежних законов о понуждении к работе в стенах исправительного дома всех способных к ней нищих, об обязанности родителей содержать детей, а детей - родителей, причем под детьми разумеются не только сыновья и дочери, но и внуки и внучки, а под родителями - отцы и матери, деды и бабки. Предвидя тот случай, когда у прихода не окажется средств для покрытия всех издержек по общественному призрению, статут вводит систему добавочного обложения соседних приходов одной с ним сотни, а в случае необходимости - и всех приходов одного и того же графства. На практике, впрочем, как замечает Никольс, такой добавочный сбор редко когда был взимаем. Предметом обложения для простого и добавочного налога одинаково признаются земли, усадьбы, церковные десятины, угольные копи и подлежащий продаже дровяной лес. Никаких податных изъятий при взимании налога на бедных не допускается.

Можно было думать, что принятые меры, в виду их энергичности, достигнут желаемого результата и на долгое время задержат развитие того бродяжничества, которое, являясь постоянною угрозой для внутреннего мира, впервые поставило государство лицом к лицу с вопросом о пролетариате. Некоторые обстоятельства позволяли ожидать такого исхода. В переписке известного городского судьи (recorder) и юриста Вильяма Флитвуда с лордом Берлэ часто встречается указание на то, что число задержанных в Лондоне нищих и бродяг весьма незначительно. В 1585 году всех задержанных Флитвудом было не более 100 человек. Обычным местом укрывательства их Флитвуд признает окрестности дворцов Савойи и Ислингтона. Большинство бродяг - выходцы из Уэльса или внутренних и приморских графств: Шропшира, Честера, Сомерсета, Бекингема, Оксфорда и Эссекса. Весьма немногие - уроженцы самого Лондона и прилегающих к нему графств Миддльсекса и Серре, в частности - местечек Вестминстера и Саусуорка. Одним из средств борьбы против бродяжничества и нищенства, как видно из той же переписки, является преследование пристанодержательства и закрытие питейных домов, как обычных притонов для праздношатающихся. В 1585 г. в Лондоне обнаружено более 45 жилищ, служивших ночлежными приютами для не имеющих занятия рабочих. Причина, по которой Лондон с 80-х годов XVI столетья далеко не изобилует нищими и бродягами, находит себе объяснение частью в факте посещения его моровою язвой, заставившей двор и дворянство выселиться из города, что, разумеется, повело к перекочевке и нищенствующей братии; главным же образом - в том, что нигде, как в Лондоне, не было так легко найти заработок, в виду его быстро возраставшей торговли и промышленности.

Иначе обстояло в других местностях королевства. В Уэльском графстве, благодаря, как думает один из корреспондентов лорда Берлэ (Давид Пауль), неисполнительности мировых судей, бродяжничество приняло в 90-х годах XVI в. ужасающие размеры. На острове же Энглези, к концу того же периода, число бедных, по показанию одного современника, составляло треть всего населения. Летописец Стау, в свою очередь, рассказывает о том, как в 1580 г. в Ислингтоне во время прогулки верхом по окрестностям города, королева осаждена была целою толпою бродяг. Королевский указ от 17 апреля 1593 года полон жалоб на развитие нищенства в окружающих Лондон селах. Он предписывает местным властям принять меры к удалению лиц, просящих подаяния, на три мили от города. Не проходит, однако, и пяти лет, как в новом указе от 9 сентября 1598 года мы опять встречаем упоминание о толпе бродяг, осаждающих королевский дворец. На расстоянии новых двух лет правительство уже начинает смотреть на нищих, как на постоянную угрозу общественному спокойствию. "Мы извещены, - пишет Елизавета, - что большое число низких и разнузданных людей, не имеющих ни постоянного местожительства, ни постоянных занятий и проводящих ночи в дурных местах, наполняют наш город Лондон. Они то и дело распространяют лживые известия, выжидая событий и возможных столкновений, готовые воспользоваться всяким представляющимся случаем, чтобы вызвать мятеж и воспользоваться им для воровства и грабительства".

Очевидно, что причины, вызывавшие развитие нищенства, действовали более энергично, нежели законодательные меры, принимаемые к его подавлению. Огораживание общинных пастбищ, не встречавшее более никаких законодательных стеснений, и связанное с ним снесение крестьянских усадьб, не только не преследуемое, но даже поощряемое законом, воспрещавшим сооружение новых коттеджей, должны были действовать в направлении, благоприятном развитию пролетариата и скоплению неимущих в больших торговых и промышленных центрах. Об этом можно судить по часто упоминаемым в законодательстве фактам быстрого возрастания числа квартирантов, или так называемых "inmates". Эти "жильцы" изображаются в королевских прокламациях людьми неимущими и с трудом находящими себе заработок. Опасение за дальнейшее сохранение общественного спокойствия побудило Елизавету запретить домохозяевам принимать к себе постояльцев. Последствием было увеличение числа бездомных, т. е. бродяг.

Размеры, принятые нищенством к концу царствования Елизаветы, были столь значительны, что современники, точно предупреждая те мероприятия, которые были придуманы Мальтусом, стали настаивать на необходимости запретить несовершеннолетним заключение браков и преследовать уголовными карами незаконное сожительство. Корреспондент лорда Берлэ Сарольд "принимает на себя смелость" указать ему на действительный источник быстрого возрастания нищенства, который кроется, по его мнению, в раннем супружестве крестьян и вообще бедного люда, лишенного жилищ, земель и какого-либо имущества. "Сколько я могу припомнить, - говорит он, - в прежние годы вступали в брак не ранее 30-летнего возраста, и то лишь сделавшись предварительно собственником дома для житья. В настоящее время не редки браки лиц моложе 20 лет, не знающих, где и чем жить". На примере Англии XVI века мы в состоянии, таким образом, проверить справедливость того утверждения, какое делают экономисты, объясняя причину слабой производительности браков в среде крестьянских семей современной Франции. Как земельные собственники, французские крестьяне озабочены, прежде всего, передачею в целости накопленного ими имущества и потому довольствуются обыкновенно одним наследником. Подобным же образом пока английские крестьяне оставались если не собственниками, то наследственными арендаторами, браки в их среде заключались поздно. Обстоятельства изменились с того момента, когда место обеспеченности заняла нужда и совершенно оставлена была мысль о возможности устроить судьбу детей. Неспособность к самообузданию, на которую негодует Антони Сарольд, выражается не в одном лишь заключении ранних браков, но и в частых случаях вступления в незаконные связи. Автор письма жалуется на то, что любовники обыкновенно покидают соблазненных ими девушек вслед за рождением ребенка, и настоятельно требует законодательного вмешательства в интересах незаконнорожденных и их родильниц.

Подводя итог всему сказанному, мы вправе утверждать, что легализированный захват дворянством и джентри земель, некогда принадлежавших монастырским обителям, в связи с целым рядом других причин, о характере которых мы высказались выше, повел в середине XVI века к искусственному возрастанию пролетариата, настолько быстрому, что ни тяжкие уголовные наказания, ни окончательно упрочившаяся к концу столетия система общественной помощи не в состоянии были положить ему предела. В начале следующего столетия бездомный люд представляет уже импозантную по своей численности массу, в которой обе враждующие партии, и приверженцы короля, и приверженцы парламента, легко найдут нужную им поддержку. Если бы не необходимость колонизировать недавно завоеванные английским оружием заморские области, если бы не возможность уступить им избыток своего населения и обратить его в мирных плантаторов и преуспевающих промышленников и торговцев, социальный вопрос, волнующий современную Англию, открылся бы в ней, по всей вероятности, двумя веками ранее.

XI. Английский город в эпоху Тюдоров и его дальнейшие судьбы. Я желал бы еще отметить те перемены, какие испытали английские города в своей судьбе в связи с ростом промышленности и торговли.

В чем, спрашивается, сказалось в эпоху Тюдоров развитие промышленной деятельности? Прежде всего, в появлении новых видов ее, как то: производства стекла и мыла в городах Бристоле и Лондоне, выделки усовершенствованных шерстяных тканей, в частности сукон, в виду запрещения вывозить шерсть в необработанном виде. Исключение из этого запрета сделано было только для купцов, допущенных к вывозу шерсти за границу из правительственных складов (merchants of the staple).

Развитие нового производства льняных тканей, вызванное поощрением к разведению льна статутами Генриха VIII и Елизаветы, усиление кораблестроения - запрещением вывозить за границу английские товары иначе, как на английских судах, таковы некоторые из мер, содействовавших появлению новых или развитию старых промыслов. Оно имеет последствием распространение движимой собственности, а, следовательно, и благосостояния в среде народных масс. Обстоятельством, препятствовавшим проявлению этой тенденции, была монополизация вышеуказанных видов производства в руках только определенных ремесленных корпораций или торговых компаний, центром деятельности которых являлись определенные торговые города, бурги и ярмарочные местечки. Так, напр., производство шляп дозволено было только членам торговой гильдии определенного города, а производство известных видов шерстяных тканей - только членам такой же гильдии другого города. Влияние, оказанное в том же направлении централизации производства в немногих руках монополизацией торгового обмена известными компаниями (так, напр., сосредоточение в руках merchants adventurers права покупать оптом шерстяные ткани и другие предметы вывоза при сосредоточении этой торговли в Лондоне) имеет своим последствием централизацию оптового производства в английской столице.

Оптовое производство предполагает значительную затрату капитала; запрещение же денежного роста, делая невозможным замену капитала кредитом, открывало в XVI в. доступ к оптовому производству только небольшому числу организованных в ремесленные корпорации производителей. Запрещение роста продолжается в Англии до времен Елизаветы, когда впервые правительством было дозволено требовать 10 и 12 процентов.

Последствия только что указанных экономических факторов сказываются, прежде всего, в той отрасли производства, которая в Англии ранее других приняла размеры, необходимые для удовлетворения запросов международного рынка. Я разумею шерстяное производство. Централизация его в немногих руках нашла только временное противодействие в парламентском статуте времен Филиппа и Марии, которым запрещалось заведение отдельными членами гильдии ткачей большого числа ткацких станков.

Итак, не без содействия искусственных причин, в форме запрещения роста, развивается в Англии то, что привыкли называть крупным производством, в ущерб кустарной промышленности.

XVI столетие есть эпоха не только появления новых видов производства, но и постепенного распространения промышленной деятельности из городов в села. Жалобы на этот счет встречаются не раз в парламентских петициях и статутах, упоминающих об упадке тех или других городов в виду распространения на соседние с ними села производств, которые дотоле составляли главное занятие их жителей. Промышленная политика государства борется с этим движением, стремится поддержать средневековую исключительность и обособленность города от села.

Подобно тому, как сельские производства, согласно ходячему воззрению, должны быть ограничены пределами села, так точно городские, в частности промышленность и торговля, как доставляющие средства для горожан, не должны выходить, по распространенному воззрению, за пределы города. Отсюда запрещение гильдейскими статутами принимать в число учеников крестьян и проведение тех же запретов парламентскими постановлениями о рабочих. Очень благодарный материал для иллюстрации господствующей в XVI в. теории дает петиция, представленная королю Эдуарду VI в 1549 и 1550 годах. В ней весьма определенно высказываются только что упомянутые мысли.

Естественная тенденция промышленного производства к распространению встречает, по крайней мере, как временное препятствие, строго поддерживаемую правительством цеховую исключительность, ограничивающую занятие промыслами городскими промышленными сообществами. Общий результат обоих течений, т. е. монополизации промышленности и торговли в руках цехов и привилегированных компаний, с одной стороны, и поддержки средневековой обособленности города от села, с другой, состоит в сосредоточении промышленного производства в немногих руках, а, следовательно, в сокращении числа лиц достаточных.

В том же направлении действует и самопроизвольная политика самих цехов. Из религиозно-благотворительных союзов взаимной помощи, какими они были на первых порах, цехи становятся замкнутыми сообществами, главной задачей которых является ограничение производства небольшим числом наличных членов. Общность таких явлений можно было бы иллюстрировать фактами из одновременной истории цехов во Франции и Германии. В среде самих цехов вполне вырабатывается различие между предпринимателем и рабочим уже в XVI веке. Ряд мер стесняет прием неограниченного числа учеников, удлиняет сроки ученичества, сокращает его для детей мастера, наконец, вводит требование известного капитала для каждого ученика, который хочет сделаться мастером. Правительство не только не борется с этой тенденцией гильдейских сообществ, но всецело усваивает ее; отражением этого является статут о рабочих, изданный в правление Елизаветы.

Развитие торговой деятельности сказывается по преимуществу в создании новых иноземных рынков для английских товаров и в устранении конкуренции для внешнего вывоза со стороны иностранных купцов, преимущественно ганзейских. Новыми заграничными рынками являются Россия, Варварийские владения, острова Адриатического побережья, до некоторой степени Персия, а на западе Канарские острова, Португалия и в слабейшей степени Испания. Ограничение иностранной конкуренции во внешней торговле выступает не только в закрыты так наз. Steelyard, или Ганзейской конторы в Лондоне, но и в перенесены монопольного торга английскими товарами с континента Европы в Англию, что, впрочем, имеет место лишь в конце XVI века. По показаниям Гвиччиардини производство оптового обмена английских товаров на иностранные доставляло в Антверпене в XVI в. занятие более чем 20 тысячам иностранцев; при переносе этого торга в Англию их с удобством заменили англичане.

Сосредоточение права иноземной торговли в руках членов привилегированных компаний имеет своим последствием преимущественное развитие торговой деятельности в тех городах Англии, которые являются средоточием этих компаний, а такими городами были Лондон и Бристоль, последний, как главный центр торговли с Россией. Торговое значение других городов падает в виду естественной конкуренции, которую оказывают им в этом отношении Лондон и Бристоль. Сосредоточение главных видов обмена в этих городах неизбежно влечет за собою упадок торгового значения других, прежде всего Саусгэмптона (который принужден ограничиться ведением торговых сношений по преимуществу с одной Францией), Рая и других портов, обнимаемых понятием так называемых cinq ports, а равно и большинства тех сити и бургов, которые в средние века в значительной мере оспаривали у Лондона его торговое преобладание.

Нельзя также сказать, чтобы взамен их стали иметь большее значение в мировом обмене города, расположенные на западном берегу. Торговля со странами Нового Света едва завязывается, и это причина того, что города эти, ныне являющиеся центрами атлантической торговли, и во главе их Ливерпуль, в XVI в. не имеют еще большого значения. Из тех пяти городов (Ливерпуль, Манчестер, Лидс, Шеффилд и Бирмингем), которые ныне играют господствующую роль и в промышленном производстве, и в торговле Англии, один только Манчестер является в XVI в. довольно значительным ярмарочным местечком с 10 тысячным населением и со значительным развитием шерстяной промышленности.

Знакомясь с содержанием статутов, изданных в правление Генриха VIII и Елизаветы, не раз наталкиваешься на факт опустения и упадка большинства английских городов. Принимая те или другие меры против этого зла, король однообразно жалуется в предисловии к издаваемым им указам на то, что, многие здания в городах пришли в упадок; площади и улицы завалены мусором и щебнем, жители разбрелись в разные стороны. Впервые нам приходится слышать о таких фактах в 1515 г., в связи с общей жалобой на уменьшение числа поселений вообще. ЭТОТ факт не без основания ставится правительством в связь с упадком земледелия и заменой его скотоводством. Некоторые цифровые данные, почерпнутые из официальных бумаг времен Елизаветы, бросают яркий свет на размеры, какие принял этот процесс исчезновения населенных мест, по крайней мере, в некоторых частях Англии.

В 1597 г. Вильям Джемс, декан Дергемского капитула, доносит лорду Берлэ, что в пределах одной Дергемской епископии за последние 20 лет число плугов уменьшилось на целых 500. Предполагая, что каждый плуг представляет собою по меньшей мере одно крестьянское хозяйство, мы вправе говорить об уменьшении населения в пределах епископии на целых 2.500 человек, считая по 5 человек средним числом на каждый крестьянский двор. Немудрено, если декан Дергемского капитула ставит в связь с этим фактом опустение селений. Упадок земледелия, говорит он, чувствуется одинаково и в Нортумберланде, и Вестморланде, и Кумберланде. Многим приходится ехать за 60 миль от Карлейля в Дергем, чтобы запастись нужным им для продовольствия хлебом. Нередко также на расстоянии 20 миль не попадается ни одного жителя. "Из 8.000 акров, еще недавно бывших в обработке, не засевается ныне и 1.600. Сотни людей поставлены в необходимость обменять деревенский простор на мелкие городишки, расположенные по соседству с их прежними поселками. Здесь они теснятся в небольших квартирах, бок о бок с такими же, как они, нищими семьями" (см. State papers. Elisabeth, m. 262, № 10). Далеко не все, однако, согласны помириться с такой жалкой участью, для того, чтобы оставаться вблизи занятых ими некогда усадеб. Большинство покидает их для Лондона и других больших центров, где легче найти заработок.

Упадок земледелия - не более, как одна из причин обеднения и обезлюдения английских бургов. Другою является уничтожение монастырей. Средневековые аббатства по своей зажиточности и населенности являлись лучшей поддержкой для прилегающих к ним торговых местечек; они обеспечивали постоянный спрос на продукты, содействуя таким образом развитию местного обмена. С их закрытием и переходом принадлежавших им поместий в руки короля и нового дворянства, обыкновенно сдававших свои земли в аренду, сами собою исчезли те условия, которым такие города, как Сент Ольбан, Питерборо или Бас, обязаны были своим относительным благосостоянием. Понятно поэтому, если на расстоянии нескольких десятков лет со времени секуляризации еще раздаются жалобы на упадок, какой вызвало в том или другом городе уничтожение поддерживавшего его монастыря. С одной из таких жалоб я познакомился при изучении официальных бумаг эпохи Елизаветы. Документ, о котором идет речь, не помечен определенным числом, но по самому содержанию своему должен быть отнесен к промежутку времени между 1572 и 1580 гг. Ходатайствуя об уменьшении бремени налогов, падающих на их города, жители Питерборо вспоминают о том цветущем состоянии, в каком находился их город до момента секуляризации. Объяснение, даваемое ими этому факту, довольно своеобразно. "До тех пор, - говорят они, - пока город оставался в управлении аббатства, его состояние было самое цветущее, так как величие и могущество монастыря было таково, что никто не дерзал сделать предложения, неблагоприятного интересам города. Если же подчас такие меры и проходили, то они без замедления подвергались отмене или исправлению". С переходом монастырских владений в руки частью епископа, частью капитула исчезла прежняя заботливость о благосостоянии города, почем последний стал с каждым днем приходить все в больший и больший упадок. Из дальнейшего содержания петиции с наглядностью выступают действительные причины упадка города. Главнейшей из них является уменьшение торговли, выразившееся, между прочим, в совершенном исчезновении прежнего класса лодочников, доставлявших Питерборо всякого рода товары из ближайших портов (State papers, Elisabeth, v. 148, № 38).

Чем более мы приближаемся к концу царствования Генриха VIII, тем длиннее и длиннее становится приводимый статутами список пришедших в упадок городов. В 27-ой год правления этого короля, речь идет только о Ноттингеме, Шрьюсбери, Ледлоу, Бриджнорсе, Квинборо, Норсгэмптоне и Глостере. Далеко не случайностью является тот факт, что все эти города принадлежат к числу внутренних городов королевства. На них, прежде всего, должно было сказаться влияние уменьшившегося спроса, вызванного оставлением сел крестьянами и исчезновением многочисленного класса зажиточной монастырской братии. В одном положении с ними, как видно из статута 26 г. правления Генриха VIII, оказались Норвич и Кингслин, вследствие особых причин: первый не успел еще оправиться от пожара, истребившего большую его половину 26 лет назад; второй понес серьезные потери от наводнений. Шесть лет спустя парламент уже говорит о 58 городах, население которых уменьшилось, что отразилось на запустении жилищ и построек. В ближайшие затем годы, 33-ий и 36-ой правления Генриха, статутами принимаются новые меры против упадка частью упомянутых прежде, частью впервые попавших в список городов. Последних мы насчитываем до 33, так что в общей сложности более 90 бургов Англии признаны пришедшими в упадок и нуждающимися в перестройке. Пробегая их перечень, мы не без изумления констатируем факт совершенного отсутствия в нем тех гнилых местечек, или захудалых патримониальных бургов, которые в XVII и XVIII стол. сделались послушным орудием проведения придворных и аристократических влияний, одинаково в местном управлении и в парламенте.

Интересные факты открывает сопоставление только что упомянутых перечней с теми, какие заключает в себе составленный в 1453 году список стрелков, поставляемых десятью наиболее населенными городами Англии, и произведенная в 1503 г. разверстка денежных пособий между городами. В 1453 г. города, по числу поставляемых ими стрелков, следовали один за другим в следующем порядке: Лондон, Бристоль, Йорк, Норвич, Ковентри и т. д. В 1503 г. этот порядок уже несколько отличен: за Лондоном по-прежнему следуют Бристоль и Йорк, но за этими двумя городами уже стоит Линкольн, Глостер, Норвич, Шрьюсбери, Оксфорд, Сольсбери и только затем Ковентри, за которым идут Гель, Кентербери, Саусгемптон, Ноттингем, Ворчестер, Саусуорк и Бас (см. Th. Rogers, "History of agriculture", IV, 76-83).

Все эти города стоят в списке пришедших в упадок населенных мест, и на ряду с ними встречаются также такие важные торговые порты, как Ипсвич, Ньюкасл, Плимут, Пять Портов (Cinq ports), Честер, и, что всего удивительнее, только что начавший развиваться Ливерпуль. Роджерс прав, говоря, что нет почти ни одного сколько-нибудь значительного английского города, который не стоял бы в списке и о котором бы парламент не говорил, как о нуждающемся в перестройке. Одно это обстоятельство уже порождает сомнение в том, чтобы необходимость возведения новых зданий, взамен прежних, построенных где 45, а где и 25 лет назад, согласно свидетельству парламентских статутов, доказывала действительный упадок английских городов за последнюю половину или четверть века. Не объясняется ли заботливость парламента в большей мере тою страстью к постройкам, какую Гаррисон считает характерною чертою своих соотечественников во времена Генриха VIII и которая проявилась прежде всего и с наибольшей силой в Лондоне в замене прежних деревянных зданий каменными? Но допуская даже, что многие города попали в список из желания сделать по возможности всеобщей предохраняющую от пожаров замену деревянных зданий кирпичными, все же нельзя отрицать того, что язык, которым парламентские статуты рисуют современное положение английских городов, не оставляет сомнения в их упадке.

Признавая общим явлением то обветшание городских жилищ, о котором упоминают статуты Генриха VIII-го, я полагаю в то же время, что засвидетельствованный ими факт упадка городов далеко не сказался в равной степени в разных частях государства. Внутренние причины повели к постепенному запустению городов по преимуществу в восточной половине Англии, содействуя в то же время развитии западных портов и расположенных неподалеку от них промышленных и торговых поселений. Чтобы убедиться, прежде всего, в самом факте передвижения мануфактурного производства и торгового обмена с востока на запад, мы сопоставим между собою две эпохи: с одной стороны, ту, которая следует непосредственно за моровой язвой 1348 г., а, с другой, ту, которая обнимает собою первые два десятилетия царствования Елизаветы. На основании данных, доставленных свитками налогового обложения, произведенными парламентом в 1377 г., Чальмерс, а за ним Томас Элиот, дают следующие цифровые данные для выражения численности населения главнейших из английских городов в конце XIV в. Лондон - 35 т. жителей; Йорк - 10.800; Норвич - 6 т.; Линкольн - 5 т.; Кентербери - 4 т.; Винчестер - 2 т.; остальные в общей сложности - не более 32 т. (Remarks on the population of english cities in the time of Edward III, by Thomas Elliot, Archeologia, т. XX, стр. 524). За исключением Лондона, все перечисленные города лежат в восточной половине Англии. Незначительность обнаруженного налоговыми свитками числа их жителей объясняется теми размерами, какие приняла смертность, вызванная чумою. Сибом (Fortnightly Review, edited by Lewes, 1865, сент. 1 и 1866, февр. 15) полагает, что средним числом "черная смерть" унесла с собою в различных частях Англии не менее половины населения. Несомненно, однако, что с наибольшею интенсивностью она должна была проявить свое действие в городских центрах, где, при большей скученности, не было в то же время тех гигиенических условий, которые препятствуют распространению заразы в наше время. Немудрено поэтому, если о некоторых городах, как, напр., о Гентингдоне, мы узнаем, что в них не осталось в живых и четвертой части населения (Stow′s Chronicle, под 1349 г.), а о других, как, напр., о Йорке (Parliament petitions) времен Генриха VI, под 1450 г. в одной из хроник значится, что более 50 т. человек были погребены в один год на кладбище.

Для нас, впрочем, важно не то, как велика была населенность английских городов во второй половине XIV в., а в какой части страны были расположены наиболее значительные из них. Мы видим, что то была восточная половина Англии. Постепенный упадок городов в этой части страны проследить не трудно; для этого достаточно одного внимательного изучения парламентских петиций, статутов и государственных бумаг эпохи Тюдоров. С конца XV века Норвич, эта колыбель усовершенствованная шерстяного производства, принесенного сюда фламандскими поселенцами времен Эдуарда III, и близ него лежащие города приходят в заметный упадок. Причиной тому статут от 2 г. правления Генриха VII считает закон, которым во времена Генриха IV в интересах землевладельцев ограничено было право отдачи детей в ремесленники. Только лица, владевшие доходом в 20 шиллингов с земли и ренты, сохранили, в силу этого мероприятия, право отдавать сыновей или дочерей в обучение ремеслу. Результатом запрета явился упадок важнейшего из городских цехов, цеха суконщиков и портных. К этой причине, как видно из содержания другого статута, от 6-го года правления Генриха VIII, присоединилась новая, более общего характера: иностранцы стали вывозить шерсть из Норфолка в Голландию и Зеландию, что, разумеется, не могло не отразиться на судьбе важнейшая из видов промышленной и торговой деятельности графства и повело за собою упадок большинства его городов. Только что приведенные соображения заслуживают того, чтобы мы остановились на них более подробно. И закон Генриха IV, и мероприятия его преемников одинаково указывают на то, что упадок Норфолка и близко лежащих к нему городов стоит в причинной связи с переменами, происшедшими в направлении и размерах шерстяного производства. Давая частное объяснение тому застою, какой в последнее время проявился в этом производстве на протяжении всего Норфолкского графства, историки упускают из виду одну общую причину, на которой с полным основанием настаивает Роджерс и которая объясняет собою не только запустение восточных, но и быстрое возрастание западных городов Англии. С XV стол. английская шерсть постепенно перестает служить только материалом для выделки фландрских и флорентийских тканей; законодательство принимает меры к запрещению ее вывоза в сыром виде, и запрос на более усовершенствованные домашние сукна начинает возрастать с каждым годом. Но опыт убеждал в том, что высшая качества шерстяные ткани изготовляются по преимуществу в влажных местностях, какими являются западные графства Англии, и немудрено, если шерстяное производство начинает приобретать обширные размеры в Манчестере, Лидсе, Ливерпуле, Шрьюсбери, Больтоне и местечках, расположенных в недалеком расстоянии от Атлантического побережья (Rogers, "History of Agric.", IV, 85). Высказанное соображение дает ключ к пониманию причин того быстрого возрастания, какое в течение XVI века проявляет население едва заметных бургов западной Англии. Так, о Манчестере мы узнаем, что в период времени от 1545 по 1578 г., т. е. на расстоянии 33 лет, число его жителей увеличилось почти вдвое: с 6-ти на 10 т. Быстрый рост Манчестера сообщился и близко лежащим к нему городам, в том числе Больтону, доставлявшему уже в XVI в. значительное число тех шерстяных тканей, которые на международном рынке известны были под не отвечающим им названием "Manchester-cottons"; вырос и Шрьюсбери, о котором Кэмбель в своей "Британии" пишет в 1586 г.: "красивый город, густо населенный, значительный по торговле и промышленности его жителей, в особенности по изготовлению шерстяных тканей и постоянному обмену с жителями Уэльса". Лидс и Бредфорд Леланд в своем путешествии признает одинаково хорошо построенными и цветущими, прибавляя, что шерстяное производство - ближайший источник их благосостояния. Не ограничиваясь указанными городами, выделка шерсти уже в XVI в. постепенно захватила большинство южных городов и бургов Ланкастерская герцогства - обстоятельство, которому они обязаны постепенным выходом из того состояния упадка, в каком застают их акты Генриха VII, - а также и некоторые города Уэльса, с Кендалем во главе.

Движение шерстяного производства с востока на запад не помешало, однако, ни дальнейшему удержанию его в Норфолке и восточной половине Йоркского графства, ни преимущественному распространению его в половине XVI в. в долине Темзы, что, разумеется, было одной из причин быстрого роста населения в столице.

Из других видов промышленной деятельности, как мы видели, одно только ножевое производство играло выдающуюся роль в XVI в.; и оно, подобно шерстяному, имело главным центром своего распространения западные графства, если не говорить о Розергеме, в Йоркшире, о котором, как о городе, густо заселенном мастерами и простыми рабочими, говорят акты первой половины XVII в. Важнейшими центрами ножевой промышленности были в XVI в. отдельные города Глостерского графства, а за ними Шеффильд и Бирмингем. Это обстоятельство, разумеется, также не могло не содействовать быстрому возрастанию населения в западных городах, и немудрено, если о Шеффильде в начале XVII стол. (в 1615 г.) мы уже слышим, как о городе, имеющем население с лишним в 2000 человек; приблизительно то же число жителей указано для Бирмингема в 37-ой год правления Генриха VIII посланными им в этот город комиссарами.

Постепенное передвижение промышленного производства с востока на запад, очевидно, должно было иметь последствием и перемещение центров торгового обмена, упадок восточных и развитие западных портов. Манчестерские или кендальские сукна, как и бирмингемские или шеффильдские металлические изделия, должны были искать сбыта в смежных с районом их производства приморских городах, а таким в XVI в., наряду со старинным Бристолем, является недавно возникший Ливерпуль. Ставя оба эти города в один ряд, я далек, однако, от мысли считать Ливерпуль уже в это время серьезным соперником Бристоля. Торговое значение его упрочивается не ранее широкого развития заатлантического обмена, а это факт XVII и XVIII, отнюдь не XVI стол. Если, тем не менее, уже в это время Ливерпуль принадлежит к числу быстро развивающихся центров, то объясняется это тем значением, какое в XVI в. он начинает играть в торговом обмене между Англией и Ирландией.

Вообще, говоря о развитии западных городов и портов в ущерб восточным, я имею в виду одну проявившуюся в этом направлении тенденцию. Стоит сопоставить только доход, получаемый Елизаветою от 20-го по 25-ый год ее правления от таможенных сборов в восточных и западных портах Англии, чтобы прийти к заключению, что первые далеко не утратили еще своего первенствующего значения. Тогда как из Бристоля поступает всего на всего 900 ф. таможенных сборов, Ярмут доставляет казначейству 1167 ф., Лин - 1660 ф., а Кингстон на Гелле - 1575 ф. Но это обстоятельство не мешает тому, что о восточных портах, в том числе о Скарборо и Ярмуте, мы во все время правления Елизаветы слышим, как о портах, теряющих постепенно свой торговый флот и сокращающих обороты своей торговли, тогда как о Бристоле и Ливерпуле доходят до нас как раз противоположные известия.

Нельзя сказать, чтобы правительство оставалось безучастным зрителем происходившего на его глазах упадка городов и портов восточной Англии. Мы видели уже на примере Йорка, что более строгое соблюдение прежней монополии того или другого вида производства признается надежным средством борьбы с этим злом. Сказанное о Йорке применимо в равной степени и к Норвичу. Сосредоточение в его руках монополии производства шерстяных тканей с ворсою кажется Генриху VIII вернейшим средством к восстановлению прежнего благосостояния города. Он принимает, поэтому, энергичные меры против развития тех же способов производства в других частях Англии. Но все эти меры не ведут ни к чему, так как не в состоянии задержать действия вышеуказанных причин.

Наряду с передвижением центра промышленной и торговой деятельности Англии с востока на запад, XVI столетие представляет нам еще ту любопытную черту, что с ним наступает решительный упадок как внутренних, так и приморских городов южной Англии.

Начиная с востока и оканчивая западом, от Гуля до Честера, слышится одна и та же жалоба на поглощение Лондоном и Бристолем прежнего промышленного и торг. благосостояния провинциальных городов. Эта жалоба прямо или косвенно высказывается и современной памфлетной литературой. Проповедники и публицисты XVI в. указывают на Лондон, как на средоточие всякого производства, как на складочный пункт для товаров, как на местопребывание богатейших купцов и капиталистов. В известном "Путешествии Эвфуеса по Англии" мы находим следующее восторженное описание английской столицы: "По красоте своих построек, несметным богатствам и разнообразию находимых в нем товаров, Лондон превосходит все города в мире. Его поистине можно назвать запасным магазином и ярмарочным местом целой Европы. Есть ли что-нибудь под небом такое, чего нельзя было бы купить или занять в этом благородном городе! В это место стекаются люди со всех концов государства, благодаря чему город этот является столь населенным, что не поверишь подчас, чтобы на целом острове было столько людей, сколько видишь по временам на улицах Лондона". В отличие от других современников, автор только что упомянутого сочинения, Лили, с похвалой относится к сосредоточению всех богатств страны в одном пункте: "Уверенность, что сокровища спокойно лежать в стенах Лондона, хорошо защищенные от всякого рода мятежников, делает дворян храбрыми, а купцов предприимчивыми в их торговых операциях" (Lyly, "Euphues and his England"; editio princeps 1579 г. Arber′s Reprints; стр. 434-5).

О размерах, какие приняла внешняя торговля Лондона в период времени от 20 по 25 г. правления Елизаветы, можно судить, между прочим, по следующим статистическим данным. Доход, доставляемый ввозными пошлинами, взимаемыми во всех английских портах, за исключением Лондона, не превышает в это время ежегодно 6.195 фунтов. Лондон сам по себе доставляет в казначейство 50.000 ф., т. е. сумму в 8 раз большую против той, какую платят в своей совокупности все прочие торговые города Англии (Baines, "History of Liverpool", стр. 262).

К тому же заключению приводит и сравнение числа судов, приходящих и отходящих из Лондона, с тем, какое мы встречаем в других портах Англии. От 1580 г. дошли до нас довольно точные сведения. В числе государствен. бумаг, собранных в 148 томах Елизаветинских State Papers, имеется, между прочим, список всех судов, прибывших и отбывших из Лондона в течение одного года. Прибывших было - 402; и почти такое же число вышло из лондонского порта. В общей сложности это дает нам 800 с лишним судов. В счет вошли только суда, имеющие свыше 20 тонн. Если принять во внимание, что, по свидетельству Гаррисона, число всех английских судов, имеющих свыше 40 тонн, было не больше 800, то мы не ошибемся, сказавши, что значительнейшая часть всех судов Англии сосредоточилась в лондонском порте (Record office. State Paper′s, Elis. т. 148, № 36; Harrison в издании Ферниваля, т. 1, стр. 290).

Чем объясняется, спрашивается, такое сосредоточение торговой и промышленной деятельности страны в английской столице? В ряду других причин, - как-то, его счастливого географического положения, близости богатых производительностью средних графств, лежащих по течению Темзы; сосредоточения в Лондоне главных административных и судебных учреждений страны, - нельзя не упомянуть и об одной, чисто искусственной причине, корень которой лежит в торговой политике английского правительства, в его стремлении монополизировать по преимуществу внешнюю торговлю в руках им же устроенных компаний, главным средоточием которых являлся Лондон и в меньшей степени - Бристоль. На эту причину справедливо указывают жители одного из тех портов, которые всего более пострадали от конкуренции столицы. Я разумею Кингстон на Гуле. "Крупные торговцы, - жалуются они, - организованы в компании, во главе которых стоят лондонские граждане и главным средоточием которых служит Лондон. Немудрено, если эти компании издают мероприятия, по преимуществу благоприятные лондонским купцам и нередко весьма враждебные интересам остальных. Как удивляться после этого, что вся торговля сосредоточивается в Лондоне, что богатейшие суконщики и портные не имеют другого местопребывания, а прочие порты все более и более теряют в своей торговле и приходят в упадок" (Record Office. State Pap., Elis., т. 106, № 59 а, 1575).

Чтобы удержать за собою раз завоеванное ими положение, лондонские купцы заботились об открытии торговых факторий в отдаленнейших концах королевства. Эти фактории делали возможным непосредственную доставку им продуктов местного производства. Этим путем манчестерские сукна, минуя прежний посредcтвующий рынок Честера, поступали непосредственно в лондонские склады. Благодаря той же практике находимое в Дербишире олово шло не в Кингстон на Гуле, как в прежние годы, а непосредственно в Лондон, торговцы которого держали нужные для них фактории в самом графстве, в Гейнсборо. Нельзя сказать, однако, чтобы провинциальные купцы оставались всегда безучастными зрителями успехов, делаемых лондонскою торговлею в ущерб их собственным. Их петициям на имя королевы и совета удавалось на время задерживать развитие лондонской предприимчивости. Так, в 1596 г. ими проведено через Звездную Палату постановление, в силу которого не только запрещалось жителям Лондона извлекать товары из своей торговой фактории в Гейнсборо, минуя Кингстон, но еще высказывалось требование, чтобы лондонские граждане воздержались от дальнейшей доставки товаров в северные порты на всем протяжении от Бостона, в графстве Линкольн, до Гартлепуля, в графстве Йорк. Исключение делалось только для тех, кто был принят в ряды кингстонского гражданства.

Сосредоточение в Лондоне промышленной и торговой деятельности, не говоря уже об административной и судебной, необходимо должно было повлечь за собою быстрое возрастание в нем населения. Точных статистических данных для определения числа его жителей мы, к сожалению, не имеем. Но о значительности последнего можно судить по следующим частным данным. Число одних иностранцев, поселенных в Лондоне в 1562 г. было с лишним 4.500 человек, причем, как следует из дошедших до нас данных, число это возросло на половину за последние 10 лет (до воцарения Елизаветы насчитывалось всего 2.860 иностранцев). Рост населения Лондона был так заметен, что уже в 1580 г. правительство сочло нужным остановить его с помощью искусственных мер. В этом году королева издает приказ, или так называемую прокламацию, в которой, признавая число чиновников недостаточным для управления всею массою стекающихся в Лондон людей, запрещает производство каких-либо новых построек на расстоянии, по крайней мере, трех миль от городских стен. Предотвращая возможность скопления большого числа квартирантов в одном и том же доме, она требует, чтобы лорд-мэр и другие городские власти не допускали скопления под одною кровлею большего числа жителей против того, какое находило в доме приют в течение последних 7 лет. О недействительности этих мер и быстром росте населения в Лондоне и его пригородах можно судить по частому возобновлению тех же предписаний на расстоянии одного, двух лет.

Упадок материального благосостояния восточных и южных городов объясняет весьма многое в дальнейшем развитии их внутреннего устройства. Захудалость многих из них совпала с дальнейшим желанием олигархических элементов в городе сосредоточить в своих руках внутреннее управление им, а также выбор депутатов в парламент. Так как городская олигархия, в свою очередь, стояла в экономическом и административном отношении в зависимости от высшего и низшего дворянства, ведавшего дела графства чрез посредство мировых судей и дела государства в лице посылаемых графствами депутатов, взятых из среды местных сквайров, членов палаты лордов и Тайного совета короля, - то немудрено, если английский город, после тех преобразований, каким он подвергся в XVI веке и которые остались более или менее в силе в течение следующих двух столетий, сделался оплотом и проводником аристократических влияний.

Весь этот сложный процесс обстоятельно изображен был еще Гнейстом в его "Истории местного самоуправления в Англии" и излагается снова в весьма стройном виде Иосифом Редлихом в историческом экскурсе, предпосланном картине современного состояния местного самоуправления в Англии.

Мы видели, что до середины XV ст. привилегии, получаемые английскими городами и обеспечивавшие им возможность заведовать своими судьбами, выдаваемы были собранию всех свободных граждан, образовывавших из себя подобие веча с административно-судебными полномочиями, однохарактерными с теми, какие в поместьях принадлежали сельскому сходу, служившему одновременно и вотчинным судом. Первым крупным приобретением, сделанным в этом отношении городами, было их право выбирать на место городского управителя - герефа и позднее бальифа - собственного голову, или мэра. В выборе его участвовали все граждане; первые два столетия существования парламента право выбора представителей от города также принадлежало всему гражданству. Но со времен Генриха VI короли начинают предоставлять городам грамоты инкорпорации, т. е. возводят их на степень юридических лиц, имеющих право приобретать имущество и защищать его на суде.

Уже в 1466 г. один из верховных судов Англии - суд общих тяжб - в одном из своих решений признает, что всякий город должен быть рассматриваем как корпорация. "Политика Тюдоров, - говорит Редлих, - использовала эту доктрину с целью подавить в городах всякий дух оппозиции", - мы бы сказали: всякое демократическое течение. Гнейст, следуя Мэриуэзеру (Merewether), насчитывает в XVI веке 54 грамоты, выданных на имя различных городов Англии и возведших их в корпорации. Хартии эти выдаются не всему гражданству, а тесному совету города, так называемому "Select-Body", которому дозволено пополнять свой состав путем кооптации, т. е. выбора новых членов на оказавшиеся вакантными места самим тесным советом. Верховные суды, исполняя веления правительства, признали, что во всех городах - даже не получивших специальн. грамот инкорпорации - должны установиться такие же порядки; города были признаны корпорациями в силу давности (corporation by prescription); городское управление и заведование городским имуществом поступило поэтому в руки тесных советов (Select-Bodies). При Елизавете эти тесные советы получили право издавать и те призакония (by-laws), которыми вносились изменения в городское устройство; соблюдение этих регламентов городским гражданством могло быть вынуждаемо силой. Таким образом, во всех городах простые горожане устранены были от участия в выборе тесных советов, пополнявших свой состав, как мы сказали, путем кооптации. Те, кому принадлежало такое право активного участия в выборах, получили название "freemen" (свободные люди) в отличие от всего прочего населения города.

Отметим тот факт, что совершившееся в английском городе развитие олигархического устройства представляет собою явление аналогичное с тем, какое происходило и на континенте Европы. Возьмем, напр., хотя бы реформированную Кальвином Женеву, в которой Большой совет города, или "Grand-Conseil", должен был уступить большую часть своих функций Малому совету, пополняемому также путем кооптации. И в Женеве активные права гражданства стали осуществляться не всеми ее жителями, а только так наз. "citoyens", рядом с которыми имелись еще "bourgeois" - жители предместий, и "advenaires" - позднейшие поселенцы. В Англии, как отмечает Редлих, члены тесных советов, сделавшихся в XVI в. всемогущими, соединяли с муниципальной властью и права мировых судей. Вслед за Гнейстом, он полагает, что политика Тюдоров по отношению к городам преследовала сознательную цель, а именно ту, чтобы чрез посредство тесных советов забрать парламент в свои руки. Они рассуждали, думает он, что маленькое, неответственное перед гражданами представительство легко будет подчинить себе, частью угрозами, частью подкупом. Только тем экономическим упадком, какой наступает в городах в половине XVII стол., можно объяснить, думает Редлих, что население городов отнеслось пассивно к этой отмене его исконных прав. "Еще в средние века, прибавляет он, английские города, если сравнить их с немецкими, нидерландскими и французскими, оказывались сильно отставшими в своем как экономическом, так и общественном развитии". До конца XVII столетия Англия остается почти исключительно земледельческим государством, и важнейшим предметом ее вывоза является, как мы видели, в течение ряда веков шерсть, обработка которой на местах развивается только со времени запрета вывозить ее из Англии. Он, как мы видели, наступает только в XVI стол. За исключением небольшого числа старинных морских портов и гаваней, английские города, как общее правило, населены были земледельческим людом или являлись рынками, производившими незначительную внутреннюю торговлю. В социальном и политическом отношении они по этой самой причине стояли в зависимости от дворянства, жившего в своих имениях, не покидавшего графства и в лице мировых судей, вербуемых из его среды, управлявшего графством, а до некоторой степени и городом, встречаясь периодически с членами его тесного совета, как мировыми судьями, на четвертных сессиях, где и решались важнейшие вопросы внутренней администрации. Цель, которую ставили себе Тюдоры, таким образом, могла быть достигнута; управление городом, действительно, перешло в руки узкого круга лиц, связанных между собою и с членами правящего класса в графстве отправлением почетной и даровой службы мировых судей (см. Гнейст, "Selbstverwaltung", стр. 580 и "Das Englische Verwaltungsrecht", I, стр. 481; Редлих, "Английское местное управление", I, стр. 40-43).

В царствование Елизаветы надо отметить еще ту существенную перемену, облегчившую подчинение города земельной аристократии, что права фримана, избирателя городских тесных советов и, чрез их посредство, депутатов от городов в английский парламент, были предоставлены не только тем, кто жил в стенах города, но и лицам, имевшим местожительство вне его стен. В ее царствование отпадает требование принадлежности к числу обывателей известной местности для пользования избирательным правом. "Этим самым, - говорит Редлих, - нарушен был старый принцип, лежавший в основе устройства палаты общин, - право их быть представляемыми только своими гражданами". Так как число депутатов от городов с каждым веком стало возрастать, тогда как число депутатов от графств, как и самые графства, осталось неизменным в течение более 500 лет, то последствием, необходимо, было то, что при посредстве избираемых тесными советами уполномоченных земельная аристократия и, при ее податливости, король моли оказывать большое влияние на исход выборов. Редлих полагает, что особенно в XVII веке правительство использовало вполне эту возможность. "В этом, именно, столетии положено было основание той продажности, - пишет Редлих, - которая царила в городах при производстве выборов в парламент... Одержавшая победу партия вигов, после изгнания Стюартов, и не подумала об устранении этих неустройств, а, наоборот, использовала их в собственных интересах. Аристократия и джентри сумели управлять выборами в парламент не хуже королей из династии Стюартов... Сотни номинальных и полуноминальных избирательных местечек сделались твердыми оплотами правящего класса. Отчасти, благодаря экономическому перевесу, который имели аристократические фамилии и недавно осевшие на землях капиталисты в маленьких городах и местечках, отчасти, благодаря прямой покупке тех местечек, с которыми было связано избирательное право, отчасти, наконец, благодаря массовым подкупам, стоящая у кормила правления партия приобретает возможность располагать большинством в парламенте, и удерживает власть в своих руках". Таким образом, захудалые города и местечки, так называемые "роттенборос" (Rotten boroughs), одинаково служили обеим партиям, ториям и вигам, средством проведения своих кандидатов в парламент (ibid., стр. 63 и 66).

ХII. Великобритания при Стюартах. С Елизаветой окончилась семья Тюдоров, и престол достался сыну казненной в Англии Марии Стюарт, получившему воспитание под строгим контролем шотландской кирхи, от которого, поэтому, можно было ждать пристрастия к пресвитерианам; с своей стороны и католики могли надеяться на то, что он не откажет, по меньшей мере, в терпимости вероучению, которого придерживалась его мать. Расчет и тех и других был ошибочен. Король всю жизнь был энергичным противником пресвитерианства. Пресвитериане высказывались против епископской власти и не допускали ни какой церковной иерархии, кроме священников, поставленных паствой. Из них образуется синод, высшее законодательное учреждение по церковным делам. Король Иаков I признал в этих порядках начала, непримиримые с монархией. В известном трактате "Basilikon doron" он изложил свою основную точку зрения на природу монархии и согласного с ней церковного устройства. Ему принадлежит знаменитое изречение, так часто повторявшееся: "раз не будет епископа, не будет и короля". В другом случае ему пришлось высказаться открыто против притязаний на свободу проповеди, вопроса, поставленного на очередь более передовыми сектами английского протестантизма. И опять-таки он выступил против этих притязаний с точки зрения охранения интересов монархии: "если все станут свободно толковать текст Священного писания и судить обо всех делах, то в Англии не в состоянии будет удержаться никакое правительство, и первою жертвою таких порядков буду я - король". Понятное дело, что проникнутый такой точкой зрения Иаков I связал судьбы английской монархии с сохранением епископской власти, а это решение привело его к столкновению с более передовыми течениями в области церкви. Еще до конца царствования Елизаветы началось, как мы видели, сильное движение против англиканства, и распространилось то, что можно назвать английским расколом, - появились секты браунистов, барровистов, баптистов и т. д. Эти секты сходились в признании англиканства не более, как видоизменением папизма, или католичества, в том смысле, что власть папы в нем переходит на короля, за которым признается так наз. супрематство (supremacy), или верховенство в делах церкви. Король становится судьей правильности или неправильности исповедания веры любым из его подданных. Со времен королевы Елизаветы признан был обязательным не только для всех служащих, но и для всех подданных тот правительственный катехизис, которым надо признать "тридцать девять статей английского вероисповедания". Кто не признавал какой-нибудь из этих статей, тот считался раскольником (dissenter) и подвергался ограниченно в своих гражданских правах.

В течение всего XVII в. одной из важнейших причин недовольства правительством Стюартов являлось то, что они, как главы церкви, продолжали настаивать на таком правоверии своих подданных. Даже в эпоху реставрации мы встречаемся в Англии с целым рядом законодательных мероприятий, которые делали невозможным отправление службы - и, между прочим, выступление в роли депутата в парламенте - для лица, не исповедовавшего англиканской веры. Так наз. "тест-акт", или акт, свидетельствующий о принадлежности к правоверию, требовал принесения присяги королю или королеве в том, что его или ее будут признавать главою церкви. Что касается до не желавших следовать "тридцати девяти пунктам" официального вероисповедания, то по отношению к ним существовал запрет жить на расстоянии ближе пяти миль от города. Этот акт издан был в царствование Карла II, когда уже ослабели меры строгости по отношению к лицам, не признававшим англиканской веры. Можно поэтому судить, каково было положение раскольников в царствование Иакова I.

Все это надо принять во внимание, чтобы понять остроту столкновений, возникших с самого начала между Иаковом I и парламентом. В его правление, длившееся с 1603 по 1625 г., парламент продолжает созываться, но, вопреки практике, установившейся еще в царствование Эдуарда III, - практике ежегодного созыва парламента, - проходят годы и годы без того, чтобы король счел нужным собрать депутатов. Он созывает их вновь только в случаях и в виду опустения государственной казны и невозможности покрыть необходимые издержки управления иначе, как при новом обращении к парламенту. За все время царствования Иакова известны четыре парламента, но промежуток между сессиями иногда равнялся трем и даже семи годам. Обыкновенной причиной разрыва было нежелание парламента ассигновать испрашиваемые правительством денежные субсидии раньше, как после принятия королем во внимание "скромных" ходатайств палат и проведения им тех реформ в государстве, каких желали, или отмены тех злоупотреблений, на которые жаловались народные представители и лорды Англии. Так как в большинстве случаев на ходатайства следовал отказ, то последствием было то, что большую часть своего царствования Иаков I правил страной без парламента. Как же мог он найти необходимые средства для покрытия своих издержек, раз налоги с конца XIII в. не могли быть взимаемы иначе, как с согласия парламента? - Король решился оживить средневековые права свои, как сюзерена, или главы феодальной организации; в число этих прав входило право опеки над малолетними вассалами. Оно давало сюзерену возможность, в силу обычая, отчислять в свою пользу доход от владений вассала за все время его малолетства, под условием покрытия необходимых издержек на воспитание. Этим-то правом в широкой степени стал пользоваться Иаков I, хотя за последнее столетие, предшествовавшее его царствованию, это право пришло в забвение. Он стал кофисковывать доходы малолетних детей феодальной знати и получавшимися таким образом средствами покрывал правительственные издержки, не обращаясь к налоговому обложению. Оживлена была и другая форма вымогательства, но уже не феодального характера. Король широко пользовался в средние века правом постоя в домах своих вассалов и требовал содержания, как для самого себя, так и для своей свиты. Под этим предлогом поставленные Иаковом I агенты стали производить поборы с жителей и пополнять этим путем пустующую казну, так как облагаемые нередко откупались от таких грабительств единовременным внесением тех или других сумм. Мало того, правительство Иакова I обратилось к так наз. насильственным займам: вели списки зажиточных купцов лондонского сити и др. городов; король объявлял им свое доверие и милость и брал у них "взаймы" ту или другую сумму на покрытие своих расходов. Но еще в правление Эдуарда III английский парламент заставил короля скрепить своей подписью обещание не обращаться более к насильственным займам, а впоследствии те же насильственные займы, которые как бы в насмешку именовались "добровольными подношениями" (benevolences), снова были отменены Ричардом III. Ссылаясь на эти прецеденты, парламент не раз ставил королю Иакову I на вид неблаговидность поведения его правительства, обращавшегося к мнимым "займам" и "добровольным подношениям", но правительство, тем не менее, во все время правления Иакова I продолжало прибегать к ним. Мало этого, по примеру Франции, в Англии создан был новый аристократический титул "баронета", и патентные письма, т. е. акты, которыми признавалось за известными лицами право носить этот титул, стали продаваться правительством, можно сказать, почти с публичных торгов; указывалась сумма, за которую то или другое лицо могло купить звание баронета. - Таковы те окольные пути, которыми правительство шло к пополнению своей казны, чтобы не нарушить правила, запрещавшего ему взимать налоги без согласия парламента. К чести английских судей надо сказать, что они постоянно становились на точку зрения парламента и признавали незаконными такие вымогательства короля. Но в одном случае английский суд перешел на сторону правительства. Статут Эдуарда I "De tallagio non concedendo" высказывался открыто по вопросу о прямом обложении. Что же касается до косвенного, то непосредственного указания на то, что и косвенные налоги не могут быть взимаемы без постановления парламента, в статуте не было. Иаков I обратился поэтому к установлению единоличной властью таможенных сборов на иноземные товары, привозимые в английские порты, и его правительство, в котором, между прочим, участвовал знаменитый философ Бэкон, стало проводить тот взгляд, что в обложении иноземных товаров сборами надо видеть нечто совершенно отличное от обложения английских граждан налогами, что в статутах парламента нет никаких мер, препятствующих такому акту, и что поэтому он допустим. Монарх может устанавливать таможенный сбор, действуя не как король в парламенте, а как король в совете, т. е. путем издания указа. Английские судьи признали точку зрения правительства правильной.

Уже на первом заседании своего первого парламента 19 марта 1604 г. Иаков I в тронной речи резко указал на то направление, какого его правительство намерено держаться по отношению как к раскольникам и пуританам, так и к католикам. Пуританам было заявлено, что им ставится в вину не столько религиозное их разномыслие, сколько то обстоятельство, что они всегда недовольны существующим правительством, не терпят никакого старшинства и начальства, а это делает их секту, - так говорил министр от имени короля, - недопустимой во всяком сколько-нибудь благоустроенном государстве.

Что касается до католиков, то и им в тронной речи поставлено было на вид следующее обстоятельство: вина их в том, что они признают и в светских делах верховенство папы над королями и императорами. Пока они не откажутся от такого признания, их нельзя будет допустить к поселению в королевстве. В 1604 г. в первый раз формулируется следующего рода обвинение по отношению к католикам: они принимают к руководству в своей практической деятельности столько же, как и в религиозных вопросах, указания папы - иноземного государя; этим они становятся повинными в государственной измене по отношению к правителю страны, в которой пребывают, и потому они не могут быть терпимы в Англии. Это та точка зрения, на которой англичане оставались в течение всего XVII и XVIII веков. Монархия сменится республикой, а католики останутся столь же, если не более, бесправными. Настанет реставрация Стюартов; Карл II сделается в некотором смысле пенсионером короля Людовика XIV; ежегодно из Франции будет получаться известная сумма денег взамен обязательства расширить права католиков, и все же положение последних не будет улучшено. Когда преемник Карла II, Иаков II, выступит с первой попыткой признать свободу совести в Англии и обнародована будет в 1682 г. декларация о веротерпимости, священники англиканской церкви откажутся прочесть текст ее в храме, и это послужит началом того революционного движения, которое заставить Иакова II покинуть Англию навсегда. Из области практики движение против католиков перейдет и в теорию; не кто другой, как великий Джон Локк, автор трактатов "О разуме" и "О веротерпимости", скажет, что из этого правила должно быть сделано исключение для католиков, потому что они признают иноземного государя - папу - и являются, таким образом, изменниками по отношению к собственному монарху. Эта точка зрения, при всей нелепости, будет держаться в XVIII ст. вплоть до 1829 г., когда правительству удастся, наконец, провести акт об эмансипации католиков сначала через нижнюю палату, а затем, после продолжительной оппозиции, и через палату лордов.

Итак, начало всему этому движению против католиков, в котором примут участие и правительство, и парламент, было положено в 1604 г. Легко судить о впечатлении, произведенном тронной речью Иакова I в палате, три четверти которой, как говорят современники, составляли пуритане, т. е. последователи передовых сект английского протестантизма. В ответном адресе первой сессии первого парламента Иакова I, председатель палаты общин, или спикер, напомнил королю, что "новые законы не могут быть создаваемы, ни старые отменяемы или изменяемы никакой властью, помимо парламента", т. е., прибавил он, "закон не может издаваться иначе, как по желанию общин, с согласия лордов и утверждения короля". Другими словами, в довольно скромной форме было сказано: три четверти вашего парламента состоят из тех самых лиц, против которых вы грозите принять специальные меры строгости; помните, что такие меры не могут быть изданы королем в совете, так как единственно нормальный и закономерный порядок есть управление страной королем в парламенте; помните, что только, путем закона вы можете проводить те угрозы, которые содержит в себе ваша тронная речь. Продолжая далее изложение основ английского государственного порядка, парламент говорит: королю принадлежит право или лишить законопроект его силы, или дать ему свое утверждение; установить же закон собственной властью король не вправе; каждый закон должен пройти через обе палаты парламента, и только тогда он поступает на утверждение короля. Необходимость сделать такое заявление станет понятна, если припомнить, что во всех парламентах Тюдоров постоянно возникала борьба двух противоположных начал: одно начало - королевская неограниченность, которая сказывается в управлении страной королем в совете; другое начало - связанность короля конституцией, требующая от него совместной деятельности с парламентом в области законодательства. Весь спор был в том, какое из этих двух начал возьмет верх. Первый собранный Иаковом I парламент ставит ему на вид, что общины Англии намерены держаться исключительно того порядка, при котором король правит страной в парламенте, а не в совете.

Другой мерой палаты 1604 г. был протест против передачи королем канцлерскому суду права постановлять решения по вопросу о спорности выборов. Значение этого шага станет понятным, если обратиться к следующему уподоблению. Предположим, что правительство станет отрицать за Думой право высказываться по вопросу, правильно ли произведены выборы в той или другой губернии или городе, или нет, и передаст решение этого вопроса, положим, первому департаменту Правительствующего Сената. Английское правительство также полагало более полезным привлечь к этому учреждение, столь же зависимое от него, как и первый департамент нашего Сената, а именно канцлерский суд. Палата же общин стала настаивать на своей исконной прерогативе быть единственным судьей в вопросе, насколько выборы произведены с соблюдением закона. Общины заявили поэтому, что от своего исконного права они отказаться отнюдь не намерены.

От заявлений, касающихся функций законодательной власти и состава того учреждения, которое призвано осуществлять их, общины переходят к праву распоряжаться кошельком английских граждан. Так как правительство обходило это право оживлением средневековых поборов феодального характера, то парламент вносит два билля, которыми обеспечено получение королем денежных субсидий, значительно превышающих размер дохода, извлекаемого им от пользования только что указанными правами. - Политика парламента ясна: он не желает отказать в средствах на покрытие издержек государства, но настаивает на том, чтобы они шли от него в форме субсидий; платежом этих субсидий он, так сказать, откупается от дальнейшего вынуждения королем установленных феодальным обычаем и переживших себя поборов. В 1604 г. кладется, таким образом, начало тому, что будет проведено окончательно более чем полвека спустя, в царствование Карла II, когда отменен будет законом весь феодальный порядок; правительство откажется от дальнейшего вынуждения платежей и поборов, с ним связанных, но под условием такого же отказа от феодальных прав и со стороны вассалов, в том числе и от крепостного права.

Первый парламент, созванный Иаковом, занялся также составлением протеста против неправильного понимания правительством самой природы парламентских привилегий и вольностей. В этом протесте общины настаивают на следующем: "великое заблуждение полагать, что привилегии парламента, в частности привилегии общин Англии, принадлежат им не по праву, а по королевской милости. Мы получили эти привилегии в наследие от предков в такой же степени, как получили от них и наши земли и всякое другое имущество, которым мы владеем". Парламент 1604 г. доказывает, что все преимущества, которыми он пользуется, а именно свобода слова, т. е. свобода от ответственности за содержание произносимых в нем речей, право выбирать своего главу, или спикера, право представлять протесты против мероприятий правительства, право привлекать к судебной ответственности министров и т. д., и т. д. - все это принадлежит ему не в силу королевской милости, которая может быть дана и отнята, а как законное наследие. Для того, чтобы не оставить ни малейшего сомнения в своей точке зрения на этот счет, английский парламент сопоставляет это наследие со всяким другим, напр., с поместьем, которым владеют как наследственной собственностью.

Другим заблуждением - значится в этой знаменитой апологии общин Англии - признается то, что парламент не наделен будто бы правами любой судебной палаты королевства (court of record) и не может, поэтому, требовать предъявления ему правительственными местами официальных документов. С первого раза это покажется не имеющим большого значения, но при более внимательном отношении легко усмотреть, что речь идет о том же в высшей степени важном вопросе, который был поставлен у нас в эпоху второй Государственной Думы. Очевидно, что для проверки бюджета, как и вообще для сознательного отношения к правительственным заявлениям, депутаты должны быть хорошо осведомлены, должны получать необходимые материалы для своих умозаключений, между прочим, от того же правительства; всякий парламент пользуется ныне правом требовать от правительственных учреждений представления имеющихся у них актов и протоколов. Так как парламенту отказано было правительством в такой помощи, то он обосновывает свое требование на следующем юридическом положении. Он настаивает на том, что он, подобно любой судебной палате, должен получать все необходимые ему документы от любого правительственного учреждения; парламент - судебное учреждение, а если так, то он должен пользоваться и правом требовать всякого рода правительственные акты на свой просмотр, раз это необходимо для составления приговора. "Неверное понимание природы тех прав, которые принадлежат нам, - заявляет палата общин, - может иметь последствием упразднение основных наших привилегий, - а тем самым прав и свободы всего английского народа".

Наконец, одним из зол, которыми страдала Англия еще в эпоху Елизаветы и на которое сильно жаловались, было дарование правительством, без согласия парламента, грамот, открывающих возможность колонизации той или другой области на начале монополии, а также грамот, предоставляющих известным лицам исключительное право торговли с теми или другими странами. Против монополий, создаваемых правительством без опроса парламента, восставала еще английская палата общин в 1601 г. Первый парламент, созванный Иаковом I, считает нужным снова обратиться с таким же протестом. Общины нападают на сосредоточение торговых оборотов в руках немногих компаний, по преимуществу составленных из жителей Лондона. Парламент желал бы допущения всех уроженцев королевства к операциям, производимым этими компаниями. Для того чтобы оценить должным образом значение этого протеста, приходится дать несколько объяснений. Конец царствования Елизаветы и правление Иакова - та эпоха, когда Англия становится торговой державой. В царствование Елизаветы, как мы видели, впервые было запрещено Ганзейской лиге иметь свои постоянные склады в Лондоне, гак наз. Steelyard. Таким образом, был поставлен вопрос о том, чтобы передать в руки самих англичан производство торговых оборотов английскими продуктами. С этого времени открывается течение, которое завершается в эпоху Кромвеля и английской республики изданием известного Навигационного акта 1651. В нем было провозглашено начало строгого протекционизма: торговля английскими товарами отныне может производиться только на английских кораблях и при английском экипаже. Этот акт продолжал держаться и после падения республики, и одной из мер вернувшихся на престол Стюартов было издание нового Навигационного акта, в котором более или менее повторено содержание прежнего. Следовательно, о свободе торговли в том смысле, в котором мы ее понимаем теперь, в XVII в. нет и речи, а, между тем, очень часто парламент Иакова I высказывается в пользу свободы торговли. Но говоря о ней, он понимает ее совершенно иначе, чем мы, именно, как свободу торговли с иноземными государствами и колониями для всех английских граждан; он высказывается против монополизации торговли в немногих руках, но не за свободу торговли в современном смысле. Отстаивая допущение всех граждан к извлечению выгод от торговли с иностранцами, парламент начала XVII в. считал возможным ссылаться на исконные вольности англичан, в частности на Великую Хартию 1215 г., в которой имеется статья, запрещающая установление внутренних застав и таможен и объявляющая, что английские купцы могут беспрепятственно перевозить товары с южных границ королевства до северных. Предложение отменить торговые монополии было сделано в палате общин; ведь в этом всего более заинтересованы были коммонеры, т. е. простое гражданство. Так как монополии создаваемы были главным образом в интересах зажиточных семей английской аристократии, то немудрено, что билль встретил противодействие в палате лордов, в которой этот класс всего более был представлен. В результате, билль не прошел в ней, и монополии продолжали держаться.

Что касается до субсидий, то под предлогом, что большая часть ранее дарованных не поступила еще в казну, палата в 1604 г. воздерживается от вотирования новых. Тогда король распускает парламент. При этом он весьма определенно высказывает свое отношение к нему: "не стану, - говорит он, - благодарить вас, господа, раз к этому не имеется никаких оснований". После этих откровенных слов сессия объявлена закрытой, и в течение двух лет король делает попытку править страной единолично с помощью Тайного совета.

Вторая сессия того же парламента открылась в январе 1606 г. под тяжким впечатлением только что разоблаченного заговора, целью которого было взорвать парламент порохом. Насколько действительно имел место такой заговор и насколько повинны были в нем католики, в частности иезуиты, недовольные строгим исполнением судьями направленных против них законов, сказать трудно. Но был ли заговор или он выдуман был самим правительством, - несомненно одно, что о пороховом заговоре против парламента идет речь в течение всего XVII стол. И когда общинам - одинаково в эпоху монархии или республики - надо найти благовидный предлог для мероприятий против католиков, они постоянно ссылаются на пороховой заговор, имевший якобы своей задачей взорвать парламент. "Пороховым заговором" объясняется и то, что парламент 1606 г. не ознаменовался тем острым столкновением между правительством и общинами, какое имело место в 1604 г. В течение двух лет король не собирал парламента, опасаясь, что возобновятся прежние столкновения; но пороховой заговор произвел на всех такое впечатление, что временно приостановилась борьба парламента с королем. Вместо того начались препирательства между обеими палатами - лордами и общинами - по следующему поводу. Когда лорды не дали согласия на билль, отменявший право короля требовать содержания для своего двора под предлогом продовольствия, то палата общин вторично внесла такой же билль в той же сессии. Лорды отклонили билль, но уже на том основании, что дважды в течение сессии палата не может делать одного и того же предложения. В 1606 г., таким образом, впервые решен тот вопрос, который ни для кого уже не представляется спорным в наше время. И не только в Англии, но и во всех государствах, в которых имеются конституционные порядки, мы встречаем правило, гласящее, что в течение одной и той же парламентской сессии невозможно дважды делать предложение по одному и тому же вопросу.

После роспуска второй сессии парламента положено было начало столкновениям короля и народного представительства постановкой вопроса о праве короля облагать привозимые из-за границы товары помимо парламента. Когда король не добился получения от парламента той суммы, на которую рассчитывал, то для пополнения государственной казны ему пришлось избрать новую форму обложения. И тогда вспомнили, что еще в правление Ланкастерской династии, а именно при Генрихе VI, для ведения столетней войны с Францией, король, помимо парламента, обратился к обложению высокими пошлинами заграничных товаров, поступавших в Англию. Вспомнили об этом прецеденте и решились оживить его. Лондонский купец Бетс отказался от платежа сравнительно небольшой пошлины, на него падавшей, так как на взимание ее не было парламентского согласия. Он рассчитывал, что английские судьи в своем приговоре примут его аргументацию и, таким образом, будет создан судебный прецедент, благодаря которому правительство откажется от дальнейшего самовольного сбора пошлины. Дело было передано на разбирательство одного из трех судов Англии, именно, суда казначейства. Но, как было указано, суд, неожиданно для всех, согласился с толкованием правительства и постановил подвергнуть Бетса тюремному заключению. Когда в ноябре 1606 г. собралась третья сессия парламента, она не сочла возможным высказаться против такого решения. Но на четвертой сессии, в феврале 1610 г., парламент осудил поведение судей и объявил, что всякого рода подати - будут ли то налоги косвенные или прямые, или пошлины с иноземных товаров - не могут быть взимаемы с населения иначе, как под условием предварительного опроса парламента и получения его согласия на такого рода налог.

В течение первых лет своего царствования Иаков I имел в Роберте Сесиле, сыне знаменитого советника Елизаветы, возведенного ею в звание лорда, умного руководителя, на верность которого он мог вполне рассчитывать и который не раз удерживал его от слишком поспешных и необдуманных решений. Но, рядом с парламентом, королю приходилось бороться и с тайными заговорами. Первым по времени был заговор, устроенный лордом Кобгэмом и некоторыми другими лордами и рыцарями (в числе их Вальтером Роли), ненавидевшими Сесиля и желавшими удалить его от должности, а в крайнем случае сменить и короля, чтобы возвести на трон отдаленную его родственницу Арабеллу Стюарт. Заговор встретил поддержку всех недовольных правительством, поэтому одинаково - католиков и пуритан. Насколько он был близок к выполнению, доселе далеко не выяснено; некоторые историки полагают, что король и его министры одинаково были заинтересованы в том, чтобы раздуть дело. Это позволило им избавиться от многих, кого они имели основание опасаться. Арабелла Стюарт провела в тюрьме остаток своих дней. Вальтер Роли 12 лет просидел в Тауэре, после чего ему позволено было предпринять новое путешествие в Вест-Индию, так как он обещал королю добыть ему много золота из известных ему одному рудников в Гвиане на берегах Ориноко; но испанское правительство приняло меры к тому, чтобы воспрепятствовать осуществлению этих планов, и когда Роли вернулся в Англию, его, помимо всякого суда, казнили, возобновив против него старое преследование за участие в заговоре Кобгэма. Так пал этот замечательный человек жертвою злобы и преступного заискивания английского правительства перед Испанией, которой Иаков продолжал бояться всю свою жизнь и которую он стремился склонить на свою сторону неудавшимся проектом женитьбы сына на одной из сестер Филиппа IV.

Вторым заговором был уже упомянутый "пороховой заговор". В нем приняли участие католики с Томасом Перси во главе; один из заговорщиков счел долгом совести предупредить своего родственника о том, что 5 ноября 1605 года парламент будет взорван порохом, и советовал ему в этот день не приходить на заседание. Получивший это предостережение переслал его королю; ночью с 4 на 5 полиция проникла в погреба парламентского здания, нашла в нем запасы пороха и одного из заговорщиков. Его подвергли пытке, и он показал, разумеется, все, что было угодно; последствием было привлечете Гарнета, главы иезуитов в Англии; он был повешен и после смерти четвертован. С этого времени положение католиков стало еще несравненно более тяжелым, чем прежде.

Когда в 1612 году Сесиль скончался, король приблизил к себе молодых фаворитов, сперва собственного пажа, молодого шотландца по имени Роберт Кэр, возведенного им в звание лорда Рочестера. Пять лет спустя Кэра пришлось судить по обвинению в убийстве некоего рыцаря Овербери, выдавшего его связь с женою графа Эссекского; действительным виновником отравления Овербери был, однако, не Кэр, а его супруга; оба подверглись заточению, и ходил слух, что препятствием к их казни была угроза заточенных разгласить некоторые тайны короля, клонившиеся не к его чести. Место Кэра занял другой временщик, Дж. Вилльерс, возведенный впоследствии в звание графа Бекингемского. Он овладел не только доверием короля, но и наследника престола. Ему принадлежит проект брака наследника с испанской принцессой; он надеялся, что тогда Филипп IV поддержит мужа другой дочери Иакова, Фридриха, пфальцграфа Рейнского, который был лишен своих владений за попытку отобрать у императора Богемское королевство. Расчет оказался ошибочным; так как Фридрих считался главою протестантских князей, то католической Испании, очевидно, не было основания ссориться с католическим императором из-за интересов протестантского князя. Несмотря на то, что принц Карл сам отправился в Испанию в сопровождении Бекингема с целью завоевать сердце своей невесты, брак его не состоялся, и в следующем году Карл был обручен с сестрой французского короля Людовика ХIII, Генриеттой Марией Это имело последствием вступление Англии в союз с Францией, что грозило в недалеком будущем разрывом с Испанией. Так как испанский брак был крайне непопулярен, то известие о том, что будущей королевой будет французская принцесса, встречено было в Англии с полным сочувствием.

В правление Иакова I мы встречаемся в английском обществе с двумя резко расходящимися течениями, из которых одно до некоторой степени носит иноземный характер. Но если наше западничество вообще проникнуто либеральными началами, то английское отличалось совершенно обратным; и это можно сказать об английском "западничестве" не только той эпохи, про которую идет речь, но и более раннем. Еще в средние века, в ХIII столетии, у Брактона мы встречаем отстаивание английского начала господства закона против римского принципа: "quod principi placuit, legis habet vigorem". Брактон решительно отвергает последнюю точку зрения и доказывает, что над правительством стоит закон; поэтому воля правительства, как таковая, сама по себе, не может считаться законом, и лично своей волей правительство закона отменить не может. В конце царствования королевы Елизаветы складываются такие отношения, которые благоприятны упрочению единодержавия. Немудрено поэтому, что и в теории политики, как и в области преподавания ее в старых консервативных университетах, оксфордском и кембриджском, сказывается также эта точка зрения. У современников Елизаветы, между прочим, у того Гаррисона, который оставил единственное в своем роде описание Англии эпохи Шекспира, уже встречаются нападки на новое течение, сказывающееся в сочувствии неограниченной власти монарха. Англичане, по словам Гаррисона, не довольствуются более веками накопленным опытом и изучением собственных порядков прошлого и настоящего, а отправляются за политической мудростью в Италию. Подобно тому, как у нас жалуются на объевропеившихся россиян, Гаррисон обвиняет современников в том, что они обитальянились, называет их italionates.

Какую же политическую мудрость отправлялись искать англичане в Италии, что они могли там найти? Громадное значение имело для развития итальянской политической мысли сочинение Макиавелли о "Князе" и та литература апологетов и противников, которая была им вызвана к жизни. Неимоверно было впечатление, которое произведено было Макиавелли на своих соотечественников прежде всего, а затем и на весь мир. Иезуит Ботеро, выступивший, по-видимому, с целью опровергнуть Макиавелли, подобно тому, как впоследствии выступил против него и Фридрих II Прусский со своим "Анти-макиавелли", в сущности развивал ту же самую точку зрения: "спасение отечества есть высший закон", с которою, к моему изумлению, приходится встречаться и в настоящее время в речах политических деятелей в России. Если мы примем во внимание, что в устах противника Макиавелли слышится идея, столь же мало согласная с сохранением законности, то легко будет представить себе, как велик был переворот, сказавшийся в области политической мысли и вызванный торжеством того, что называли тиранией (т. е. единоначалия, неограниченного образа правления), над республикой демократического типа (типа Флорентийской).

Раз Италия сделалась очагом распространения в обществе идей, довольно близких к тем, которые проводились римскими юристами золотого века, настаивавшими на всемогуществе императора, хотя и не отрицавшими, что этим всемогуществом император обязан народу и из его рук он получил право считать всякое выражение своей воли законом, то станет понятным, что обитальянившиеся англичане переносили в Англию учение о неограниченности верховной власти и необходимости сосредоточения всех функций суверенитета в руках одного человека - наследственного правителя.

Еще в царствование Елизаветы, когда впервые возникла мысль создать особую кафедру политической науки в оксфордском университете, сочли полезным пригласить для чтения лекций (на латинском языке) не англичанина, а итальянца, получившего воспитание в болонском университете, в школе, которая в то время сосредоточилась на изучении римского права, как источника сведений о желательных отношениях не только в сфере гражданской, но и политической. Этим итальянцем, был не кто иной, как Альберико Джентили, известный тем, что своим сочинением "О праве войны" он явился прямым предшественником Гуго Гроция, автоpa трактата "О праве войны и мира"; Джентили поэтому еще в большей степени, чем Гуго Гроций, может считаться творцом международного права, так как недавно напечатанное сочинение его "О праве войны" заключает в себе уже все элементы того учения, творцом которого признавался, можно сказать, до последних двадцати лет Гроций. Но сейчас для нас важно то, что тот же Альберико Джентили выступил с рядом политических памфлетов, в которых доказывал, что нет лучшего образа правления, как единоличный, что только при нем государство может достигнуть единства суверенитета и что римские юристы, которые должны служить авторитетами для всех времен и народов, уже решили этот вопрос в смысле преимущества единовластия над всяким другим образом правления. Альберико Джентили, можно сказать, создал в Англии целую школу государствоведов, - сторонников неограниченного единовластия. Его учеником и последователем был англичанин по рождению Кауэль (Cowell); ему поручено было начать преподавание государственной науки в кембриджском университете. Кауэль в начале царствования Иакова I издал в форме лексикона своего рода политическую энциклопедию, в которой красною нитью проведено было учение о превосходстве единодержавия над тем, что мы называем конституционным строем.

Когда в парламенте в 1610 г. возник спор о том, какой порядок политических отношений существует в Англии: должно ли ее считать конституционной монархией или самодержавным государством, - решение, которое дали этому вопросу Альберико Джентили и его ученик Кауэль, приобрело особенно жгучий характер. Английский парламент не нашел возможным обойти молчанием выход в свет лексикона по политическим наукам с несомненной тенденцией к абсолютизму. Он заявил королю, что проводимая в этом лексиконе доктрина не есть исконная для английского народа, а новшество, которое, он, парламент, признает нежелательным и по отношению к которому просит короля высказаться открыто. В ответ на это заявление король, путем указа, изъял из обращения книгу Кауэля и объявил в самом тексте своей "прокламации", что он, Иаков I, - король в силу земского права Англии и поэтому не может издавать законов или требовать субсидий помимо участия и согласия трех сословий королевства.

Можно сказать, что этим был решен вопрос о том, какой из двух порядков должен взять верх: тот ли, к водворению которого в Англии стремилась династия Тюдоров, порядок единодержавия, или, наоборот, порядок управления страной законами, в издании которых участвует парламент, начало, обеспеченное в Англии еще в конце XV столетия, в эпоху королей из династии Ланкастеров. Иаков I на заявление парламента ответил, что должно взять верх исконное начало Англии, по которому закон стоит выше короля, а задачей закона является выражение требований английского общества, заявленных народным представительством. Король еще считает нужным публично объявить свое неодобрение тем, кто защищает принцип самодержавия. Но в то же время Иаков настаивает на своем праве издавать указы, идущие далее закона, но только в случае крайней необходимости и когда парламента нет в сборе; другими словами, английский король в XVII в. дорожит проведением в жизнь того самого начала, которое выступает в 87 ст. наших основных законов. Но, в противоположность нашему закону, английский король соглашается, что проводить это право издания общеобязательных норм, идущих далее закона, должно лишь после совета и опроса тех людей, которым надлежит ведать законы страны, - а именно судей. Король, значит, далек от мысли поручить своим министрам осуществление законодательной власти.

Когда я говорил о парламенте 1604, 1606 и 1610 гг., то я имел в виду все один и тот же парламент. Короли из династии Стюартов обыкновенно в течение ряда лет не обращались к новому опросу общественного мнения, предпочитая править со старым парламентом. Иаков I не собирал парламента в течение сперва 3, затем 7 лет, или все созывал свой первый парламент. Если он, в конце концов, и был распущен в 1611 г., то не за истечением срока и не из-за несогласия в вопросах политических, а потому, что правительство не сошлось с палатами ни по вопросу о размере субсидий, ни по вопросу об отношении правительства к расколу. Иаков I оказался более нетерпимым главою англиканской церкви, чем сторонником неограниченного самовластия, и в то же время менее уступчивым в отношении к размеру денежных субсидий, нежели по отношению к пределам своей самодержавной власти. Требование правительством громадной для того времени суммы в 200.000 фунт. стерл. так поразило воображение современников, что договор, которым должен был быть установлен этот платеж, получил название "великого контракта". Но и на его счет никакого соглашения, в конце концов, не состоялось, потому что король не пожелал, взамен получения такой суммы, удовлетворить некоторые требования. Эти требования касались устройства не государства, а церкви Общины Англии, в состав которых входили многие представители раскола, настаивали на отмене католических, как им казалось, обрядов, вкравшихся в англиканскую церковь и на ограничении юрисдикции церковного суда. Король, который стоял на страже своего супрематства, или верховного руководительства церковью, в гневе распустил парламент, заявив открыто, что найдет и помимо него средства для покрытия нужд казны.

9-го февраля 1611 г. положен был, таким образом, конец первому парламенту Иакова, и правительство остановилось на мысли править страной без участия сословного представительства. Однако, попытки покрыть издержки государственного управления путем производства насильственных займов и тому подобными средствами не достигли цели, и правительство нашло себя вынужденным снова обратиться к парламенту. В число депутатов попадают на этот раз два лица, призванных в ближайшем будущем играть историческую роль - Джон Элют и Томас Вентворс. Джон Элиот делается главой оппозиции, чтобы со временем стать первым мучеником за английскую свободу. Вентворса ждала совершенно иная судьба. Одно время он шел рука об руку с Элиотом в отстаивании парламентских прерогатив. Ему суждено было даже сыграть выдающуюся роль в проведении одного из тех актов, которые составляют часть писаной конституции Англии - так называемой Петиции прав 1628 г. После смерти Элиота Вентворс сделался, вместе с Коком, вождем оппозиции с тем, чтобы в эпоху единоличного правления Карла перейти на сторону правительства и с титулом лорда Страффорда пойти против парламента.

Распространившийся слух о том, что правительство намерено при выборах проводить собственных кандидатов, - как это весьма часто бывает, - имел своим последствием избрание в 1614 г. двух третей прежней палаты, распущенной правительством в 1611 г. Не мудрено, если, вслед за открытием парламента, общины, недовольные тронной речью, объявили, что не могут даровать правительству просимой им субсидии, пока не будет решен вопрос об отмене незаконных поборов и не будут удовлетворены жалобы на церковное управление и на установление правительством торговых монополий. Тогда парламент после двухмесячной сессии, в течение которой ни один законопроект не получил королевского утверждения, был распущен, и король решил снова править страной единолично.

Этот период личного правления длился целых семь лет. Правительство прибегало снова к насильственным поборам, - одинаково с частных лиц и корпораций. Последовали, разумеется, протесты со стороны жителей отдельных графств (в Девоне и Соммерсете). Чтобы вмешать судебную власть в решение вопроса о правительственных поборах, Оливер Сент-Джон из Мальборо отказался уплатить ту сумму, которую требовали от него. Но судья на этот раз не счел возможным вдаться в обсуждение закономерности или не закономерности правительственного акта. Оливер был осужден и, по решению Звездной Палаты, посажен в Тауэр, причем обвинение против него ведено было известным Бэконом, на правах генерального прокурора.

Когда в 1621 году парламент был снова созван, руководящую роль в нем, как глава оппозиции, принял на себя Кок, смещенный ранее по настоянию Бэкона. Коком оживлена была практика призыва к ответственности королевских советников. В числе других, по обвинению во взяточничестве, по настоянию Кока, предан был суду и Бэкон Веруламский. Он признал себя виновным перед палатою лордов и, осужденный ею, должен был покинуть свой пост.

В числе конституционных вопросов, поднятых на третьем парламенте Иакова, был вопрос о природе парламентских привилегий. Король настаивал на той мысли, что палаты не имеют права ссылаться на эти привилегии как на что-то, чем они пользуются помимо королевской милости, что речь может идти о них лишь как о чем-то, терпимом правительством и вполне зависящем от его усмотрения. Так как в промежуток между двумя парламентами задержаны были, по приказу короля, Кок и другой депутат Эдвин Сандис, на что парламент поспешил выразить недовольство, то король счел нужным сделать следующее заявление: "мы признаем себя вправе наказывать всякие проступки, сделанные кем бы то ни было из заседающих в парламенте, все равно во время ли сессии, или после ее прекращения; и впредь мы не оставим без нашего преследования ни одного дерзновенного поступка по отношению к нам, королю". Правительство высказалось против исконной свободы прений и безответственности за пользование свободой слова во время парламентской сессии. Оно утверждало также, что известные вопросы не подлежат обсуждению парламента. Поводом к тому послужило следующее. Парламент решительно высказывался против проектируемого брака принца Уэльского (наследника престола) с испанской принцессой, ссылаясь на то, что папа и испанский король стремятся к всемирному господству, всемирной монархии, и, следовательно, угрожают независимости Англии. Король признал такие рассуждения несогласными с необходимостью хранить государственную тайну и превышающими, как он выразился, "способность понимания палаты". Своим резким заявлением Иаков хотел сказать, что парламенту принадлежат одни законодательные функции, что он не потерпит вмешательства его ни во внешнюю политику, ни темь более в вопросы, так сказать, семейной политики. Парламент иначе понимал свои права и обязанности: в поведении короля он увидел попытку ограничить свободу слова, свободу, как он объявил, "признаваемую им своим несомненным правом, драгоценным наследием, полученным от предков".

18 дек. 1621 г. в протоколы палаты занесен был поэтому текст следующего протеста: "свободы, изъятия, привилегии и особые виды подсудности, которыми наделен парламент, - старинные, несомненные и прирожденные права английских подданных, их законное наследие. Дела, не терпящие отлагательства и касающиеся короля, государства, защиты королевства и церкви, создания новых и сохранения старых законов, устранения злоупотреблений и причин недовольства, - подлежат обсуждению парламента. При таком обсуждении каждый член палаты имеет по праву свободу слова. Он имеет ее и в отношении к предложениям, им делаемым, и по отношению к решениям, им принимаемым. Каждый член парламента свободен от преследования, заточения и других репрессий за такое пользование словом, за исключением той цензуры, какую наложит на него сама Палата. Если же кто подвергнут будет судебному преследованию, то о последнем должно быть доведено до сведения короля общинами; король не должен полагаться в отношении к инкриминируемым действиям на сведения, полученные им из частного источника; он должен обращаться за всякими справками и сведениями касательно действий отдельных членов парламента не к кому иному, как к самому парламенту, сносясь с ним через посредство канцлера". В ответ на этот решительный шаг парламента, король явился в Палату и в присутствии членов своего Совета и судей королевства собственноручно вырвал из протоколов парламента тот лист, на котором изложен был протест. Одновременно он подверг одних членов парламента - в том числе известного Кока - заточению в государственной тюрьме, а других, как Пима, домашнему аресту.

Четвертый и последний парламент, созванный Иаковом I в февр. 1624 г., ознаменован был открытием преследования против графа Миддльсекского, исполнявшего обязанности лорда-казначея, т. е. министра финансов. Поводом к обвинению против него было признано мздоимство, - тот же повод послужил ранее к преследованию Бэкона Веруламского. Обвинение поддержано было Коком, а приговор лордов повел к оставлению министром его должности. Таким образом, в царствование Иакова I парламент неоднократно осуществляет свои уже исконные права призывать к ответственности королевских советников, - но не за общее направление их политики, а за действия, явно нарушающие закон (в обоих случаях поводом было взяточничество). Оба раза обвинение представлено было палатою общин, а приговор постановлен палатою лордов, и оба также раза ближайшим последствием было удаление от должности. Другим актом парламента 1624 года было заявление нового протеста против создания правительством торговых монополий (за исключением тех случаев, когда они устанавливались в пользу изобретателя). Парламент этого года также очень строго следит за тем, чтобы, путем ли создания нового титула (в роде баронета), или новых торговых компаний (под условием значительного взноса со стороны лиц, в пользу которых устанавливаются торговые монополии), у правительства не было возможности обойтись без парламента при составлении бюджета.

1 окт. 1624 г. Иаков распустил свой последний парламент, а в марте 1625 года, за его кончиною, на престол вступил его сын Карл I. Конфликт правительства с парламентом, который тянется во все его царствование, был вызван не одним недовольством тем захватом прав, целью которого было упрочение в Англии единоначалия. Источник столкновений лежит также в религиозных несогласиях. Карла I обвиняли в скрытой приверженности к католицизму, в поощрении в Англии того течения в англиканстве, которое всего менее порывало с католичеством и сохраняло почти весь его ритуал - оно было известно под наименованием арминианства. У передовых сектантов, которые не хотели признавать епископской власти и другого начальства, кроме выборных священников, арминианство смешивалось с понятием католицизма, и об архиепископе Лоде, последователе учения арминиан, говорили, что он посажен примасом английской церкви для того, чтобы вернуть Англию к католицизму. Долгое время этот слух находил себе выражение и у писателей по английской истории. Можно сказать, что только со времени выхода в свет последнего классического труда Гардинера об Англии XVII века есть основание говорить, что ни Карл I, ни епископ Лод не стремились вернуть Англию к католицизму. Карл I умер в лоне англиканской церкви, а епископ Лод возведен был на эшафот, оставаясь верным сыном той же церкви. Но у большинства парламентских деятелей, принадлежавших к передовым сектам, не имелось никакого сомнения в том, что между Карлом I и французским правительством существует тайное соглашение, что при заключении брака с Генриеттой Марией Карл I дал обязательство приложить все свои старания к тому, чтобы насильственно обратить Англию в католичество, и что средствами к тому служили и поддержка им арминианства, и назначение архиепископом Лода, продавшего, так сказать, свою душу папе и французскому правительству. В действительности, ничего этого не было, - было только желание Карла I, идя по стопам Иакова I, сохранить епископскую власть по политическим соображениям. Подобно Иакову I, он видел в монархическом устройстве епископальной церкви средство для поддержания монархического принципа и в делах светских, и поэтому считал необходимым не уступать пуританизму в требовании заменить назначаемых епископов выбираемыми пресвитерами. Карл I сделал Лода в 1627 г. тайным советником и поручил ему одно время, за отъездом герцога Бекингема в Рошель, исполнение обязанностей премьера. В 1628 г. Лод сделан был епископом лондонским, а в 1633 г. примасом королевства, т. е. главой всей церковной иерархии.

Другой причиной недовольства был, как уже сказано, брак Карла с французской принцессой Генриеттой Марией, заключенный им еще в последние годы жизни Иакова I. Как заботливый родитель, Иаков стремился к тому, чтобы устроить свою семью выгодно во всех отношениях - и политическом, и денежном. Сперва он имел в виду принцессу испанскую, - что вызвало целую бурю в парламенте, - и, наконец, после долгих усилий ему удалось обеспечить своему сыну счастье быть супругом французской принцессы, родственницы Людовика XIII. Но и этот брак вскоре стал столь же непопулярен, как и не состоявшийся брак с испанской принцессой. Ходили слухи, что он сопровождался принятием английским правительством тайного обязательства прекратить всякие преследования по отношению к католикам, и это обвинение продолжало тяготеть над Карлом во все время его правления, тем более, что королева постоянно настаивала на этом. Винить французскую принцессу за то, что она требовала прекращения преследований ее единоверцев, - мудрено. Объективный историк в настоящее время может сказать, что и Карл, и Генриетта Мария были правы, настаивая на распространении на католиков принципа свободы веры. Но, если вспомнить, о каком времени идет речь, какие кровавые столкновения происходили в течение XVII века между католиками и последователями всякого рода протестантских толков, если вспомнить о драгонадах Людовика XIV по отношению. к гугенотам, т. е. о насильственном помещении войск в их домах, с целью вызвать их обращение, то станет понятным, почему пресвитериане в Англии, т. е. те же гугеноты, были преисполнены такой крайней враждебности по отношению к католикам. Мы присутствуем в Англии при любопытнейшем явлении: мы видим парламент, который сражается за свои вольности и за прирожденные свободы англичан, дважды порывает с правительством из-за его нежелания признать эти вольности, и в то же время борется с ним и из-за того, что правительство хочет быть терпимым по отношению к части английских граждан и заботится о распространении свободы совести на католиков. Парламент, отстаивающий народные вольности, права человека и гражданина, в то же время не хочет слышать об этой терпимости, и дважды повторяется отказ английского парламента в терпимости - при Карле I и затем при Иакове II.

Переходим затем к новым столкновениям между парламентом и королем и тем законодательным актам, которые были вызваны этими конфликтами. Самым крупным из этих актов является Петиция о правах. Необходимо выяснить, чем обусловлено было появление этого акта, который в Англии, при отсутствии писаной конституции является одним из немногих документов, которые можно отнести к основным законам (к этим актам, кроме "Великой Хартии Вольностей" и "Петиции о правах", принадлежат всего лишь "Билль о правах" 1689 года, которым завершается вторая английская революция, и, кроме того, изданный в 1701 г. "Акт о престолонаследии", которым были определены права и обязанности вновь призванной и доселе правящей Ганноверской династии).

В июне 1625 г., несмотря на свирепствовавшую в Лондоне чуму, Карл созвал свой первый парламент. Он обратился к нему с просьбой о субсидии для продолжения войны с Испанией, начатой, как выразился он, с ведома и желания парламента. В палате боялись уступок пользу католиков. Поэтому Пим и Сандис, руководители оппозиции, представили петицию с ходатайством о немедленном выполнении королем всех ранее изданных законов против католиков и заявляли, что парламент не потерпит никаких отступлений и восстанет против всяких попыток смягчения участи католиков. Петиция эта поступила на рассмотрение палаты лордов. При вотировании субсидий палата общин отступила от установившегося еще при Генрихе VI обычая предоставлять королю на все время его царствования право собирать с ввозимых и вывозимых товаров tonnage and poundage. Это право ограничено было ею годовым сроком. Парламент старался всячески связать правительство в отношении получения им денежных средств. Он предпочел вотировать сбор tonnage and poundage из года в год, в том расчете, что правительство будет обеспечено в средствах только при условии ежегодного созыва палат. Это настаивание на том, чтобы налоги, прежде утверждаемые на все время царствования, вотировались из года в год, вызвало недовольство правительства. Вспомнили о чуме и под предлогом ее распространения распустили парламент. Однако тот же самый парламент был созван несколько недель спустя, в поле, в Оксфорде. Пуритане, входившие в его состав, резко поставили в вину правительству неисполнение уголовных законов против католиков и недовольство премьером, главой министерства, герцогом Бекингемом, руководившим военными действиями и не пожелавшим представить парламенту своего плана ближайшей кампании. Это недовольство в устах одного из депутатов приняло форму открытого выражения недоверия правительству.

Это, может быть, первый случай в истории, когда депутат палаты счел возможным предложить такой вотум недоверия. "Неблагоразумно, - сказал депутат Филипс, - поручать заботу о безопасности государства людям, таланты которых не отвечают важности занимаемого ими поста". В этих словах речь идет уже не о выражении недовольства тем или другим министром за то, что в его поведении имеется явное нарушение закона, превышение власти или преступное нерадение, а высказывается недовольство общим ходом политики. Герцог Бекингем был человеком, несомненно, преданным своему королю, исполнявшим добросовестно возложенную на него службу, но он несомненно был также плохим военачальником, и как таковой, он поставлен был в необходимость отступить от крепости Рошель, которая поддерживала интересы протестантов против осаждавших ее католических войск. - В первый раз в 1625 г. депутат английского парламента позволяет себе пригласить своих товарищей выразить недоверие министру - не потому, что он преступнику что нарушил конституцию или превысил свою власть, а просто потому, что он бездарен и доказал это своим управлением. Очевидно, что предложение Филипса было новшеством, и понятно, что правительство не сразу пошло на признание за парламентом права критиковать администрацию и требовать удаления от власти того или другого лица, которое король призвал к управлению государством. Чтобы предупредить возможность открытого обвинения своего министра, Карл I предпочел распустить парламент. Можно сказать, что роспуск первого парламента был вызван попыткой палаты общин впервые обратиться к неиспытанному еще средству, путем вотума недоверия добиться изменения в самом направлении политики.

Неуспешный исход военной экспедиции и рост государственных долгов заставил короля снова созвать парламент, а нежелание встретиться с отдельными вождями оппозиции в будущем парламенте побудило правительство прибегнуть, по совету того же Бекингема, к очень оригинальному средству. Чтобы избавиться от противников министерства, их назначили, не спросясь, шерифами, или губернаторами графств. А так как нельзя соединять в своих руках и административные функции и функции законодательные, быть одновременно губернатором и народным представителем, то оппозиционеры лишились возможности пройти в состав избирателей и попасть в палату. Филипса, виновника вотума недоверия, чтобы не иметь в палате, сделали губернатором. В тот же список новых шерифов попал Кок и будущий лорд Стаффорд, в это время еще действовавший заодно с оппозицией. Вновь созванный парламент считал, тем не менее, среди своих членов очень выдающихся лидеров оппозиции, - в том числе Джона Элиота. Признавая главным виновником всех бедствий, от которых страдала Англия, великого лорда (как значится в заявлении, сделанном парламентом), т. е. герцога Бекингема, Джон Элиот решается вновь обратиться к практике обвинения министра в судебном порядке, - практике, которая более или менее прекратилась в царствование Тюдоров и была возрождена лишь при Иакове I. Когда стало известно, что Джон Элиот близок к тому, чтобы склонить палату к представлению обвинительного акта против министра, Карл счел возможным явиться в палату и заявить во всеуслышание следующее: "Я не допущу обсуждения действий моих слуг и обязанностей тех, которые занимают выдающиеся посты и близки мне, т. е. вполне располагают моим доверием". В ответ на новые и резкие нападки Джона Элиота на министра. Карл призвал членов палаты общин во дворец и сказал им: "Помните, что парламенты всецело зависят от меня в отношении к их созыву и к их роспуску. Смотря по тому, нахожу ли я хорошими или дурными плоды их деятельности, я могу или продолжить их существование, или положить ему насильственный конец". Другими словами, правительство ищет в угрозе роспуском средство к тому, чтобы направлять деятельность народных представителей в желательном для него смысле и удерживать их от таких шагов, которые правительству неприятны. Несмотря на эту угрозу, Бекингем все же был предан суду палатою общин; Элиот произнес по этому случаю блестящую речь, в которой все обвинение против министра было подведено под две рубрики: неспособность и продажность. В этих двух обвинениях одно первое являлось новшеством. С тех пор, как началось преследование министров палатой, считалось признанным, что их можно предать суду лордов только за нарушение законов страны, выразившееся или в превышении власти или в преступном ее нерадении. Филипс впервые выставил против министра новое обвинение в "неспособности"; Джон Элиот, считая, что это может быть основанием недостаточным, присоединил к нему еще новое, недоказанное и, в конце концов, совершенно несправедливое, обвинение в продажности. В своей речи против министра Элиот отметил тот факт, что министр не может защищаться ссылкой на то, что его действия были предписаны ему государем. Карл поспешил прекратить ход процесса заявлением, что все, что сделано Бекингемом, сделано было им по его приказу. Одновременно, чтобы положить конец дальнейшему противодействию палаты, он обратился к совершенно произвольному, недопустимому конституцией акту. Он предписал схватить Джона Элиота и посадить его в государственную тюрьму, несмотря на то, что уже признано было правило, что никто не ответствен за сказанное им в стенах парламента иначе, как перед спикером палаты общин, т. е. не подчиняется другой цензуре, кроме внутренней, осуществляемой председателем. Палата общин отказалась после этого продолжать свои занятия, пока ей не возвращен будет взятый насильственно из ее среды депутат. Карл должен был подчиниться этому требованию. Он выпустил Джона Элиота из тюрьмы, и последний снова занял свое место на скамьях палаты общин. В палате лордов возникло новое основание к преследованию ненавистного министра. Лорд Бристоль, посол в Испании, был отставлен от своего поста, благодаря интригам Бекингема. Как лорд, он должен был наравне с другими пэрами быть приглашен к участию в палате лордов, но Бекингем, ожидая разоблачений, устроил так, что никакого приглашения явиться в палату лорд Бристоль не получил. Не соглашаясь на такое ограничение своих политических прав, бывший посол внес в палату лордов жалобу на нарушение его привилегии. Палата признала жалобу основательной, указав на то, что ни один пэр королевства не был до тех пор лишаем права быть приглашенным на ее заседания в виду либерализма его убеждений. Карл I должен был согласиться с этим и послал Бристолю призывное письмо; но в то же время он в бумаге, скрепленной не большой, а малой государственной печатью, уведомил Бристоля, что, явившись в палату, он вызовет тем недовольство своего государя. Лорд Бристоль, остановившись на той мысли, что акт за большой государственной печатью имеет большую силу, чем акт, скрепленный печатью малой, по получении призыва явился в палату и поспешил предъявить ей письмо, полученное им от лорда хранителя печати, с запретом исполнять свои обязанности пэра королевства. Правительство ответило на этот шаг Бристоля обвинением его в государственной измене перед той же палатой лордов, за то, что он раскрыл секретные действия правительства. Но Бристоль на это ответил, в свою очередь, обвинением герцога Бекингема - главы правительства; а палата постановила рассмотреть рядом эти оба обвинения: обвинение министерством лорда Бристоля в государственной измене и обвинение лордом Бристолем главы министерства в такой же измене. Таким образом, против герцога Бекингема возбуждаются два преследования: палатой общин - за неспособность и мздоимство, и палатой лордов - за превышение власти.

В ответ на просьбу о денежных средствах, направленную к ним правительством, палаты представили письменный протест, или ремонстрацию, в которой отказывают правительству в праве взимать сборы с товаров, tonnage and poundage, без согласия общин, возобновляемого из года в год; в то же время они потребовали отставки Бекингема. Требование мотивировано было следующим образом: "пока этот сановник не будет устранен от дел государства, мы, верные общины Англии, не рассчитываем ни на какой добрый исход возникшего столкновения". "Мы, - продолжают общины, - опасаемся, что сколько бы денег ни дано было правительству, наша денежная помощь, благодаря дурному употреблению, которое будет сделано из вверенных нами сумм, пойдет только во вред нашему государству". Карл ответил на этот протест обычным средством, т. е. распустил парламент; одновременно он дал приказ о сожжении всех экземпляров только что обнародованной ремонстрации. Так кончился второй парламент Карла, собранный в феврале 1626 г.

Не довольствуясь новым и произвольным сбором, так наз. tonnage and poundage, правительство прибегло после роспуска парламента еще к требованию так называемых добровольных приношений от графств через посредство мировых судей. От графств ждали уплаты тех самых субсидий, которых общины не успели вотировать. Расчет правительства и на этот раз оказался ошибочным. Повсюду на собраниях раздавались крики: "Парламент, Парламент, без него ни шиллинга субсидии!" Другими словами, на требование платить произвольные налоги следовало напоминание, что налоговое обложение - дело парламента, что пока не будет созван парламент, который даст свое согласие на сбор субсидий, до тех пор ни одним из графств не будет уплачено ни одного шиллинга. Первым поднял тревогу Вестминстер, в котором обыкновенно собирался парламент; его примеру последовали другие города Англии. Тогда, видя, что этим путем нельзя получить нужных ему средств, правительство обратилось опять к обычному произвольному приему: оно предписало производить так называемые loans, т. е. насильственные займы с города Лондона, как наиболее богатого, с обещанием, что деньги вернут. Это обещание обыкновенно оставалось без исполнения, и поэтому, несмотря на требования и настойчивые напоминания, город не спешил с уплатой временного займа. То, что было сделано с Лондоном, сделано было и с другими городами. Верховный судья Англии Крю показал пример гражданского мужества: он отказался уплатить возложенную на него сумму, и лишен был за такой отказ занимаемого им поста; на его место, вопреки принципу несменяемости судей, назначен был королевский любимец Гайд, сыгравший впоследствии выдающуюся роль под именем лорда Кларендона.

Уполномоченные Советом комиссары в январе 1627 г. стали разъезжать по графствам Англии для обложения земельных собственников насильственным сбором, под флагом их добровольных приношений. В числе не пожелавших платить этого сбора мы находим имена Гемпдена, Джона Элиота и Вентворса, будущего лорда Стаффорда, который таким образом и в это время еще оставался в рядах оппозиции. Правительство ответило на отказ в платеже арестом. Задержанные обратились в суд королевской скамьи с требованием о выдаче им приказа об освобождении, Writ of habeas corpus, - причем они сослались на текст Великой Хартии Вольностей, т. е. указали, что, так как приказ о задержании исходил от административной власти, а законным приказ о задержании может быть только, когда исходит от власти судебной, то они, свободно рожденные англичане, обращаются в суд с требованием выпустить их из произвольного заточения.

В виду того, что все принятые меры к пополнению казны не дали ожидаемых доходов, Карл I в 1628 году прибег к обложению графств "корабельными деньгами". Сбор корабельных денег был известен Англии в 1008 г. Как исключительная мера, он оправдывался набегом пиратов, по преимуществу из Дании. К платежу призваны были графства, расположенные по берегу моря. Упоминание о сборе корабельных денег встречается также по временам в эпоху Плантагенетов. Королева Елизавета, очень изобретательная на средства к пополнению государственной казны, вспомнила, что в 1008 г. собраны были деньги с приморских графств для снаряжения флота помимо согласия парламента, и ее правительство потребовало, поэтому, от приморских же графств снаряжения судов; эти суда участвовали с прочим флотом во взятии Кадикса. Этот пример навел на мысль советников Карла I оживить старую практику; но они решились подвергнуть сбору и внутренние графства. Таким образом, благодаря расширению понятия "корабельных денег", создана была новая форма обложения, имевшая ту цену в глазах правительства, что она не зависела от согласия или несогласия парламента. Но требование корабельных денег сразу вызвало решительный отпор, и король, на первых порах изумленный единогласием оппозиции, решился взять приказ обратно. Последовавшая затем неудача герцога Бекингема под Рошелью, в которой заперлись гугеноты, и невозможность за безденежьем продолжить войну с Францией, побудили короля разослать новые призывные письма в парламент. 76 человек, заключенных в тюрьму за нежелание платить принудительные займы, были выпущены на свободу, и из них 27 выбраны в депутаты вновь созванного парламента. В числе их мы находим и лорда Вентворса.

Парламент открыть был 17 марта 1628 г. речью, в которой король требовал немедленного назначения субсидии, грозя в противном случае обратиться к тем средствам, которые, как он выразился, "сам Бог дал ему в руки, дабы он мог спасти то, что безумие некоторых частных лиц ввергло в величайшую опасность". Но ранее произнесения этой речи, на частном собрании у сэра Роберта Коттона члены парламента постановили не давать субсидий ранее, как после того, когда им удастся отстоять права подданных, так грубо нарушенные правительством, и положить конец дурному управлению королевством, вызванному неумелостью и нечестностью Бекингема. Согласно этому постановлению, юристы Кок и Сельден выступили с речами против произвольных арестов и внесли билль, которым запрещалось впредь держать кого-либо в предварительном заключении в административном порядке долее трех месяцев, и требовалась замена ареста залогом по истечении двух месяцев со времени задержания. Можно сказать, это было началом того движения, которое завершилось только в царствование Карла II изданием знаменитого акта "Habeas Corpus". Палата вотировала соответственные резолюции. Одну - против того, чтобы арест свободного человека производим был без указания причин к нему. Другая резолюция гласит, что каждый арестованный имеет право требовать, чтобы ему позволено было представить заявление о необходимости отпущения его на свободу под залог, - заявление, совершенно однохарактерное с тем, которое будет допущено в 1679 г. актом Habeas Corpus.

Очень сильное впечатление произвела в парламенте речь Томаса Вентворса, сказанная по случаю обсуждения этих резолюций. В этой речи намечены были отдельные положения, вошедшие в состав выработанной парламентом Петиции прав. В числе злоупотреблений, против которых протестовал Вентворс, мы находим произвольные займы, незаконные заточения, принуждение нести службу за пределами государства, насильственное квартирование войска без согласия хозяев помещения. По предложению Кока и несмотря на заявление короля, что он готов дать свое царское слово в соблюдении постановлений Великой Хартии о неприкосновенности личности и собственности граждан, но не считает нужным внесение нового напоминания об этом в форме петиции о правах, парламент нашел необходимым составить петицию; в нее были внесены все упомянутые заявления. В Петиции о правах правительству ставится на вид целый ряд произведенных им нарушений тех конституционных основ, которые выработаны были медленным ходом истории. Напоминая королю об обещаниях, заключающихся еще в статуте Эдуарда I "De tallagio non concedendo" от 1297 г. и в постановлении парламента от 25-го года правления Эдуарда III, осуждавшем произвольные займы, палата общин и палата лордов настаивают на признании за англичанами впредь исконного права не платить никаких налогов, никаких прямых податей или феодальных пособий, иначе как по постановлению парламента. Петиция о правах восстает также против дальнейшего заточения, по распоряжению Тайного совета короля, тех, кто отказывал королю в ссуде требуемых казною денег, кто отказывался вносить benevolences, осужденные еще в царствование Ричарда III. Ссылаясь на Великую Хартию Вольностей, парламент протестует против произвольных задержаний, конфискации имуществ, объявления людей стоящими вне закона и изгнания их из пределов государства. Он напоминает королю о том, что все такие наказания могут быть налагаемы только судом лиц равных обвиняемому и по законам страны. Делая это напоминание, парламент, конечно, только повторяет буквально текст той статьи Великой Хартии Вольностей, которая объявляла, что "никто не может быть задержан, объявлен стоящим вне закона и т. д. - иначе, как в силу законно состоявшегося приговора равных ему лиц (то есть присяжных заседателей) и по законам страны". Парламент жалуется также на то, что солдаты и матросы расселены по квартирам английских граждан, вопреки законам и обычаям страны, освобождающим от такого принудительного постоя. Парламент восстает также против установления чрезвычайных военных судов, самое существование которых не согласно с обещаниями Вел. Хартии и других статутов королевства, так как ими право карать смертью и членовредительством признано было только за обыкновенными судами, действующими при участии присяжных и по законам страны. Палаты ждут от короля отмены всех указанных злоупотреблений.

Только что изложенный акт не прибавляет ни одной новой вольности к прежним и, как нельзя лучше, показывает тесную связь между парламентской борьбой с королевским абсолютизмом в XVII в. и защитой тех свобод, какие были обеспечены англичанам еще в средние века. Король, после попытки противодействия, дал согласие на Петицию прав, а затем распустил парламент. Вскоре после этого роспуска, справедливо или несправедливо приписанного влиянию герцога Бекингема, последний был убит Фельтоном в Портсмуте, благодаря чему деятельное руководительство делами страны перешло в руки самого короля.

Новая сессия третьего парламента открылась 20 января 1629 г. Она ознаменована спором о том, принадлежит ли короне право взимания таможенных пошлин. Юристы придумали такого рода теорию: таможенные сборы взимаются не с подданных государства, а с иноземных товаров, по отношению же к иностранцам король не принял на себя никаких обязательств, и парламент даже не требовал от него принятия каких-либо обязательств; поэтому правило, что англичане не обязаны платить других налогов, кроме тех, на которые будете дано согласие представителей, ими свободно выбранных, нисколько не касается таможенных пошлин, взимаемых с иностранных товаров и будто бы падающих не на потребителя, - как в действительности имеет место, - а на производителя-иностранца, ввозящего товар в Англию. Этот вопрос был весьма существен для будущих судеб страны. Если бы было признано право короля взимать таможенные пошлины, то в форме увеличения таможенных сборов правительство создало бы для себя тот фонд, который избавил бы его от необходимости созывать парламент. В конце концов, король согласился подчинить свое решение и в этом вопросе воле парламента. Разрыв совершился не на почве препирательства о финансовых правах короны, а благодаря резолюциям, принятым парламентом против введения церковных обрядностей, которые казались ему близкими к католическим.

Я уже говорил, что в причины конфликта между королем и парламентом надо, рядом с конституционными несогласиями, включить и несогласия по церковным вопросам. Англия в это время переживала второй период реформации, при котором свободное чтение библии привело к более радикальным решениям, чем те, какие были приняты вследствие столкновения Генриха VIII с папой.

С последних лет царствования Елизаветы, в царствование Иакова I и Карла II идет рост раскола, начавшегося в Шотландии еще в эпоху Марии Стюарт с вопроса о замене епископального устройства англиканской церкви с ее цезарепапизмом таким, при котором не было бы других руководителей, кроме избираемых паствою священников, или пресвитеров (откуда самое название "пресвитерианской" церкви). Рост раскола отразился и на прениях в стенах парламента, так как большая часть депутатов принадлежала к деятельным приверженцам пресвитерианства. Чтобы помешать принятию парламентом резолюций, которые бы шли прямо против дальнейшего существования в Англии епископальной церкви, Карл предпочел отсрочить заседание парламента на несколько дней. Когда Джон Элиот решился помешать роспуску парламента и поднялся для произнесения речи, то спикер Финч пригрозил ему, что оставит заседание, если только Элиот посмеет, вопреки его запрету, начать речь. Но угроза не подействовала, и когда спикер сделал попытку покинуть заседание, то два депутата насильственно удержали его на председательском кресле: он должен был выслушать текст двух резолюций, предложенных Элиотом. В одной объявлялся врагом отечества всякий, кто сделает попытку ввести папизм, т. е. католическую веру. Мы знаем, что члены парламента в это время придерживались упорно ходивших слухов, что Карл I продал свою душу и интересы англиканской церкви французскому королю, что при заключении брака с Генриеттой Марией он обязался ввести в Англии католицизм: оживление культа образов, употребление восковых свечей в церквах и т. д. относимо было на счет его желания ввести католичество. Отсюда понятны страх парламента и его резолюции, отсюда насильственные действия по отношению к спикеру.

В другой резолюции парламент направляет ту же угрозу против тех, кто порекомендует взимание сборов с экспорта и импорта, tonnage and poundage, без его участия, или согласится платить такой произвольный налог. Ясно, что пока правительство сохранит возможность пополнять государственную казну с помощью таких поборов, не прошедших через парламент, оно будет иметь возможность не созывать его. При вотировании этих резолюций обошлись без спикера, после чего парламент отсрочил свое заседание. Последствия этой бурной сессии можно было предугадать. Карл распорядился задержать Джона Элиота и восемь других членов парламента. Элиоту не суждено было более выйти из Тауэра. Когда начался его процесс, он отказался повторить перед судом что-либо из того, что происходило в стенах парламента, объявив, что суду об этом знать не надлежит, так как парламент сам есть высшее судебное место, которому суд подчинен. - "А кто меня судит?", - сказал он: "кроме парламента, никто не может судить за действия, совершенные в его стенах, или слова, произнесенные в нем". Элиот отказался подчиниться требованиям суда, и поэтому препровожден был снова в государственную тюрьму. Суд признал его вместе с товарищами виновным в заговоре, состоящем в том, чтобы с помощью распространения ложных слухов скомпрометировать короля и правительство. Джон Элиот умер в Тауере 27 ноября 1632 года, не дождавшись конца процесса.

С роспуском парламента началось одиннадцатилетнее единоличное управление Карла I. Ближайшим советником правительства в это время стал тот самый Вентворс, которому принадлежит первая мысль о Петиции прав и определение самого ее содержания. 22 июня 1628 г. он был сделан пэром королевства. Когда в том же году, в августе, кинжал Фельтона положил конец жизни Бекингема, для Стаффорда открылась возможность блестящей государственной карьеры. Назначенный сперва президентом Совета Севера, который обязан был выработать меры защиты северной границы на случай нападения шотландцев, он сделан был затем лордом-депутатом Ирландии, т. е. вице-королем ее. В переписке с Лодом, который в 1633 г. стал главою церковной иерархии, Вентворс не скрывал, что он доволен тем, что король становится абсолютным правителем, и приветствовал решение судей, признавших в 1637 г. легальным взимание корабельных денег помимо согласия парламента. "Это по становление, - пишет он, - делает короля столь же неограниченным внутри государства, как и могущественным вне его пределов".

В мою задачу не может войти даже беглый обзор событий, следовавших в течение 11-летнего перерыва парламентской деятельности. Те, кто заинтересуются им, могут найти об этом целый том в сочинении Гардинера. Я укажу только, в общих чертах, что события в Шотландии, - торжество в ней пуританизма (пресвитерианской церкви) и заключение так называемого "ковенанта" в марте 1638 г., которым положен был конец дальнейшему существованию англиканства, как государственной церкви, - заставляют Карла остановиться на мысли о войне с Шотландией. Недостаток средств для ее ведения побуждает советников короля и, прежде всего Вентворса, сделанного в 1640 г. графом Стаффордом и первым министром, посоветовать королю новый созыв парламента. Общины медлили с вотированием субсидий, заявляя: "пока права наши и всего королевства не будут окончательно выяснены и упрочены, мы, общины Англии, не знаем, имеем ли право давать правительству деньги или не имеем". Тогда король обратился с тем же требованием к верхней палате. Лорды пошли на предложение короля и заявили о готовности ранее всех других вопросов обсудить вопрос о выдаче правительству необходимых средств для покрытия его издержек. В таком постановлении общины увидели нарушение их привилегии, согласно которой инициатива всех денежных биллей должна исходить от них. Таким образом, уже в это время признается непреложным то правило, которое принято теперь не только в Англии, но и в Америке, вошло в бельгийскую конституцию и более или менее признается трюизмом всюду, где существует парламент и парламентский строй, - а именно, что нижняя палата принимает те или другие решения по отношению к бюджету, верхняя же, не представляющая собою массы плательщиков, может только принять или отвергнуть те решения, какие вынесла нижняя палата по вопросу о бюджете; делать же изменения в бюджете, составленном нижней палатой, она не может.

Можно было ждать очень выгодного для правительства столкновения верхней и нижней палаты; но правительство испортило свое положение, предъявив слишком большие денежные требования. Чрезмерность их скоро объединила обе палаты в готовности отказать королю в субсидиях. Карл, увидев, что не в состоянии ни поссорить палаты по вопросу о привилегиях, ни добиться - от лордов или общин - тех субсидий, в которых нуждался, распустил в гневе парламент. Война с Шотландией и решительный отказ Лондона дать денег на нее, хотя бы в форме займа (Лондон примкнул к оппозиционному движению, стал поддерживать парламент и не хотел мешать ему воспользоваться безденежьем казны, чтобы настоять на своем), вынудили короля прибегнуть к новому созыву парламента. Это был знаменитый Долгий Парламент. Руководителем оппозиции в палате общин выступил Пим. Его считают представителем той ныне восторжествовавшей системы, при которой решающий голос в делах страны принадлежит нижней палате, как народной по своему составу. Средствами к проведению этой политики в жизнь Пим признавал, во-первых, удаление от государственных дел всех, кто за последние 11 лет настаивал на управлении страною "королем в совете", т. е. помимо парламента; Пим требовал также наказания их, устранения недавних злоупотреблении, ими введенных, и сокращения функций Тайного совета короля. В то время как Стаффорд настаивал перед Карлом на том, чтобы арестовать Пима и бросить его в государственную тюрьму, Пим, своевременно уведомленный о том и принявший меры к своей безопасности, поспешил предупредить Стаффорда и выдвинуть против него обвинение перед палатою лордов. Не имея возможности собрать достаточных доказательств против министра, обвиняемого им в желании переправить армию из Ирландии в Англию, с целью овладеть столицей и распустить палаты, Пим, 10 апреля 1641 г., внес в палату общин так наз. bill of attainder, т. е. законопроект, которым известные действия, дотоле не наказуемые, признавались государственной изменой. Указывая, что эти действия совершены лордом Стаффордом, Пим требовал придать закону обратное действие, т. е. осудить лорда Стаффорда. Билль в течение одного месяца прошел в палате общин и затем был принять лордами, и, несмотря на чувство личной дружбы, связывавшей короля с его ближайшим советником, лордом Стаффордом, Пиму удалось добиться утверждения билля королем и казни министра. 12 мая лорд Стаффорд погиб на эшафоте. Такой же исход имел впоследствии bill of attainder против примаса королевства, Лода. Его обвинили, - совершенно неосновательно, - в желании обратить Англию в католичество. 10 янв. 1645 г. Лод был казнен.

Парламент потребовал затем немедленного освобождения всех лиц, задержанных по постановлению того отделения Тайного совета, которое известно было под именем "Звездной Палаты" и опираясь на которое лорд Стаффорд правил во весь 11-ти летний промежуток - между созывом парламента 1629 г. и новым парламентом 1640 г. Одновременно были приняты меры к прекращению всяких дальнейших преследований против лиц, отказавшихся платить произвольные поборы. В тексте принятой декларации значится, что исконным правилом было и остается следующее: "никакие субсидии, пошлины, налоги и сборы с товаров, ввозимых или вывозимых, туземных или иностранных, не могут быть взимаемы без согласия парламента". Таким образом Долгий Парламент окончательно решил спор о том, подходит ли под понятие статута 1297 г. и его запрета взимать с подданных налоги, на которые не последовало согласия парламента, и сбор таможенных пошлин. Долгий Парламент объявляет, что всякого рода налоги, как прямые, так и косвенные, не могут быть взимаемы иначе, как с согласия представительства. Этим самым был решен существенный вопрос конституционного права: раз у правительства отнята возможность получения денег, помимо согласия парламента, - является необходимость постоянно обращаться к нему за денежными средствами, без которых не может обойтись ни одно правительство. Это постановление было принято королем Карлом, и этим самым был решен в желательном для парламента смысле спорный вопрос об участии его в косвенном обложении.

Ближайшим предметом забот Долгого Парламента было обеспечить частый созыв народного представительства и проведение так называемого трехгодичного акта, т. е. акта, по которому, и без согласия короля, парламент, не собираемый в течение трех лет, может быть созван снова по инициативе, во 1-х, 12-ти лордов, или пэров королевства, а, в случае их нежелания, по инициативе высших органов управления в провинции - шерифов - и высших избираемых органов управления в городах - городских голов, или мэров. Это правило шло наперекор исконному началу, выраженному еще в средние века, по которому король "начало и конец парламента" ("rex est initium et finis parlamenti). Это - буквальное выражение, употребленное в своего рода наказе парламента, "Modus tenendi parlamentum". Одним из первых правил этого наказа считалось, что никто, помимо короля, не может созывать парламента. Отныне признано, что, если король не хочет созвать парламента, то 12 пэров королевства обязаны этим озаботиться: они действуют в этом случае подобно той 35-ти-членной комиссии, которая создана была Великой Хартией Вольностей 1215 г. и за которой признавалось право следить за соблюдением ее норм, а если они нарушены будут королем, то принять и принудительные меры к тому, чтобы эти нормы применялись. Наконец, парламент предвидит и тот случай, когда не найдется в стране ни 12 пэров, готовых созвать парламент, ни шерифов и мэров, желающих взять на себя инициативу созыва: не достает их инициативы, тогда сами избиратели приступают к выборам, совершенно на тех же основаниях, как если бы получили по графствам призывные письма короля. Одновременно Долгий Парламент постановляет, что без собственного его согласия парламент не может быть распущен ранее 50 дней со дня открытия его сессии, так как опыт еще до 1640 г. показал, что правительство, не добившись дарования субсидий, немедленно приступает к роспуску. Дабы такая политика была невозможна в будущем, парламент принимает меры, чтобы всякая сессия продолжалась, по меньшей мере, 50 дней, и только по истечении этого срока правительство может распустить парламент.

Долгий Парламент отменил затем верховную церковную комиссию и тот комитет Тайного совета короля, который известен был под именем "Звездной Палаты". Звездная Палата имела право судить всех тех, кто отказывал в платеже налогов, не получивших согласия парламента. Долгий Парламент обращается затем к представлению королю Великой Ремонстрации - опять-таки одного из тех письменных актов, на которые обыкновенно ссылаются теоретики английской конституции, так как, наравне с прецедентами суда и парламентскими соглашениями, он является одним из источников ныне действующей конституции. В этой ремонстрации, или протесте, перечисляются злоупотребления, на которые вправе жаловаться англичане. Требуется реформа церкви и создание ответственного перед парламентом министерства. Что касается до этого последнего, то еще при обсуждении текста Ремонстрации отмечена была необходимость распространить ответственность министров и на действия нецелесообразные. "Могут быть случаи, - читаем мы в речи одного из депутатов Долгого Парламента, - когда общины имеют основание быть недовольными поведением того или другого из королевских советников, и в то же время у них нет возможности внести против такого советника обвинения в каком-нибудь определенном преступлении, превышении власти или преступн. нерадении, - потому ли, что его нельзя установить с юридической точностью, или потому, что его, в строгом смысле слова, нет налицо. Такое действие, которое само по себе не преступно, но несомненно вредно государству, должно служить для парламента основанием к открытому преследованию министра, не с целью подвергнуть его наказанию, а с целью заставить его покинуть свой пост и уступить место новому министру". Проведение этого начала в Ремонстрации 1644 г. означало ни более, ни менее, как то, что с этого времени Англия сознательно стала переходить от конституционной к парламентарной монархии.

Отмечу еще один факт. В те годы, которыми занимаемся мы в настоящее время, впервые образуются две партии, которые под новым в Англии названием выступят впоследствии в эпоху реставрации и затем под тем же названием продолжат свое существование и по настоящий день. Это были на первых порах, вопреки ходячему воззрению, партии не политические, а церковные. Одна из них объединилась вокруг Гайда, будущего лорда Кларендона, и намерена была не отступать ни перед какими пожертвованиями для того, чтобы сохранить в стране епископальную, или англиканскую церковь. Мы видели, что со времени Иакова I правительство Стюартов высказалось открыто за сохранение епископального устройства церкви, желательного для него по политическим соображениям. Карл I в этом отношении вполне унаследовал взгляды отца, и Гайду легко было, поэтому, обратить епископальную партию в партию королевскую, - в партию друзей и защитников монарха. Эта партия и сделалась зерном так называемой партии "кавалеров", получившей свое название от того, что она опиралась на наемных солдат, составлявших дворцовую гвардию короля. Их противники, которые желали одинаково переворота и в церкви и в государстве, в смысле замены епископальной церкви пресвитерианской (или кальвинистской) и в смысле упрочения не только конституционного, но и парламентарного строя, получили от кавалеров прозвище "круглоголовых", потому что окружавшая их толпа состояла частью из цеховых учеников Лондона, носивших волосы под гребенку, коротко остриженными кругом. Эти две партии, по происхождению церковные, сделались политическими. Как известно, в эпоху реставрации Стюартов, по вопросу о том, кому быть преемником Карла II, - заподозренному ли в католицизме брату Карла Иакову II, или популярному незаконному сыну Карла, герцогу Монмуту, - в Англии снова образовались две партии: воскресла легитимистская партия кавалеров, под новым прозвищем "тори", и партия оппозиции, под названием "виги".

Мы бегло коснемся тех военных столкновений, какие вызваны были отказом короля удовлетворить требования, предъявленные ему в тексте Великой Ремонстрации; он не пошел ни на передачу в руки парламента выбора ближайших советников, ни на новые меры к упразднению католичества, ни на реформу английской церкви в духе пуритан; да и в парламенте это последнее требование прошло лишь большинством 11-ти голосов. Попытка задержать 5 членов парламента, принадлежавших к числу вождей оппозиции, - Пима (Pym), Гэмпдена (Hampden), Гольса (Holies), Газельрига (Hasilrige) и Строда (Strode), - сделанная королем в январе 1642 г., окончилась полной неудачей. Узнав о ней заблаговременно, Пим и его товарищи покинули Лондон; их не было в заседании, когда в парламент вошел Карл с тремя- или четырьмястами членов своей свиты в полном вооружении. Спикер Ленталь отказался ответить королю, где находятся подлежавшие задержанию депутаты. "Я вижу, что птицы улетели", сказал Карл и покинул палату, а затем и Лондон.

С этой минуты начались открытые приготовления обеих сторон к междоусобной войне; король предпринял поездку во внутренние графства и встретил в них большую поддержку, чем мог ожидать. Сельские сквайры не желали разрыва ни с монархией, ни с англиканской верой, и поэтому готовы были постоять за короля. В ином положении оказались города, в которых масса населения принадлежала к пуританам; во главе городов стоял Лондон, и возможность полагаться на него объясняет в значительной степени уверенность, с какой пуритане пошли на риск открытого столкновения с хорошо дисциплинированными ополчениями кавалеров с их многочисленной и хорошо вооруженной конницей, во главе которой поставлен был собственный племянник Карла, Руперт из Палатината. Чтобы добыть нужные средства для войны, Карл отправил свою жену на континент; она увезла с собой бриллианты короны, которые ей поручено было продать во Франции или Голландии, чтобы на вырученные деньги купить военные снаряды. Пуритане надеялись заручиться поддержкой милиции и с этой целью обратились к королю с предложением передать в руки палат право ее созыва; король отгадал, что скрывается за этим предложением, и ответил на него решительным отказом. Тогда парламент прямо обратился к начальникам над милицией в отдельных графствах, - к лордам-лейтенантам, и поставил их в известность, что отныне они будут получать приказы от палат. Нечего и говорить, что такое постановление не получило королевского утверждения; но оно тем не менее было исполнено и доставило парламенту необходимую ему военную силу. Вскоре после этого Карл пожелал вступить в Гулль (Hull) и воспользоваться его запасами оружия и амуниции, но комендант отказал открыть ему ворота города, объявив, что ждет указаний от парламента. Когда вслед затем король послал лицам, заслуживавшим его доверия, приказ вербовать людей в его войско, парламент мобилизовал милицию, произвел новый набор, поручил начальствование над образовавшимся таким образом ополчением офицерам по собственному выбору. Во главе войска поставлен был граф Эссекс, отец которого подвергся казни при Елизавете.

22 августа 1642 г. король водрузил свое знамя в Ноттингеме, а Эссекс двинул свое войско из Лондона на север. Междоусобная война началась. Она распадается на два периода с небольшим перерывом всего в несколько месяцев в 1646 г.; вся первая ее половина разыгрывается в самой Англии. В течение 4 лет, от 1642 по 1646, происходить ряд сражений, в которых кавалерия, предводимая Рупертом, обыкновенно рассеивает плохо вооруженные и отличающиеся слабой выдержкой конные отряды народной милиции. В погоне за ними всадники Руперта разлетаются по полю на большом расстоянии друг от друга; этим обстоятельством пользуется превосходящая их численностью пехота "круглоголовых", почему за нею в конце концов и остается победа. Так было уже в первом сражении под Эджгиллем в октябре 1642 года, - так повторяется и в последующих. По замечанию современных историков, война ведется гуманно обеими сторонами, так как она нередко происходит между соседями и членами одних и тех же семей и родов; эта последняя черта выступает в переписке членов семьи Верни, которая считала в своей среде и кавалеров, и круглоголовых. Военные столкновения происходят одновременно в разных местах, причем отрядами командуют пользующиеся влиянием члены как высшего, так и низшего дворянства. Вся восточная половина Англии с преобладающим городским населением держит сторону парламента, вся западная, северная и герцогство Уэльское сражается под королевскими знаменами. Король несколько раз делает попытку подойти к Лондону, но его постоянно отрезывает от него ополчение парламента. Одно время в западных графствах королевское войско имеет решительный успех над парламентским; но шансы противника вскоре изменяются благодаря тому, что Оливер Кромвель, сознавая, что "ополчению", набранному из отставных солдат и служителей, мудрено обнаружить много храбрости и решимости при встрече с джентльменами, сражающимися из чувства чести, задумал образовать армию, составленную из добровольцев, навербованных в некоторых восточных и южных графствах и одеть их в броню, откуда и самое название их "железнобокие" (ironsides). Во главе этого нового войска поставлен был лорд Манчестер, а при нем начальником кавалерии сделан был парламентом Кромвель. В 1643 г. шотландский парламент связывает себя обязательством придти на помощь английскому под условием, если последний в свою очередь поклянется сохранить в Шотландии пресвитерианскую церковь (kirk) и реформировать английскую согласно "Священному Слову Божию"; это означало переход Англии к пресвитерианству. Желание шотландцев было исполнено, ковенант был принят (сент. 1643), и они перевели через Твид (Tweed), реку отделяющую Шотландию от Англии, отряд в 10-15 тыс. человек в помощь парламенту.

Король, в свою очередь, не остановился перед мыслью вызвать войска из Ирландии, занятые в это время усмирением кельтического населения острова; во главе этих войск поставлен был маркиз Ормонд, только что заключивший перемирие с католической конфедерацией ирландцев. Жителям острова обещана была терпимость к католикам, а они, в свою очередь, обязались поставить королю отряд в 2.000 человек. Эта готовность Карла действовать заодно с людьми, еще недавно участвовавшими в избиении английских поселенцев в Ульстере, принесла немало вреда "кавалерам" и определила решение шотландцев окончательно стать на сторону парламента. Сражение под Марстон Муром (2 июля 1644), выигранное благодаря Кромвелю, имело последствием потерю королем всей северной Англии и выдвинуло Кромвеля на первый план между военачальниками парламентского войска. За нею последовала, правда, крупная неудача, понесенная графом Эссекским в битве под Лостуисиль (Lostwithiel). Она имела последствие, что как сам Эссекс, так и лорд Манчестер, прямой начальник Кромвеля, добровольно покинули начальство над войсками, - последний в значительной мере благодаря тем обвинениям, которые Кромвель направил против него, инсинуируя, что он сознательно затягивает войну. Предводительство армией перешло в руки Томаса Фэрфакса. Сама армия подверглась полному преобразованию по образцу той организации, какая введена была Кромвелем в соединенных ополчениях восточных и южных графств. Кромвель озаботился тем, чтобы во главе отрядов поставлены были, как он выражался, "люди с верой", т. е. ревностные пуритане. Во все время продолжения военных действий не прекращались переговоры с Карлом; парламент продолжал настаивать на прежних своих требованиях, а король отвечал на них категорически: "я не желаю расстаться ни с англиканской церковью, ни с короной, ни с моими друзьями, и вам нелегко будет отнять все это у меня". Под влиянием ли такого ответа, или по другой причине, но парламент в зиму 1644-1645 г. решил запугать короля и для этого принял bill of attainder против его ближайшего советника в церковных делах, архиепископа кентерберийского Лода (Laud). Лод взошел на эшафот, заявляя о своей преданности англиканству и протестуя против обвинений в стремлении обратить Англию в католичество. Казнь Лода, разумеется, еще более обострила отношения между воюющими сторонами, и на время всяким переговорам положен был конец.

Если сражение под Марстон-Муром лишило Карла северных графств, то битва под Нэсби (Naseby) в июне 1645 г. (в Норсгэмтоншире) отняла у него поддержку внутренних графств. "Кавалеры" под предводительством Руперта и сам Карл обнаружили чудеса храбрости, но на стороне войска, предводимого Фэрфаксом и Кромвелем, были не только энтузиазм, но и перевес сил: Карл располагал всего 9 тысячами человек, парламент - 13 тысячами. Покрытая броней конница Кромвеля на этот раз успешно сразилась с кавалерией, предводимой Рупертом, а от инфантерии Карла скоро не осталось и следа. В течение 8 месяцев королю пришлось переезжать из графства в графство в сопровождении отряда в 2-3 тысячи всадников, но у него явилась новая надежда на близкую помощь со стороны маркиза Монтроза, одного из шотландских пэров, разошедшихся с пресвитерианским большинством и поднявших королевское знамя среди северных кланов. Монтрозу удалось разбить и даже почти уничтожить весь род Кэмбеллей (Campbell), стоявших за "covenant", т. е. пресвитерианский переворот, овладеть Глазго и большей частью Шотландии. Карл решил соединиться с ним; но на его беду предводительствуемые Монтрозом кланы не пожелали двинуться далее на юг, и сам Монтроз, во главе небольшого ополчения, разбит был Лесли (Leslie), предводителем шотландского отряда, посланного в помощь английскому парламенту (сент. 1645). Карлу не оставалось иного исхода, как сделать выбор между врагами и сдаться одному из них. Он отдал предпочтение шотландцам, а последние передали его в руки англичан за 400.000 фунтов в январе 1647 г.

Конец первого вооруженного столкновения парламента с королем не ставил еще на очередь вопроса о замене монархии республикой. Роялизм парламента, армии и всего населения сказывался в это время еще наглядно и на каждом шагу. Парламент, в котором пресвитериане численно преобладали, озабочен был мыслью найти почву для соглашения с Карлом. Желая, прежде всего, охранить интересы церкви от попыток восстановления епископской власти, пресвитериане в своих предложениях королю настаивали преимущественно не на светских, а на церковных реформах. Их уступчивость доходила до того, что они отказывались даже от требования связать короля присягою в соблюдении "ковенанта". Они настаивали только на принятии Карлом обязательства сохранить пресвитерианское устройство в Англии в течение трех ближайших лет и оставить в руках парламента заведование милицией до истечения десятилетнего срока. Дальнейшие соглашения должны были решить окончательно вопрос о церковном устройстве королевства.

Что касается до войска, то в лице своих предводителей оно еще вполне признавало в Карле главу государства. Во время проезда из Ньюкасла в Голмби Фэрфакс, при встрече с королем, публично поцеловал ему руку. В течение всего 1647 г. ни Кромвель, ни его ближайший советник Аэртон (Ireton) не теряли надежды восстановить Карла на престоле, под условием дарования им известных гарантий. В Лондоне ходили даже преувеличенные слухи о роялизме войска. В письмах, приходивших из столицы в начале мая, говорилось, что король получил от армии петицию, с предложением восстановить его на престоле, что в рядах войска можно было насчитать до четырех тысяч "кавалеров" и что вся надежда на реставрацию возлагалась теперь на армию. О Кромвеле ходили слухи, что он обещал свою поддержку королю под условием возведения его в графское достоинство и получения Ордена Подвязки. В действительности ни один из предводителей армии не заявлял Карлу личных требований; король не раз признавал этот факт, говоря, что одно уже это обстоятельство не позволяло ему смотреть на сделанное ему предложение, как на нечто серьезное и окончательное. Так мало понимал он характер тех людей, которые приняли в свои руки защиту никем не признанной еще свободы совести и исконных политических вольностей англичан. И Кромвель, и его зять Аэртон желали соглашения, но не из личных видов, а в надежде упрочить в Англии конституционный образ правления и религиозную терпимость. Эти начала нашли полное выражение в тексте предложений, которые, в редакции Аэртона и после утверждения их советом армии, вручены были Карлу в июле 1647 г. Тогда как парламент настаивал на создании новой государственной церкви, предложения армии довольствовались отнятием репрессивной власти у епископов, отменой всех законов, принуждавших к совершению литургии согласно официальному молитвеннику и запрещавших всякие религиозные митинги диссидентам. Епископальная церковь не упразднялась, и пресвитериане не были призваны к разделу ее наследства. Все, чего желали представленные в армии индепенденты, сводилось к возможности каждому исповедовать веру и отправлять культ согласно предписаниям своей совести. Столь же умеренными надо признать и те политические уступки, каких Аэртон требовал от короля. Он не только не настаивал на продолжении существующего парламента, но сам высказывался за его распущение под условием созыва каждые два года нового. Но этот новый парламент в большей степени, чем прежний, должен был отразить на себе нужды и желания нации. Средством к тому являлось не понижение избирательного ценза, а более равномерное распределение голосов между избирательными округами. Многолюдные поселения, не принадлежавшие к числу городов, получивших от правительства корпоративное устройство и связанное с ним право представительства, должны были отныне посылать депутатов в парламент. Наоборот, этого права лишались захудалые городки, эти прямые предшественники гнилых местечек XVIII века. Вообще представительство сел, в которых "кавалеры" находили большинство своих приверженцев, должно было подвергнуться сокращению в пользу представительства городов, как более благоприятных парламенту. У короля отнималось право распущения народного представительства ранее окончания 120-дневной сессии. Но и парламент, в свою очередь, не должен был оставаться в сборе долее 240 дней. Государственный совет, члены которого назначались бы совместно королем и парламентом сроком на семь лет, должен был сосредоточить в своих руках заботу о внешних сношениях и надзор за милицией. Назначение ее начальников переходило в руки парламента, но только на десять лет. Тому же парламенту поручалось назначение чиновников королевства на тот же срок. По истечении его король приобретал свободу выбора между тремя кандидатами, представленными парламентом. Проект Аэртона сохранял также палату лордов, но под условием, чтобы все пэры, назначенные королем за период междоусобной войны, исключены были из ее состава. Судебная власть палаты лордов получала существенное ограничение в требовании, чтобы приговоры над коммонерами не подлежали исполнению иначе, как с согласия общин. Предводители армии не скрывали своей готовности, в случае принятия этих предложений королем, пустить в ход силу для принуждения к тому же и парламента. В этом смысле высказывался, по крайней мере, Ренсборо, которого мы увидим вскоре во главе крайней демократической партии в войске. Аэртон прямо заявлял королю, что армия желает быть посредником между ним и парламентом.

Что касается, наконец, до народа, то он оставался верен своей вековой привязанности к монархии. Простолюдины продолжали прибегать по прежнему к королю за исцелением так называемого "королевского недуга" (king′s evil - свинки). Около Лидса на расстоянии двух миль тянулась густая толпа людей, вышедших к королю навстречу. Даже в пуританском графстве Норсгэмптон сотни дворян присоединились к свите короля; в его честь раздавались звон колоколов и ружейная пальба. Всюду встречали короля с приветствием: "Да благословит Бог Ваше Величество!" В Лондоне, - этом центре парламентского господства, - подмастерья и ученики сходились на митинги и составляли петиции, требуя немедленного восстановления Карла на престоле. Разорение страны чрезмерными поборами, вызванными военными издержками, застой промышленности и сокращение торгового обмена в значительной степени объясняют причину, по которой все классы общества сходились в желании скорейшего примирения. Кое-где сказывался протест против дальнейшего платежа налогов. Подобно тому, как Гемпден семь лет назад не желал внести в казну корабельных денег, так точно теперь в самом Лондоне продавцы и потребители отказывали акцизным чиновникам парламента в платеже сборов с мяса. 15 февраля такой отказ, встреченный всеобщей поддержкой со стороны собравшейся на рынке толпы, повел к открытому мятежу. Бюро акцизов было сожжено, книги счетов разорваны и касса расхищена: только личным убеждениям мэра и шерифов удалось положить конец беспорядкам. Всюду заметны были признаки обеднения. Плохие урожаи 1646 и 1647 годов повысили цену квартера пшеницы с тридцати шиллингов до 58 с лишним; в той же пропорции следовало повышение цен на овес, гречиху и горох; мясо также вздорожало вдвое против прежнего. Заработная плата поднялась одновременно, но далеко не в равной пропорции, более или менее задерживаемая в своем росте мировыми судьями, которым предоставлено было установление максимума ее. В 1647 и ближайших годах она стоит еще на высоте 7 или 8 пенсов в день и достигает 1 шиллинга 2 пенсов только в 1651 г. Жаловались на свое имущественное положение и земельные собственники. Еще весною 1645 г. констатирован был факт падения ренты на ¹/₇ даже в тех графствах, которые всего менее пострадали от войны. Один из собственников в Сеффолке указывал на то, что четвертая часть его фермеров отказывается от дальнейшей аренды его земель, и что имение дает ему не более половины прежнего дохода. На севере Англии положение собственников было еще хуже. В 1646 г. граф Нортумберлендский вычислял понесенный им убыток от погромов и неплатежа ренты в 42500 фунт. В Чешире и Глостере десятки помещиков не выручали и половины прежнего со своих имений. Наряду с частным доходом падали и доходы казны. Таможенные пошлины, в 1635 г. доставившие казне 328.000 фунт., в 1643 г. дали выручку всего в 165.000. Акцизы в первые три года после их установления, т. е. начиная с 1647 г., доставляли средним числом по 330,000 фунтов в год; доходы с прямых налогов и доменов равнялись ежегодно приблизительно 450.000 фунтов. Всего этого не хватало даже на покрытие издержек по флоту и армии, далеко превышавших ту цифру 680.000 фунт. стерл., какая приведена в отчете комитета счетоводства в год, предшествующий созданию Кромвелем ополчения от соединенных графств. Для покрытия этих новых издержек потребовался новый сбор в 641.000 фунт. Сверх всего этого, имущества "кавалеров" обложены были выкупами, так наз. compositions, что за восемь лет, начиная с 1643, обогащало казну средним числом на 162.000 фунт. ежегодно. Таково было материальное положение Англии в эпоху окончания первой войны парламента с королем. Легко понять, что все классы общества одинаково озабочены были скорейшим восстановлением законного правительства, желая прежде всего уменьшения податных тягостей, а это возможно было только под условием распущения или, по меньшей мере, сокращения армии. Но и тому и другому имелись непреодолимые препятствия. Восстание ирландцев было в полном разгаре, а жалованье солдатам не было выплачено за целые месяцы, и парламенту неоткуда было достать средств для расплаты. Отсюда источник первых его столкновений с армией, вскоре осложнившихся различием в понимании религиозных и политических задач времени. Большинство в парламенте состояло из пресвитериан; в армии же, наоборот, индепенденты, если не превышали, то уравновешивали собою число последователей Кальвинова учения. Значительное меньшинство "независимых" принадлежало к тем передовым сектам, которые, под именем баптистов, браунистов, шекеров, рационалистов и т. д., не хотели мириться ни с какой установленной государством церковной организацией и проповедовали одновременно начала народного самодержавия и всеобщего равенства. Их уже в это время начинали обозначать термином левеллеров ("уравнителей"). Многие из них шли даже дальше простого уравнения гражданских и политических прав и, не подымая еще вопроса о переделе земель и о сведении всех состояний к одному уровню, высказывали желание, чтобы доход сильных мира сего - аристократов - был ограничен законом. Герцоги, маркизы, графы не должны были иметь более 2.000 фунтов в год.

Начало столкновениям в стенах парламента положено было еще в феврале 1647 г. Пресвитерианское большинство провело в нем предложение распустить пехотинцев или, по меньшей мере, не держать их более в Англии, а направить в Ирландию. Месяц спустя палата лордов, действуя в том же смысле, отказывает в своем согласии законопроекту, предписывавшему дальнейшее производство сборов с графств на платеж армии. 6 марта Общины определяют наличный состав ирландского войска в 12.000 человек, считая в том числе 8.500 пехотинцев и 3.500 конницы. В кадры парламентской армии предположено включить всех офицеров и солдат сформированного Кромвелем ополчения, за исключением 6.000 пехотинцев, подлежавших роспуску. Все военачальники, принадлежавшие к составу парламента, в числе их Кромвель, должны были оставить дальнейшее предводительство войском. Исключение сделано было для одного Фэрфакса. От офицеров требовались официальное признание пресвитерианского устройства церкви и присяга в соблюдении ковенанта. Это попутно дало возможность обеим партиям определить число своих приверженцев. За предложение подано было 136 голосов, против 108. Большинство оказалось таким образом на стороне пресвитериан. Последние могли рассчитывать и на поддержку нации. Из Эссекса приходили петиции, в которых говорилось о возможности "быть съеденным, закабаленным и в конец разоренным армией, набранной для охраны английского гражданства". Кромвель в письме к Фэрфаксу жаловался одновременно на то, что всюду раздаются враждебные голоса против войска. Лондонское сити, в свою очередь, ходатайствовало о скорейшем распущении армии. Так. образ., меры парламента не могли считаться непопулярными и вызывали понятное раздражение только в тех, кто непосредственно задет был ими. Ледло передает в своих мемуарах, что Кромвель охотно говорил в это время: "Истинное несчастье служить парламенту! Как бы ни был верен ему человек, достаточно способного к резонерству болтуна (pragmatical fellow), чтобы запачкать вас грязью, от которой никогда не отмыться".

Никто, по-видимому, не ждал открытой оппозиции, и Кромвель, по словам Уокера, ручался за то, что армия мирно разойдется по домам, едва потребуют от нее этого именем парламента. Сам будущий протектор благосклонно выслушивал в это время предложение пфальцграфа рейнского, просившего принять начальство над им самим сформированным ополчением и поспешить на помощь протестантам Германии в борьбе их с католическими войсками императора.

Положившись на обещание Кромвеля, парламент послал своих комиссаров в армию для вербовки добровольцев, готовых отправиться в Ирландию. 21 марта 43 офицера, предводительствуемые Фэрфаксом, собрались в церкви Сафрон Уольдена для выслушивания предложений парламента. Прежде чем изъявить свое согласие на производство вербовки, они потребовали от комиссаров ответа на следующие четыре вопроса: Какие войска останутся на жаловании в Англии? Кто будет начальствовать в Ирландии? Чем ручаются за правильный платеж жалованья и провиантирование войск в предстоящем походе? Наконец, в какой мере будет уплачено задержанное у солдат жалованье и осуществлены обещанные земельные раздачи из доменов? Редакция вопросов принадлежала Аэртону. Солдаты, в свою очередь, составили петицию, в которой к приведенным уже требованиям присоединили новые: свободу от набора для тех, кто добровольно поступил в ряды парламентского войска, пенсии для вдов и сирот убитых воинов, защита от частных преследований за действия, совершенные во время войны. При соблюдении всех этих условий войско готово было разойтись по домам или перейти в кадры ирландского ополчения. Кромвель не одобрял поведения солдат, видя в нем попытку военной власти вмешаться в деятельность гражданской. Парламент отказался принять ходатайство армии. 330.000 фунт. не было еще выплачено солдатам за прежнюю службу, и недостаток средств ставил парламент в невозможность исполнить важнейшее требование армии без нового займа. Недовольство в войске скоро приняло резкий характер. В среде офицеров возник комитет для собрания подписей под новым более решительным протестом. Ходил слух, впоследствии не подтвердившийся, что полковник Прайд добился скрепления петиции 1.100 солдатами, состоявшими под его начальством, и что все полки, за исключением одного (полка Скиппона), собираются в Сафрон Уольдене, чтобы оттуда пойти на парламент. Палата общин потребовала к себе главнейших вожаков движения для дачи отчета в их поведении. Раздались голоса в пользу объявления петиционеров изменниками родины, и 30 марта, по инициативе Гольса, издана декларация, в которой обе палаты заявляли о своем недовольстве ими и открыто высказывали одобрение тем, кто не присоединился к подписавшим. Дурное впечатление было еще усилено в войске известием, что предпринятый парламентом заем в 200.000 фунт. должен был пойти всецело на оплату жалованья не наличному составу войска, а будущему ирландскому ополчению, и что один из высших постов в армии будет занят Скиппоном, полк которого, как мы видели, отнесся враждебно к петиции. Явившиеся на зов парламента офицеры с такой горячностью отнеслись к защите интересов армии, что парламент, получив от Прайда заявление о неосновательности ходивших на счет войска слухов, поспешил отпустить офицеров. Все тревожнее и тревожнее становилось настроение солдат. Приходившие из Лондона известия, доказывая присутствие в самой столице меньшинства, готового поддержать требования войска, в то же время говорили о решительном озлоблении против него как парламента, так и зажиточной буржуазии. Фэрфакс старался в письме к спикеру Ленталю оправдать петиционеров, доказывая, что они имели в виду только выяснить все неудобства немедленного роспуска армии. Но в действительности войско гораздо глубже чувствовало обиду, нанесенную ему недоверием парламента. "Все наши попытки обелить себя, - жаловались в своих письмах офицеры, - не служат ни к чему. Те, кого мы считали лучшими друзьями, в настоящее время сделались нашими злейшими врагами. Кто бы мог допустить, что самое скромное, самое умеренное ходатайство вызовет такую бурю! Уж не признать ли, что солдаты, завоевавшие свободу для нации, себе самим обеспечили только рабство. Нам должно принадлежать право подачи петиций в такой же мере, в какой имеет его парламент со своей Петицией Прав. Доводить до сведения своего начальника о злоупотреблениях - есть вольность, в которой не отказывает солдатам ни право естественное, ни право народов".

Парламент посылает новых комиссаров в армию для дальнейших переговоров о вербовке солдат в ирландское ополчение. Прием, оказанный им, описан в отчете, присланном из Сафрон-Уольдена 15-го апр. 1647 г. Полковник Ламберт, вслед за речью Фэрфакса, советовавшего офицерам принять предложение комиссаров и вступить в ряды нового ополчения, возбудил вопрос о том, дан ли парламентом и какой ответ на поставленные ему прежде четыре вопроса? Один из комиссаров сослался на то, что требования офицеров удовлетворены, что суды получили приказ не принимать впредь до издания нового закона жалоб на тех из членов войска, кто своими действиями во время войны нарушил интересы частных лиц, что Скиппон назначен для предводительства ирландским ополчением и т. д. В ответ послышался дружный возглас: "Назначьте Фэрфакса и Кромвеля, и мы все пойдем!" Комиссары поспешили распустить собравшихся. Офицеры, в свою очередь, выбрали от себя уполномоченных, которые должны были потребовать от парламента ответа на поставленные ему раньше вопросы и заявить, что передача в руки прежних начальников главенства над ирландской армией немало будет содействовать быстроте вербовки. Тщетно комиссары стараются привлечь добровольцев щедрыми обещаниями; офицеры и солдаты дружно стоят за то, чтобы вербовка началась не раньше, как по выполнении поставленных парламенту требований; когда подполковник Кэмпсон со своим отрядом объявил себя готовым воевать в Ирландии, его прямой начальник Роберт Лильборн приказал ему немедленно вернуться вместе со своими солдатами на прежнюю стоянку в Сеффолке, мешая тем самым выполнению принятого им обязательства. Все настаивают на необходимости возобновить петицию, заявляя, что готовы от каждого полка назначить двух уполномоченных. Таким образом, уже в середине апреля возник проект устроить своего рода представительное собрание от армии для более точного определения тех условий, на которых офицеры и солдаты согласились бы разойтись по домам или принять службу в Ирландии. В столице число приверженцев армии быстро стало возрастать, особенно с момента обнародования Джоном Лильборном горячо написанного памфлета, озаглавленного "Вновь открытый стратегический прием". В нем высказывался резкий протест против пресвитерианских священников, советовавших прихожанам ходатайствовать о роспуске армии. Письма из Лондона от конца апреля говорят о сильном возбуждении умов в среде индепендентов, обозначаемых именем "божьих людей". И во внутренних графствах заметно было то же брожение. В Норфолке и Сеффолке солдаты выражались о членах парламента, как о новых тиранах; сочинения Лильборна цитировались охотно и "пользовались таким же авторитетом, как свод законов", пишет анонимный корреспондент от 20 апреля. В стоявших в Кембриджшире войсках слышались речи о необходимости пойти за королем в Голмби. Карл I говорил одновременно о получении им петиции из рядов войска с предложением искать в нем приюта. "Мы не желаем новой войны!, - был его ответ, - и без того пролито слишком много крови", Парламент упорствовал в своем нежелании выслушать не только петицию, но и представленные ему офицерами оправдания. Войску не оставалось другого выхода, как обратиться с ходатайством к собственным начальникам: Фэрфаксу, Кромвелю и Скиппону. Восемь кавалерийских полков выбрали каждый по два депутата, получивших сперва название Комиссаров, а позднее агитаторов. Слухи обо всех этих событиях доходили до Лондона в извращенном виде, вызывая в членах парламента сильное ожесточение и решимость распустить войско. Корреспонденты парламента писали ему из армии: "Все войско, точно один Лильборн, готово скорее само предписывать законы, нежели повиноваться чужим приказам". И действительно, изменяя прежней тактике, обращая защиту в нападение, назначенные полками агитаторы впервые заявили в открытом послании, что парламент имеет в виду гибель армии: "Иначе он не устранял бы тех, кто недавно еще был орудием спасения родины, а теперь может служить препятствием к честолюбию людей, вкусивших от прелестей власти, не желающих быть служителями государства, а его повелителями и тиранами". Парламент, убедившись, по-видимому, в серьезности встреченной им оппозиции, решился прибегнуть к посредничеству тех самых лиц, которые еще недавно вызывали его подозрительность. Зная влияние, каким Кромвель и Аэртон располагают в войске, парламент уполномочил их вместе со Скиппоном и Флитвудом успокоить умы и повлиять на офицеров и солдат силою своего слова. Они должны были объявить войску от имени парламента, что последний собирается издать постановление о вознаграждении его за прежнюю службу и произвести немедленную уплату части задержанного жалования. Седьмого мая офицеры снова собрались в церкви Сафрон-Уольдена в присутствии Кромвеля и его товарищей. Но вскоре оказалось, что никакие решения не могут быть приняты без предварительного опроса солдат, - так неразрывны были их интересы с интересами начальников. По примеру восьми вышеупомянутых полков, каждый из остальных выбрал своих уполномоченных, а эти последние в своей совокупности наметили несколько человек, которые под названием "агитаторов" должны были повести речь от имени всех низших чинов. Два дня, 15 и 16 мая, длились переговоры парламентских комиссаров с этими избранными представителями всего войска. Офицеры заявили о полной своей солидарности с солдатами. Собрание постановляет представить парламенту декларацию, в которой бы требовалось принятие более действительных мер к уплате жалованья и высказывался протест против терпимости, с какой палата общин и палата лордов допускают клеветы на армию, распространяемые с церковной кафедры и в печати. Декларация требовала признания за солдатами права представлять своим начальникам ходатайства по делам службы. Она настаивала на прочтении парламентом прежней петиции и на том, чтобы войску дозволено было оправдать свое поведение в печатном послании. Соглашаясь со всеми этими заявлениями, Кромвель в то же время приглашал агитаторов убеждать полки в необходимости подчиниться авторитету, стоящему одинаково над всеми ими (разумеется парламент). "Если этот авторитет погибнет, - замечал он, - неизбежно последует общее замешательство".

Парламент, между тем, принимал меры к собственной защите. Еще в марте лондонское сити ходатайствовало о передаче в руки им назначенного комитета забот о городской милиции. Пресвитериане могли только выиграть от такой перемены, так как городской совет был всецело на их стороне, в парламентском же комитете, дотоле заведовавшем милицией, голоса были разделены поровну. Просьба сити была удовлетворена, и вновь назначенный комитет поспешил удалить из среды милиции всех, кто не принадлежал к господствующей церкви. Одно это обстоятельство должно было раскрыть глаза на действительные намерения парламентского большинства. Городское ополчение представляло собою силу в 18 тысяч человек; при случае она могла быть направлена против войска. Так как одновременно парламентом сделаны были шаги к сближению с королем, соглашавшимся на трехгодичное господство пресвитериан в церкви, то, по-видимому, все было направлено к тому, чтобы восстановить законные власти государства против армии и представленных в ней индепендентов. Фэрфакс получил приказ отправиться немедленно к войску и прислать оттуда двух из парламентских комиссаров для отчета о мерах, принятых к составлению ирландского ополчения. В то же время парламент назначил особую комиссию и поручил ей определить порядок роспуска тех полков, которые не пожелают принять службы в Ирландии. В ответ агитаторы издали 19 мая печатное обращение к солдатам, убеждая их стоять друг за друга, как один человек, и пророча, что в противном случае их, как собак, погонят в Ирландию или перевешают в Англии, карая за подачу петиции. В самом Лондоне интересы войска находили новых и многочисленных защитников между последователями Джона Лильборна. Предвидя, заодно с армией, опасность одностороннего соглашения пресвитериан с Карлом, они 15 мая представили парламенту петицию, в которой указаны были все реформы в церкви и государстве, желательные наиболее передовым демократическим сектам. В петиции можно было прочесть протест против veto короля и палаты лордов, против статутов, присяг и соглашений, каравших мирных, преданных государству граждан только за то, что их религиозные убеждения не отвечали требованиям господствующей церкви, против монополизирующих торговлю компаний, против дороговизны и продолжительности процессов и несоответствия законов с требованиями христианской веры, против обязательности церковной десятины и заточения в тюрьму неисправных должников, наконец, против тех, кто оскорбляет патриотов, называя их в насмешку "круглоголовыми". Петиция передана была на рассмотрение парламентской комиссии. Лица, ее подписавшие, должны были дать отчет в своих действиях и намерениях. Некто, по имени Тью, отстаивая право петиции, решился сказать: "Иначе придется принять другие меры"; его немедленно арестовали. Протестовавшую публику разогнали, причем майор Тулид схвачен был за горло и выброшен за дверь. Палата общин 19 мая одобрила поведение комитета и препроводила Тулида в тюрьму. На следующий день палате представлена новая петиция в защиту прежней. В ней говорилось, что право ходатайства пред парламентом и властями - необходимое дополнение к свободе и основным правам англичан. Решворс рассказывает в своем дневнике, что, услыхав о произнесении одним из петиционеров, Вильямом Брауном, слов, оскорбительных для чести парламента, а именно следующих: "Мы ждали слишком долго ответа на наши просьбы и не будем ждать долее", палата общин призвала оратора к ответу. Браун должен был стать на колени и выслушать строгий выговор от спикера. Вслед затем собрание постановило, что петиция представляет собою тяжкое нарушение парламентских привилегий, что она заключает в себе призыв к мятежу и должна быть сожжена рукой палача на рынке в Корнгиле и на площади перед Вестминстерским дворцом.

Чтобы предупредить возможность соглашения лондонских петиционеров с "агитаторами" в армии, парламент решился принять, наконец, меры к удовлетворению поставленных войском требований. Выслушав доклад собственных комиссаров, палата общин постановила: поспешить сведением счетов о недоплаченном солдатам жалованье, освободить от набора и службы за морем тех, кто добровольно вступил в ряды парламентского войска, наконец, определить содержание вдовам и сиротам убитых воинов и всем увечным. Вслед затем 25 мая, по выслушивании отчета своего комитета, палата предписала распущение полков с уплатой солдатам жалования всего-навсего за два месяца. Соединенный комитет от лордов и общин назначен для присутствия при сдаче солдатами оружия. Ему же поручено выразить благодарность нации за верную службу. Войско осталось крайне недовольно этими мерами. Едва дошло о них известие из Лондона, как двести офицеров, собравшись на митинг, постановили большинством всех голосов против двух, что решение парламента не удовлетворяет их, так как ходатайства, ими представленные, остаются неисполненными, а между тем уже приняты меры к тому, чтобы разослать их по домам.

Гардинер связывает арест короля корнетом Джойсом с желанием "агитаторов" всячески воспротивиться распущению войск; он думает, что Кромвель только узаконил своим согласием действие, на котором с самого начала лежит характер военного бесправия. Я полагаю, что его согласие ничуть не изменило характера этого акта, и в то же время не вижу причин считать Кромвеля действительным виновником задержания короля. Такое обвинение покоится исключительно на показаниях враждебных ему лиц - Джона Гарриса, левеллера и памфлетиста, и майора Гентингтона, автора известных мемуаров, крайне нерасположенного к протектору. Сам Кромвель не раз опровергал это обвинение. Удача, какой увенчана была попытка Джойса, усилила шансы успеха для армии и объясняет нам большую ее настойчивость в проведении своих требований и более резкий тон, принятый ею отныне в своих петициях. Переходя к нападению, "агитаторы" и сочувствовавшее им меньшинство в лондонском сити поднимают речь о необходимости призвать к ответу вожаков пресвитерианской партии за их враждебное отношение к войску. Уже заходит речь о том, чтобы очистить парламент, изгнав бесславящих его членов. Обращаясь к Фэрфаксу с новыми ходатайствами, обнародуя от имени армии особый призыв, озаглавленный "Торжественное обязательство", агитаторы связывают уже свое дело с делом всех "свободно рожденных" англичан; обязуясь остаться в рядах войска до исполнения их справедливых желаний, они думают оказать тем услугу всей нации. В только что упомянутом воззвании впервые говорится о необходимости создать особый совет армии, в который вошли бы, заодно с военным начальством, по два офицера и по два солдата от каждого полка. Этому совету надо предоставить суждение о том, достаточны ли предложенные парламентом гарантии. Без его согласия не может быть приступлено к роспуску войска.

Предвидя возможность открытого столкновения с войском и желая в то же время добиться его роспуска, парламент одновременно и выслушивал благосклонно петицию об уплате десяти тысяч фунтов распущенным в 1645 году полкам (так называемым reformados), думая направить их в будущем против армии, и ассигновывал этому войску новые десять тысяч фунтов в уплату задержанного жалованья. 10 июня армия собрана была в Трипло-Гисе для выслушивания новых сообщений из Вестминстера. Говоря от имени комиссаров, Скиппон предложил полку Фэрфакса подчиниться парламентским требованиям. В ответ последовало заявление: "Надо передать их на обсуждение соединенного собрания офицеров и агитаторов", другими словами, уже упомянутого нами совета. На вопрос, все ли поддерживают это предложение, послышались крики: "все! все!", к которым вскоре присоединились новые возгласы: "справедливость! справедливость!" Желая объяснить свое поведение, армия в особом послании к графствам, отправленном из Сент-Олбена, в следующих словах выразила свои действительные намерения по отношению к ближайшему устройству королевства. "Мы добиваемся, - писали составители этого замечательного документа, - того самого, к чему парламент стремился во всех своих декларациях и ради чего мы приняли оружие. Мы не вмешиваемся в вопросы религии и церковного устройства, оставляя заботу о том парламенту. Никто больше нас не желает сохранить его власть и основные законы государства. Мы ищем только справедливости против тех, кто одинаково причинил вред и нам, и королевству". Составители декларации останавливаются в частности на двух вопросах - на восстановлении законного порядка в государстве, и на упрочении веротерпимости. Они настаивают на том ближайшем интересе, какой представляют для них оба эти вопроса, говоря, что из-за их решения и сделано было обращение к силе: образованы войска и поведена война с королем. Веротерпимость понимается ими в смысле права каждого человека, сохраняющего мир и спокойствие, пользоваться свободой и государственной защитой. Такое решение вопроса кажется им всего более отвечающим как справедливости, так и общественной пользе. Армия объявляет о том, что намерена пойти войною на парламент и не замедлит приблизиться к Лондону; но ответственность за предстоящее кровопролитие должна пасть на тех, кто поставил ее в эту необходимость. В письме от того же числа, присланном из Лондона, говорится о приготовлениях, сделанных парламентом при известии о приближении войска к столице. Под страхом смерти приказано было милиционерам стать под оружие; все лавки поведено закрыть; но, прибавляет корреспондент, распоряжения парламента не были приняты во внимание. Десяти человек в отряде не нашлось готовых стать под знамена; да и те были офицерами. Лорд мэр, сэр Джон Гайер, делал все усилия, чтобы побудить купцов к закрытию магазинов; но только в центре сити, вблизи от биржи, и на Корнгиле исполнено было его требование. Все ждали неминуемого изгнания из парламента, при участии войска, вожаков пресвитерианской партии; многие желали такого исхода, говоря, что выборы в парламент не всегда были правильны, что в нем много сидит лиц неспособных или подкупленных, и что армия, очистив его от присутствия людей недостойных, может сделаться орудием величайшего блага для государства. Между тем армия сочла нужным обнародовать своего рода манифест, или так наз. декларацию. В этом документе, составленном под непосредственным влиянием Аэртона, отодвигаются на второй план требования солдат относительно платы жалованья и всего более оттеняются внутренние настроения государства. Армия считает себя вправе завести речь об этих настроениях от имени всего английского народа, так как она - не армия наемников, готовых служить всякому самовластию, но войско, призванное парламентскими декларациями к защите прав и свобод, как своих собственных, так и всей нации. Сами парламентские декларации научили пренебрегать буквой закона, когда дело идет об общественном спасении; они научили также тому, что власть связана с должностью, а не с теми, кто ее занимает. Все эти теоретические рассуждения предпосланы для того, чтобы объяснить и, по возможности, оправдать решимость армии очистить парламент от его порочных членов. Декларация высказывает это намерение по отношению ко всем депутатам, действия которых, как она выражается, могут быть признаны "порочными" (corrupt), кто позволил себе бесчестить армию или занял свой пост в силу неправильных выборов. Чтобы избежать дальнейших нестроений в государстве, армия желала бы вверить верховную власть людям, пользующимся, по крайней мере, репутацией нравственной порядочности, людям, руководимым в своих действиях совестью и религиозными принципами. Так как это не всегда достижимо, то армия считает нужным предложить средство избежать бесконечного произвола одних и тех же лиц, - для этого необходимо предоставить народу возможность исправить скорейшим образом последствия дурного выбора. Армия требует поэтому, чтобы продолжительность парламентов была определена на будущее время и чтобы палата общин назначила срок для своего роспуска. Необходимо также признать за всеми право обращаться к парламенту с петициями. Закон, а не парламент, должен впредь определять наказание за всякого рода действия, признаваемые преступными. Удовлетворивши требованиям справедливости казнью немногих главных виновников, народная усобица должна прекратиться изданием общего акта амнистии. Свобода совести должна быть предоставлена всем, желающим сохранить мир в государстве. Декларация заканчивается обращением ко всем жителям Англии с призывом решить самим, ищет ли армия лишь собственной выгоды или же стоит за общие интересы королевства.

Вслед за изданием декларации армия представила обвинительный акт против 11 членов парламента, принадлежавших к числу пресвитериан. Во главе списка стоял Гольс; известный судья Мейнард также был в числе подлежавших исключению. Все одинаково признавались виновными в нарушении прав и вольностей английских граждан, в произволе и угнетении, в желании замедлить или сделать невозможным правильный ход правосудия, в распространении неверных слухов об армии и ее намерениях с целью породить недоверие к ней со стороны парламента, наконец, в принятии мер к тому, чтобы противопоставить законной армии незаконную силу распущенных или дезертировавших войск (уже упомянутых нами reformados), чем неминуемо вызвана была бы новая междоусобная война. Армия требовала, чтобы поименованные лица не допускались более к парламентским сессиям, говоря, что в их присутствии трудно будет добиться желательного соглашения.

Хотя палате общин не на кого было положиться, хотя сити обнаруживало полное нежелание принять на себя заботу о ее военной защите, большинство депутатов продолжало упорствовать. Правда, 21 июня Общины назначили комиссию для расследования действий обвиняемых армией одиннадцати депутатов; но два дня спустя та же палата отказалась даже подвергнуть разбирательству требование, назначить срок роспуска настоящему парламенту и определить продолжительность будущих.

Только 26 июня, в виду приближения войск, уже расположившихся главной квартирой в Укс-Бридже, а своими правым и левым флангами в Стэнси и Уотфорде, что позволяло прекратить, в случае надобности, подвоз припасов в столицу, парламент решается сделать новое обращение к армии, предлагая ей на этот раз формулировать минимум своих требований. 28-го последовал ответ: Армия соглашается отойти в Ридинг, но под условием, что солдатам будет уплачено жалованье и "reformados" высланы из Лондона. Парламент обязуется не принимать предложений шотландцев о помощи и не выслушивать тех, какие могут прийти к нему с континента (от королевы). Король не должен находиться на более близком расстоянии от Лондона, чем армия. В Ридинге войско согласно ждать выполнения прочих своих требований. Парламент дает свое согласие на все эти предложения 3 июля, и армия начинает обратное движение по направлению к Ридингу. Еще гораздо раньше этого времени, депутаты, против которых представлено было обвинение, сами ходатайствовали о том, чтобы палата уволила их временно от посещения заседаний. Так как Гольс и обвиненные заодно с ним депутаты уклонились от дальнейшего посещения парламента, то немудрено, если армия обнаружила по отношению к ним значительную сговорчивость. Она согласилась на отсрочку их преследования до момента общего умиротворения. Получаемые известия из Лондона далеко не были, однако, успокоительны. Проповедники громили армию с кафедры, и обидные прозвища "мятежников" и "изменников" сыпались по адресу ее из уст выдающихся пресвитериан, вроде судьи Мейнарда. Член парламента Френсис Пайль в письме к полковнику Бауэну говорил одновременно о желании парламента перевести, во что бы то ни стало, короля в Лондон и воспротивиться изгнанию из своей среды одиннадцати опальных членов. Reformados и подмастерья, в свою очередь, обнаруживали решительную враждебность. Первые не хотели подчиниться приказу покинуть столицу, данному им парламентом 9 июля, вторые организовали 13 июля целую демонстрацию в пользу реставрации короля, сохранения пресвитерианского ковенанта и роспуска армии. Все эти известия произвели в войске ожидаемое действие. 16 июля агитаторы явились в верховный совет армии с предложением идти немедленно на Лондон. Предложение это нашло поддержку в офицерах, но вызвало противодействие Кромвеля и Аэртона.

Кромвелю удается распустить собрание на решении послать предварительно в Вестминстер новый запрос парламенту. Более ста человек присутствовало на совете, и прения продолжались до 12 часов ночи. Решено отправить комиссаров в парламент с требованием ответа в течение ближайших четырех дней. Войску хотелось бы также добиться соглашения и с королем, сделаться посредником между ним и парламентом; но при этом оно желало бы обеспечить народные вольности. Монархия может быть восстановлена, но под условием не причинять прежних насилий.

Отвечая на запрос армии, парламент 19 июля поставил под начальство Фэрфакса всю вооруженную силу Англии и Уэльса. В тот же день армия препроводила парламенту четыре новых требования, объявленных ею окончательными, а именно: освобождение лиц, содержимых в неволе без предания их суду, издание декларации о нежелании парламента искать иноземной помощи, исправный платеж жалованья солдатам, наконец, переход в руки прежнего парламентского комитета, наполовину составленного из индепендентов, заведования милицией, временно предоставленного комиссии от сити. Одновременно Аэртон направляет к королю свой проект соглашения, главные черты которого приведены выше.

Пресвитерианская партия не сочла возможным медлить долее. Дело общего замирения каждый день могло завершиться без нее к полному поражению ее партийных требований. Немудрено, если она стала относиться благосклонно к мысли войти в союз с шотландцами, если тайно возбуждаемые подмастерья и толпы распущенных солдат, reformados, собравшись 21 июля, связали себя клятвенным обещанием сохранить ковенант и добиться восстановления короля на началах, предложенных пресвитерианским большинством. 26 июля сити, в свою очередь, представило парламенту протест против перехода в руки назначенной им комиссии дальнейшего управления милицией. Масса подмастерьев сопровождала городскую депутацию. Окруживши здание парламента, толпа кричала, что не выпустит его членов раньше, как добившись от них благоприятного ответа на эти требования. Шесть часов Общины выдержали направленные против них угрозы, тщетно призывая к себе на помощь мэра и ольдерменов. Лорды, которые в этот день заседали в числе девяти человек, уступили первыми, Общины последовали их примеру только в восемь часов вечера. Но толпа не удовольствовалась этим. Принудив спикера Ленталя снова занять президентское кресло, она заставила депутатов вотировать призыв короля в Лондон. На следующий день городской совет потребовал от Фэрфакса удалить войска от столицы. В ответ пришло известие, что начальник армии повел ее на Лондон. Городские власти немедленно предписали наличным военным силам занять укрепления. Все способные носить оружие, призваны были в кадры милиции. Таким образом собралось до 30 тысяч человек пехоты и 10 тысяч конницы - сила внушительная по своей численности, не только не уступавшая, но, напротив, превосходившая армию. Индепендентам на этот раз пришлось последовать примеру их одиннадцати пресвитерианских сочленов. Они перестали являться на заседания парламента, и 30 июля в обеих палатах отсутствовали оба президента - граф Манчестер и Ленталь, - восемь пэров и пятьдесят семь коммонеров. Это обстоятельство не только не остановило пресвитерианского большинства, но, наоборот, вызвало в нем решимость призвать в свою среду одиннадцать отверженных армией депутатов и произвести выбор новых президентов из собственной партии. Начальство над милицией поручено было пресвитерианскому генералу Массэ, но 30-го Фэрфакс ночевал уже со своим штабом в Кольнбруке. Войска овладели одним из фортов (Тилбери) и перешли Темзу выше Вестминстера, грозя занять Гревзенд и прекратить подвоз товаров в Лондон. А между тем собранные для защиты города войска (reformados) громко стали заявлять о намерении предать его грабежу. Лондонские индепенденты, ободренные близостью армии, явились в Гильд-Гол на собрание городского совета с предложением вступить в переговоры с армией. Их встретили, правда, весьма недружелюбно; дело не обошлось без свалки и ранений, но прибывшие из Саус-Уорка (южного рабочего квартала) уполномоченные вскоре поддержали их требование. Третьего августа решено послать депутацию к Фэрфаксу. Она встретила его во главе 20.000 человек на Генслогисе, ныне входящем в состав одного из Лондонских парков. Укрывшиеся от преследования депутаты-индепенденты шли впереди армии. Вскоре явилась депутация от Саус-Уорка с приглашением войску занять южный берег Темзы, что и было исполнено ночью. После этого сити оставалось только капитулировать. 6 августа армия, сопровождая удаленных из парламента индепендентов, вошла в Лондон, направляясь в Вестминстер. Ее шествие носило характер торжественной процессии. В парламенте, в котором снова восседали Манчестер и Ленталь и отсутствовали опальные 11 членов, Фэрфаксу выражена была признательность от имени Лордов и Общин. 18 тысяч войска, с Кромвелем во главе кавалерии, прошлись 7 августа по сити, и когда Фэрфакс, по болезни ехавший в экипаже с женою Кромвеля, вошел в Тауэр, ему представлена была Великая Хартия английских вольностей. "Вот то, из-за чего мы боролись, - сказал начальник парламентского ополчения, - и вот чего мы должны держаться с Божьей помощью и впредь".

Торжество армии не имело другого последствия, кроме перемещения большинства с пресвитерианских скамей на скамьи индепендентов. Но и само это большинство было всего большинством одного голоса - 95 против 94. Да и оно удержалось недолго. Десятого августа пресвитериане уже проводят свои предложения, вопреки оппозиции благоприятной армии партии. 14 августа "агитаторы" признают себя побитыми. В петиции на имя Фэрфакса они заявляют, что попытка создать свободный и законный парламент потерпела полную неудачу, и требуют, чтобы снова вернувшиеся в парламент 11 пресвитериан окончательно удалены были из его стен. Предупреждая решение палаты, шестеро из названных членов поспешили воспользоваться выданными им паспортами для отплытия во Францию. Задержанные в момент отъезда, они скоро были отпущены на свободу и сейчас же покинули родину, чтобы добраться до Кале и Сен-Мало. Четверо остались в Англии в ожидании событий. Один, Никольс, посажен был под арест. 17 августа индепенденты входят в парламент с предложением объявить, что с 26 июля по 6 августа палата общин действовала несвободно и потому все принятые ею меры недействительны. Это предложение отклонено большинством трех голосов. Задетые результатами баллотировки "агитаторы" обращаются с петицией в совет армии и находят в нем полную поддержку. Никто резче Кромвеля не высказывался в пользу предложения приблизить войска к Вестминстеру. "Эти люди, - сказал он о пресвитерианах парламента, - не уступят, пока армия за уши не выведет их из палаты". Но Фэрфакс отсрочивал со дня на день выполнение проекта вторичного занятия Лондона, пока 20 августа Кромвель на собственный страх не отдал приказа одному кавалерийскому полку расположиться около Гайд-Парка. Одной его близости было достаточно, чтобы позволить Кромвелю, оставившему за собой при входе в парламент значительный отряд солдат, провести предложение об отмене постановлений, принятых с конца июля. С этого момента, как значится в донесениях итальянских дипломатов, пресвитериане перестали бывать на заседаниях парламента или, принимая в них участие, стали вотировать заодно с индепендентами.

Большая часть сентября прошла в тщетных попытках добиться соглашения с королем, причем сказались существенные различия в понимании разумных основ свободного государственного порядка не только между пресвитерианами и индепендентами, но и в среде последних. В то время, как Кромвель стоял за продолжение переговоров, Мартин входил уже с предложением прекратить посылку всяких дальнейших адресов Карлу I. Разноречие Кромвеля с Ренсборо приняло такой острый характер, что будущему протектору пришлось даже выслушать угрожающее заявление: "один из нас не должен жить". Противники всякой монархической реставрации были пока в меньшинстве не только в среде офицеров, но и солдат; четырехтысячная петиция представлена была последними в пользу возможно скорого упорядочения отношений с Карлом. Не меньшее разногласие вызывал вопрос о церковном устройстве и о веротерпимости. 13 октября палата лордов остановилась на мысли принять на три года проект пресвитерианского устройства английской церкви со свободой культа для всех, кто готов сохранить внутренний мир государства. Исключение составляли паписты и все отвергавшие символ веры. Посещение храмов признано обязательным в воскресные дни; наказания избегали только те из уклонявшихся, кто мог оправдать свое отсутствие тем, что он присутствовал на собрании той или другой конгрегации, в которой читалось и проповедовалось слово Божие. В день, назначенный для обсуждения этого проекта в палате общин, в Вестминстер явилась толпа католиков; к ним присоединились шекеры и рационалисты, т. е. лица, находившие откровение неполным, искавшие, поэтому, внутреннего просветления, и лица, признавшие себя свободными от всяких велений, помимо предписываемых разумом. Напрасно Сельден представил красноречивую защиту в пользу католиков, оправдывая их от обвинения в идолопоклонстве, напрасно Мартин опровергал заявление, что они имеют своим главою иностранного правителя; палата общин высказалась против включения их, заодно с рационалистами и шекерами, в число терпимых сект. Ока поставила с ними на одну доску лиц, придерживавшихся англиканского молитвенника. Пресвитерианское устройство церкви оставлено было в силе вплоть до ближайшего парламента, вопреки всем попыткам ограничить его сперва трех, а затем семигодичным сроком.

Различие во взглядах вскоре отразилось и на личных отношениях. В среде левеллеров Кромвель не замедлил прослыть низким интриганом, озабоченным личной выгодой. Переговоры его с королем, содержание которых далеко не было известно в правильном свете, нежелание входить в конфликт с палатой лордов, отымая у нее по требованию Лильборна судебные функции, наконец, готовность оказать защиту и покровительство одним христианским сектам, - все это вместе взятое породило враждебность к Кромвелю в среде демократической и республиканской партии. С другой стороны, его ближайший союзник и зять, Аэртон, стал удаляться от него, упрекая его в недостаточной поддержке короля. Как приверженец конституционной монархии, как автор проекта соглашения, клонившегося к установлению системы современного парламентаризма с королем, лордами и общинами, Аэртон мог считаться представителем той партии умеренных, которые, по словам одного монархиста, встречались даже в среде индепендентов.

Видимое единодушие держалось в армии лишь до тех пор, пока ей пришлось отстаивать свое существование от желавшего ее роспуска парламентского большинства. Несогласия сказались тотчас же после победы, едва поставлен был на очередь вопрос об окончательном устройстве государства. Первыми выступили со своей программой левеллеры. Они обнародовали 9 октября 1647 года своего рода манифест, в котором от имени пяти полков, только что заменивших прежних "агитаторов" новыми, был предложен целый проект конституционного устройства, а именно: роспуск парламента раньше годичного срока, немедленное исключение из него всех депутатов, продолжавших заседать в отсутствие обоих президентов, установление двухгодичных парламентов и всеобщей подачи голосов на выборах. Парламенты должны были впредь осуществлять полноту законодательной власти и призывать к ответственности всех чиновников. Вето короля и палаты лордов таким образом отменялось. В защиту всех этих предложений приводилось учение, весьма близкое к тому, выразителем которого в XVIII веке сделается Жан-Жак Руссо: "Всякая власть по природе и существу своему не имеет другого источника, кроме всего народа. Его свободный выбор и согласие, выраженное чрез представителей, кладет начало всякому справедливому правительству".

Такие воззрения в Англии были несомненным новшеством, но и в Италии с ее демократическими республиками и тираниями, как и во Франции XVI века, эпохи Лиги и католической реакции, не раз ставился вопрос, уже решенный в утвердительном смысле римскими юристами, о том, не есть ли народ ближайший источник всякой власти, и не является ли авторитет правителей созданием народного самодержавия. В "Комментариях на первую декаду Тита Ливия", написанных Макиавелли, и в сочинении Джианони "О Флорентийской республике" народ является уже, как и в городских демократиях XIII и XIV века, своего рода автократом. У Лa-Боэси, проникнутая идеалами древней Греции, свобода также является первичным состоянием: "народы сами создают над собою начальство, сами закабаляют себя правителям; переставая служить им, они тем самым могли бы избавиться от угнетения". Разумеется, ничто не говорит нам о заимствовании Лильборном и левеллерами теории народного самодержавия из иностранных источников, хотя перевод на английский язык таких сочинений, как трактат известного современника Ла-Боэси, Лангэ, "Vindiciae contra tyrannos", дает повод думать, что радикальные учения политических писателей времен Лиги были известны английским демократам XVII века. Но и независимо от сторонних воздействий, идея народного самодержавия легко могла зародиться в умах пресвитериан и индепендентов, привыкших считать видимой церковью собрате верующих, а единственными законными властями в ней назначенных путем выбора священников.

Как бы то ни было, но новое учение о народном самодержавии стояло в резком противоречии с историческими основами английской конституции. Оно не могло, поэтому, не встретить с самого начала отпора в людях, которые, подобно Кромвелю или Аэртону, ставили себе задачей сохранить в предстоящей политической реформе все, если возможно, основы старинной конституции. 20 октября Кромвель высказал открыто свое отношение к новым политическим веяниям, говоря о необходимости восстановить монархию и протестуя, как от своего имени, так и от имени Фэрфакса и всех начальников армии, против мысли об участии в составлении или поддержке манифеста пяти полков. Восемь дней спустя Кромвелю пришлось выступить в защиту тех же взглядов, на этот раз в обществе Аэртона, на совете армии, созванном, как всегда, в приходской церкви. Дело происходило в Путнэ в присутствии выдающихся левеллеров, Вильдмана в том числе. На собрании председательствовал, за болезнью Фэрфакса, Кромвель. Заседание возобновилось 29-го окт. и, временно прерванное для того, чтобы дать возможность назначенному комитету подготовить текст резолюции, возобновлено было снова восьмого и девятого ноября. При содействии новой комиссии выработан был текст четырех биллей, окончательно принятых парламентом 14 декабря. Эти билли заключали в себе решение основных вопросов, являвшихся исходными пунктами в борьбе парламента с Карлом I. Если бы король скрепил их своим согласием, семилетнее междоусобие окончилось бы в начале 1648 года монархической реставрацией. Из сказанного легко заключить, какое значение имеют дебаты, происходившие в октябре и ноябре в совете высших офицеров армии и агитаторов полков, как для истории политических идей, волновавших английское общество в середине XVII столетия, так и для понимания источника, из которого вытекли те решения, какие даны были вопросам государственного и церковного устройства в эпоху революции и протектората Кромвеля. Я позволю себе утверждать, что судьба Долгого Парламента, как и проведенная Кромвелем избирательная реформа и созданный им государственный совет уже намечены в общих, разумеется, чертах на этих собраниях в Путнэ. К сожалению, большинство историков английской революции не могло составить себе никакого представления о той роли, какую этот, так сказать, военный парламент сыграл в дальнейших судьбах английского народа. Единственный источник наших сведений обо всем, происходившем на этих памятных заседаниях, составляет дневник Вилльяма Кларка, изданный несколько лет назад Фирсом на средства Кемденского общества. Вилльям Кларк, получивший образование в адвокатской корпорации Иннертемпль, сделан был вторым секретарем военного совета в 1645 году. Он исполнял секретарские обязанности в июле 1647 года при комиссарах, уполномоченных добиться соглашения армии с парламентом. С этого времени он вносит день за днем в особую тетрадь все важнейшие акты, проходящие через его руки. Вот почему в его дневнике оказался подробный отчет и о прениях, происходивших в октябре и ноябре в Путнэ, отчет, не только раскрывающий пред нами далеко не выясненную еще роль Аэртона, не только обогащающий нас неизвестными доселе речами Кромвеля, но и рисующий агитацию левеллеров в новом свете: не как одностороннюю и чисто партийную попытку Лильборна и его политических друзей реформировать Англию по ими же предложенному образцу, а как выражение народного запроса на участие в политической жизни. Прения начались заявлением Сексби, имя которого не раз встречается впоследствии в истории заговоров, направленных против Кромвеля. Он выразил точку зрения не допускавших компромисса пуритан, говоря: "сделано все от нас зависящее, чтобы понравиться королю, но пока мы не перережем себе горла, не будет достигнута эта цель. Мы также старались завоевать расположение камеры, стропила которой подгнили, я разумею парламент, в котором заседают порочные члены". Кромвель и Аэртон работали в этом направлении. Оратор выразил надежду, что они откажутся действовать долее в том же смысле и возложат все упования на войско. Лично задетые, Аэртон и Кромвель поспешили представить объяснение своего поведения. "Я никогда не пойду заодно, - сказал Аэртон, - с теми, кто ищет гибели парламента и короля; я не дам также своего согласия и поддержки тем, кто не испробует всех путей, ведущих к сохранению обоих. Я не слышал пока ничего, что могло бы изменить мое решение". Прежде чем высказаться в свою очередь, Кромвель пожелал выслушать текст тех предложений, с какими новые "агитаторы" от полков считали возможным войти в совет. Эти предложения, на которых, как нельзя больше, отразилось влияние Лильборна и левеллеров, озаглавлены были термином: "народное соглашение" (Agreement of the People). Они заключали в себе проект четырех реформ: замену существующей системы распределения голосов между графствами, городами и бургами новой, пропорциональной числу жителей, роспуск парламента не позже конца сентября 1648 года, установление двухгодичных парламентов, наконец, ограничение парламентского всемогущества признанием неотъемлемых и неотчуждаемых прав, а именно - религиозной свободы, свободы от принудительного набора, равенства всех перед законом и судом, свободы от преследований за все, совершенное в эпоху междоусобий. Из этого общего правила допускается исключение только для лиц, приговоренных палатой общин. Читая содержание этого документа, мы не без изумления констатируем в нем выражение тех самых взглядов, с которыми познакомили нас всякого рода декларации прав, начиная с Виргинской и кончая той, какая в 1789 г. обнародована была французским учредительным собранием. Основное положение, проводимое этим проектом, лежит в признании той истины, что политическая и гражданская свобода невозможны при всякой неограниченной власти, будет ли ею единоличный: правитель или представительное собрание целой страны. Отсюда мысль поставить известные права на такую высоту, при которой нельзя было бы нарушить их даже парламенту, мысль, которую деятели 1789 г. выразят известной формулой: "естественные права существуют раньше и стоят выше всякого положительного закона". В 1647 г. руководимые левеллерами "агитаторы" армии стремятся достигнуть той же цели практическими средствами, ограничивая правомочия парламента и запрещая ему всякое вмешательство в сферу совести и личной свободы, насколько последняя достигается установлением равного для всех суда и закона. Практичность подобной меры доказывается фактом принятия ее американскими конституциями. В отличие от того всемогущества, каким английская конституция наделяет парламент, американские признают палаты неспособными нарушить своими законами самую конституцию и охраняемые ею основные права. Блюстителем их нерушимости являются суды, а средством проведения ее в жизнь - обжалование каждым той части несогласного с конституцией закона, которая нарушает его личные права. Мы не вправе отнестись, поэтому, к основному положению левеллеров, как к политической утопии, и можем только отметить к их чести тот факт, что за два с половиной столетия до нас они высказывали уже взгляды, проникшие в общественное сознание Европы, но все еще не нашедшие себе полного выражения в ее законодательстве.

Очевидно, что сторонники исторических основ английской государственной жизни, а таким именно сторонником был Кромвель, не могли отнестись к проекту "агитаторов" иначе, как отрицательно.

Он внес, поэтому, предложение передать на обсуждение совета армии те недостатки, какие "агитаторы" нашли в прежних соглашениях, заключенных тою же армией в Ньюмаркете и Триплогисе. Это значило ни больше, ни меньше, как отложить реформы на неопределенное время. Левеллер Вильдман указал на это собранию и, отражая ссылку Кромвеля на обязательства, объявил, что ничто не принуждает человека делать то, что он находит несправедливым. В ответ на это Аэртон заявил, что нет другого основания для справедливости и правды, кроме верности раз состоявшимся соглашениям: "Отмените это обязательство, - и ни для одного из ваших прав не окажется законного фундамента. Вы хотите держаться одного естественного закона, но на основании его вы не имеете больше права на этот кусок земли или какой другой, нежели я. Я в такой же мере, как и вы, волен захватить все необходимое для моего пропитания или для моего личного довольства. Право возникает только там, где является соглашение. Соглашение в данном случае состоит в том, что такое-то лицо одно будет осуществлять права владения и пользования, подчиняясь всеми признаваемой власти, власти, призванной охранять мир и приводить в исполнение законы. На соглашения опираются права человека на все, и вот почему, когда я слышу людей, предлагающих не считаться с соглашениями и руководствоваться только тем неопределенным и широким представлением, какое каждый в отдельности составил себе о справедливом и несправедливом, я прихожу в ужас при мысли о последствиях, какие может иметь подобное предложение". Кромвель поспешил присоединиться к мнению Аэртона. Чтобы положить конец дальнейшим препирательствам, он предложил посвятить ближайшее заседание молитве. На языке индепендентов это выражалось словами seeking God, что буквально значить "искать Бога". В их представлении один Бог мог раскрыть сердцу и разуму справедливость того или другого предложения. Это было то личное откровение, в котором религиозные радикалы XVII столетия в такой же мере думали найти истину, в какой радикалы нашего времени ищут ее в решении большинства при всеобщей подаче голосов. Аэртон также стоял за "искательство воли Божьей в молитве", но он счел сверх того нужным предложить немедленное назначение комитета для обсуждения, заодно с "агитаторами" пяти полков, отдельных статей "народного соглашения".

На следующий день, после молитвы, возобновлены были прения в совете офицеров. И Кромвель, и Аэртон поспешили заявить о полной готовности руководствоваться при обсуждении проекта левеллеров одними велениями божественной истины и предложили открыть дебаты по первой статье соглашения. Она касалась устройства выборов и распределения голосов между графствами, городами и бургами. Ренсборо, говоря в пользу предложенного, объявил себя сторонником всеобщего права голосования. "Я полагаю, - сказал он, - что беднейшему, как и наиболее зажиточному, предстоит одна и та же задача прожить свой век. Мне кажется неоспоримым, что всякий, живущий под властью правительства, должен прежде всего своим согласием выразить готовность стать под начало этого правительства. Беднейший человек в Англии не связан в повиновении власти, в создании которой сам он не принял участия". В противовес такому учению, отправлявшемуся от признания естественного права человека на участие в народном самодержавии, Аэртон изложил ходячую в его время теорию о принадлежности избирательного права одним собственникам. "Я полагаю, - сказал он, - что никто не должен иметь участия в делах королевства и в выборе лиц, издающих законы, если не имеет постоянного и приуроченного к той или другой местности интереса в государстве. Совокупность этих лично заинтересованных людей и образует класс представленных в парламенте лиц. Им одним и должно принадлежать право выбора депутатов. В этот класс входят все те, кто имеет реальную связь с тем, что совершается в пределах государства, связь не временную, а постоянную. Говорят о прирожденном праве на выбор представителей. Но люди в силу рождения имеют только право на воздух, на пространство и т. п.; я не вижу достаточного основания признавать за каждым, кто родился в данной местности, право располагать ее землями и имуществами". Всеобщее голосование не отвечает, таким образом, по мнению Аэртона, естественному закону; оно еще более противоречить праву историческому. "Если мы спросим себя, - говорить Аэртон, - каковы исконные основы нашей конституции, без которых никто не может иметь ни собственности, ни гражданских прав, мы принуждены будем сказать, что они лежат в следующем. Избирать лиц, наделенных правом законодательства, могут только те, кто в своей совокупности представляют постоянный интерес королевства, т. е. те, в чьих руках находится землевладение, а также те, кто, состоя членами корпораций, посвящает себя промышленной и торговой деятельности. В этом лежит основной закон королевства. Отмените его, и ничего не останется от нашей конституции. Сидящий близ меня джентльмен (разумеется Ренсборо; прав, когда говорит, что и беднейший должен иметь участие в выборе правительства, которому он подчиняется, но только в том смысле, что достаточно самого ничтожная участия в местных интересах, достаточно сорока шиллингов годового дохода, чтобы иметь такой же голос на выборах, каким располагает человек с доходом в тысячу и более фунтов". Аэртон не видит возможности идти далее в уравнении политических прав; иначе, думает он, подвергнуты будут опасности права гражданские: "Раз представительство не будет принадлежать исключительно тем, кто имеет постоянный интерес в королевстве, мы несомненно дойдем до отмены собственности и всякого рода вещных прав".

В конце концов, согласно предложению Кромвеля, принят был текст следующей декларации. Парламент должен разойтись 1 сентября 1648 г. В Англии вводятся двухгодичные парламенты, заседающие от сентября до сентября. В промежуток между двумя парламентами или двумя его сессиями действует комитета из его членов по выбору. Голоса должны быть распределены таким образом между графствами, чтобы сделать возможным равное их представительство и обратить палату общин в возможно близкое отражение всех допущенных к выборам. Квалификация, необходимая для того, чтобы избирать и быть выбранным, должна быть установлена палатой общин до распущения парламента; при этом желательно возможное расширение общей свободы, насколько оно требуется справедливостью и соответствует характеру конституции. Желательно в частности, чтобы ВСЁ свободнорожденные англичане и все получившие гражданство иностранцы, все, кто служил парламенту во время войны деньгами, серебряною посудою, лошадьми и оружием, имели голос на выборах. Ни один из пэров, созданных после 21 мая 1642 г., не должен заседать в парламенте без согласия обеих палат.

Аэртон и Кромвель явились главными советниками армии и в отношении к принятию следующих решений, которые составляют наиболее оригинальную часть резолюций комитета. Полнота самодержавия не сосредоточивается в руках палаты общин не только в том смысле, что рядом с нею продолжает существовать власть короля и лордов, но и в том, что избирающий ее членов народ удерживает некотор. права исключительно за собой. В полномочия депутатов не входит: 1) издание законов, связывающих совесть, принуждающих следовать известному культу; "вопросы веры, - объявляет комитет, - не могут быть решены никакой человеческой властью"; 2) в число предметов, подлежащих решению палаты общин, не включено издание закона о насильственном наборе; все должны служить, но только при необходимости оборонительной войны или в случае нарушения внутреннего мира в государстве; 3) будущие парламенты не могут привлечь никого к ответственности за действия, совершенные во время междоусобной войны. Это запрещение не распространяется на настоящий парламент. К числу вопросов, по которым палата общин не имеет права высказаться, принадлежать и основы вновь выработанной конституции, как-то: двухгодичность парламентов, открытие их в положенные сроки, новое распределение голосов между графствами и городами, - все эти вопросы решены неизменно и раз навсегда конституцией и не могут подлежать отмене представительных собраний. В том же заседании комитетом постановлено выработать текст новых предложений для передачи их парламенту. "Буде окажется, что попытки последняя добиться упрочения мира путем соглашения с королем представляют некотор. вероятие успеха, комитет желал бы временной приостановки переговоров до того момента, когда парламентом будут получены от него некоторые предложения, признанные необходимыми в интересах упрочения свободы и мира в государстве". Согласно этим решениям комитет продолжал собираться 3 и 4 ноября и обсуждать вопросы, связанные с устройством милиции и с отменой церковной десятины. Постановлено, между прочим, заменить ее земельным налогом и возложить на государство принятие мер к содержанию служителей церкви. На тех же заседаниях комитета решен в утвердительном смысле вопрос об исключении из числа избирателей всех слуг и всех живущих общественной благотворительностью.

И на этот раз взгляды Кромвеля и Аэртона одержали верх над возражениями противников. Все это вместе взятое не могло не вызвать сильного раздражения в рядах левеллеров. Располагая большинством в совете офицеров, они от его имени направили к парламенту письмо, в котором опротестовывалось заявление Аэртона о согласии совета на предложения, выработанные комитетом. Аэртон потребовал от совета взятия письма обратно и, когда последовал отказ, он заявил, что никогда более не явится на его заседания.

Дальнейшие заседания происходили в отсутствии этого главного конституционного советника, и Кромвель должен был отражать один натиск левеллеров, ожесточенных тем поражением, какое их взгляды понесли в стенах комитета. 5 ноября, Ренсборо объявил, что армия не желает дальнейшего представления адресов королю, и предложил удостовериться в поддержке полками "народного соглашения" и их враждебности к решениям комитета, созвав для этой цели общий митинг всего войска.

Нерасположение к королю росло одновременно и в стенах палаты общин. 6 ноября депутатами принято было следующее решение: "английский король обязан по справедливости и в силу своей должности давать согласие на законы, которые лорды и общины признают полезными для королевства". Таким образом, прежнее право veto заменялось по отношению к основным законам простым предложением к принятию их королем. Неудачное вмешательство шотландских комиссаров, обратившихся к палате лордов с предложением перевести Карла в Лондон для личных переговоров с палатами, вызвало сильное брожение, как в парламенте, так и в совете офицеров.

7 ноября уже слышались в армии речи о необходимости немедленного и примерного наказания главного виновника смуты. Правда, в ответ раздавались голоса и в пользу короля. Кларк заносит в свой дневник слова одного из солдат полка Фэрфакса: "пусть мой полковник стоит за дьявола, если ему нравится, я же буду стоять за короля". До 400 человек в полку Роберта Лильборна считались роялистами; им приписывали даже открытое обращение к крестьянам в окрестностях Дунстевеля с предложением обменяться с ними оружием; они уступили бы им свое, и солдаты удовольствовались бы одними рогатками; вместе пошли бы они тогда на освобождение короля и снова водворили бы его во дворце Уайтголе. Таким образом, все резче и резче сказывался в самой армии тот внутренний антагонизм, от которого пока она одна оставалась свободной. Кромвель не мог не увидеть опасности такого положения. 8 ноября он произнес в совете офицеров речь против тех, кто решился разъединить армию. С особенной резкостью напал он на составителей "народного соглашения", повторяя уже высказанное осуждение всеобщего голосования, "как ближайшего шага к анархии". Речь окончилась предложением отослать офицеров и агитаторов в их полки под предлогом успокоения умов солдат. Предложение это было принято большинством, но в свою очередь Кромвель принужден был дать свое согласие на общий митинг армии. Избавившись от противников, Кромвель сумел без труда провести предложение, чтобы, взамен "народного соглашения", комитет внес для принятия полками новые предложения, составленные на основании всех предшествовавших письменных обязательств и деклараций армии. В это резюме могли попасть только те части "народного соглашения", которые отвечали прежним декларациям. Для выработки текста предложений назначен новый комитет из одних офицеров. Удаление агитаторов позволило Аэртону вернуться к прерванным занятиям, но оно не устранило вполне разноречия в среде комитета. Полковник Гаррисон продолжал представлять в нем идеи непримиримых. 11 ноября последовали в среде комитета горячие прения, повод к которым дали ходившие слухи о предстоящем бегстве Карла. Гаррисон высказал общее осуждение всем попыткам, сделанным дотоле с целью сохранить в будущей конституции короля и лордов.

15 ноября последовало собрание если не всей армии, то семи полков в Коркбеш-Фильде, в окрестностях Вера. В промежуток между заседаниями комитета и митингом армии король бежал на остров Уайт, откуда он обратился к парламенту с новым предложением вступить в личные переговоры с палатами и явить себя опять, как он выразился, "отцом родины". Эти известия набросили весьма невыгодную тень на тех, кто, подобно Кромвелю и Аэртону, противились попыткам левеллеров изменить основы английской конституции. Ренсборо и Мартин открыто подняли речь о предании Кромвеля суду. Первый надеялся на поддержку своих требований не только всем войском, но и 20.000 граждан. Ходили и более тревожные слухи. Самым крайним представителям демократических веяний приписывалось намерение воспользоваться митингом армии для того, чтобы овладеть личностью Фэрфакса, убить Кромвеля и потребовать от парламента суда над королем. Эти слухи не могли не дойти до военачальников, и они приняли меры к тому, чтобы устранить на будущее время тот упадок дисциплины, какой начинал уже сказываться в армии. От имени Фэрфакса и войскового совета составлен был особый манифест, в котором говорилось о намерении его оставить дальнейшее командование войском, при новом нарушении порядка солдатами. Фэрфакс обещал в то же время содействовать ближайшему роспуску парламента, назначению срока его закрытия и установлению более равномерного представительства народа в будущих парламентах. К манифесту приложена была форма обязательства, какое солдаты должны были принять по отношению к Фэрфаксу. Текст манифеста отражал на себе влияние идей Кромвеля и был в полном соответствии с мыслями, высказанными им на собрании офицеров. Гардинер предполагает, что ближайшим инспиратором во всем этом деле был Кромвель. Ему же пришлось играть главную роль и на митинге полков.

Когда рано утром 15 ноября открылся этот митинг, Ренсборо приблизился к Фэрфаксу для передачи ему текста "народного соглашения". Но полковнику Вильяму Эру удалось заградить ему дорогу. Майор Фут и несколько офицеров тщетно убеждали солдат стоять за "соглашение". Присутствующие начали скреплять своими подписями текст нового обязательства; потребовалось немногих арестов и отправки майора Скотта, бывшего вместе с тем членом парламента, в Вестминстер на суд палаты общин, чтобы восстановить дисциплину во всех полках за исключением двух, состоявших под начальством Роберта Лильборна и Гаррисона. Самое присутствие этих полков на митинге заключало уже в себе нарушение дисциплины, так как первому было поручено наблюдать на севере за движениями шотландцев, а второму назначено другое место для митинга. Солдаты обоих полков явились на собрание с текстом "народного соглашения", прикрепленным к шляпам. В заголовке его отпечатаны были следующие слова: "свобода Англии и права солдат!" Фэрфаксу не трудно было убедить солдат Гаррисона подчиниться общему решению, но полк Лильборна продолжал упорствовать. Тщетно Кромвель, проезжая перед рядами, требовал от солдат, чтобы они сняли со своих шляп прикрепленный к ним манифест. Ослушание было всеобщим. Один среди враждебного ему полка, Кромвель не побоялся обнажить шпагу и бросился с нею в ряды. Его внушительный вид сразу вызвал повиновение. Предводители недовольных были задержаны и три из них приговорены к смерти военным судом. Им дозволено было однако бросить жребий, и один поплатился жизнью за троих.

19 ноября Кромвелю принесена была благодарность палаты общин за оказанную ей услугу; но так как сити отказывалось платить сбор в пользу войска, то все несогласия армии со столицей далеко не могли считаться оконченными. Фэрфакс отдал даже приказ полковнику Гьюсону войти в Лондон, чтобы тем принудить его к платежу, и палате общин пришлось сделать личное обращение к Кромвелю, чтобы воспрепятствовать этому новому вмешательству армии в дела гражданской подсудности.

Возгоревшаяся вскоре вторая междоусобная война парламента с королем устранила на время возможность препирательств между войском и законными представителями нации.

Полагаясь на то, что раздоры, возникшие между пресвитерианами и армией, достаточно ослабили его противников, Карл решился попытать счастья и, надеясь на помощь шотландцев, бежал на остров Уайт; это случилось 11-го ноября 1647 г.

Такой шаг был, разумеется, средством избавиться от прямого контроля армии, которая позволила себе ранее увезти его из Голмби (Holmby) в Норсгэмптоншире, где он пользовался относительной свободой и вел тайные переговоры с французами и шотландцами столько же, сколько и с главарями Парламента. Корнет Джойс (Joyce) в июне 1647 г. явился внезапно в Голмби и увез короля в Ньюмаркет по близости к войску. Покинув его теперь собственной властью, король на острове Уайте оказался в новом заточении в замке Карисбруке. Между тем, в исполнение данного им обещания, шотландцы овладели Берриком и водрузили над крепостью королевское знамя. Во главе их стоял герцог Гамильтон; он же, вместе с комитетом шотландских лордов, распорядился вызовом принца Уэльского, будущего короля Карла II-го, в Шотландию и поставил его во главе "кавалеров". Известия о происходившем в Шотландии побудили к восстанию в мае и июне 1648 г. некоторые южные и восточные графства Англии. Но Фэрфакс и Кромвель быстрым движением войск скоро освободили юг Англии от "кавалеров". Фэрфаксу пришлось взять приступом крепость Мэдстон в Кенте. Перебравшись через Темзу, он отправился в восточные графства; Кольчестер удержал его под своими стенами в течение двух месяцев и сдался только тогда, когда все припасы были истощены. В свою очередь, Кромвель встретился с Гамильтоном под Престоном во второй половине августа и в трехдневном сражении разбил его наголову. Взятый в плен, Гамильтон был казнен вместе с предводителями Кольчестерской крепости и лордом Голландом, намеченным начальником роялистских сил в Англии. Сотни других пленников были отправлены на остров Барбадос в крепостную неволю; самого Карла переместили из Карисбрука в замок Герст (Hurst-Castle), что, однако, не помешало парламенту возобновить с ним переговоры. Обеспокоенная этим армия решила произвести очистку парламента.

Полковник Прайд, сам ревностный индепендент, 6-го декабря 1648 г. вошел в Вестминстер со своим полком и задержал всех предводителей пресвитерианской партии; 41 из них были заключены в тюрьму, а 96-ти запрещено только бывать в палате; после этого число всех посещавших ее заседания ограничилось 60-ю; все они принадлежали к числу индепендентов. Можно сказать, что с этого времени Долгий Парламент перестал существовать, и от него осталось только то, что известно было современникам под названием Рёмп (Rump), что означало ту часть человеческого тела, без которой ни о каких заседаниях не может быть и речи, - и этот-то "рёмп", а не Долгий Парламент вотировал 1-го января 1649 г. предание Карла I суду за государственную измену. В назначенном для производства этого суда верховном трибунале Фэрфакс отказался принять какое-либо участие. Председательствование выпало на долю малоизвестного адвоката Брэдшоу, а в числе судей было немало военных людей, не дороживших соблюдением процессуальных обрядов; Карл отказался от всякой защиты; судьи постановили ему смертный приговор (26-го января 1649 г.). Перед наступлением роковой развязки Карл сделал заявление, что он падает жертвою власти меча, что нация не будет свободной до тех пор, пока снова не признает своих обязанностей перед Богом и королем, и что он гибнет потому, что не пожелал предать церкви и государства. В феврале 1649 г. провозглашена была в Англии республика, и власть сосредоточилась в руках палаты общин и государственного совета. Пэры и ранее собирались в числе не более 11-ти человек, - теперь верхняя палата была упразднена. Но принимая все эти меры, английские революционеры все же старались удержать и при новом устройстве возможно больше черт исконной английской конституции. В той декларации, в которой они объявляли миру о причинах принятого ими решения, они выдвигают следующие мотивы в защиту республиканского принципа: "английский парламент, устанавливая республику, следовал примеру других государств и имел в виду то благословение, которое ниспослал на них Господь. Рим процветал гораздо более во времена республики, нежели под кровом монархии и империи, Венеция сохранила свое благоденствие при республиканском образе правления в течение 13-ти столетий. Насколько превосходят швейцарские общины и другие свободные государства монархии Европы по своему богатству, свободе, прочному обеспечению мира. Наши соседи, Соединенные Нидерланды, со времени установления республиканских порядков изумительно возросли в своем материальном богатстве, свободе, торговле и внешнем могуществе, - одинаково на море и на суше". Но, говоря все это, парламент в то же время вверял защиту своего поведения перед лицом всего мира людям, которых отнюдь нельзя было признать демократами в современном смысле слова. Секретарь нового государственного совета Мильтон, полемизируя с левеллерами, говорит: "кто вздумает поддерживать ваше требование неограниченного права голосования?" Другой поборник республики, Альджернон Сидни пишет: "Что касается до чистых демократий, при которых народ сосредоточивает в себе всю власть, то я не знаю об их существовании; да если бы они и были в действительности, я ничего не мог бы сказать в их пользу".

И не демократическим порядком надо назвать тот, который водворился в Англии в эпоху республики и протектората Кромвеля. В 1653 г. остатки Долгого Парламента были рассеяны вооруженной силой, направленной рукою Кромвеля, которого Мильтон защищает, говоря, что его поведение было, пожалуй, смелым, несколько грубым и варварским, но юно, тем не менее, вывело родину на желанный путь. На расстоянии немногих месяцев после этого события Кромвель созывает не столько парламент, сколько совет лиц не по выбору, а по назначению. Он известен под названием парламента "Голой Кости" - the Barebones Parliament - по имени одного из его членов; в нем руководительство переходит в руки так называемых "людей пятой монархии", своего рода религиозных анархистов. Убедившись, что из собрания не выйдет ничего путного, Кромвель склоняет большинство его разойтись, вручив ему предварительно свои полномочия; меньшинство же, составленное из анабаптистов, было принуждено затем силою покинуть свои места. "Что сказать о тех людях, - читаем мы в одной из речей Кромвеля, - кто в ожидаемом ими царстве Божием находят оправдание своим притязаниям быть единственными правителями государства, давать людям законы, располагать их собственностью, свободою и всем прочим?.. Еще если бы они ограничивались одним преувеличенным представлением о своем призвании, их можно было бы оставить в покое. Одни идеи не могут принести вреда никому, кроме тех, кто их разделяет. Но когда люди переходят к практике и стараются убедить, что свобода и собственность непримиримы с царством Христа, когда они, отказываясь от регулирования закона, требуют его отмены и, быть может, готовы установить на его место еврейское право, государственный человек не может более воздержаться от вмешательства".

Когда парламент "Голой Кости" прекратил свое существование, Кромвель одно время управлял страною единолично, - всего, впрочем, с декабря 1653 г. по сентябрь 1654 года. В это время обнародован был им, при участии старших офицеров его армии, своего рода основной закон, под названием: "орудие управления" (Instrument of Government); в нем объявлялось, что Англия отныне будет иметь лорда-протектора и палату общин. Звание протектора принял сам Кромвель; его согласие было необходимо для того, чтобы решения парламента стали законами, но он не вправе отвергать законов, которые по существу согласны с конституцией республики. Созыв и роспуск парламента принадлежит протектору; палата общин, к которой сводится отныне представительство страны, заключает в себе уполномоченных от всех трех королевств - Англии, Шотландии и Ирландии - и должна заседать не менее пяти месяцев в год. Интересно отметить, что уже в этом конституционном акте заходит речь о необходимости отнять голос у гнилых местечек и наделить им некоторые развившиеся промышленные и торговые центры. К бессмертной славе лорда-протектора надо отнести его религиозную терпимость. При нем впервые обеспечена была свобода совести, - если не католикам, то всем протестантским сектам. При нем же вновь допущено было поселение в Англии евреев.

Никому не жилось при Кромвеле так плохо, как католикам; их обвиняли в поддержке всех тайных убийц, имевших замыслы на жизнь протектора, и в подстрекательстве испанцев к объявлению войны Англии. Вот почему, когда началась эта война, вся Англия разделена была на несколько генерал-губернаторств, во главе которых поставлены были старшие офицеры армии; им поручено было строго наблюдать за католиками и взимать с них особую подать на ведение войны с Испанией.

В 1654 г. созван был парламент по новому образцу. Парламент этот предложил протектору сделаться королем, но последний отклонил от себя эту честь, очевидно, имея в виду, что согласие вызвало бы недовольство высших начальников его армии.

Кромвель умирает (3 сент. 1658 г.), сохраняя прежнюю популярность, накануне созыва нового парламента и после того, как ему удалось - правда, ценою крови и несправедливой конфискации земель у туземного населения - обеспечить прочное владычество англичан в Ирландии. Англия занимает при нем высокое положение в ряду протестантских держав. Ему удалось обеспечить ей обладание в Вест-Индии островом Ямайкой и на Северном море Дюнкирхеном и Мардиком - двумя важными портами, немало содействовавшими расширению английской торговли. При нем издается знаменитый навигационный акт, который был возобновлен в эпоху реставрации и сильно поощрил развитие английского торгового флота.

Сын и преемник Кромвеля, Ричард, мало походил на него своим характером и способностями. После его отказа от дальнейшего исполнения обязанностей лорда-протектора (май 1659 г.) началась борьба из-за власти между генералами Дэсборо, Ламбертом и Флитвудом; первому удалось одержать верх; он одно время думал править страною с остатками Долгого Парламента, или "рёмпом", снова призванным к несению законодательных функций. Но и его господство длилось недолго. Начальствовавший над войском в Шотландии генерал Монк вошел в переговоры с претендентом на английский престол и, видя, что реставрация Стюартов встречает сочувствие в народе, с семитысячным войском перешел границу Шотландии, реку Твид, разбил войско Ламберта и овладел Лондоном. Созванный 25 апреля 1660 г. парламент заключал в себе многих роялистов; и в виду этого Монк уже открыто повел переговоры со старшим сыном Карла I и предложил ему восстановление на престоле под условием забвения прошлого, веротерпимости и упрочения конституционного образа правления. С некоторыми оговорками все это было обещано Карлом II в его декларации, обнародованной в голландском городе Брэда. После этого, в мае 1660 г., Карл II получил формальное приглашение занять престол своих предков и 29-го числа того же месяца торжественно прибыл в Лондон.

Ознакомившись с политическими течениями рассматриваемой эпохи, обратимся теперь к социально-экономическим факторам революции и к характеризующим ее общественным движениям.

М. Ковалевский.

XIII. Общественный быт Англии в первую половину XVII в. и социальные движения эпохи революции.

Новейший историк английской революции, Гардинер, отказывает ей в социальном характере и полагает, что в это время в Англии были поставлены на очередь одни религиозные и политические вопросы. Но с таким мнением нельзя согласиться; период правления первых Стюартов, как и период республики, ознаменовались также движением, вызванным недовольством существовавшим в то время общественным укладом. Характерными признаками его являлись не только феодальный порядок землевладения с уцелевшими остатками барщины и оброчного пользования крестьян, но и те зародышевые формы приходившего ему на смену капиталистического хозяйства, какими были ранее начавшиеся и снова возобновившиеся за последнее время огораживания открытых полей и упразднение общинного пользования. Против всего этого, как мы сейчас увидим, и поднялись наиболее крайние представители того уравнительного движения, с политическими стремлениями которого нам пришлось познакомиться в предшествовавшем очерке.

Английская революция 1648 г. потому только и может считаться поворотным моментом не в одной политической, но и в социальной жизни страны, что знаменует собою решительный разрыв со средневековым хозяйственным строем, с его системой мелкого производства для удовлетворения потребностей местного рынка. Производство на широкую ногу и для целей иноземного сбыта, при искусственном сосредоточении всех операций обмена исключительно в английских руках, характеризует собою одинаково сельскохозяйственную, индустриальную и торговую политику республики. Переворот этот сказывается в области сельского производства в расширении скотоводства в ущерб земледелию, в области городского - в развитии суконных мануфактур и вывозной торговли их продуктами. Он был вызван, несомненно, всем предшествующим ходом экономического развития страны и только ускорен в своем дальнейшем развитии тем отношением, в какое стало к нему правительство республики. Расширение пастбищ на счет пахотных угодий заметно уже со второй половины XV в.; оно признается злобою дня современниками Генриха VIII и Елизаветы, но своего апогея английское овцеводство достигает не ранее середины XVII стол., когда Англия становится для всего мира главным поставщиком шерстяных товаров. Стремление к сосредоточению в руках собственных граждан дела обработки продуктов местного овцеводства может быть отмечено еще в Англии XIV в., в Англии времен Плантагенетов, но запреты вывозить шерсть, встречаемые нами в статутах и регламентах Эдуарда III, остаются мертвой буквой да тех пор, пока английские предприниматели и рабочие не научились у поселившихся среди них фламандских и французских ткачей вырабатывать сукна высокого достоинства, которые легко могли конкурировать с итальянскими и французскими. А эта цель, к которой стремилась еще Елизавета, достигнута была не ранее эпохи республики и протектората, когда торжество пресвитерианства обусловило собою переселение в Англию многих тысяч французских и фландрских ткачей-кальвинистов.

Наконец, сосредоточение торгового обмена продуктами английского производства исключительно в английских руках, к чему направлены были мероприятия королей XIV, XV и XVI стол. (запрещение торговать шерстью иначе, как в наперед установленных пунктах, так называемых staple towns; сокращение торговых преимуществ ломбардских и флорентийских купцов, закрытие немецких факторий, так называемой английской Ганзы), могло сделаться и на самом деле сделалось совершившимся фактом лишь с того момента, когда Навигационным актом Кромвеля отнята была у голландцев возможность накоплять английские товары в своих собственных складах с тем, чтобы, при увеличившемся спросе, развозить их на собственных судах по различным портам Европы.

Перечисленные явления не выходят из области того, что привыкли называть термином экономической политики. Они приковывают к себе внимание экономистов и обыкновенно обходятся молчанием со стороны историков социальной жизни. А между тем их влияние на изменение общественного уклада, на перемещение богатства и власти из одних рук в другие, на устранение или увеличение социальных контрастов - громадно. Наиболее выдающиеся явления общественной жизни Англии середины XVII стол. могут быть поставлены в посредственную или непосредственную связь с ними.

Раскрытие этой связи и составит нашу ближайшую задачу. Вот вопросы, ответ на которые должен представить настояний очерк: как отразился на судьбах владетельных и не владетельных классов английского общества процесс замены натурального хозяйства денежным: в какой мере затронуты были им интересы крестьянского люда: крепостных, оброчных и свободных поселенцев; насколько обусловленные им перемены в системах хозяйничанья вызвали перемещение богатств в среде помещиков, арендаторов и сельских рабочих; как отразилось па судьбах старинного порядка общинного пользования сокращение пахотей и расширение овцеводства; в какой мере быстрый рост мануфактур и торговли повлиял на возрастание численности населения и соответственно на увеличение спроса на землю и предложения труда; насколько повышение земельной ренты обусловило собою легальный захват средним сословием уцелевших обломков церковного землевладения и совершенное исчезновение казенных земель; насколько, с другой стороны, падение в селах заработной платы вызвало перемещение трудящегося люда в города и быстрый рост мануфактур и обмена; в какой степени, наконец, насильственный разрыв вековой связи народа с землей и искусственное скучиванье рабочего люда в городах могут быть признаны источником экономической необеспеченности народных масс, численного роста пролетариата и условием, благоприятным частому наступлению промышленных и торговых кризисов. Одного сделанного нами перечня достаточно, чтобы прийти к заключению о сложности и взаимной обусловленности тех явлений, рассмотрению которых будет посвящен этот очерк. Мы приглашаем читателя постоянно иметь в виду, что те или другие перемены в общественном строе республиканской Англии являются результатом одновременного действия многих причин, что изолирование и одностороннее изучение каждой из них в отдельности, какое он найдет здесь, вызывается лишь соображениями удобства. С этой оговоркой, мы приступаем к изучению, прежде всего, важнейших сторон сельскохозяйственного быта Англии в первой половине XVII стол., так как в нем, как мы уже сказали, лежит первоначальный источник всех последующих изменений в ее общественном укладе.

Сопоставляя сельскохозяйственные порядки Англии XVII в. с теми, которые характеризуют собою предшествовавшие три столетия, мы отмечаем тот любопытный факт, что земледелие в это время впервые обнаруживает некоторые признаки поступательного движения. Прогресс в нем сказывается и в расширении огородничества и садоводства, и в посеве кормовых трав и промышленных растений, и в связанном с этими явлениями переходе от трехпольной к плодопеременной системе хозяйничания, и в расширении района состоящей под обработкой площади с помощью дренажа и расчисток. Сельскохозяйственные писатели, число которых в XVII в. весьма велико, не раз отмечают тот утешительный факт, что, по примеру и всего чаще по инициативе голландцев, англичане обнаруживают готовность порвать с старинными привычками и поставить хозяйство на новую ногу. В сочинении, напечатанном еще в 1607 г. лицом, близким к государственному секретарю времени Елизаветы, Роберту Сесилю, и посвятившим ему свой труд, Норденом, упоминается уже о разведении хмеля в Сеффольке, Эссексе и Сёрре, об успешном занятии огородничеством в Кенте и о хороших результатах, достигаемых посадкою моркови в Норфолке^*). По словам автора, многие земли в названном графстве, а также в Кембридже и Линкольне, подвергнуты были дренажу. Особенно цветущим представляется ему положение земледелия в западных графствах Англии в частности в Сомерсетшире. Удобрение здесь уже в полном ходу. Что успехи огородничества всецело должны быть отнесены к XVII веку, в этом убеждает нас заявление другого сельскохозяйственного писателя того же века, Гартлиба, современника и друга Мильтона ("The Legacy of Husbandry" 1651).

^* (Торольд Роджерс (History of agriculture, т. V, стр. 45) отмечает, что все эти графства принадлежат к восточной половине Англии, бывшей долгое время в прямых сношениях с Голландией и пересадившей к себе, поэтому, всего ранее ее сельскохозяйственные порядки. )

Что касается до разведения промышленных растений, то принятые еще Тюдорами меры к развитию льняного и конопляного производства указывают на постоянный, хотя и медленный рост этого вида сельскохозяйственной промышленности. Гартлиб жалуется на то, что льноводство не получило в Англии достаточного распространения. Что в его замечаниях на этот счет нет преувеличений, следует из того, что на расстоянии тридцати лет другой писатель о земледелии, Джон Ворлидж, считает возможным заявить: "Значительное количество льна и пеньки Англия получает путем иноземного ввоза".

Не в пример льноводству, табаководство еще в начале столетия стало делать в Англии быстрые успехи, как в окрестностях Лондона, так и в графствах Глостер, Девон, Сомерсет и Оксфорд; но процесс его развития с самого начала был задержан тем исключительным положением, какое создало для него правительство. Табаководство в начале XVII века, как мы узнаем из содержания одного указа Иакова, было в полном ходу в Виргинии. Заинтересованный в успехе этой колонии и видя не без основания в вывозе ею табака важнейшую прибыль для европейских ее поселенцев, король запретил сперва жителям Лондона, а затем и прочим гражданам Англии разведение табачных плантаций. Ввоз табака из колоний был дозволен только тем, кто мог предъявить на то особое разрешение со стороны начальства. Он являлся, таким образом, выгодной для правительства монополией. Запрещения заниматься табаководством повторяются, поэтому, не только при ближайшем преемнике Иакова I, Карле, но и в эпоху республики и протектората.

В сравнении с огородничеством и льноводством, травосеяние сделало в первой половине XVII в. довольно слабые успехи. Все сельскохозяйственные писатели этого времени неизменно рекомендуют систему искусственного орошения лугов и разведения кормовых трав. В то же время они отмечают, что англичане, не в пример голландцам, крайне редко обращаются к этому способу утилизации своих полей. Исключение из ряда других писателей в этом отношении представляет Ворлидж, который в трактате "Systema Agriculturae", напечатанном в 1669 г., упоминает об улучшении лугов посевом на них клевера, люцерны, трефоли и эспарцета.

Введение огородничества, льноводства и травосеяния предполагает переход к более интенсивной форме севооборота, чем та, какую допускает трехпольная система. В течение трех столетий эта последняя система оставалась господствующей в Англии. К ней приурочена была вся надельная система открытых полей с их конами (virgatae), делянками (seliones) и полосами (strips). Успехи скотоводства, поведшие с конца XV стол. к огораживанию значительных участков общинной пустоши, впервые нанесли этим порядкам чувствительный удар. Если, тем не менее, они продолжали держаться, уступая лишь исподволь и весьма медленно место более интенсивным системам хозяйничанья, то причина тому лежит в слабых сравнительно успехах культуры огородных растений, которая, не в пример тому, что одновременно имело место в Голландии, не переходит еще в это время в открытое поле за пределы усадебной земли. Сельскохозяйственные писатели Англии XVII века являются все без исключения сторонниками плодопеременной системы. Один из них, Вальтер Блис, пишущий свое сочинение в самый год провозглашения республики, рекомендуя правительству обязательный раздел общинных угодий, ставит ему на вид возможность введения вслед за тем, по меньшей мере, четырехпольного хозяйства.

Общее заключение, какое мы вправе сделать на основании предыдущего, то, что в эпоху, которая составляет непосредственный предмет нашего изучения, Англия только вступала на путь медленного перехода к более интенсивным системам земледелия. Переход этот был задержан слабым еще развитием травосеяния, огородничества и льноводства и существованием надельной системы, в течение столетий неизменно приспособленной к чередованию озими, яри и пара.

Если мы зададимся вопросом о причинах, побуждавших англичан заменять прежние сельскохозяйственные порядки новыми, то нам необходимо будет остановиться на факте возрастания численности населения как на решающем моменте. По приблизительному рассчету, сделанному Роджерсом, число жителей Англии в эпоху провозглашения республики было не менее 4 миллионов, тогда как полстолетия раньше, к концу царствования Елизаветы, оно не превышало двух миллионов пятисот тысяч душ.

Рост населения, очевидно, может и не сопровождаться расширением земледелиЯ, но только под условием получения продуктов хлебопашества путем иноземного ввоза. Этот путь не был загражден для Англии до реставрации, когда хлебными законами 1661 и 1664 г., под предлогом защиты туземного хлебопашества от иноземной конкуренции, положено было начало вековой эксплуатации массы граждан в интересах небольшой группы земельных собственников. Но если хлебные законы изданы были не ранее этой эпохи, то агитация в пользу защиты интересов земельных собственников от иноземной конкуренции началась в Англии еще в первой половине XVII стол.

Конкуренция иностранного хлеба, впрочем, едва ли могла быть значительной во все время существования республики и протектората, так как на первых порах война с Голландией затрудняла подвоз товаров из-за границы, а затем начавшееся с 1653 г. падение цены на хлеб сделало излишним обращение к чужим рынкам. Кульминационного пункта понижение хлебных цен достигло в 1654-1655 г., после чего в ближайшие три года следует незаметное их повышение. Дешевизна хлеба на внутренних рынках устраняет необходимость получения его из-за границы. Вместо того чтобы ввозить хлеб, республиканская Англия не раз прибегает к вывозу его на континент Европы.

Мы вправе игнорировать, поэтому, влияние иноземного подвоза на удовлетворение спроса на хлеб и поставлены в необходимость объяснить, каким образом Англия середины XVII века могла удовлетворять потребностям местного рынка и даже вывозить известное количество хлеба за границу, несмотря на то, что население в ней возросло на целых полтора миллиона? Этот результат, очевидно, мог быть достигнуть только путем более совершенной обработки или расширения площади посевов на счет не утилизированных ранее земель. XVII столетие ставит нас лицом к лицу с обеими тенденциями. Первая сказывается в желании порвать с вековой системой открытых полей, или, что тоже, с порядками общинного пользования, вторая - в осушении и дренировании болот.

Надельная система, зачатки которой восходят к временам англосаксов, а окончательная выработка - к эпохе составления первых по времени поместных инвентарей, или ренталей, с XVII века стала вызывать в Англии те жалобы, какие приходится слышать в наши дни в России из уст противников общинного землевладения. Все возражения против нее могут быть сведены к одному главнейшему - невозможности производить затраты на землю без уверенности в том, что эти затраты пойдут на пользу предпринявшего их лица, уверенности, которой не может существовать при мирской собственности. Сельскохозяйственные писатели XVII века явились первыми защитниками идеи обязательного раздела. "Доход, доставляемый пахотными землями при их огораживании, - говорит Вальтер Блис, - может быть увеличен в несколько раз". "Сто акров земли, обведенных загородью, стоят четырехсот, лежащих вперемежку среди открытого поля", - читаем мы у другого современника революции, Адама Мура, который в этом отношении только повторяет то, что десятком лет ранее сказано было другим английским агрономом, Габриэлем Плетсом. Ко всем только что приведенным соображениям Ворлидж прибавляет еще одно - потерю, какую при системе открытых полей земледелие терпит от большого числа дорог и проходов к участкам отдельных владельцев; это неудобство связано с чрезполосицей и наглядно выступает в представленном Роджерсом примере двух поместий Мертонского колледжа в Оксфорде; в них при земельной площади в 3.255 акров мы насчитываем несколько тысяч полос, или strips.

Параллельно с этим движением в пользу отмены надельной системы заметно в Англии XVII века стремление к обращению в частную собственность пастбищных земель, утилизируемых ранее на общинном начале. Это стремление с особенной наглядностью выступает в восточных графствах, где заливаемые морем луга и высыхающие за лето болота были в то время особенно часты.

В бумагах Государственного совета времен республики и протектората я нашел любопытный документ, представляющий собой систематический план реформ, которыми, по мнению их анонимного автора, может быть поднято благосостояние английского народа. В ряду их указано поднятие уровня заливаемых морем земель, при чем сделан рассчет, что таким путем возможно будет увеличить на целых триста тысяч фунтов ежегодный доход, получаемый от земледелия. Вместе с тем упомянуто о необходимости дренажа болот и орошения пустырей, которые, по словам автора, оставаясь в общинном владении, служат только к поддержанию нищенства. Записка, о которой идет речь, составлена в 1653 г., но рекомендуемые в ней меры были испробованы полстолетия раньше, в первые годы правления Иакова I, когда знаменитый Попгем вошел с представлением о готовности произвести немедленно затрату в десять тысяч фунт. стерл. для осушения болот в пределах королевских поместий и обращения из общинного в частное пользование всей занятой ими площади. Это предложение сделано было впервые в 1606 г. Правительство Карла I сочло нужным поручить компании частных предпринимателей осушение болот и дренирование заливаемых морем берегов, обязавшись обратить лучшую часть утилизированной таким образом площади в собственную их пользу. Болота, о которых идет речь, тянулись на большом расстоянии, частью в пределах Линкольнского графства, частью на границе его с графствами Йорк, Кембридж и Норфолк. Во главе компании стоял уроженец Зеландии, Корнелиус Вермойден. Условия концессионеров были следующие: Вермойден брался произвести дренаж с помощью опытных в деле голландских рабочих и под условием уступки ему трети дренированной площади. Договор с Вермойденом был подписан в 1626 г. Несколько лет спустя подобное же соглашение заключено было правительством с графом Бедфордским, который организовал, по примеру Вермойдена, частную компанию для осушения 36.000 акров в Кембриджшире, сплошь заливаемых водою в зимние месяцы.

Исход обоих предприятий далеко не был удачным. Боясь сокращения и даже совершенного упразднения общинных пастбищ вследствие отхода лучшей части дренированной площади в руки компаний, фермеры и оброчные крестьяне (копигольдеры) открыто высказались против проекта. Протест их изложен был в анонимном послании на имя короля. "Проклятый Попгем (bloody Popham), - значится в этом документе, - предлагает затратить десять тысяч фунтов на осушение, имея в виду отобрать в свою пользу общинные земли бедного люда; народ проклинает его имя, клянется лишить его жизни и уничтожить всех, кто приметь на себя выполнение проектированных им работ".

Это заявление не осталось простой угрозой. Едва, в 1637 г., работы по осушению кембриджских болот были окончены, как местное население стало разрушать шлюзы. Восставшие объяснили свое поведение нежеланием потерять искони принадлежавшее им право выпаса скота на заливных лугах, перешедших в пользование компании. Они требовали предъявления им королевских грамот, которые удостоверили бы факт отнятия у них собственности, и заявляли, что ранее этого они не поступятся своими правами. "Нас разоряют, чтобы наделить новыми пастбищами эссекских телят, - читаем мы в сочиненном ими по этому случаю стихотворении. - Все осушено, а нам остается только умереть".

Еще более опасный оборот приняло движение против огораживаний в графстве Линкольн. Пока работы по дренажу не были окончены, местное население оставалось спокойным, так как увеличившийся спрос на труд значительно повысил его заработок. Но когда в 1642 г. болота были осушены, и компания вступила в обладание лучшей частью земель, дотоле принадлежавших общинным пользователям, простонародье набросилось на изгороди, обратило в пустыню более четырех тысяч акров, бывших под посевом и пастбищем, и разрушило рассеянные среди них дома и постройки. Подоспевшей вовремя военной команде пришлось охранять шлюзы от разъяренной толпы, готовой снова затопить водою только что отвоеванную у нее площадь. Потерпевшие от этих насилий обратились с жалобами в суд казначейства, но прежде, чем суд успел признать правильность их претензий и издать приказ о вторичном вводе во владение, более четырехсот человек с оружием в руках снова набросились на изгороди и захватили пасшийся скот. Мировой судья, к которому потерпевшие обратились со своими жалобами, удовольствовался обложением виновных ничтожными пенями. В 1650 г. последовал, наконец, давно ожидаемый приговор: семь тысяч четыреста акров земли укреплены были за концессионерами компании. Обнародование этого решения послужило сигналом к новому и несравненно более опасному движению; оно сразу приняло политический характер, в виду того, что руководительство восставшими перешло в руки вождей партии уравнителей, или левеллеров - Лильборна, Вильдмана, Гоусетона и Нодделя. Четыреста человек приняли на этот раз участие в движении. Изгороди были ниспровергнуты, весь приход с 82 жилищами разорен до основания. Среди восставших стати раздаваться угрозы против парламента, который обвиняли в пристрастии к огораживателям. В обществе начали ходить слухи о том, что новое однохарактерное движение подготовляется в Йорке, что Лильборн и другие предводители собирают ополчение в тридцать тысяч человек, с которым намерены пойти на Лондон, распустить парламент и призвать к ответу его членов. Под влиянием этих слухов правительство двинуло против мятежников войска и вслед затем привлекло их к ответу перед посланной на места судебной комиссией. Данные ей показания весьма любопытны, так как знакомят нас в подробности с теми переменами, какие упразднение общинных порядков землевладения вносило в бытовые условия английского крестьянства. Бывшие общинники жалуются, что до производства дренажа заливные луга и болота служили богатым пастбищем для их скота и доставляли сверх того нужный для топлива и для кровли тростник; компания концессионеров отобрала в свою пользу лучшие земли и оставила в руках общинников голые пески; выпаса не хватает более для удовлетворения крестьянских нужд; крестьяне поставлены в необходимость продавать свою собственность за бесценок, так как не имеют средств содержать необходимый рабочий инвентарь, и т. п. Читая эти показания, понимаешь источник всех тех движений, жертвою которых стали владельцы недавно огороженных участков; понимаешь также, почему радикальная партия времен республики считала полезным включить в свою программу протест против огораживаний и ее глава, Лильборн, являлся не только предводителем, но и защитником портящих шлюзы и ниспровергающих изгороди линкольнских крестьян. Правы были, разумеется, и те, которые доказывали, что огороженное пастбище доставляет доход в несколько раз больший по сравнению с оставшимся в общем пользовании; но кто решится утверждать, что на стороне общинников, охранявших вековой обычай и благосостояние своих семейств, не было ничего, кроме произвола и насилия? Когда читаешь горячую проповедь в пользу огораживаний, вышедшую из-под пера сельскохозяйственных писателей XVII в., и вместе с ними принимаешь в рассчет те выгоды, какие из этих огораживаний извлекла ближайшая соперница Англии, Голландия, забываешь невольно, что для многих огораживание было равнозначаще утрате их исконных наделов и означало переход из рядов собственников в ряды пролетариев. Но если не терять этого из виду, как не признать, что и историческое право и разумное понимание собственных выгод были всецело на стороне "бунтарей" и "обскурантов"?

Пропаганда, ведшаяся сельскохозяйственными писателями в пользу огораживаний, нашла себе отголосок и в стенах парламента. Генерал Балле внес 19 декабря 1656 г. проект закона об обязательном разделе общинных земель. Но это предложение не встретило поддержки, хотя и опиралось на уважительный, по-видимому, мотив, на желание содействовать успеху земледелия и росту населения. Большинство высказалось против вторичного чтения билля, соглашаясь с депутатом Фоуэль, что последствием разделов будет "обезземеленье и обезлюденье".

Отмена старинных порядков общинного пользования, таким образом, не была декретирована свыше; но она сделала быстрые успехи, благодаря частным соглашениям, в какие земельные собственники начали вступать с населявшими их поместья оброчными крестьянами и наследственными арендаторами.

Наряду с фактами добровольного раздела, эпоха республики и протектората представляет нам ряд случаев насильственного захвата собственниками участков, дотоле состоявших в общинном пользовании. Эти захваты начались уже давно. Обличительная литература XVI в. полна жалоб на огораживателей; она обвиняет их в опустошении и обезлюдении целых округов и в бесчеловечном обращении с вековыми возделывателями почвы, сгоняемыми с насиженных ими мест в интересах все большего и большего расширения овцеводства. XVII стол. не приносит никакого облегчения этого общественного зла. Факты единичного захвата общинной пустоши повторяются столь же часто, как и прежде; памфлетная литература не раз указывает на эту черту времени. Обвинения лэндлордов в снесении целых селений и обведении изгородями полей, состоявших дотоле в общем пользовании, из года в год становятся все более частыми. В шестидесятых годах захваты общинной собственности частными владельцами составляют обыкновенную тему жалоб и ходатайств, поступающих на рассмотрение Государственного совета. Имея в виду, что права общинников опираются исключительно на давностное владение и не могут быть засвидетельствованы письменными актами, лэндлорды нередко подымают против своих копигольдеров и наследственных съемщиков иски в судах, разоряют их штрафами и судебными издержками и добиваются постановки приговора, признающего неограниченность их владельческих прав на землю. Особенно упорны были в проведении этой политики замаскированного захвата недавние приобретатели поместий, конфискованных у "кавалеров" и поступивших в продажу с публичных торгов. Свободные от тех наполовину юридических, наполовину нравственных обязательств, какие связывали их предшественников с поселенным на их землях крестьянским людом, охваченные вместе с тем общим желанием извлечь возможно больший доход из помещенного ими в землю капитала, они правдами и неправдами отбирали у крестьян-общинников их права выпаса и въезда.

Осушение болот под условием земельных концессий в пользу устроителей дренажа, добровольный раздел общинной пустоши между земельными собственниками и их наследственными арендаторами, наконец, единичные случаи насильственного захвата лэндлордами пустошей и пастбищ, дотоле состоявших в общинном пользовании, - все это вместе взятое неминуемо вело к падению средневековой системы общинного пользования. Если прибавить, что большая заботливость о правильном ходе лесного хозяйства, в виду увеличившегося, вслед за открытием стеклянных фабрик, спроса на топливо, вызывала меры к ограниченно прав въезда и выпаса, то станет ясным, что положение общинных пользователей, - а к числу их принадлежало все английское крестьянство, - к середине XVII стол. сделалось весьма критическим.

Если мы поставим вопрос о том, чем обусловлена была в середине XVII стол. перемена в отношении владетельных классов к аграрному коммунизму, мы придем к заключению, что быстрый рост населения, увеличивши спрос на землю, повел к возрастанию платимой за нее ренты, а это обстоятельство должно было обусловить собою более интенсивную систему хозяйничанья, при которой общинное землевладение, по крайней мере, в том виде, в каком оно известно было Англии, становилось анахронизмом. Что земельная рента, начиная с первой четверти XVI в., обнаружила неслыханную дотоле тенденцию к возрастанию, в этом убеждают нас статистические исследования Роджерса. Из собранных им данных оказывается, что акр удобной для обработки земли в последней четверти XVI в. приносил его собственнику не более одного шиллинга аренды в год, тогда как в первой четверти XVII в. фермерская плата за него возросла до пяти и даже шести шиллингов; одновременно последовало возрастание ренты с пастбищ, но в несравненно слабейшей степени, а именно не более, как вдвое.

Надо помнить, однако, что эти цифры выражают собою лишь возрастание ренты в деньгах, без отношения к цене хлеба. Если принять во внимание эту последнюю, то доход, получаемый землевладельцами с пастбищ в первой половине XVII-го века, окажется прежним, и одна лишь рента с пахотных земель превысит в два с половиною раза ту, какую эти земли доставляли во второй половине предшествовавшего столетия. В самом деле, из данных, собранных Роджерсом, следует, что в период времени от 1550 по 1602 г. средняя цена пшеницы была несколько более 20 шилл. за бушель, тогда как в следующее затем пятидесятилетие она равнялась 41 с лишним шилл., другими словами, возросла более чем вдвое. Неизменность ренты с пастбищ при удвоении той, какую землевладельцы получали за пахоть, объясняется в моих глазах тем обстоятельством, что до издания Навигационного акта не возникало условий, при которых обработка и вывоз шерстяных тканей получили бы большее развитие, чем в предшествовавшие десятилетия. Междоусобная война парламента с королем должна была, наоборот, явиться тормозом для промышленности, и то же, еще в большей степени, может быть сказано в отношении к иноземной торговле шерстяными тканями о войне с Голландией. Наоборот, увеличение численности населения почти вдвое против прежнего, при незначительном расширении района земледелия и слабом сравнительно улучшении земледельческой техники, легко объясняет такое же приблизительно возрастание ренты с пахотной земли.

В этом факте, значение которого для занимающего нас периода едва ли может быть преувеличено, лежит ключ к объяснению большинства перемен, какие английское земледелие пережило в пятидесятых годах XVII стол. Увеличившемуся спросу на землю отвечает не только осушение болот, огораживание открытых полей и общинных пастбищ, но и агитация в пользу упразднения церковной десятины, секуляризация последних остатков церковной собственности, отмена уцелевших следов феодализма и подведение всех видов земельного держания под общий тип - свободного (soccage), законодательное признание за крестьянами свободного состояния, но без предоставления им земли, замена вечно-наследственной и пожизненной аренды краткосрочной с ее неизбежным последствием - необеспеченностью фермерского хозяйства. Нельзя, конечно, отрицать того, чтобы наступление только что указанных явлений не обусловлено было одновременным действием и других причин: конфискация собственности белого духовенства - торжеством пресвитерианской церкви над епископальной, проект отмены церковной десятины - временным торжеством индепендентов и анабаптистов, этих сторонников отделения церкви от государства, падение феодализма и формальная отмена крепостного права - эмансипационным движением, начало которого восходит еще ко второй половине XIV стол. Но нельзя не сказать и того, что соответствие этих реформ интересам господствующего класса земельных собственников объясняет как возможность их практического осуществления, так и некоторые частности в их проведении. Укажем хотя бы на то обстоятельство, что, при освобождении крепостных, помещики, как мы сейчас увидим, не только не сокращают размера своих владений, но, наоборот, увеличивают его присоединением к ним бывших крестьянских наделов, что замена средневековой системы наследственных и неизменных в своей величине аренд краткосрочными арендами ведет к обогащению помещиков и что, таким образом, преобладание землевладельческих интересов отражается и на факте освобождения крестьян без земли и на замене невыгодных более для помещиков феодальных держаний доходною для них системою часто возобновляемых свободных аренд.

Познакомившись с общим характером тех перемен, какие занимающая нас эпоха вносит в аграрный строй Англии, мы перейдем в настоящее время к изучению каждой из них в отдельности. Ранее других ставится вопрос о конфискации земель белого духовенства. Эта конфискация составляет конечное звено того секуляризационного процесса, начало которому было положено еще в XIV стол. проповедью Виклефа и лоллардов. Отобрание в казну и распродажа монастырских земель во время Генриха VIII, захват государством имуществ, принадлежащих кафедральным церквам и каноникатам, в малолетство Эдуарда VI, наконец, конфискация в середине XVII в. собственности епископов, деканов и капитулов, - все это не более, как отдельные стадии одного и того же явления: обезземеления церкви с целью удовлетворить спросу на землю со стороны среднего сословия, или, точнее говоря, той части его, которая с начала XVI стол. стала пополнять собою опустевшие ряды земельной аристократии и образовала из себя новое чиновное или придворное, дворянство.

Что касается в частности до конфискации епископской собственности, то она включена была в число требований, поставленных Долгим Парламентом Карлу I во время его заточения на о. Уайте. Ответ короля был отрицательный. Конфискацию епископской собственности Карл считал святотатством и "не желал принять этого греха на душу". Не отрицая в принципе возможности легального обезземеления духовенства, король соглашался на то, чтобы земли епископий были временно использованы для мирских нужд, под условием, однако, чтобы срок такого пользования не превышал девяноста девяти лет. Предложение короля встречено было сочувственно со стороны наиболее умеренных членов пресвитерианской партии; но индепенденты, к числу которых принадлежали посланные парламентом комиссары, не удовлетворились им. Они продолжали настаивать на той мысли, что законы страны предоставляют светской власти право распорядиться епископскими имуществами по своему усмотрению. Когда республика была провозглашена и епископская власть уничтожена, парламент назначил особую комиссию для продажи церковных имуществ. На первых порах число покупателей было невелико, вероятно, потому, что не верили в прочность вновь установленного порядка, и возникало опасение, что отчужденные участки будут вскоре отобраны и возвращены в руки прежних владельцев. В виду этого парламент остановился на мысли дать церковной собственности следующее оригинальное назначение. Офицеры и солдаты республиканской армии долгое время оставляемы были без жалованья. Удовлетворить сразу их денежные претензии было невозможно, в виду опустения государственной казны; но то, чего нельзя было сделать деньгами, могло быть сделано землею. Долгий Парламент издал, поэтому, приказ, в силу которого офицеры и солдаты приобрели право требовать уступки им по половинной цене и взамен жалованья отдельных участков церковной собственности. Этим путем секуляризация сделалась источником легкого обогащения для преданной парламенту армии. Эта армия, как мы знаем, была по преимуществу составлена из лиц среднего состояния: мелких землевладельцев и фермеров. И те, и другие поставлены были в возможность перейти в ряды собственников и приобрести, таким образом, новый стимул к защите созданного революцией порядка. Не вся, впрочем, отнятая у духовенства собственность поступила в продажу. Часть ее была удержана за казною с тем, чтобы доходом от нее, ежегодно в размере двадцати тысяч фунтов, покрывать издержки по открытию новых церковных кафедр и увеличению числа проповедников.

Секуляризация земельной собственности оставалась неполной, пока десятая часть доходов продолжала признаваться собственностью духовенства. Так наз. церковная десятина являлась анахронизмом в обществе, разделенном религиозными сектами. Она представляла собою не более, как один из тех многочисленных пережитков католического режима, которые были удержаны религиозною реформой Генриха VIII и Елизаветы. Торжество пресвитериан и индепендентов над англиканцами означало готовность общества окончательно порвать с католическими традициями. Движение, вызвавшее падение епископской власти и продажу признанной за церквами собственности, не могло обойтись без того, чтобы не поставить на очередь вопроса об отмене церковной десятины. Предпринятая в этом смысле агитация, как мы сейчас увидим, не сопровождалась никакими практическими результатами, но историческое значение ее, тем не менее, громадно, так как ею впервые поставлен вопрос об отделении церкви от государства. Это учение, всего раньше нашедшее, как известно, признание в Соединенных Штатах, не допускает существования оплачиваемого государством причта: забота о содержании духовенства есть дело отдельных церквей. Место государственного налога заступает добровольное самообложение, принимаемое на себя членами отдельных сект и религиозных сообществ. Подобно другим особенностям американской гражданственности, система отделения церкви от государства может быть возведена к английским началам и в частности к тем, зародыш которых положен был революционными движениями XVII в. Из рядов индепендентов вышло первое требование отмены, вместе с церковной десятиной, и всякой зависимости церкви от государства. В петиции, поданной Долгому Парламенту еще при жизни короля, в сентябре 1648 г., и скрепленной подписями нескольких тысяч человек из Лондона и его окрестностей, одной из важнейших задач революционного движения признается отмена "томительного бремени церковной десятины" ("tedious burden of tithes"). Радикальная партия, с Лильборном во главе, решительно высказывается в пользу подобной отмены. Вообще враждебность к церковной десятине, по крайней мере, в первый год республики, является всеобщей в рядах депутатов Долгого Парламента, a разногласие возникает только по вопросу о том, заменить ли ее государственным налогом, или сделать из содержания причта исключительную заботу самих церквей. Большинство еще неблагоприятно этому последнему способу решения вопроса; в стенах парламента возникает и обсуждается проект церковного налога по 12 пенсов с фунта, к уплате которого должны быть привлечены все землевладельцы. Распущение Долгого Парламента, сопровождавшееся временным торжеством индепендентов и анабаптистов, едва не ведет к решению в утвердительном смысле вопроса об отделении церкви от государства. Правда, большинством всего на всего двух человек, парламент Голой Кости (Barebones parliament) высказывается в пользу отмены церковной десятины и в то же время не ставит ничего на ее место. Это решение не встречает сочувствия в нации. С разных сторон раздаются жалобы на отрицание "святыни", т. е. духовной собственности и священства. Кромвель, не будучи сторонником независимости церкви от государства, пользуется этим недовольством для того, чтобы в прикрытой форме распустить чересчур радикальное в его глазах собрание. Вопрос об отмене десятины продолжает оставаться открытым во времена протектората. Радикальная партия неизменно включает его в свою программу. В 1659 г. Долгий Парламент снова подвергает его обсуждению, но, за невозможностью найти иные средства к содержанию причта, высказывается, в конце концов, в пользу удержания десятины.

Очевидно, что течению, представляемому в интересующем нас вопросе партиями индепендентов и анабаптистов, не удалось охватить собою большинства нации, что враждебность последней к церковной десятине обусловливалась не столько стремлением отделить церковь от государства, - стремлением, разделяемым лишь немногими представителями передовых сект, - сколько посторонними причинами, характер которых надлежит выяснить. Мы склонны думать, что эти причины надо искать в совершенно понятном нежелании землевладельцев терять часть следуемой им ренты в форме платимой духовенству десятины. Эта десятина, правда, уплачиваема была фермером, но при определении размера земледельческой ренты арендатор необходимо должен был принимать в рассчет, насколько доходность его аренды будет уменьшена взимаемой с него десятиной. Отмена ее обещала, таким образом, землевладельцам увеличение размера их ренты, но, разумеется, только под условием найти такой источник для покрытия издержек по содержанию культа, который бы не падал новой тягостью на землю. Одно время думали удовлетворить этому требованию, приурочив к сказанной цели доход с конфискованной у духовенства собственности, но он оказался недостаточным. Пришлось волей-неволей остановиться на мысли о земельном налоге; но такой налог показался владетельным классам настолько тяжким, что представляющий их парламент предпочел оставить все по-старому.

От современников только что описанного мною движения не ускользнул тот факт, что отмена десятины была особенно выгодна для землевладельцев. Сельские рабочие и арендаторы, - читаем мы в одном политическом памфлете, отпечатанном в Лондоне в 1652 г., - всего менее заинтересованы в прекращении десятинного сбора, что не мешает большинству петиционеров говорить о них, как о главных поборниках его отмены. Вспомним только, что за последние тридцать лет значительнейшая часть поступивших в продажу земель перешла в руки богатых купцов и других зажиточных горожан, а также успешно практикующих адвокатов и судей, - вообще людей с деньгами, которые сами не ведут хозяйства, но сдают свои земли в краткосрочную аренду. Вспомним также, что редкий дворянин не владеет поместьями в разных графствах. Поселившись в одном из них, он во всех остальных ищет сдать внаем те земли, которые в прежние годы состояли в его личном заведовании, другими словами - так называемые demesne lands, а эти земли составляют от одной четверти до одной трети всей возделываемой площади. Краткосрочность аренды делает возможным повышение ренты при первом удобном случае, а таким, несомненно, в глазах помещиков явится прекращение десятинного сбора. Этой возможности землевладелец не лишен даже в тех графствах, в которых, как в большинстве западных, аренды носят еще вполне наследственный характер. При возобновлении их, за смертью фермера, собственник земли поспешит взыскать с нового арендатора весь тот избыток дохода, какой доставила, или имеет доставить ему в будущем отмена церковной десятины. Для этого у него всегда есть в руках готовое средство, а именно: право взимать так называемый "relevia", или платежи, делаемые наследником умершего съемщика за подтверждение его права пользования. Таким образом, - заключает автор, - прекращение десятинного сбора только по виду служит к выгоде действительных возделывателей почвы. На самом же деле в нем заинтересованы одни лишь земельные собственники.

Интересами этого класса объясняется, наконец, и тот центральный факт в общественной жизни республиканской Англии, какой представляет собою отмена феодализма и крепостничества. Такое утверждение на первый взгляд кажется парадоксальным. Разве оба учреждения не построены всецело на мысли сосредоточить власть и влияние в руках собственников, подчинивши им всякого, кто прикосновенен к земле, начиная от прикрепленного к ней крестьянина и восходя до свободных по своему личному состоянию оруженосца и рыцаря? Разве в течение столетий преобладание феодальной аристократии не было построено всецело на экономической и социальной зависимости от нее других классов общества? Не отрицая нимало справедливости этих положений, мы думаем, что история представляет не один пример того, как учреждение, вызванное к жизни известными интересами, со временем обращается против них. С таким именно фактом мы и имеем дело теперь. Феодализм с его системой наследственных земельных держаний представлял для собственника ту выгоду, что гарантировал ему получение постоянного дохода, но доход этот оставался более или менее неизменным: поколение за поколением отбывало барщину и другие повинности в раз навсегда установленном размере, несло определенные обычаем службы и обогащало казну помещика периодическими и временными платежами, не подлежавшими возрастанию.

Вечно-наследственная аренда, под которую могут быть подведены все виды феодальных держаний, по природе своей не допускает мысли о постепенном увеличении получаемого собственником дохода. Даже тогда, когда натуральные службы и сопровождающие их сборы переведены были на деньги, что случилось в Англии уже к концу XIII столетия, доход землевладельцев остался прежний. Денежная рента была определена, принимая во внимание рыночные цены, современные ее установлению. Из столетия в столетие составители поместных описей продолжали приводить одни и те же цифры для выражения размера поступлений, следуемых сеньору с его вассалов и крепостных. Им не было дела до того несоответствия, какое эти цифры представляли с уровнем рыночных цен. Рента наследственного арендатора неизменна; она определена раз навсегда тем соглашением, в какое его предки вступили с собственником земли. Последствием такого порядка вещей необходимо должно быть постепенное уменьшение дохода, доставляемого земельной собственностью. Рост населения, при невозможности безграничного расширения района земледелия и при слабых переменах в системе обработки, неизбежно ведет к повышению рыночных цен на продукты сельского производства. Это повышение становился тем более чувствительным, что деньги падают в цене, благодаря обилию драгоценных металлов. К середине XVII столетия возрастание цен на хлеб, в частности, так велико, что цены эти в два раза превышают прежние. При таких условиях доход, получаемый земельными собственниками с наследственных арендаторов, оказывается наполовину меньшим против прежнего; наследственная аренда, с ее неизменной земельной рентой, становится условием разорения для помещиков. Все это надо иметь в виду для понимания таких фактов, как согнание английскими лэндлордами XVI и XVII в. сотен и тысяч крестьян с занимаемых ими наделов, насильственное огораживание открытых полей и общинной пустоши и повсеместное стремление заменить вечно-наследственную и даже пожизненную аренду арендой краткосрочной.

Итак, феодализм и крепостное право становились с каждым поколением все более и более разорительными для интересов земельных собственников, так как препятствовали нормальному возрастанию их ренты.

Неудобства феодальных порядков давали чувствовать себя одновременно и с несколько иной стороны. При их господстве помещик - одновременно и сюзерен, и вассал; его ленные отношения к королю сказываются в обязательстве нести повинности и производить платежи, однохарактерные с теми, исполнения которых он требует от свободных владельцев своего поместья. С исчезновением феодальных ополчений некоторые из этих платежей, в частности право требовать денежного эквивалента за свободу от рыцарской службы, так называемые "scutagia", или "escuages", выходят из употребления. Но Тюдоры и Стюарты не раз пытаются оживить их с целью пополнения своей казны. Генрих VIII установил даже особую палату для заведования феодальными доходами короны, так наз. "Court of wards and liveries", а Карл I, в виду уклонения большинства рыцарских владельцев от принесения феодальной присяги, homage, обложил их в год своей коронации особым выкупом, пропорциональным их доходу.

Отяготительность феодальных обязательств для земельных собственников Англии прекрасно изображена современником Елизаветы, Томасом Смитом. Известно, что при господстве феодальных отношений сеньор имеет право заведовать имуществом малолетнего вассала, в виду существования так называемой феодальной опеки. Известно также, что при достижении совершеннолетия опекаемый обязан уступить бывшему опекуну годовой доход с поместья. Комментируя эти факты, автор "Английского государства" (English Commonwealth) замечает: "Когда по достижении совершеннолетия молодой рыцарь вступает в обладание своим леном, он находит леса вырубленными, постройки разрушенными, капитал издержанным, земли сданными в аренду на много лет вперед или истощенными, благодаря обработке их из году в год без перерыва. Прежде чем войти в обладание своим разоренным поместьем, он должен еще заплатить королю половинный доход с него за подтверждение своих владельческих прав и большую или меньшую сумму денег за разрешение вступить в брак по собственному выбору. Подчас все эти поборы падают и на без того уже разоренное имение таким тяжким гнетом, что владельцу остается только продать его; но и в этом случае дело не обходится без поборов, и он обязан деньгами приобрести у казны право на отчуждение".

Еще в июле 1610 г. высказано было желание поставить рыцарское землевладение в одинаковые условия со свободным, или так наз. soccage, отменить обязанность феодальной присяги, право опеки и выдачи в замужество. Двенадцать лет спустя, король сам заявил парламенту о готовности поступиться феодальными правами, под условием получения взамен определенного годового дохода. Английские юристы, в числе их верховный судья Кок, были решительными сторонниками такой реформы, которая, тем не менее, в правление Иакова не получила дальнейшего хода. Новый шаг к отмене феодальных поборов сделан был в 1645 г., когда палата общин вошла к лордам с представлением о необходимости обратить в простые свободные держания все те, которые известны были под именем рыцарских. Предложение это сразу получило поддержку верхней палаты, но два года подряд король отказывал ему в своей санкции. Она дана была, наконец, и в числе обещаний, сделанных королем во время его заточения на о. Уайте, мы находим, между прочим, одно, направленное к отмене феодальных сборов, на тех самых условиях, какие в 1645 г. предложены были парламентом, т. е. взамен ежегодного платежа в казну 100.000 фунтов. С установлением республики вопрос об отмене феодализма и крепостничества на время замирает. В обществе даже начинают ходить слухи о том, что протектор высказывается против этой меры; слух этот вызывает сильное брожение в среде крестьян и ведет к подаче правительству ряда ходатайств. В них как нельзя лучше изображаются темные стороны переживших себя феодально-крепостных порядков, описываются все те злоупотребления, которыми собственники пытаются обойти налагаемые на них обычаем ограничения, и то безвыходное положение, какое это терпимое правительством беззаконие создает для земледельческого населения. Если верить подателям петиции от графства Кумберленд, помещики самовольно отменяют действие стародавних обычаев и облагают крестьян неслыханными дотоле тягостями. Они взыскивают 30 и 40 шиллингов по случаю подтверждения за наследником владельческих прав на землю, тогда как обычай дозволяет взимание не более годовой ренты. Они заставляют крестьян обращаться за помолом своего зерна в помещичьи мельницы и взыскивают высокие штрафы со всех виновных в несоблюдении этого требования. Они безжалостно вымогают с крестьян подворную повинность, требуя доставления ими в свои усадьбы дров для топлива. Кто владеет землею поместья, должен убрать и свезти хозяйский хлеб; он поставляет также помещику кур и другую домашнюю птицу на Рождество и Пасху. Особенную статью жалоб составляет обложение крестьян непомерными "гериот", своего рода "Besthaupt", т. е. поборами с оставленного крестьянином движимого наследства. Размер этого платежа в старые годы определен был обычаем, так что было известно, что должен поставлять всякий надел. В настоящее время, когда наделы уменьшились в несколько раз, благодаря отчуждениям и разделам, помещики продолжают взыскивать те же суммы, что и прежде.

Из других графств, в частности из Чешира и Ланкашира, слышатся жалобы несколько иного рода. Тогда как в Кумберленде помещики стараются соблюсти свои выгоды оживлением барщины и злоупотреблением правами, обеспеченными им обычаем, в Ланкашире и Чешире все их заботы направлены к тому, чтобы порвать навсегда с вековой системой наследственных аренд. В названных графствах обычай удерживать землю за потомством умершего съемщика продолжал держаться в полной силе в середине XVII в. Правда, это требование не было высказано ни в одном письменнОМ акте, но в этом нет ничего мудреного, так как отношения собственников к владельцам опирались не на законе, а на обычае. И вот этот-то стародавний обычай и отказывались соблюдать лэндлорды. Из частной переписки двух помещиков мы узнаем, какими мотивами оправдывали они такой образ действий. "По законам страны, в толковании, какое дает им большинство судей, - значится в письме некоего Генри Гоуарда из Чешира к владельцу Гросби в Ланкашире (октябрь 1654 года), - фермер теряет все свои права с прекращением срока аренды. Причиной тому надо признать факт принадлежности земли одному собственнику, из чего следует, что съемщик может предъявлять только те права, какие были предоставлены ему помещиком и включены в акт его соглашения с ним. По истечении срока аренды прежнее условие теряет силу, а следовательно, у арендатора не остается никаких прав пользования на землю (no tenant-right at all). Что касается до того, что эти права признаются за ним обычаем, то самое большее, что может быть сказано на этот счет, это то, что подобный обычай когда-то существовал, и что у многих имеется убеждение в том, что права арендатора (его tenant-right), находят в нем и поныне признание и защиту" (См. статью, озаглавленную Villenage in England during the first half of the XVII century. The Archaeological Review, August 1888, стр. 449). Сделанная выписка на наш взгляд весьма интересна, так как из нее видно, какую роль в процессе вымирания средневековых форм землевладения играла юридическая практика. Кто знаком с социальным строем средневековой Англии, тот согласится с нами, что этот строй опирался на факт совладения помещика со свободными и крепостными обывателями его поместья. Если помещик имел dominium eminens, то dominium utile принадлежало его наследственным арендаторам, его фригольдерам и копигольдерам. Их права на землю признаваемы были обычаем в той же степени, как и права лендлорда, который поэтому не мог беспрепятственно согнать их со своей земли или произвольно повысить следуемые с них натуральные и денежные платежи. Такие порядки не составляют особенности одной Англии. Они являлись общей характеристикой феодального строя и встречаются, поэтому, одинаково и во Франции, и в Германии. Когда на континенте начался тот же процесс разложения феодальных порядков, какой представляет нам Англия XVI и XVII столетий, юристы, отправляясь от положений, заимствованных из римского права, стали проводить теорию неограниченной собственности помещика на землю. Право совладения, признаваемое обычаем за свободным и крепостным населением поместий, объявлено было не реальным, а договорным правом, источником которого является добрая воля помещика, выступающая каждый раз в форме специального соглашения. Нет этого соглашения и устанавливающего его письменного документа, не может быть речи и о признании за фактическим владельцем каких-либо прав на землю. Эту-то теорию, последним выразителем которой в эпоху легальной отмены феодального строя во Франции явился Генрион де-Пансе, мы и находим в приведенной нами переписке XVII в. Применением ее на практике объясняются частые случаи согнания собственниками со своих земель семейств прежних арендаторов. О них упоминается и в частной переписке помещиков, и в крестьянских петициях. Вызываемое ими недовольство лэндлордами растет с каждым днем. "Проклятия и ругательства сыплются на них ежедневно", - пишет владелец Гросби, Вильям Блундель. Не меньшую ненависть вызывают юристы и адвокаты Их обвиняют в том, что в роли парламентских депутатов они составляют законы, направленные к угнетению простонародья, а в роли судей они дают существующему законодательству такую интерпретацию, которая прямо клонится к вреду людей несостоятельных. Нельзя добиться от них правильного и быстрого разбора возникающих тяжб. Истцу выгоднее отказаться в пользу ответчика от половины своей претензии, чем быть разоренным судебными издержками и адвокатскими гонорарами. Ненависть к судьям переносится и на всю систему применяемого ими права. В обществе начинают ходить слухи о ближайшем упразднении юридической профессии и о замене общего права Англии Моисеевым законодательством. Нечего и говорить, как мало серьезного было в таких слухах; но тот факт, что они могли возникнуть, что враждебность к юристам и юриспруденции приписывалась по преимуществу последователям тех религиозных сект, которые всего более распространены были в простом народе, в частности анабаптистам, и что юристы находили их настолько серьезными, что считали нужным защищать полезность своей профессии перед протектором, все это, вместе взятое, вполне доказывает ту выдающуюся роль, какую в процессе упразднения старинных порядков земельного пользования и в обезземелении крестьянства играло адвокатское и судебное сословие.

Факты, о которых идет речь, повторяются на протяжении всей Англии, но с особенною резкостью выступают они там, где место старинных собственников, из поколения в поколение поддерживавших освященные обычаем добрые отношения с местным населением, занимают новые. Подтверждение этому мы находим в жалобах, предъявленных государственному совету в 1653 году арендаторами Гембльдона в графстве Ретленд. При распродаже конфискованных у "кавалеров" земель поместье Гембльдон, дотоле принадлежавшее герцогам Бекингемским, было приобретено членом Долгого Парламента Томасом Уэт. В момент продажи земли поместья состояли во владении частью крестьян-общинников, частью арендаторов. Последние снимали их сроком на двадцать один год; в числе других преимуществ они имели право пасти свой молочный скот на общем с помещиком выгоне. Как только новый собственник вошел во владение своим поместьем, он потребовал безвозмездной уступки ему из каждой виргаты, или общинного надела (yardland), десяти акров земли лучшего качества. Одновременно он запретил фермерам высылать свой молочный скот на помещичий выгон. Возобновить арендные договоры сроком на 21 год Томас Уэт согласился лишь под условием увеличения вдвое платимой фермерами ренты. Последствием всего этого, жалуются податели петиции, является полное разорение 30 крестьянских и 18 фермерских семей.

Насильственное упразднение системы открытых полей и общинных пастбищ, иллюстрацией чего может служить только что приведенный нами случай, как нельзя лучше доказывает, что в среду земельных собственников успело проникнуть убеждение в невыгодности для них средневековых порядков крепостного и оброчного держания, корень которых лежал в феодализме. Если прибавить к этому, что одновременно, как мы заметили выше, земельные собственники Англии начали тяготиться требуемыми с них казною феодальными поборами, то трудно будет отрицать, что акт, которым в 1656 г. положен был конец феодальным и крепостным отношениям, издан был по преимуществу в их собственных интересах. Эта сторона вопроса выступит с особой наглядностью, раз мы познакомимся с содержанием этого акта. Он начинается с заявления о закрытии палаты феодальных сборов (Court of wards) и об упразднении всех платежей, получаемых правительством на правах верховного сюзерена. Право отдачи в замужество, как и право феодальной опеки, право требовать принесения рыцарской присяги и платежей за утверждение лена за наследником умершего вассала, право запрещать и разрешать отчуждение земельной собственности и извлекать денежные выгоды из выдаваемых на этот счет льгот и т. д. - признаны несуществующими более; срок их отмены исчисляется, начиная с 24 февраля 1645 года. Всякое различие между рыцарским владением, или владением in capite, и простым, свободным, исчезает; вся земельная собственность в Англии признается свободной (free and common soccage). Я полагаю, что нечего настаивать на той мысли, что перечисленные мероприятия клонятся непосредственно к выгоде помещиков, освобождая их земли раз навсегда от периодических и случайных платежей, какими могла облагать их казна под предлогом осуществления своих феодальных прав. Но то, что следует, еще более подтверждает нашу мысль. Отменяя всякого рода феодальные и крепостные сборы, закон 1656 года делает, однако, оговорку в пользу удержания за помещиками того, что двумя веками позже будет окрещено во Франции термином "реальных" и "казуальных прав". Формально выговаривается, что не только установленные поместными описями платежи за землю, но и освященные обычаем поборы с наследств ("гериоты" и "рельефы"), равные величине двухгодичной ренты, продолжают существовать; собственники земли наделяются по отношению к ним тою же исковой охраной, какою они пользуются по отношению к следуемым им арендным платежам. Прибавим к этому, что в акте ни одним словом не упомянуто об обязательстве лэндлордов сохранить за крестьянами их общинные наделы. Все земли поместья признаются неограниченной собственностью помещика, а права отдельных пользователей - всецело опирающимися на свободном договоре или соглашении с собственником. Обезземеленье крестьянства, таким образом, было ускорено отменой феодализма и крепостничества; связь земли с ее обрабатывателем сделалась еще слабее прежнего.

Отменяя действие стародавних обычаев, в которых крестьянин находил защиту от произвола земельного собственника, законодательство и юридическая практика XVII в. в то же время не принимают мер к тому, чтобы улучшить положение фермера, сменившего крестьянина. Предоставляя частному соглашению регулировать отношения свободного арендатора к собственнику, определить срок его держания и размер платимой им ренты, законодатель в то же время нимало не озабочен тем, чтобы обеспечить фермеру доход от произведенных им улучшений. "Какими бы издержками ни сопровождались эти улучшения, - пишет современник республики Блис, - они не будут возвращены арендатору собственником, раз между обоими не состоялось на этот счет особого уговора. Фермер понесет только убытки, вся выгода достанется одному собственнику". Цитируемый нами писатель справедливо видит в таком порядке непреодолимое препятствие к сельскохозяйственным улучшениям и высказывает мысль о необходимости создать путем закона то, что в наши дни известно под наименованием "права фермера" (tenant-right) - его права на возмещение затрат, сделанных на улучшение арендуемой почвы.

Если в заключение мы спросим себя, какое влияние революция 1648 г. оказала на социальное положение земледельческих классов, нам придется ответить, что она не сделала ничего для улучшения быта ни крестьян-общинников, ни арендаторов. Процесс разложения средневековых порядков общинного хозяйства, в форме огораживания открытых полей, упразднения нераздельных пастбищ и отмены опиравшейся на обычай системы вечно-наследственной крестьянской аренды, продолжал совершаться беспрепятственно и с большей против прежнего силой, благодаря быстрому росту земельной ренты. Место крестьянина-общинника все более и более стал занимать свободный фермер, снимавший землю на договорных началах и обрабатывавший ее на собственный страх, не имея никакой надежды на возмещение сделанных им затрат. Из всех классов общества, непосредственно прикосновенных к земле, один собственник находит в правительстве заботливое к себе отношение. Его доход нимало не терпит от легального упразднения феодальных порядков, так как связанные с ними экономические выгоды удержаны, а устранены одни только неудобства. Удвоение населения, при свободном, ничем не сдерживаемом более обращении земель на рынке, ведет за собою быстрый рост ренты, который, как показал Роджерс, нимало не уравновешивается одновременным поднятием заработной платы. Значительность выгод, извлекаемых собственниками, вызывает в рядах среднего сословия вполне понятное тяготение к земле, а секуляризация остатков церковных имуществ, распродажа государственных доменов и земель, конфискованных у заговорщиков, открывают среднему сословию полную возможность перейти в ряды помещиков.

Таким образом, знакомство с социальными условиями земледельческих классов в период республики и протектората не оставляет сомнения в буржуазном характере первой английской революции. Интересы народного демоса не были приняты ею в рассчет; религиозно-политический переворот не только не сопровождался социальным, но, наоборот, содействовал упрочению интересов земельных собственников.

Только познакомившись с характером общественных изменений, какие пережиты были Англией в первой половине XVII стол., можно дать себе верный отчет в источнике тех движений, которые в эпоху республики и протектората Кромвеля связаны с именами не одних только диггеров, в буквальном переводе - "копателей", т. е., как мы увидим, насильственных возделывателей общинной пустоши, но и со всем тем течением, наполовину только религиозным, в котором принимают участие последователи передовых сект английского протестантизма, начиная с браунистов и барровистов и оканчивая баптистами и квакерами. Эти движения известны летописцам XVII века под двумя наименованиями: движения левеллеров, или уравнителей, - движения, распространяемого ими и на сферу имущественных отношений, и движения "людей пятой монархии", ждавших под этим именем наступления Христова царства и требовавших, поэтому, упразднения не только государства, ню и действующего права и применявших его судов, на смену которых они готовы были ввести ветхозаветный закон и третейское разбирательство.

В сфере общественных отношений агитация левеллеров, или уравнителей, возникает по поводу вопроса об упразднении средневековых порядков общинного пользования, в связи с происходящей в стране трансформацией поместного строя в направлении капиталистическом. Когда для уплаты жалованья республиканскому войску парламент остановился на мысли об отчуждении домениальных, или казенных, лесов, этот факт имел последствием насильственное упразднение в них общинных сервитутов, иначе говоря, прав соседних к лесам сельских общин на даровое пользование топливом, строительным материалом И покосом. Дело и на этот раз не обходится без протестов со стороны заинтересованных. Их недовольство принимает подчас форму вооруженного сопротивления. Только что упомянутые явления общественной истории Англии XVII века не могли пройти бесследно и для ее политических агитаторов. Немудрено, если борющиеся за господство партии, желая обеспечить себе поддержку крестьянского населения, обыкновенно включали в свою программу требование разрушить изгороди и возвратить народу право на пользование общинным выпасом на частных нивах и лугах, по снятию с них урожаев.

Протест против огораживаний не составляет особенности какой-либо партии и в частности коммунистов. Открыто высказываясь против всякой попытки насильственного уравнения состояний, Джон Лильборн, например, пишет в то же время памфлет в защиту прав общинных пользователей в Энворсе. Тремя годами ранее, в петиции, поданной на имя предводителя республиканской армии Фэрфакса, милиция Нортумберландского графства, совершенно чуждая всяких стремлений к нивелированию, тем не менее, включает в число своих ходатайств следующее: "В интересах общей пользы обведенные изгородями общинные земли и другие пожалования, сделанные в пользу бедных, должны быть приурочены снова к первоначальному назначению". Нельзя также приписать исключительно коммунистической партии ту агитацию в пользу отмены феодального характера английского землевладения, которая в середине XVII в. сказалась в требовании свести все формы зависимого владения к одной - свободному держанию, или фригольду, упразднить право первородства и установить систему равного наследования. Далеко не все эти ходатайства нашли себе законодательное признание. Начавшаяся уже при Кромвеле реакция озаботилась сохранением особенностей одно время поставленного на карту общественного строя, раз они не стояли в прямом противоречии с совершившимся политическим переворотом. Право первородства было удержано, наряду с оброчным держанием, или "копигольдом", и с остатками еще более зависимой формы землевладения - землевладением крепостным, или "вилленеджем"; но рыцарское держание было отменено, так как с исчезновением короля, верховного собственника Англии, необходимо падала сама собой подчиненная ему феодальная система; к тому же оно так мало отвечало развившемуся за последнее столетие индустриальному строю, что сохранение его в силе и в предшествующие два царствования требовало обращения каждый раз к чисто-искусственным мерам. Немудрено поэтому, если и реставрация, озабоченная восстановлением старинного порядка, в то же время не решалась поднять руки на произведенную Кромвелем реформу, и если Карл II в самый год своего воцарения узаконил совершившуюся при республике отмену феодализма.

Из сказанного прямо следует то заключение, что социальные реформы, задуманные и частью проведенные в эпоху республики, далеко не являются делом одной коммунистической партии. Ее задачи, как мы сейчас увидим, были гораздо шире и несравненно менее осуществимы. Они шли наперекор веками установившимся воззрениям, задевали собой интересы всех владетельных классов, не исключая и крестьян-общинников, и носили явно выраженную печать иностранного заимствования. Чтобы понять источник происхождения коммунистической агитации в Англии XVII стол., не мешает иметь в виду движения, проявившиеся раньше в прирейнской Германии, в частности в Мюнстере, в лагере анабаптистов, предводительствуемых Иоанном Лейденским. Общность имуществ, составляющая, как известно, его характерную черту, воспроизводится и в программе английских коммунистов середины XVII ст., но с ограничениями и оговорками, рассчитанными, по-видимому, на принятие его обществом, вся предшествующая история которого была решительным протестом против такого коммунизма. Если, с одной стороны, нельзя не согласиться с теми, кто полагает, что первоначальный источник коммунистического движения XVII в. лежит вне Англии, что оно носит на себе печать чего-то принесенного извне, то, с другой стороны, надо признать, что английские коммунисты постарались приспособить свое учение к существовавшим в их время и на их родине общественным отношениям, что они утилизировали для своих целей начавшуюся задолго до них борьбу против отмены общинного землевладения и что в их практических мероприятиях следует видеть весьма серьезную попытку примирить с дальнейшим удержанием системы "открытых полей" те требования, какие выставляемы были первыми поборниками частных разделов и "огораживаний". Общему, еще доселе повторяемому положению, что удержание земель в совместном владении противоречит всем условиям интенсивного хозяйства и что разверстывание мирской земли между частными собственниками необходимо, поэтому, в интересах массы населения, они противопоставили следующую практику, при которой были приняты в рассчет и возражения противников. Оставляя поместья и фермы за их частными владельцами, они приступили к занятию общинных пустошей с целью обращения их под пахоть. Своему образу действий они постарались дать историческое обоснование. Они исходят из утверждения, что революцией отменен весь до того существовавший общественный строй Англии, всецело созданный, по их учению, норманнским завоеванием. С такой точки зрения, право на занятие неимущими общинной пустоши являлось не более, как отменой норманнского ига над землей, возвращением ее прежним законным собственникам - английским коммонерам.

Желая действовать в духе св. Писания и относясь поэтому враждебно ко всякому насилию, английские коммунисты XVII века не только провозгласили, но и провели на практике теорию "непротивления злу", очевидно, с теми последствиями, какие можно ожидать от нее. Задетые в своих существенных интересах, крестьяне-общинники не могли примириться с учением, которое признавало их сельские угодья общественным достоянием. Применяя к этим первым по времени квиэтистам исконное право защиты собственности мечом, английское крестьянство, не дождавшись даже правительственной помощи, согнало смелых захватчиков с принадлежавших ему полей. Единственным результатом движения было издание нескольких прокламаций и манифестов, передающих основное учение этих родоначальников английского коммунизма. С их содержанием мы и познакомим в настоящее время читателей.

Что прежде всего бросается в глаза при чтении этих документов, это - отсутствие в них того фантастического характера, каким отличаются сочинения английских социальных реформаторов XVI столетия. Не только Томас Мор со своей Утопией, но и Бэкон с его Атлантидой, Гаррингтон с Океанией и даже неизвестный автор трактата, озаглавленного "Республика Лейстера", в гораздо большей степени могут быть названы мечтателями, нежели те сотни "копальщиков", которые под предводительством Эверарда, прежде служившего в войске, весною 1649 г. толпою (человек в 30, не более) заняли общинные пастбища на холмах св. Маргариты и св. Георгия, в графстве Сёрри, и засеяли их горохом и другими овощами. Как видно из печатного обращения, сделанного ими к генералу Фэрфаксу, захват собственности путем насилия с самого начала не входил в их рассчеты. Они не имели в виду отнять землю у частных владельцев, или оказать деятельное сопротивление "всеми признаваемым властям". Их намерением было вступить во владение искони признаваемыми за английскими коммонерами народными землями (folkland), несколько столетий тому назад отнятыми у них "норманнским нашествием". Все следы созданных последним порядков должны быть стерты с лица земли в виду победы народа над королем, прямым потомком Завоевателя. Только недоразумением объясняют диггеры причину, по которой солдаты, квартировавшие на месте их "заимок", сочли нужным вмешаться в это дело, сжечь построенные ими жилища и арестовать двух сторожей. "Местное население, - заявляют диггеры, - относится к нам безразлично, скорее даже сочувственно, за исключением двух-трех фригольдеров, привыкших посылать на общий выгон больше скота, чем им полагается по обычаю, и опасающихся, чтобы этой узурпации не был отныне положен конец". Диггеры заявляют, что в случае нападения на них войска, они не окажут ему сопротивления. "Мы не будем бороться с вами ни мечом, ни копьем, но лопатой и плугом, с помощью которых мы сделаем плодоносными пустоши и лежащую без обработки землю общин". "Цель, с которою мы пишем к вам, - прибавляют они в обращении к Фэрфаксу, - не та, чтобы снискать себе вашу милость: мы вправе иметь покровителем одного только Бога. Мир немало пострадал с тех пор, как народ израильский избрал Саула первым царем. Мы объявляем вам, поэтому, на добром английском языке, что мы одного Бога избрали себе в короли и заступники". К чему же, спрашивается, сводились практически цели, преследуемые диггерами? Они формулируют их в следующих немногих положениях. "Мы хотим, - говорят они, - найти себе пропитание путем обработки общинных земель, доселе лежавших без пользы; вправе возделывать их - наша свобода, свобода англичан". "Если старшие братья, - продолжают они, разумея под ними духовенство и джентри, - называют загороди своею землей, то почему же мы, их младшие братья, не можем считать своими общинные пустоши?" "Когда вам угодно было посетить нас, - пишут диггеры, обращаясь к Фэрфаксу, - мы сказали вам, что не противимся тем; кто хочет иметь законы и правительство, но что сами мы не нуждаемся ни в том, ни в другом. Подобно тому, как земля у нас должна быть общей, так точно общим всем нам должны быть и скот для обработки, и все плоды земные. Ничто подобное не должно быть предметом купли-продажи, так как всего этого мы можем иметь достаточно для удовлетворения наших нужд. А если так, то к чему нам частные присвоения и обманы, и может ли явиться для нас необходимость в лишении кого бы то ни было свободы в отмщение за такие присвоения? Какая нам нужда, поэтом, в законах, предписывающих сечение, заточение в тюрьму и повешение? Сохраняйте ваших правителей и призывайте нас даже к ответственности перед ними в случае присвоения нами вашего скота и хлеба или разрушения ваших изгородей, но предоставьте нам свободу от подчинения властям в пределах наших собственных владений. Предупреждаем вас, что мы не сочтем нужным скрывать под затворами ни хлеба, ни скота; все, что мы имеем, будет предоставлено в полное распоряжение всём. Пусть ваши юристы и богословы зададутся вопросом о том, не вправе ли мы считать своими общинные земли английского народа, отнятые у него норманнским завоеванием и установленными им помещиками? Мы предоставляем им решить вопрос: создана ли земля для того, чтобы быть общим достоянием и источником существования для всех, или нет, а также, не является ли явным нарушением народного договора (national covenant) признание свободы только за двумя классами лиц: за духовенством и джентри, обеспечение первым церковной десятины, а вторым - земельной ренты, и оставление простого народа в положении, близком к тому, какое он занимает в Турции или Франции, где, как и у нас, трудящийся люд обязан довольствоваться одною заработной платою?"

Движение диггеров, по-видимому, не ограничилось одним только графством Сёрри, но нашло отголосок себе и в других частях государства, в частности в Бекингемшире. Право утверждать это дает нам содержание одной декларации, изданной в мае того же 1649 г. и выражающей собою настроение жителей четырех сотен: Дизбро, Бернум, Сток и Эльзбери, в которых социальные брожения, поддерживаемые частью партией "кавалеров", частью партией левеллеров, сказались, по-видимому, с особой силою. В ряду заявлений, делаемых составителями этой декларации и касающихся разнообразнейших сторон общественной и политической жизни, между прочим, встречается и следующее: "Мы всеми от нас зависящими средствами будем содействовать тому, чтобы бедные приобрели возможность возделывать так называемые commons. Всякий, кто пожелает завести плуг на общинной пустоши, не только не должен встречать препятствий к осуществлению своих намерений, но вправе рассчитывать на наше содействие и помощь". Практических результатов диггеры не добились и на этот раз.

Местное население, видя в их поведении прямое посягательство на свои права общинного пользования, принудило захватчиков покинуть присвоенные ими земли. С этого момента агитация, поднятая диггерами, не выходит из пределов печатной пропаганды. Предводители движения, о которых, к сожалению, не дошло до нас никаких биографических данных, Уинстанлей, Эверард и Пальмер, пользуются всяким случаем для того, чтобы напомнить о себе "временным представителям общественной власти". В издаваемых ими брошюрах они дают более полное и систематическое изложение тех требований, какие выставлены были них единомышленниками. Когда Кромвель призван был, за отказом Фэрфакса, занять пост главноначальствующего армией, диггеры обратились к нему с печатной "ремонстрацией", в которой, между прочим, мы находим следующее: "Господь наделил вас властью, равной которой не было со времен Моисея. Он сделал вас главой народа, только что сбросившего с себя ярмо Фараоново. Вы послужили орудием в руках Божьих для низвержения норманнского ига, отнявшего у наших предков свободное пользование землею. Что остается вам сделать, как не позаботиться о том, чтобы свободное владение землею было возвращено в руки угнетенных общин Англии? Ваши так называемые победы не раньше будут увенчаны "короною чести", как после того, как лица, жертвовавшие жизнью и состоянием в общем с вами деле, получат доступ к земле и добытой вами свободе. Победа над Завоевателем досталась общими усилиями коммонеров. Справедливость требует поэтому, чтобы все они были освобождены от ига. И теперь, когда власть над землею в ваших руках, вам не остается иного выбора, как или объявить землю свободною для всех участников в борьбе и победе, или перенести право собственности на нее из рук короля в другие руки. Но в этом последнем случае слава, какую вы снискали себе вашею мудростью, поблекнет навсегда, и честь ваша будет запятнана. Наше желание состоит в том, чтобы земли, почитаемые собственностью государства, - эти старинные общинные земли и пустоши всего английского народа, а также все недавние приращения, к ним сделанные, как то: конфискованные у короля парки и лесные угодья, - объявлены были свободными для занятия всех и каждого, кто содействовал вам в ваших победах и готов подчиниться установленному вами правительству".

Содержание только что приведенного документа свидетельствует о значительном сокращении диггерами первоначально предъявленных ими требований. Речь идет уже не о предоставлении им собственности на общинные пустоши или неогороженные поля, так как подобная претензия успела встретить отпор со стороны сельских общин. Что имеется на самом деле в виду, это - распоряжение государственными доменами в пользу обделенных землею лиц, это, употребляя ходячее в наше время выражение, - "национализация домениального фонда". И в этих скромных рамках требования диггеров не были приняты во внимание.

Вся внутренняя политика Кромвеля, направленная к задержанию происходившей в Англии революции в границах религиозно-политического переворота, шла решительно вразрез со всякой попыткой к низвержению сложившегося веками земельного строя. Постоянные неудачи не ослабляют, однако, энергии агитаторов. Они идут по-прежнему к раз намеченной ими цели и в 1653 г. направляют новое послание властям, на этот раз на имя членов Тайного совета. В бумагах последнего сохранился текст их декларации; он указывает на то, в какое отношение владетельные сословия, представители приходского духовенства и местного джентри, постепенно стали к диггерам. "Приходский священник Плят и многие другие, - жалуются Уинстанлей и Пальмер, - довели до вашего сведения, что мы - мятежники, не желаем подчиняться власти местных судей, укрепились в наших жилищах и приготовились к вооруженному сопротивлению, что мы - тайные приверженцы Стюартов и выжидаем только удобного случая, чтобы произвести реставрацию. Доверившись им, вы послали против нас войска. Но все, что было донесено вам, - явная неправда: мы - мирные граждане, не противимся врагам силою, но молим Бога о том, чтобы он умягчил их сердца и дал нам возможность завоевать их любовью". Сделавши это вступление, диггеры возвращаются к своей обычной теме - об установлении имущественного неравенства норманнским завоеванием и необходимости завершить победу над королем, потомком Вильгельма Завоевателя, возвращением народу его мирских земель. "Англия, - говорят они, - не может быть свободной, пока коммонеры не приобретут доступа к земле. Иначе наше положение будет хуже того, какое составляло наш удел при королях, и иго норманское останется в руках лэндлордов. Пустых, никем не возделываемых полей достаточно для наделения землею всех нуждающихся в ней". Авторы ремонстрации ставят на вид владетельным классам, что, допустивши неимущих к приобретению нужных им средств к жизни усиленною работой над землею, они поступят в собственных интересах. "Пока нам отказывают в земле, - говорят они, - нам поневоле приходится облагать ваши имения налогом в пользу нищих; но многие слишком горды для того, чтобы пользоваться милостыней, и предпочитают акты явного насилия необходимости существовать на счет общественной благотворительности. Наделите нас землею, - и в стране не окажется ни одного нищего, ни одного лентяя. Англия в состоянии будет пропитать сама себя. Не служит ли позором для вас тот факт, что, при обилии никем не возделанных земель, многие умирают с голоду?" (Record office. State Papers, domestic series. Commonwealth period. v. 42, № 144, a. 1653).

Приведенный только что документ - последний по времени из тех, которые дошли до нас от этих первых провозвестников начала национализации земли. В виду решительного нежелания правительства удовлетворить их требования и не менее решительной оппозиции владетельных классов, агитация, поднятая диггерами, падает сама собой. Даже в эпоху временного возрождения свободы печати при новом протекторе, Ричарде Кромвеле, когда анабаптисты и левеллеры снова подняли голову и издали новые программы религиозных и политических реформ, диггеры ни словом не дали более знать о себе. Легко может статься, что к ним, как и к последователям других наиболее передовых партий, применена была политика выселения в колонии, - политика, которую человек, близкий к протектору, Пель, открыто рекомендует в своем письме к Терло (Vaughan, "The protectorate of Cromwell", v. I, p. 155).

Мы могли бы покончить сказанным наш очерк социальных учений первых по времени английских коммунистов; но прежде чем расстаться с ними, мы желали бы более подробно остановиться на изучении теоретической стороны их движения. Возможность сделать это дает нам один политический памфлет, вышедший из-под пера главного их вождя, не раз уже упомянутого нами Герарда Уинстанлея; к сожалению, мы ничего не знаем о нем, кроме того, что он сам говорит нам в сделанной им приписке, а именно: "Меня зовут глупцом и сумасшедшим; много позорящих рассказов ходит на мой счет, и я на каждом шагу встречаю злобу и ненависть". Очевидно, мы имеем дело с фанатиком, который дает крайнее выражение теоретическим воззрениям своей партии. Сочинение Уинстанлея является для нее, таким образом, своего рода политическим катехизисом и может познакомить как нельзя лучше со всеми подробностями ее учения. Заглавие, выбранное автором для его книги, следующее: "Закон свободы, выраженной в форме прокламации (Platform), или реставрация настоящего правительства, скромно рекомендуемая Кромвелю". В этом сочинении, - значится в предисловии, - объясняется сущность, как королевского правительства, так и республиканского. Яркими красками очерчивает автор картину общественных бедствий, все еще продолжающийся произвол помещиков, проявляющийся, между прочим, во взимании с крестьян денежных "пособий" и "гериотов", в закрытии всякого доступа к земле, иначе как под условием уплаты высокой ренты, и в лишении права свободного пользования общинными полями. Старый гнет удержался, но отношение к нему народа радикально изменилось. "На какой титул опираются все притязания лэндлордов? - спрашивает Уинстанлей. - В прежнее время собственники производили свои права от короля - наследника норманнского завоевателя; но разве коммонеры не упразднили последнего и не ниспровергли тем самым иноземное иго? Не вправе ли они, поэтому, требовать полной свободы от помещичьей власти?" Наряду с этою картиной старинного феодального гнета, Уинстанлей дает изображение "ига" более недавнего происхождения. Виновниками угнетения на этот раз являются "свободные владельцы", "фригольдеры". Они истощают общинные пастбища, посылая на них чрезмерное количество овец и рабочего скота, так что мелким арендаторам и крестьянам-земледельцам едва удается прокормить корову на подножном корму. Указавши на естественный исход такого порядка вещей, который в его глазах сводится к удержанию бедных в бедности и к закрытию им свободного доступа к земле, Уинстанлей переходит к построению предлагаемого им республиканского идеала. При предлагаемом им порядке блага материальные и духовные одинаково составляют общественное достояние всех. Четыре раза в год с церковной паперти читаются народу законы, которым он должен подчиняться, дабы никто не мог отговариваться их неведением. Каждая семья владеет необходимыми ей орудиями обработки. Никто не вправе отказаться от работы во время производства посевов и снятия урожаев. Труд, - замечает автор, - необходим для здоровья и доставляет истинное наслаждение, под тем необходимым условием, однако, если он свободен и никто не обязан совершать его по приказу. В каждом селении, как и в каждом городе, должны быть устроены общественные магазины, содержащие в себе пеньку, шерсть, кожу, сукна и всякого рода заморский товар. Из этих общественных магазинов получается все нужное, как для непосредственного потребления, так и для изготовления продуктов обрабатывающей промышленности. Все содержимое в складах не принадлежит никому в отдельности и составляет собственность всех. Кто продает или покупает землю, или ее продукты, должен быть казнен, как изменник общественному миру и спокойствию, как виновник рабского подчинения, вызывающего раздоры и угнетение. Кто называет землю своей и не хочет признать ее за ближним, должен быть приставлен к позорному столбу. Проступок его изображается на дощечке, которая привешивается к его груди и остается на ней в течение года. Во все это время он почитается невольником и исполняет работы по приказанию и под присмотром назначаемого над ним начальника. Никто не должен ни покупать чужого труда, ни работать на другого под условием вознаграждения, так как последствием такого порядка вещей могло бы быть только рабство. Если свободный человек нуждается в чужой помощи, он вправе обратиться за нею к молодежи или к общественным слугам, попавшим в неволю на год за нарушение вновь создаваемых порядков. Товары, доставляемые ввозною торговлею иностранцев, как и доход от продажи английских продуктов на чужих рынках, считаются общим достоянием государства. Деньги не должны быть известны. Золото и серебро идут на изготовление одних украшений.

Реформатор имеет в виду изменить не один имущественный, но и семейный строй. Не отрицая брака, как это делает Платон и следовавший его примеру Кампанелла, он стоит за полную свободу союзов, при которой соображения общественного положения потеряли бы всякое значение. Внебрачная связь, сопровождающаяся рождением ребенка, налагает на любовника обязанность вступить в постоянное сожитие с обольщенной им женщиной.

Акты насилия, совершенные над девушкой, наказываются смертью. Никто не вправе завести собственного хозяйства, не прослужив семи лет под чужим начальством. Ни одна семья не может делать больших затрат на свое пропитание и одежду против тех, которые указываются необходимостью. Надзор за исполнением всех этих предписаний возлагается на избираемых ежегодно надзирателей. Как избирателем, так и избранным может быть всякий, достигший сорокалетнего возраста. В числе прочих обязанностей надзирателей должно быть приискание каждому, кто имеет в том нужду, молодых людей для работы. В категории служителей попадает всякий, кто лишен свободы за преступление или проступок. Виновные обязаны исполнять труд, какой им будет предписан; они не вправе вернуться к прежнему свободному состоянию раньше 12 месяцев. Во все время, пока продолжается их неволя, они обязаны носить белую одежду в отличие от прочих жителей.

Если мы зададимся вопросом, откуда заимствовал Уинстанлей свою общественную теорию, нам необходимо будет указать на Утопию Томаса Мора, как на ее ближайший источник. В самом деле, общность имуществ, общеобязательность труда, отмена служебной зависимости и сословий, запрещение денежного обмена, наделение каждого всем, в чем он нуждается, из мирских магазинов, всеобщее право голосования и избрания на все должности, обращение преступников в общественных рабов, свобода разводов, уравнение незаконных детей с законными, - все это такие положения, которые нашли себе место в построениях канцлера Генриха VIII за целых полтораста лет до занимающей нас эпохи (первое издание Утопии относится к 1516 г.).

Из этого богатого источника, в котором практически осуществимое смешивается с требованиями, свидетельствующими лишь о безграничном полете фантазии, в котором впервые после стольких веков угнетения и презрения труд человека поставлен на подобающую ему высоту, черпал Уинстанлей содержание задуманных им социальных реформ. Вся оригинальность его учения сводится к попытке примирить его со своеобразно понимаемыми им историческими основами английской гражданственности. В своей первоначальной чистоте эти основы, по его мнению, могут быть открыты только в период англосаксов. Вся последующая история Англии была сплошною узурпацией, насильственным искажением народных устоев. Победа над потомком норманнского узурпатора открывает возможность возвращения к этим устоям. Но что представляют они собою, как не господство фолькланда (народной земли) - термин, который Уинстанлей понимает в его буквальном смысле и отождествляет, поэтому, с национализацией земли. Отсюда сам собою следует тот вывод, что победоносный народ, чтобы стереть с себя позорное пятно иноземного ига, должен начать с объявления земли общим достоянием всех. Но если земля сделается общею собственностью, то такая же судьба необходимо постигнет и производимые ею продукты; а так как все, что служит к удовлетворению наших потребностей, может быть отнесено к одному источнику - земле, то полная общность имуществ является последним словом теории, исходною точкой которой служит национализация одной земли. Вот тот путь, которым английские диггеры, начавши с социалистического учения о вмешательстве государства в сферу земельных отношений, пришли, в конце концов, к формулированию коммунистических требований.

XIV. Реставрация Стюартов и вторая английская революция. Редко, когда реставрация старого порядка встречала большее сочувствие народных масс, чем в день прибытия Карла II из четырнадцатилетних скитаний по Голландии и Франции в обществе часто враждовавших между собою "кавалеров".

Долгое время он прожил во Франции, имея в числе своих учителей знаменитого Томаса Гоббса (Hobbes), еще в 1643 г. издавшего в бытность свою в Англии трактат "De cive", в котором с большой логической последовательностью и необыкновенным талантом развито было учение о неограниченности королевской власти, имеющей своим источником добровольное перенесение на монарха народом всех прав, которыми каждый владел в естественном состоянии. Отречение от этих прав вызывается якобы сознанием, что одна неограниченная власть может положить конец той войне всех против всех, которая в до-государственную эпоху вызывается неограниченной свободой каждого и не менее неограниченным эгоизмом, ведущим к тому, что из-за обладания имуществом люди относятся друг к другу, как волк к волку. Хотя Гоббс был приглашен ко двору для обучения молодого принца преимущественно математике, но он, несомненно, не раз беседовал с ним и о тех предметах, которые служили темой его преподавания в Англии и в сжатом виде изложены в обработанном конспекте его лекций, найденном и напечатанном недавно проф. Тенисом из Киля. Из бесед с Гоббсом, в большей степени, нежели из чтения его позднейшего трактата "Левиафан", Карл мог узнать, что для целости и единства государства необходима неделимость суверенитета в руках монарха; а так как этой неделимости одинаково противоречит и учение о духовной власти, как отличной от светской, и теория разделения власти королем с лордами и общинами, то монарх обязан преследовать оба эти учения, как преступные.

При дворе молодого принца не последнюю роль играл Эдуард Гайд (Edward Hyde), будущий граф Кларендон. Как сторонник применения английской конституции в том толковании, какое она находила при Иакове и Карле I, он не разделял взглядов Гоббса на неограниченность власти и, нашедши в его новом сочинении, появившемся уже в 1650 г. и озаглавленном "Левиафан", ту мысль, что неделимость суверенной власти необходимо признать одинаково и за законным монархом, и за человеком, проложившим себе путь к главенству мечом, он заподозрил Гоббса в тайном желании подготовить для себя путь к отступлению и вернуться из изгнания в Англию под сень лорда-протектора. Гайд в то же время заподазривал Гоббса в равнодушии к вопросам веры и даже в атеизме, прикрываемом требованием, чтобы подданные подчинялись всецело в отношении к выбору религии указаниям монарха и сохраняли свободу одного внутреннего суждения. Свой взгляд на Гоббса Гайд выразил в не вполне еще изданной переписке с единомышленниками, хранящейся в Бодлеянской библиотеке в Оксфорде. Догадки Кларендона не оказались ошибочными. Гоббс действительно вернулся в Англию с разрешения лорда-протектора, но продолжал получать до смерти пенсию от сторонника единодержавия, Людовика XIV. И в Англии повторились по отношению к нему те же нападки за равнодушие в делах веры и атеизм, о которых заходит речь в переписке Гайда.

Если сблизить взгляды Гоббса с теми, какие стал проводить Карл II со времени своего возвращения на престол предков, то нетрудно будет найти между ними немалое сходство.

Карл II был несомненно сторонником абсолютизма и так. наз. "божественного права" короля, но он в то же время был политиком, намеренным пойти на уступки, чтобы не стать снова странствующим претендентом и не попасть в необходимость "лазить", как они выражался, "по чужим лестницам". Отсюда та податливость, которую он не раз обнаруживал к требованиям, предъявляемым ему парламентом, и готовность в то же время не считаться со своими обещаниями при изменившихся обстоятельствах. Отсюда его скрытность по отношению к собственным министрам. Никто из них не знал о принятии им по отношению к иноземному государю, Людовику XIV, обязательств, касающихся внутренних реформ государства; отсюда же та бессовестность, с которой он в течение ряда лет получал пенсию от французского короля, ответственность за что он не прочь был сложить на плечи ничего не знавшего о его переговорах министра. Индифферентизм Карла в делах веры, и в то же время желание не упускать из рук регулирования церковных дел ни религии своих подданных как нельзя лучше выступают и в том, что, призванный шотландцами на престол, он не прочь был пожертвовать своими религиозными убеждениями, присоединиться к шотландскому ковенанту, объявить себя пресвитерианцем и посещать протестантскую обедню с тем, чтобы впоследствии, сидя уже на английском троне, выступить в роли главы англиканской церкви и преследовать пресвитериан наравне с другими раскольниками. Его религиозный скептицизм сказывается в том, что, скрепив своей подписью тяжелые меры, изданные парламентом против всех, кто не принадлежал к государственной церкви, он в то же время не прочь был своей единоличной властью издавать указы о терпимости или точнее - о снисхождении (indulgence) по отношению столько же к католикам, сколько и к протестантским сектантам. Заботливость о спасении души он обнаружил только на смертном одре, выразив желание исповедаться и приобщиться св. Тайн у католического священника. Таков был государь, которому Англия поручила врачевание ран, нанесенных ей семнадцатилетнею смутой, если считать время от начатия междоусобной войны до призыва Карла II на престол. Характеристика короля не будет полна, если мы не скажем еще двух слов о его нескрываемом распутстве, об обращении им Сент-Джемского дворца в своего рода гарем. Будучи по природе циником, Карл II имел, однако, то положительное качество, что не был лицемером и но отвергал прижитых им с любовницами детей, а наоборот, старался их устроить, наделить их местами и титулами; но стоило только одному из них приписать себе законное рождение, как Карл II поспешил во всеобщее сведение сообщить о том, что никакого тайного брака он ни с одною из любимых им женщин не заключал. После политического педанта, каким был Иаков I, и рыцарственного монарха, каким рисуется Карл I, Англия в лице Карла II получила с виду веселого, развратного и беззаботного правителя, который в то же время умел сделать все от него зависящее, чтобы удержать престол в своих руках, не стесняясь ни убеждениями, ни необходимостью жертвовать друзьями и не отказывая себе в то же время в удовольствии кровавой расправы с политическими противниками.

Этой расправой и открылось царствование Карла. Несмотря на обещанное им в декларации, подписанной в Брэда (Breda), забвение старых обид, Карл II потребовал казни всех, кто участвовал в суде над его отцом; многие из этих цареубийц имели благоразумие укрыться от преследований за границу; 24-х уже не было в живых, 13 были казнены, 25 подвергнуты заключению на всю жизнь, прочие присуждены к менее тяжким наказаниям. Возмездие короля распространилось на главу шотландских пресвитериан, авторов знаменитого "ковенанта", графа Аргайля (Argyll) - он казнен был в Эдинбурге. Не захотел король простить и мертвецов: трупы Кромвеля, Брэдшоу и Аэртона вырыты были из земли и повешены; благодаря этому обстоятельству голова Кромвеля уцелела до наших дней; перепроданная не раз старьевщиками, она попала, наконец, в руки одной аристократической семьи, которая не далее, как в текущем году, доставила возможность и лордам, и общинам Англии с должным почтением приветствовать эту великую историческую реликвию, напоминающую о временах, когда только намечены были те решения, какие проводятся современной Англией. После всех этих экзекуций, издан был правительством акт возмещения и всепрощения; он постановлял, что казенные и церковные имущества, пожалованные кому-либо в эпоху республики, должны вернуться в руки прежних обладателей; конфискованное имущество также возвращено тем "кавалерам", у которых оно было отнято; но акт, разумеется, не заключал в себе ни слова о возмещении убытков, причиненных приверженцам Карла I междоусобной войною и необходимостью продать часть своих имений, чтобы полученной таким образом суммой "служить святому делу". Всего труднее было, разумеется, решить вопрос о том, в чьи руки поступят церковные земли теперь, когда место пресвитерианской и индепендентской церкви должно было занять англиканство. Чтобы очистить место для прежних священников, смененных протестантскими проповедниками, первый из парламентов Карла, созванный вслед за роспуском призвавшего его на престол и заключавший такое количество "кавалеров", что он получил от них и самое свое прозвище, остановился на мысли о необходимости рукою палача сжечь текст торжественной лиги и ковенанта, которым пресвитерианство признано было государственною церковью Англии. Это воспоследовало в 1661 г., и в том же году созвано было правительством собрание духовенства от обеих церквей - англиканской и пресвитерианской, - чтобы дать им возможность согласиться между собою. Никакого соглашения, разумеется, не состоялось, и тогда парламент издал "Акт о единообразии", признавший за англиканством значение государственной церкви; сделано было это в надежде что лица, занимавшие церковные бенефиции из среды пресвитериан и индепендентов, добровольно покинут свои места в церковной иерархии. "Общий требник", слегка пересмотренный, и те 39 статей, которыми при Елизавете определены были основные учения англиканства, сделаны были обязательными для всех священнослужителей; 24 авг. 1662 г. каждый должен был заявить, намерен ли он следовать им или нет. Всего 2.000 человек нашли это непримиримым со своею совестью; они-то и являются родоначальниками современных протестантских толков в Англии. Громадное же большинство подчинилось новым велениям и сохранило свои места и церковные бенефиции, образовав в рядах англиканской церкви то, что известно под названием "нижняя церковь" (Low-Church) в отличие от High-Church - "верхняя церковь". После этого парламент счел свои руки развязанными и рядом мероприятий, направленных против раскольников, или диссентеров, постарался сделать их положение настолько нестерпимым, чтобы побудить их к выселению из Англии. Многие, действительно, и покинули ее для северной части американского материка; здесь в колониях Новой Англии ими насаждена была столь же нетерпимая пресвитерианская церковь, но вскоре она была поставлена в необходимость считаться с собственными раскольниками; еще в первую половину XVII в. Роджер Вильямс приуготовил для них приют в основанной им колонии и будущем штате Род-Айленд (Rhode Island).

В какое положение поставлены были раскольники различными мероприятиями, принятыми против них первым парламентом Карла II, об этом легко судить по следующим фактам: уже упомянутый мною "Акт о единообразии" гласил, что единственно признаваемой церковью в Англии является англиканская, что все, кто принадлежит к другим толкам и, в частности, пресвитерианскому или к кальвинизму, не могут поступать на службу и ограничиваются в своих гражданских правах. Можно сказать, что с 1662 г. в Англии вполне восторжествовала религиозная нетерпимость ко всем раскольникам и вместе с этим к католикам вслед за упрочением за епископальной церковью прав государственной церкви. Все позднейшие акты только укрепляли это первенствующее положение господствующей церкви и уменьшали права раскольников, или, как их называют в Англии, диссентеров ("диссентер" значит человек, не согласный с учением господствующей церкви). В знаменитом Test Act'e 1672 г. устанавливается, что всякому лицу, желающему получить государственную должность, ставится требование принести присягу, удостоверяющую о его принадлежности к епископальной церкви, т. е. о признании супрематства (supremacy) в делах церкви за королем. Так как такой присяги не могли дать католики, которые признавали верховенство паны, то тем самым они, как таковые, лишены были возможности занять какую-либо должность в Англии. Восполнительным, так наз. парламентским Test Act'ом 1678 г., требовавшим такой же присяги в признании королевского супрематства от всех лиц, входивших в состав парламента, - одинаково палаты общин и палаты лордов, - устранена была возможность попасть в высшее законодательное учреждение страны для всех диссентеров, а равно и для всех католиков; наконец, актом, известным под названием "пятимильного акта", проведено правило, что ни один раскольник не может селиться на расстоянии более близком к городскому поселению, чем 5 миль, - след., нонконформисты поставлены были в необходимость жить в селах, далеких от центров умственной и промышленной жизни. Такого рода мероприятиями стремились поставить предел демократическому движению в церкви, которое еще Иаков I Стюарт признавал опасным для интересов светской власти, и было восстановлено единоверие. Но в то же время в обществе продолжали ходить слухи, что вернувшиеся в Англию Стюарты потихоньку молятся в католических молельнях; в течение всего правления Карла II и Иакова II эти слухи с таким постоянством циркулировали в самых широких кругах, что, можно сказать, движение в области политической обусловливалось главным образом опасениями религиозными, опасениями восстановления католицизма, как обязательного и господствующего вероучения. Эти слухи поддерживались главным образом ТЕМ фактом, что между Карлом II и Людовиком XIV французским заключено было тайное соглашение, по которому Карл II обязывался, не восстанавливая католической церкви, оказывать терпимость католикам, - Людовик же XIV взамен обещал ему и уплачивал годовую пенсию. Когда этот факт, наконец, обнаружился, то недовольство общества пало не на короля, - который считался "неспособным делать зло", т. е. не был ответственен за всякого рода нарушения законов, происходящие в его правление, - а на главу министерства, министра иностранных дел, лорда Дэнби. Последовало привлечение к ответственности этого министра нижнею палатой и суд над ним верхней. Перед лордами Дэнби позволил себе сослаться на то, что исполнил только волю короля. Но ему было поставлено на вид, что в Англии ни один советник монарха не вправе ссылаться на волю государя и оправдывать ею свои незаконные поступки. Принимать деньги от иностранного правительства под условием провести те или другие реформы внутри государства справедливо признавалось актом государственной измены. Поэтому лорд Дэнби, несмотря на ссылку на короля, был осужден. Таким образом, в 1679 г. установлен был тот принцип, что судебная ответственность министров обусловливается всякого рода незаконными их действиями - все равно, будут ли они предписаны свыше, государем, или не будут. Отсюда следовало, что всякий английский министр, которому монарх навязывает те или другие акты, за которые министр не желает принять на себя ответственности, вправе отказаться от выполнения такого требования представлением королю ходатайства о своей отставке.

В правление же Карла II навсегда была обеспечена индивидуальная свобода в Англии известным статутом Habeas Corpus Act 1679 г. Сущность его состоит в предоставлении каждому заключенному права требовать или немедленного разбирательства его дела или отпущения его на свободу под залог и поручительство. Уже Вел. Хартия, как мы видели, высказалась в принципе против произвольного задержания; но она не дала этому запрету никакой серьезной санкции; она не приняла никаких мер к тому, чтобы несоблюдение его судьей сделалось на деле невозможным, в виду грозящего ему наказания. Правда, уже в это время арестованный имел право обратиться в суд с иском. Но до закона 1679 г. никакое наказание не постигало судью за проволочки, допущенные им при рассмотрении этого иска. Подсудимые по годам ждали и не получали ответов. Закон 1679 г., наделив каждого арестованного правом предъявить иск "habeas corpus", в то же время постановляет, что такое обращение может быть сделано к любому из верховных судей, и что судья под угрозой штрафа в 100 фунтов обязан в течение 6 часов с момента получения прошения дать на него тот или другой ответ. Исключение сделано лишь для случаев государственной измены, когда заключенному предоставляется только ходатайствовать о разбирательстве его дела в ближайшую сессию; если этого не воспоследует, он вправе требовать немедленного освобождения. Судья не может отказать ему в нем под страхом штрафа в 500 ф. Обвиняемый, отпущенный на свободу, обязывается представить залог в обеспечение своей явки в суд, и от судьи зависит определение размера этого залога. Чрезмерно высокий залог может, поэтому, сделать недействительной и свободу от предварительного ареста. Вот почему билль о правах 1689 г. признает нужным включить в число неотъемлемых прав английского гражданина и право вносить лишь благоразумные, не чрезмерные залоги. Путем судебной практики постепенно установилось в Англии начало соответствия залога характеру преступления и имущественному положению самого обвиняемого.

В царствование Карла II приняты были также меры для регулирования другого права английских граждан: права петиций. В виду только что прекратившегося восстания, в котором подаче петиций суждено было играть такую выдающуюся роль, признано было необходимым ограничить это право. Особым законом было постановлено, что петиции не должны быть представляемы более, как 10 лицами, и не могут носить на себе более 20 подписей. Этот закон, никем не отмененный, со времен Георга IV перестает приводиться в исполнение. Нельзя сказать, чтобы свобода собраний была признана в царствование Карла II. Относящийся сюда акт 1664 г. запрещает всякие религиозные митинги диссентерам; им дозволено было одно домашнее отправление культа; но если на собрании в частном жилище присутствовало более четырех посторонних лиц, оно признаваемо было незаконным сборищем и влекло за собою уголовную ответственность для его участников.

В сфере парламентской жизни правление Карла II ознаменовано, с одной стороны, проведением начала приурочивания доходов к известным статьям расходов, а с другой - первоначальным возникновением, как кабинета, так и парламентских партий вигов и тори. Первое начало признано в 1665 г., когда парламент, вотировавший громадный налог в 1.250.000 ф. для войны с Голландией, потребовал от короля, чтобы дарованная ему сумма всецело пошла на покрытие издержек войны и не была затрачена правительством на удовлетворение других его нужд, неизвестных парламенту. Жизненное значение этого правила само собою бросится в глаза, раз мы примем во внимание те последствия, к каким привело его отсутствие во Франции в эпоху второй Империи, когда, напр., суммы по мин. нар. просвещ. могли быть переносимы на поддержку официальных кандидатур или на содержание корпуса жандармов. Такого рода перенос объявлен был в Англии неконституционным еще в 1665 г. Со времен Вильгельма III начало приурочения известных доходов к известным расходам становится постоянным и неизменным принципом государственной жизни.

К правлению Карла II относится первоначальное возникновение кабинета, но это не значит, что он был тогда в законодательном порядке учрежден. Кабинет в наше время представляет комитет от обеих палат, составленный из членов господствующей в парламенте партии и призванный к ведению дел страны. Но в писаном праве Англии нельзя встретить ни единого слова об этом важнейшем из элементов современного парламентского строя. Не только не говорится о нем ни в одном статуте, но есть такие парламентские постановления, которые направлены прямо против него, признают его нелегальность. Чтобы понять причину, по которой кабинет ни разу не был не только организован, но даже признан законом, нужно вспомнить, что в средние века, в эпоху начального развития английской конституции, ближайшими советниками короля признавались, как мы видели, члены его Тайного совета. В течение столетий парламент постоянно был озабочен тем, чтобы король не поручал ведения дел кому-либо, помимо членов этого совета, в составлении которого он нередко сам участвовал, почему имена его участников хорошо были ему известны. В этом требовании высказывалось желание, чтобы король управлял страною не иначе, как с ответственными советниками. Ответственность была бы немыслима, если бы короли продолжали заведовать государственными делами чрез посредство официально неизвестных парламенту фаворитов. Все Стюарты нарушали это правило, в числе их и Карл II, который, имея при себе, по примеру своих предшественников, особый Тайный совет, управлял страною не с ним, а при ближайшем участии в делах 5 лиц, не состоявших членами совета, неизвестных официально парламенту, составлявших, так сказать, заговор против парламентских вольностей и получивших, поэтому, наименование Кабаль (Cabal). Это название как нельзя лучше подходило к этому министерству еще потому, что фамилии лиц, в него вошедших, начинались теми буквами, из которых слагается слово "кабаль", или заговор (Клиффорд, Арлингтон, Бекингем, Ашлей, Лодердаль). Комиссия из ближайших королевских советников, самое существование которой было нарушением законов и конституции, была составлена из лиц, единомыслящих в вопросах политики, и потому признается историками английской конституции первым по времени кабинетом. Впоследствии парламент объявил незаконным образ действий короля, правящего страною с помощью такого кабинета, и счел нужным одною статьею закона "о престолонаследии" (act of settlement, 1701), утвердившего престол за Ганноверской династией, признать, что король обязан держаться средневекового правила об управлении страною при содействии членов Тайного совета, подписи которых должны скреплять исходящие от короля акты. Однако эта статья навсегда осталась мертвой буквой, и кабинет продолжал развиваться в Англии не только несогласно, но и прямо вопреки закону. Организовавшиеся окончательно в XVIII в. великие парламентские партии вигов и тори не могли обойтись без существования такого постоянного комитета от палат, призванного представлять интересы и политику временно господствующей партии. Попытки таких королей, как Вильгельм III или Георг III, лично участвовать в делах управления или поручать как общее ведение дел, так и заведование отдельными министерствами лицам, независимым от парламента и не принадлежащим к его большинству, встречают энергичный протест со стороны парламента, и со времени Георга IV совершенно прекращаются. Кабинет с этого царствования и по настоящий день носит характер компактного целого, члены которого объединены одной политикой и принадлежат к господствующей в парламенте партии.

В правление Карла II, сказали мы, впервые зародились те две парламентские партии тори и вигов, которые и по настоящее время правят страною под новым и не вполне точным, наименованием: консерваторов и либералов. Обе партии возникли впервые в 1679 г., если не считать прототипом их "кавалеров" и "круглоголовых". Поводом к возникновению двух партий послужил вопрос об устранении от престолонаследия Иакова II, заподозренного в приверженности к папизму. Лица, обратившиеся к правительству с петицией об устранении Иакова, или так называемые "петиционисты", получили в устах своих противников насмешливое прозвище вигов; слово "виг" на шотландском жаргоне означает "кислое молоко". Задолго до этого времени это прозвище применяемо было к укрывавшимся в Шотландии раскольникам, или диссентерам. В свою очередь виги обозвали своих противников, лиц, стоявших за допущение Иакова к престолу и бывших, поэтому, противниками петиции, также бранным наименованием тори, которое придавалось беглым папистам Ирландии, обратившимся к совершению аграрных преступлений, подобных тем, которые впоследствии составили печальную известность "белых и стальных мальчиков". Эти на первых порах бранные прозвища вигов и тори в скором времени приняты были открыто, самими партиями, которым они были приданы, и продолжают держаться и по настоящий день. В основании различия между, партиями не всегда лежат какие-нибудь определенные политические принципы. По замечанию Брума, совершенно ошибочно класть в основание партийных различий одни принципы. Назвать тори консерваторами, а вигов либералами в континентальном смысле слова может только человек, мало посвященный в тайны английского парламентаризма. Впрочем, некоторое различие в тенденциях все-таки должно быть признано за названными партиями. Галлам прав, говоря, что "тори не абсолютист, а виг не республиканец", но, что тории существующая конституция в общих и главных чертах кажется законченной и потому неприкосновенной, а виг склонен вводить в нее изменения и реформы". Мне кажется, что корень различия вигов и тори лежит не столько в политической, сколько в общественной их программе. Тори в наше время - представители, прежде всего, крупного землевладения и землевладельческих интересов, а виги - крупных капиталов и богатого среднего сословия. Ни те, ни другие не являются, конечно, приверженцами демократической программы, - отсюда возможность одинаковой, оппозиции и тори, и вигов, как сельскому, так и городскому рабочему движению, но отсюда и случайные и временные союзы и тори, и вигов с теми, кого привыкли называть радикалами. Фишель справедливо указывает, что уже в XVIII в. мы встречаем между тори популярных демагогов, и что в отдельные моменты XIX в. партия тори часто опиралась на рабочих. Но с другой стороны, не менее часто в парламентской борьбе либералы, или виги, не отступали перед мыслью дать весьма широкие обещания не только предводителям сельского рабочего движения, вроде Арча, но и трэд-юнионам промышленного пролетариата. Демократическая программа не выражает собою политики ни одной из названных нами партий. Если временно их деятельность и приобретает этот оттенок, то это всегда является результатом компромиссов, результатом уступок, сделанных вигами или тори представителям демократических интересов в парламенте, в виду необходимости общими усилиями сломить общего врага.

Важнейшие законодательные акты времен Карла II не переданы мною в их хронологической последовательности. Меня интересовала более их внутренняя связь между собою, чем внешняя преемственность. Мне остается теперь указать - разумеется, по возможности кратко - ход политических событий. Деятельность первого парламента Карла, или так называемого Парламента Кавалеров (Parlament of cavaliers), протекала под непосредственным влиянием того умного государственного деятеля и советника Карла II в дни изгнания, каким был Эдуард Гайд, лорд Кларендон; он настолько был близок к Стюартам, что его дочь, Анна Гайд, сделалась женою ближайшего наследника престола, брата короля, Иакова, герцога Йоркского. Сторонник английской конституции и самодеятельности общества в тех границах, какие отмежеваны были ей при Елизавете и Иакове, Кларендон был ревностным англиканцем, а потому одинаково враждебно настроен и к раскольникам, и к католикам; отсюда все перечисленные нами выше законы, проникнутые духом нетерпимости. Во внешней политике он держался старой традиции - борьбы с Испанией в союзе с Францией. Францией в это время правил с большой энергией молодой король Людовик ХIV; английское правительство нуждалось в деньгах, Кларендон пошел поэтому на продажу французам Дюнкирхена, завоеванного у Испании Кромвелем, за 5.000.000 франков. Важнейшим актом Кларендона было ведение войны с Голландией от 1665 по 1667 г.; война происходила на море, и тем не менее руководительство ею было вверено двум "сухопутным воителям", одно время встречавшимся на поле брани, как враги, Руперту и Монку. Немудрено, если голландскому флоту, под начальством одного из лучших моряков в мире, адмирала де-Рёйтер (de-Ruyter), удалось разбить англичан наголову в битве под Даунсом (Downs). Этому поражению предшествовало и за ним последовало два бедствия: великая чума в Лондоне осенью 1665 г., от которой население разбежалось во все стороны, так что на улицах стала расти трава, и пожар 1666 г., которым истреблены были ²/₃ домов в столице. Чума унесла с собою по приблизительной оценке новейших историков 100.000 населения. Оба несчастия, вместе с поражением при Даунсе, расположили Англию к миру; он был подписан в Бреда в 1667 г.; англичане принуждены были отказаться от применения к голландцам некоторых статей Навигационного акта Кромвеля, но удержали в своих руках занятый во время войны Новый Амстердам, голландскую колонию в Северной Америке, переименованную ими в Нью-Йорк (New-York), по имени брата короля, герцога Йоркского. Таким образом достигнуто было удаление всяких конкурентов из приатлантической части северного материка Америки, если не считать французов в Канаде и в Луизиане, и присоединены земли по течению Гудзона - одного из лучших путей для проникновения во внутреннюю часть страны. Немудрено, если Нью-Йорку, с его величественною рекою и не имеющей себе равной по широте и глубине бухтою, суждено было играть первенствующую роль в летописях не одной американской торговли, но и всей гражданственности Нового Света.

Ряд неудач, в связи с нежеланием короля подчиняться чьему-либо руководительству, объясняет нам причину падения Кларендона, который, удалившись на материк Европы, в добровольном уединении занялся литературной работой и написал прославившую его имя "Историю великого мятежа", т. е. междоусобной войны царствования Карла I. Его преемниками сделались люди, близкие к Карлу; двое из них были католиками - Клиффорд и Арлингтон, что одно уже набросило невыгодную тень на новое правительство; третий был сыном министра Карла I Бекингема, жертвы политического убийства; он известен был своей расточительностью, легкомыслием и неразборчивостью в средствах. Два остальных были ренегаты, променявшие на министерские портфели выдающееся положение в рядах: первый - шотландских сторонников ковенанта, а второй (Ашлей, лорд Шефтсбери) в рядах английских "круглоголовых". Из этих 5 лиц, составивших уже упомянутое министерство Cabal, Карл сохранял искренние отношения только с двумя католиками, Клиффордом и Арлингтоном, - им одним было известно его тайное соглашение с Людовиком XIV, принявшее форму договора, заключенного в мае 1670 г. Договор этот выговаривал Карлу крупную ежегодную пенсию с обязательством вернуть права католикам и помочь Людовику XIV в его войне с Испанией нападением на испанские Нидерланды. Часть принятых обязательств была выполнена в 1672 г., когда английский флот стал беспокоить морские берега Голландии, в то время как французы сражались на суше с молодым Вильгельмом Оранским; последний отстоял Амстердам, открыв все шлюзы и вызвав тем наводнение всей соседней округи. Французы бежали, а англичанам в 1674 г. пришлось подписать мир с Голландией, который не имел других последствий, кроме выдачи Карлом замуж за Вильгельма Оранского в 1677 г. его племянницы, дочери Иакова, будущей королевы Марии.

Чтобы осуществить и другое обязательство, данное Людовику XIV, Карл обнародовал, помимо парламента, декларацию о терпимости. Ею могли равно воспользоваться и католики, и диссентеры, несогласные с учением англиканской церкви и потому слывшие под названием "nonconformists". Но свобода совести, купленная ценою уступок католикам, показалась раскольникам чем-то недостойным, и они слились в дружный хор с англиканцами в нападках на министерство "кабаль". Дело кончилось тем, что вновь созванный парламент издал ранее упомянутый "Тест-акт", сделавший невозможным государственную службу для католиков и заставивший самого брата короля, Иакова, отказаться от занятия поста главного адмирала. Министерство "кабаль" должно было уступить место новому министерству, во главе которого стал лорд Дэнби (Danby). Людовик XIV знал его за противника союза с Францией и, чтобы погубить его в общественном мнении, выдал тайну своего договора с Карлом, причем ближайшим участником был назван ничего не знавший о договоре Дэнби. Последствием процесса Дэнби, о котором мы уже говорили, было развитие в стране сильного оппозиционного течения не только против ни в чем неповинного министра, но и против всех тайных и явных сторонников католиков, якобы задумавших заговор, целью которого было повторить нечто подобное "пороховому заговору" времен Иакова I. Эти слухи распространял в особенности некий Тит Отс (Titus Oates), а его выдумкой воспользовался Ашлей, лорд Шефтсбери, стоявший в это время во главе оппозиции и намеревавшийся с помощью поднятой тревоги устранить от престола католика Иакова, герцога Йоркского, в пользу незаконного сына Карла, герцога Монмут (Monmouth), с матерью которого, Люси Уолтер (Lucy Walter), Карл будто бы тайно обвенчался. Король поспешил опровергнуть этот слух; это не помешало, однако, тому, что Монмута стала поддерживать влиятельная группа людей, в состав которой вошли, кроме Шефтсбери, еще писатель и дипломат Альджернон Сидни и Вильям, лорд Россель; им приписывался заговор, целью которого было не только устранить Иакова от престола, но и убить самого короля на пути в Нью-Маркет. Заговорщики, однако, ничего не имели общего с той небольшой кучкой людей, которая, действительно, помышляла об убийстве Карла и имела во главе себя офицера Кромвелевского войска, полковника Рёмбольд (Rumbold). Сам король в 1681 г. выступил с обвинением против Шефтсбери, приписывая ему сбор вооруженных команд с целью запугать парламент. Шефтсбери благоразумно бежал, Сидни же и Росселя казнили, Отс был нещадно бит плетью.

Карл конфисковал грамоты о вольностях, выданные многим городам его предшественниками, в том числе и Лондона, усилил постоянную армию и, вообще, стал обнаруживать в последние годы намерение править страною неограниченно, без парламента, но апоплексический удар в февр. 1685 г. избавил страну от новой попытки возродить в ней единовластие.

Эту попытку решил сделать брат и преемник Карла, Иаков II. С самого начала царствования ему пришлось считаться с открытым на этот раз восстанием Монмута, который нашел союзника в Аргайле, сумевшим поднять против Иакова могущественный клан Кэмбелей (Campbell) в северной Шотландии. Оба признавали Монмута законным сыном, оба отправлялись от допущения, что Карл II взял Люси Уолтер в законные жены; из двух союзников первым погиб Аргайль, он не нашел поддержки в других кланах, был взят в плен и казнен. Монмут, опираясь на несколько тысяч крестьян и мелкого дворянства в графствах Дорсет и Сомерсет в южной Англии и не теряя надежды на поддержку протестантских князей континента, открыл кампанию высадкой в одной из южных гаваней; но в его ополчение стекалось ограниченное число плохо вооруженных крестьян и чернорабочих; с ними он дал и, разумеется, проиграл сражение. Взятый в плен, он валялся в ногах у Иакова, но, тем не менее, был казнен. Месть Иакова не ограничилась этими двумя жертвами; посланное им уголовное присутствие, с судьей Джеффрисом (Jeffreys) во главе, ознаменовало себя кровавой расправой, - 300 человек были казнены, тысячи посланы в крепостную неволю на Ямайку и в Барбадос. В народе судебный наезд Джеффриса надолго остался памятен под названием "кровавых ассиз" (the bloody assize); преданность королю значительно ослабела, а Иаков как бы нарочно избрал этот именно момент для того, чтобы приступить к осуществлению давно задуманного намерения - отменить если не текст, то силу законов, направленных против католиков. Для этого, думал он, имеются в его руках два средства, оба вытекающие из его прерогативы, - одно состояло в мнимом праве освобождать тех или других подданных от наказаний за нарушение законов (dispensing power), а другое - в праве приостанавливать на время применение законов (suspending power). Давая расширительное толкование обоим правам, король стал назначать в армию офицерами католиков и издал весною 1688 г. декларацию о веротерпимости. Приблизительно в то же время он сделал попытку заместить должности президентов в некоторых оксфордских колледжах папистами; когда же он встретился с противодействием всего личного состава колледжа Магдалины, то выгнал всех членов колледжа до одного, следуя в этом отношении примеру своего брата, точно так же поступившего с философом Локком, за его приверженность к вигийским принципам. Чтобы сделать невозможным дальнейшее сопротивление со стороны членов англиканского духовенства, Иаков поставил во главе верховной церковной комиссии уже известного нам судью Джеффриса, а чтобы обезопасить себя от всякой попытки мятежа, он приблизил войска к Лондону.

Но этими мерами Иаков II только содействовал усилению в нации недовольства. Наглядным проявлением этого недовольства было то сочувствие, с которым общество отнеслось к семи епископам, заключенным в Тауэр за представление королю петиции об отмене декларации о свободе вероисповедания, и воспоследовавшее затем оправдание епископов верховным судом.

Следствием всего этого был заговор, во главе которого стал голландский штатгальтер, муж дочери Иакова II, Марии, Вильгельм Оранский. Он высадился в Англии, не встретив сопротивления; войска оставили Иакова, и он бежал во Францию. Конвент, составленный из членов обеих палат парламента, признал это бегство за отречение и, изменив порядок престолонаследия, призвал на престол Вильгельма и Марию. В "Декларации прав" лорды и коммонеры сочли нужным изложить причины, поведшие к государственному перевороту, и формулировали снова те исконные права английских граждан, нарушение которых вызвало недовольство Иаковом.

В Декларации прав, получившей в дек. 1689 г. санкцию нового правительства и обращенной в "билль о правах", вслед за указанием причин, поведших к разрыву с правительством Иакова II, вслед за перечнем его произвольных действий, идет ряд заявлений конституционного характера. Мнимое право, захваченное королями, останавливать действие статутов без согласия парламента (суспенсация) признается незаконным. То же говорится о притязании королей освобождать тех или иных лиц от применения законов (диспенсация). Незаконным объявлено взимание денег казною под предлогом королевской прерогативы без согласия парламента или в течение более долгого срока, либо иным порядком, чем тот, какой указан в постановлении парламента. Правом подданных признается представлять петиции королю; всякие преследования за такие петиции должны прекратиться. Набор и содержание постоянной армии в пределах королевства во время мира и иначе, как с согласия парламента, не допустимы. Подданные, принадлежащие к числу последователей протестантских учений, вправе носить оружие для собственной защиты. Выборы в парламент должны быть свободны. Свобода речи и дебатов и всякого вообще делопроизводства в парламенте не может служить основанием для преследования или расследования с чьей-либо стороны, кроме самого парламента. Чрезмерные залоги не должны быть требуемы, ни преувеличенные пени налагаемы, и обвиненные не должны быть подвергаемы жестоким и чрезвычайным наказаниям. Присяжные должны быть вербуемы впредь как следует по закону, и тем же законом должен быть определяем порядок составления присяжных комиссий; присяжными, призванными высказываться по вопросам государственной измены, могут быть одни свободные владельцы земли (фригольдеры). Всякие конфискации, на которые частные лица высказывают согласие до момента осуждения этих лиц судом, считаются незаконными и недействительными. Для отмены же всех злоупотреблений, для изменения, укрепления и сохранения законов парламент должен быть часто созываем.

В царствование Вильгельма и Марии одним из важнейших актов было решение вопроса о даровании субсидий правительству только на короткое время, а не пожизненно. Такое ограничение срока, хотя бы 4 годами, может служить лучшим обеспечением тому, что парламент будет собираться часто. Одновременно парламент настаивает на том, чтобы доходы приурочены были к определенным статьям издержек и не могли быть переносимы с одной статьи их на другую. На практике это вызвало необходимость ежегодного представления парламенту так называемых биллей об аппроприации, в которые включался запрет лицам, приставленным к управлению казначейством, т. е. так называемым лордам казначейства, давать приказы об уплате из него иных сумм, кроме тех, которые были назначены на определенные расходы, и не в размере этого назначения.

Со времени Вильгельма и Марии можно говорить о возникновении так назыв. "цивильного листа" в том смысле, что известные статьи дохода были предназначены на покрытие издержек королевского двора и на уплату жалованья известным гражданским чиновникам (как то: судьям, послам), список которых представляем был палате общин. Размер цивильного листа определен был в 1689 г. в 600.000 фунтов, а на покрытие его должны были идти доходы от акциза. Дарование Вильгельму права в течение 4 лет собирать таможенные пошлины в определенном размере и те самые, которые Карлу и Иакову были обещаны на всю жизнь, вызвало через некоторое время требование ежегодного вотирования парламентом субсидий, что в свою очередь имело последствием созыв его, по меньшей мере, раз в год. Чтобы сделать невозможным повторение в будущем той практики, в силу которой Карл II продержал 17 лет без роспуска парламент, созванный в начале его царствования, в 1693 г. предложен был билль о трехгодичном парламенте. Этот билль сначала не был утвержден Вильгельмом, но в 1694 г. представлен был снова на его санкцию, в которой на этот раз не было отказано.

В 1689 г. парламент занялся решением важного вопроса об отношении правительства к армии. Так называемый Mutiny-act провел в жизнь два принципа: 1) никакое жалование не может быть уплачено солдатам, если не последовало предварительной аппроприации для этой цели известных сумм, и 2) никакой офицер или солдат не может быть наказан за неповиновение, и никакое военное судилище установлено иначе, как в силу из года в год повторяющегося возобновления так называемого Mutiny-bill, "без чего, - значится, - ни один человек не может быть лишен жизни или членов в силу военного права и помимо суда равных ему (т. е. присяжных)". В Англии солдат остается гражданином, подчиненным во всем, что не касается его службы, обыкновенным судам. Обыкновенные суды сохраняют право решать, какие лица подлежать разбирательству военных судов, и имеют контроль за тем, чтобы последние не привлекали понапрасну офицеров и солдат к своей подсудности, раз дело не идет о нарушении обязанностей военной службы и военных регламентов.

К числу мер, имевших последствием внесение существенных изменений в конституцию, надо отнести еще Act of Settlement, акт об устройстве королевства 1701 г. Он вызван был внезапной смертью королевы Марии от оспы и последовавшей за нею кончиной герцога Глостерского, сына будущей королевы Анны. Не желая признать прав сына Иакова II и обходя тех из членов дома Стюартов, которые благодаря браку с католическими князьями сами перешли в католичество, парламент остановился на мысли передать престол потомству единственного члена той же династии, оставшегося в лоне протестантизма. Им была София, мать правителя Ганновера, младшая дочь богемской королевы Елизаветы, которая в свою очередь была дочерью короля Иакова I Стюарта, Акт "об устройстве королевства" вместе с тем объявил, что занимающий престол должен исповедовать англиканское вероучение, что, раз корона достанется иностранному принцу, английская нация не обязана будет вести войны в защиту его владений за пределами Англии иначе, как с согласия парламента, что впредь судьи будут назначаться пожизненно, т. е. "на все время их доброго поведения" (quamdiu se bene gesserint), и жалованье им будет точно установлено; только в силу адреса, представленного королю обеими палатами, можно будет отставлять их от должности. Наконец, никакое помилование за большой печатью не может сделаться препятствием для обвинения кого-либо палатою общин в парламенте. Акт об устройстве королевства заключал в себе еще несколько других норм, которые, однако, были отменены в ближайшее царствование. Одна гласила, что монарх не может покинуть Англию без согласия обеих палат. Эта норма была отменена в первый же год правления Георга I. Другая статья имела в виду оживить роль Тайного совета требованием, чтобы все государственные дела решались в нем, и резолюции принимались за подписью всех тех его членов, которые участвовали в подаче мнений и постановке решений. Эта норма отменена была в царствование королевы Анны. Акт, установивший порядок престолонаследия, постановлял также, что членом палаты общин не может быть никто, состоящий на оплачиваемой службе королю или получающий пенсию от казны; эта норма была отменена статутом 4-го года правления королевы Анны.

Хотя на первых порах Вильгельм и выступил противником системы управления страною с помощью партий и брал своих министров одинаково из вигов и тори, но с 1693 г. Сендерленду удалось провести то, что в наше время известно под названием солидарности кабинета, и устроить его из одних только вигов, господствовавших в то время в парламенте. С этого момента, можно сказать, возникло солидарное с большинством парламентское министерство. Членом его был, между прочим, лорд Сомерс, который впоследствии был привлечен к ответу нижней палатой по обвинению в том, что он подписал Рисвикский мир: лорд Сомерс тщетно ссылался на то, что он сделал это вопреки собственному желанию и по приказу короля. Палата общин не обратила внимания на это оправдание и передала на суд палаты лордов поведение не только самого Сомерса, как министра иностранных дел, но и ВСЕХ членов кабинета. Таким образом, мы при Вильгельме впервые встречаемся не только с солидарным министерством, все члены которого принадлежат к господствующей в парламенте партии, но и с попыткой привлечь кабинет к солидарной ответственности.

Королева Анна относилась весьма не сочувственно к управлению страной с помощью партий, видела в этом ограничение своей прерогативы и, дорожа ею, не только принимала участие в совещаниях своих министров, но однажды воспользовалась и своим королевским veto, а именно в 1707 г., когда благодаря этому отвергнут был ею билль о шотландской милиции. С этого времени королевское veto, по выражению англичан, заснуло - is dormant, т. е. не находит себе применения на практике.

В правление королевы Анны последовало соединение Шотландии с Англией, т. е. упразднено было существование самостоятельного парламента, собиравшегося в Эдинбурге. Благодаря этому английский парламент был восполнен не только значительным числом депутатов в нижней палате, но и так называемыми представительными пэрами Шотландии. Из 24 аристократических родов Шотландии 16-ти дано было право быть представленными в палате лордов старшими их членами. Чтобы положить конец недовольству остальных, их главы постепенно были возведены в звание лордов Соединенного Королевства и на этом основании заседают в верхней палате. Королева Анна внутренне сочувствовала возвращению на престол родственного ей дома Стюартов. Когда 30 июля 1714 г. Анну сразил паралич, заговор, затеянный Болингброком в пользу возвращения Стюартов, не удался благодаря внезапному появлению на заседании Тайного совета двух выдающихся вигов, Сомерсета и Аргайля, которые, однако, не были членами кабинета. Им удалось настоять на замене торийского министерства Болингброка министерством Шрьюсбери, открытого противника реставрации Стюартов. Таким образом, в конце правления Анны Тайный совет еще делал попытки не выпускать из своих рук решающего влияния на политику. Это - последний случай замены им кабинета в роли правительства.

Воцарение представителя иноземной династии, незнакомого с английским языком, во многом содействовало упрочению независимости кабинета в том смысле, что король перестал бывать на его заседаниях. С этого же времени виги постоянно образуют кабинет из членов своей партии, особенно с 1715 года, когда по поводу восстания якобитов в северных графствах виги привлекли к ответственности перед верхней палатой за подписание двумя годами ранее, т. е. в 1713 г., Утрехтского договора лордов Болингброка, Оксфорда И Ормонда, членов последнего торийского министерства королевы Анны. Так как из этих трех лиц Болингброк и Ормонд, чтобы избежать ответственности, бежали на континент, то вигам пришлось ограничиться преследованием одного графа Оксфордского. Последний сделал новую попытку в духе лорда Сомерса оправдать свое поведение королевским приказом. И хотя такое оправдание и не было принято палатою, но делу не дано было дальнейшего хода, в виду того, что общины не могли согласиться с лордами насчет порядка производства самого преследования. Оксфорд отделался двухгодичным сиденьем в Тауэре и был выпущен на свободу. С этого времени только дважды делаемы были попытки судебного преследования министров за общее направление их политики. В первый раз обвинение направлено было против лорда Гестингса за дурное управление Индией, во второй раз против лорда Мельвиля в 1804 году, по поводу злоупотреблений, вкравшихся в его финансовую администрацию. С этого времени постоянная смена кабинетов вигов и тори, в связи с переменами в численном отношении партий в парламенте, сделала ненужным обращение к судебной ответственности министров, как к средству, вызывающему выход их в отставку. Оказалось, что и помимо этого средства есть возможность вызвать изменения в политике и смену кабинетов.

Царствование Георга I ознаменовано проведением семигодичного акта с целью придания большей прочности правительству и из желания избежать новых выборов вслед за якобитским восстанием 1715 г. Ранее избранная палата продолжала таким образом оставаться на своем посту до истечения семигодичного срока. Эта мера была проведена в 1716 г.

С 1721 года и падения той финансовой антрепризы, которая известна в истории под наименованием "компании Южного моря, или южноокеанического мыльного пузыря" - "South-Sea bubble", - Уолполь, своевременно выступивший против наделения компании Южного моря требуемыми ею привилегиями, остается неизменно во главе вигийского кабинета вплоть до 1742 года. За это время окончательно упрочивается в Англии парламентский образ правления. Уолполь обеспечивает себе роль руководителя английской политики широким обращением не столько к системе прямого подкупа, сколько к системе фаворитизма, состоящей в обеспечении мест лицам, поддерживавшим его партию на выборах. В 1742 г. общины подымают речь о том, что звание первого министра, или премьера, т. е. руководителя всей внутренней и внешней политики, английскому праву неизвестно. В палате лордов, как и в палате общин, делается два представления о том, что Роберт Уолполь присвоил себе такое право к вреду конституции и к упразднению свободы. Петинционеры говорили о своей несомненной обязанности довести до сведения короля, что необходимо отозвать Уолполя, как одинаково опасного для монарха и королевства. Громадное большинство высказалось против этого решения. Это не помешало, однако, роспуску палаты. Вновь собранная палата оказалась также враждебной Уолполю, и он счел себя обязанным выйти в отставку не потому, что его присутствие было нежелательно королю, а потому, что он не мог более надеяться на поддержку большинства в палатах. Это первый пример выхода министра в отставку по такой причине. Он приурочил порядок управления страною господствующей партией чрез посредство солидарно ответственного кабинета, составленного из членов большинства, к чему, как известно, сводится система парламентаризма. Та же тенденция была поддержана в 1744 г. выходом в отставку лорда Гренвиля ввиду несогласия, возникшего между ним и Пэльгемом, членом кабинета, пользовавшимся поддержкою большинства палаты. Управление страною министерством, руководимым этим последним, еще продолжалось в эпоху выхода в свет "Духа законов" Монтескье, так как Пэльгем остался в министерстве до самой своей смерти в 1754 г.

Из только что сделанного перечня важнейших фактов, касающихся развития системы кабинета и смены партий у кормила правления, легко прийти к заключению, что Монтескье не отметил в своем сочинении характернейшей особенности английских порядков, состоящей в том, что исполнительная власть не только не обособлена в ней от законодательной, но, наоборот, вручается комитету от законодательных палат. Кабинет зависит столько же от короля, сколько и от большинства общин и лордов; он выходит в отставку каждый раз, когда это большинство сложится для него неблагоприятно. Исключением являются только те случаи, когда правительство, неуверенное в том, что страна правильно представлена наличным составом парламента, обращается к новым выборам, в надежде встретить большую поддержку своей политике в новом парламенте. Раз его рассчеты оказались неправильными, кабинет, рекомендовавший производство новых выборов, выходит в отставку.

Желание проследить дальнейшее развитие тех принципов, в силу которых произведена была вторая английская революция, помешало нам указать на тот факт, что не в Англии, а в Ирландии решен был вопрос о том, быть ли на престоле Великобритании Стюартам-католикам или уступить им навсегда свои права протестантским членам этого дома в лице сперва Марии и ее супруга Вильгельма, затем Анны, второй дочери короля Иакова II, жены датского принца, и, наконец, отдаленных наследников Стюартов в женской линии - королей Ганновера. Причина, по которой Ирландия сделалась последней ареной столкновений, лежит в том, что эта католическая страна наиболее потерпела от протестантских правителей и потому сознательно стремилась напрячь все свои силы к поддержанию прав монарха-католика.

Чтобы понять причины, по которым Ирландия из трех королевств одна оставалась всегда готовой к восстанию, надо принять во внимание, что нигде так грубо не были нарушены земельные права исконного населения, те родовые кельтические порядки совладения, которые всего ближе подходят к клановому устройству горной Шотландии.

XV. Судьбы Ирландии. Тогда как большинство завоевателей, не исключая Вильгельма Норманского, ограничивалось лишь частными изменениями в найденном ими имущественном строе, английские завоеватели Ирландии с самого начала прибегли если не к фактическому, то к юридическому обезземеленью местных жителей. По словам английских писателей - протестантов и чиновников, следовательно, лиц, которых нелегко заподозрить в пристрастии к католикам-ирландцам, первым последствием побед, одержанных английскими "повольниками" времен Генриха II в Ирландии, было признание их одних собственниками всей далеко еще не покоренной ими страны.

Это признание сделано было английским правительством; им укреплены были за каждым из десяти главных предводителей частных ополчений отдельные провинции острова. Граф Стронгбау получил все королевство Лейнстер, за исключением одного лишь города Дублина, удержанного Генрихом II за собою и своими наследниками, да немногих приморских городов, крепостей и замков. Королевство, (или, лучше сказать, область) Корка разделено было между Робертом Фицстифеном и Воганом. Филипп ле Брюз получил королевство или область Лимерика; Гьюг де Ласси - Месс; Джон де Курси - Ольстер; Вильям Фицадельм - большую часть Коннота; Томас де Клер - Томсид; Отто Грандиссон - Типерари; Роберт ле Поер - Уотерфорд. Таким образом, говорит сэр Джон Девис, генеральный прокурор Ирландии в своем знаменитом трактате, посвященном Иакову I, вся страна была распределена между десятью лицами английского происхождения. Несмотря на то, что в действительности им не удалось подчинить себе даже третьей части острова, они признаны были номинально владельцами и господами всей земли, и ничего не было оставлено для раздачи туземцам. На протяжении трехсот лет мы не встречаем указаний на дарование ирландскому лорду права собственности на ту или другую область. Исключения сделаны были лишь для Родерика О'Коннора, владельца Коннота, за которым удержана была, в виду его перехода на сторону англичан, часть его королевства Генрихом II, да еще для короля Томонда, владевшего областью этого имени в малолетство Генриха III. Названные выше военные авантюристы вместе с собственностью получили и верховные правительственные права, "jura regalia", как называет их сэр Джон Девис. На их отношение к земле нельзя смотреть с той же точки зрения, с какой мы рассматриваем отношения государя к территории. Оно носило характер публичного права, но было вместе с тем и частно-правовым. Утверждать это позволяет нам тот же сэр Джон Девис. Английские лорды, получившие вышеназванные поземельные пожалования, говорит он, обнаруживали притязание быть собственниками всех земель, так что не представлялось возможности удержать за туземцами их прежние владения. Тот же писатель продолжает: опасение, чтобы рано или поздно английское правительство не вздумало наделить туземцев землею на правах свободных подданных, заставило лордов-завоевателей настоять на исключении ирландцев из подсудности английским судам и изъятии их из действия английского права. Ирландцы остались, таким образом, в положении чужестранцев и врагов. Каковы бы ни были действительные причины такой политики, она несомненно имела немаловажное значение для дальнейшего сохранения в среде ирландцев их старинной кланово-родовой организации и не менее старинного коллективного землевладения. Мы уже сказали, что, по словам Девиса, англичане заняли не более трети острова. Покоренные их оружием местности, по свидетельству того же писателя, были расположены преимущественно в свободной от леса равнине; в горах же продолжали по-прежнему держаться враждебные англичанам кланово-родовые союзы.

Последние, по словам Эдмунда Спенсера, писавшего в 1596 г., включали в себе нередко до 6.000 членов; сверх того они считали немалое число приверженцев между лицами, связанными с ними, если не единством происхождения, то крестовым братством (gossipred) или братством молочным. Последнее признавалось не только между лицами, вскормленными одною грудью, но и между их семьями. Эдмунд Спенсер, писавший свой трактат с целью показать причины продолжительных не успехов англичан в Ирландии и указать средства к надежнейшему и скорейшему покорению страны, с полным основанием говорит о том, что сохранение в среде ирландцев их старинного обычного права и освящаемых им кланово-родовых отношений - причина тому, что английское занятие до самых времен Елизаветы не подвигалось вперед, но, напротив, даже отступало назад, особенно в печальную эпоху междоусобных войн Алой и Белой розы, войн, в которых деятельное участие приняли английские поселенцы в Ирландии, целыми сотнями и тысячами оставлявшие свои поместья на произвол судьбы. Английская политика в течение целых столетий не только не принимала никаких мер к разложению кланово-родовых союзов, но даже косвенно содействовала их дальнейшему удержанию, возлагая на родовых старейшин ответственность за преступные действия, совершенные кем-либо из подчиненных им родичей. Таким образом, указывает Спенсер, глава кровного союза, как лицо ответственное за всех и каждого, кто связан с ним узами родства, необходимо приобретал большое влияние над ними; ирландские лорды и областные начальники, как главы кланов, становятся, поэтому, неизбежно могущественнее и влиятельнее английских, а между тем политический интерес требовал бы обратного. Крайне опасно, заканчивает Спенсер, оставлять в руках одного человека начальствование над таким значительным числом лиц, какое представляют некоторые родовые союзы, включающие в свой состав нередко пять и шесть тысяч членов; единый начальник, очевидно, имеет возможность принуждать их ко всему, что ему заблагорассудится, и направлять их деятельность по своему усмотрению. Этими словами Спенсер дает весьма наглядную характеристику первоначальной политики англичан в Ирландии, того недовольства и попыток радикальной перемены, какие она стала вызывать в Англии со времени Елизаветы. Эту политику можно назвать до некоторой степени политикой невмешательства во внутренний быт туземцев, невмешательства, от времени до времени прерываемого вооруженными столкновениями с ними, отнятием у побежденных кланов более или менее значительных земельных участков, на которых туземному населению если и дозволялось оставаться по-прежнему, то не более, как на правах временных арендаторов, вполне зависимых от воли англичанина-собственника, как по отношению к размеру платежей, так и по отношению к продолжительности срока аренды.

В течение ряда столетий обе нации живут одна возле другой, как два враждебных лагеря. Они подчинены каждая своим законам, своей администрации. Формы их быта не представляют друг с другом ни малейшего сходства, ни в порядке земельного пользования, ни в характере налогового обложения. У англичан, поселенных в той части Ирландии, которая получила название Пель (Pale), в полном ходу английское феодальное право; земля составляет собственность немногих лордов; на ней на правах краткосрочных фермеров сидят или английские колонисты или туземцы, удержавшие земли под условием уплаты денежного оброка и несения крепостных служб. Рука об руку с ними продолжают держаться клановые соединения, предводителями которых являются избираемые народом танисты, или таны, обыкновенно старшие по возрасту члены привилегированной династии. Эти лица, как видно из описания туземных обычаев, даваемого Девисом, по-прежнему получают определенный участок в частное пожизненное владение, как вознаграждение за службу. Остальная земля принадлежит в собственность всему клану. Она распределяется танистом поголовно между совершеннолетними членами клана, как законнорожденными, так и незаконнорожденными. При этом придерживаются стародавнего обычая равного раздела наследства, или так наз. гавелькайнд. Переверстка земель происходит не периодически, а случайно, по мере увеличения числа полноправных членов клана. Владея землею на общинных началах, члены клана держат ее не на свободных, а на зависимых отношениях в том смысле, что связаны обязательством нести известные службы и платежи в пользу кланового старейшины; но эти службы и платежи не состоят в произвольно-определяемой им или изменяемой, смотря по соглашению, арендной плате, а прежде всего в личной воинской повинности, в повинности квартирной и постойной и в целом ряде по преимуществу натуральных приношений. Ирландские coigne and livery, на которые английские писатели указывают, как на главную причину обеднения туземцев, были ни больше, ни меньше, как обязанностью провиантирования конницы кланового начальника. Ирландские cosherings в свою очередь не что иное, как известная всему средневековому Западу обязанность содержать и угощать самого кланового начальника и состоящий при нем штат - обязанность, весьма близкая к английским purveyances, или поборам в пользу королевского двора. Существование этих повинностей, однако, не освобождало членов клана от произвольного обложения их денежными платежами, так наз. cuttings, tallages и spendings.

Очевидно, что, при всей своей разобщенности, оба враждебных лагеря, - англичан и ирландцев, - не могли продолжительно жить один возле другого без взаимного влияния. Оно было оказано, однако, не победителями, а, наоборот, побежденными, что и немудрено, если принять во внимание малочисленность первых и преобладание последних. Сэр Джон Девис вскользь упоминает о таком влиянии, говоря о статуте Эдуарда III, изданном в Килкенни в 1366 году, статуте, грозившем конфискацией и заточением англичанам, начавшим носить ирландский костюм, запустившим бороду по-ирландски, присвоившим себе ирландское имя или употреблявшим ирландский язык, тем более всем англичанам, вступавшим в брак с ирландками. Это последнее правило, как видно из примера графа Десмонда, казненного за такой проступок в царствование Эдуарда IV, не осталось без применения. Влияние ирландцев на англичан сделалось тем более возможным, что прямые проводники английской культуры в Ирландии, крупные земельные собственники, уже в это время отличались тем же абсентеизмом, что и в наши дни. Тщетно английское правительство со времен Ричарда II стремилось положить ему предел, грозя конфискацией двух третей дохода у покинувших Ирландию лордов, тщетно сам Ричард II и его ближайшие преемники неоднократно обращались к применению этого правила к частным случаям. Наступившие войны Алой и Белой розы, в исходе которых ирландские феодальные владельцы были заинтересованы не менее английских, потребовали постоянного присутствия их в Англии, а это обстоятельство в свою очередь дало возможность ирландцам путем неоднократных вооруженных нападений отвоевать у англичан большую часть занятых ими провинций и ограничить район английских поселений одним только Пелем. Таким образом, в течение всех средних веков английское занятие Ирландии в силу вышеприведенных причин не в состоянии было оказать если не в отдельных местностях, то, по крайней мере, на протяжении всей страны, решительного влияние на разложение кланово-родового быта и обусловленного им коллективного землевладения. Не только не была водворена англичанами частная собственность в большей части страны, все еще остававшейся в руках туземных кланов, но и в самом Пеле, занятом англичанами, ирландцам удалось добиться восстановления до некоторой степени их старинных прав общинного пользования, насколько можно судить из упомянутого уже статута в Килкенни от 1366 года. Этим статутом, под страхом уголовной ответственности, запрещалось англичанам допускать ирландцев к выпасу скота на принадлежавших им в собственность землях.

Нельзя сказать, чтобы уже в занимающую нас эпоху не было в Англии людей, которые бы, по крайней мере, смутно не сознавали, что английское владычество в Ирландии до тех пор будет непрочно, пока англичанам не удастся наложить рук на самую организацию кланово-родовых союзов. Не кто другой, как Ричард II, по словам Девиса, задумывал широкий план колонизации англичанами гористых и приморских местностей, расположенных между Дублином и Уэксфордом. Ему должно было предшествовать поголовное выселение занимавших эти местности кланов. Эти проекты нашли осуществление себе не раньше, как целых два с половиною века спустя, во времена Стюартов и Кромвеля.

В эпоху Тюдоров мы замечаем значительную перемену в характере отношений англичан к жителям покоренного ими острова, в частности - к их земельной собственности. До этого времени англичане довольствовались держанием ирландцев в стороне от всякого общения с собою, одинаково в сфере личных и имущественных отношений. Это замечание справедливо, впрочем, лишь в применении к той незначительной части острова, которая известна под наименованием Пель и всецело заселена была английскими колонистами. Не допуская туземцев к поселению в Пеле, англичане в то же время предоставляли им полный простор распоряжаться своими землями, как они вздумают, на протяжении остальной части острова. Не вмешиваясь в их личные и имущественные отношения, они сохраняли в частности в силе и исконное начало коллективного владения землей. Но двукратное восстание Десмонда (1574, 1598) вызвало со стороны англичан грандиознейшие конфискации, подобные которым едва ли знает история какой-либо из цивилизованных стран Европы. Почти 600.000 акров было секвестровано в провинции Менстер, из которой вышло восстание. Из этих 600.000 акров 200.000 розданы были английским колонистам с обязательством не допускать на свои земли арендаторов-ирландцев. Остальные, за невозможностью найти английских поселенцев, до поры до времени удержаны были в руках правительства. Одновременно с раздачей земли англичанам и с расширением владений казны, идет насильственное вытеснение ирландцев из прежних их мест жительства в горы и леса. Колонизация страны англичанами, связанная с конфискациями и насильственным вытеснением туземцев, приобретает еще более широкие размеры в царствование Иакова I вслед за бегством трех ирландских князьков, или лучше сказать, - клановых начальников: Тирона, Тирконеля и О'Догерти, объявленных английским судом изменниками. Не обращая ни малейшего внимания на действительный характер тех прав, какие при господстве клановых отношений имеют на землю не одни лишь старейшины, но и простые члены клана, отождествляя первых с феодальными собственниками или помещиками, а вторых с крепостными, Иаков I не задумался конфисковать целых шесть северных графств, начальство над которыми держали бежавшие вожди. Арма, Кэвн, Фермэна, Дерри, Тирон и Донегол присоединены были со всеми расположенными в них землями к королевским доменам, обогатившимся таким образом новыми 500.000 акров. Конфискованные земли сделали возможным производство новых раздач поместий, на этот раз не только английским, но и шотландским переселенцам. Прежний принцип: никто не может владеть землею иначе, как под условием быть англичанином, изменен был в том смысле, что к владению допущен всякий англиканец. Сами ирландцы оставлены в долинах на правах не земельных собственников, а оброчных владельцев, причем них поселили отдельно от англичан. Колонизация идет так быстро в царствование Иакова, что оказывается вскоре недостаток земли для основания новых поселений, и король прибегает к сутяжничеству, как средству расширения домениального фонда. Целые легионы английских адвокатов наводняют Ирландию, суды завалены земельными исками, в которых, опираясь на английское право, доказывается отсутствие юридических титулов у фактических обладателей земли. Доказать это было, конечно, нетрудно, если принять во внимание, что английское право требует от собственников предъявления крепостных актов на землю, и что таких именно актов не может быть у лиц, держащих свои участки на началах не частного, а коллективного владения. Путем такой, так сказать, адвокатской войны, Иакову удалось приумножить домениальные земли еще на целых 175.000 акров, - цифра, указываемая одинаково и Лелендом, и Лингардом, из которых ни один не упускает случая превознести Иакова за мудрость его земельной политики. При раздаче участков колонистам принято было за правило не наделять каждого более чем двумя тысячами акров. Тем самым сделано на время невозможным развитие крупной собственности. Таким добровольным ограничением размеров поместий объясняется, почему Ольстер, сделавшийся главным районом новых поселений, с этого времени и вплоть до наших дней является страною скорее среднего и мелкого, нежели крупного землевладения.

Восшествие на престол Карла I на первых порах не произвело существенных изменений в земельной политике англичан в Ирландии. Английский вице-король Томас Вентворс, сделавшийся впоследствии знаменитым лордом Страффордом, продолжал против туземцев ту же адвокатскую войну, какая была открыта в предшествующее царствование. Результатом было обезземеление туземного населения Коннота, которое Страффорд и Карл не решились, однако, довести до конца в виду того противодействия, какое их общая политика вскоре встретила в Англии. Это обстоятельство заставило его изменить прежние отношения к Ирландии в надежде найти в ней союзников для борьбы с парламентом. Тем не менее, уже в тех предварительных мерах, какие приняты были в интересах легальной конфискации земель Коннота, видно было, что король и его ближайший советник не намерены отступить ни пред какими средствами для водворения фиска на землях, дотоле состоявших в коллективном владении ирландских уроженцев. Когда в одном из округов провинции, в графстве Голуэй, присяжные, несмотря на запугивания, высказались против притязаний короля на землю, их приговор не только был кассирован Звездной Палатой, но и сами они были подвергнуты штрафу в 4.000 фунтов, а шериф, за созвание неблагоприятного правительству жюри, приговорен к смерти и брошен в тюрьму, в которой и умер, не дождавшись выполнения над ним приговора. Вновь назначенные присяжные признали законность притязаний короля. Этим приговором король не воспользовался лишь потому, что победа парламентского ополчения над его войсками лишила его вскоре престола и жизни. Таковы в общих чертах главнейшие из тех мер, какие приняты были англичанами по отношению к земельной собственности туземцев в царствование Тюдоров и Стюартов. Нечего и говорить, что необходимым последствием их было искусственное устранение начала коллективного владения землею.

Любопытно теперь остановиться на взглядах, от которых отправлялись английские администраторы при постепенном проведении такой аграрной политики в стране, и на тех задачах, какие преследовались ими. Знакомством с этой интересной стороною вопроса мы обязаны цитированным уже трактатам Спенсера и Девиса. У Спенсера мы находим откровенное проведение теории, что в силу завоевания король становится собственником покоренных земель, ибо "все принадлежит завоевателю: жизнь, земля и свобода покоренных, и ему по праву предоставлено устанавливать какие ему вздумается способы владения землею, создавать любые законы и диктовать какие угодно условия побежденным". Из этого права английского короля на всю земельную собственность страны выводимо было Спенсером право раздачи отдельных участков ее английским колонистам на тех началах, какие угодно будет установить самому правительству. Что касается до туземцев, то, по мнению автора, они могут быть допущены лишь к зависимому владению на правах оброчных крестьян или фермеров. Спенсер подробно останавливается на вопросе о необходимости насильственного переселения ирландцев из одной провинции в другую в интересах искусственного прекращения тех крайне опасных для англ. владычества клановых отношений, основу которых составляет родство. Он в то же время настаивает на том, чтобы на землях англичан ирландцы были поселяемы врассыпную, очевидно, в тех же интересах устранения возможности всяких союзов между ними, всякого оживления их старинной кланово-родовой связи. Если от современника Елизаветы Спенсера мы перейдем к Девису, то мы встретим уже значительную перемену в воззрениях англичан на размер собственных прав. О легальном переходе всей собственности в руки короля Девис нигде не говорит ни слова; мало того, он даже критически относится к политике Елизаветы - лишать собственности второстепенных членов клана. По его словам, Елизавета сделала ту непростительную ошибку, что из туземцев допустила к владению землею одних лишь принесших ей покорность старейшин, что признала их одних собственниками всей территории клана. Он хвалит Иакова за то, что он воздержался от признания титулов собственности за клановыми начальниками, что, избегая установления тех капитанств, к созданию которых в пользу старинных вождей сплошь и рядом обращалась Елизавета, он в то же время признавал свободными собственниками не одних англичан, но и ирландцев; поступая таким образом, Иаков принуждал ирландцев покинуть более или менее разбойничий образ жизни в горах. В то же время Девис считал не подлежащим сомнению, что, в интересах цивилизации и распространения протестантизма, Англия обязана обратиться к созданию колоний из собственных выходцев. Прославляя Иакова за подобную политику, Девис повторял те самые мысли, какие неоднократно находили выражение себе в официальных актах. Чтобы увериться в этом, стоит вспомнить прокламацию, изданную вице-королем Ирландии по поводу бегства мятежных лордов, в которой высказывалось сожаление, что в прежнее время не были принимаемы в рассчет имущественные права второстепенных членов клана, обещание, данное в той же прокламации, сохранить неприкосновенными земли и имущества этих последних и частичное исполнение этого обещания в графстве Арма, где часть земли удержана была за ирландцами, признанными отныне свободными собственниками или фригольдерами, наконец, личное заявление самого короля, сделанное в 1612 году, в письме к лорду депутату Ирландии, где прямо говорилось, что целью поселения англичан и раздачи им земель является насаждение цивилизации и протестантской веры.

Восстание 1641 года, подавленное Кромвелем в 1649 г., сопровождалось новым переворотом в сфере земельного владения. Если по первоначальному договору 1646 г., заключенному Гламорганом, ирландцам и было обеспечено, между прочим, равенство имущественных прав с англичанами, то по договору в Килькенни, 1652 года, им удалось добиться только обещания сохранить их жизнь, да и то со значительными изъятиями к невыгоде первых виновников восстания. Долгий Парламент объявил Ирландию покоренной страной и приступил 12 августа 1652 года к новому общественному ее устройству, известному под наименованием "Cromwellian settlement". Существеннейшие черты этого устройства состояли в следующем: 1) духовенство и собственники земель, исповедующие католическую веру, изъяты из амнистии; их собственность признана конфискованной и сами они подлежащими казни; 2) все взявшиеся за оружие приговорены к изгнанию; две трети их имений конфискуются казной, одна треть оставляется за их семьями; 3) лица, заведомо участвовавшие в восстании, хотя и не носившие оружия, и даже лица, обнаружившие постоянное сочувствие мятежу, приговорены к конфискации трети их владений, к выселению из их жилищ и к принудительному поселению по ту сторону реки Шаннона в графстве Коннот, где они имеют получить в собственность участки земли, равные двум третям их прежних наделов; 4) все земледельцы, ремесленники и т. п. лица, владевшие землею или движимостью, ценность которых не превышала в сложности 10 фунтов, получают полную амнистию, под условием немедленного переселения в графство Коннот, пределами которого англичане имели в виду ограничить сферу ирландских поселений.

Что вышеприведенные постановления не остались мертвой буквой, а нашли себе применение, доказательство тому можно найти в едва ли пристрастном к ирландцам трактате английского чиновника, экономиста Уильяма Петти. По его словам, до шести тысяч ирландских мальчиков и девочек были проданы в рабство колонистам Виргинии и Вест-Индии; до ста тысяч взрослых выселено, не считая тысяч человек, преданных казни; до сорока тысяч воинов воспользовались данным разрешением принять службу у иноземных правителей, не состоявших в открытой вражде с Англией, и поступили в войско испанского короля; более трехсот священников и все высшее духовенство, за исключением одного епископа Кильмора, преданы были казни, "как служители Ваала". Насильственное переселение в Коннот потребовало всего нескольких месяцев; строгая паспортная система, запрещение показываться на правом берегу Шаннона или на расстоянии двух миль от моря, под страхом смертной казни, помогли удержать ирландцев в пределах отмежеванного им края. Вся остальная часть острова, получившая в устах пуритан наименование "страны святых", т. е. ⁵/₇, по меньшей мере, всей земельной площади Ирландии, сосредоточилась в руках казны и английских колонистов. В 1653 году парламент обратился к распределению земельной собственности между воинами Кромвелева войска и лицами, снабдившими правительство необходимыми средствами для подавления восстания под условием получения земельных пожалований. Правительство при этом удержало за собою городские и бывшие церковные земли; кроме того, целых четыре графства, в числе их Дублин и Корк. Затем приступлено было к погашению, путем земельных раздач, долга, сделанного правительством по ведению войны. Долг этот оказался равным 360.000 фунтов. Три провинции - Менстер, Ленстер и Ольстер - призваны доставить необходимый для погашения долга земельный фонд. 20 июля 1653 г. кредиторы правительства призваны были в большой зал гильдии торговцев колониальными товарами в Лондоне; жребию предоставлено было решить, в какой из провинции и в каком из графств владеть землею тому или другому из правительственных кредиторов; свободные земли розданы солдатам, взамен невыплаченного им жалования. Долг казны войску был определен в 1.550.000 фунтов за службу и 1.750.000 фунт. за провиантирование и другие необходимые издержки. К лицам, получившим таким образом земельные наделы, присоединены были те из владельцев Коннота, которые, будучи протестантского вероисповедания, пожелали оставить страну, сделавшуюся теперь достоянием ирландцев-католиков. Выражая цифровыми данными ближайшие последствия Кромвелева режима, мы, руководясь в этом отношении теми фактами, какие изложены Уильямом Петти в его "Политической анатомии Ирландии", вправе сказать, что они состояли в колоссальном уменьшении, как самого числа ирландцев, так и их владений. Ирландские историки полагают, что от прежнего числа жителей католического происхождения уцелело не более одной шестой. Такая оценка, несомненно, преувеличена. Если принять даже ту цифру, какую дают английские писатели, для выражения числа убитых или выселенных из Ирландии в годы, следующие за 1641 г., т. е. цифру в полмиллиона, то все же придется сказать, что она, как представляющая собою более трети всего населения Ирландии в 1641 году (1.466.000), является ужасающей; пропорционально равную едва ли представит число лиц, погибших при нашествии любого из восточных завоевателей - Чингисхана, Батыя или Тамерлана.

Переходя к вопросу о последствиях Кромвелевской политики в Ирландии в сфере непосредственно интересующего нас вопроса о земельном владении, мы опять-таки приведем цифровые данные, заимствованные непосредственно из английских источников. Уильям Петти делает следующую статистическую выкладку. В 1641 г. всей удобной земли в Ирландии было 7¹/₂ миллионов акров: из них 2 миллиона состояло в руках протестантов; остальные в руках католиков и церкви. В 1672 году, в котором сделана работа Петти, отношение протестантского землевладения к католическому является как раз обратным: 5 миллионов с лишним в руках протестантов, 2¹/₄ миллиона в руках папистов. Нечего и говорить, что такой порядок вещей требовал для своего поддержания не только постоянного войска, но и вооруженной охраны со стороны колонистов. Объявляя, что протестантские интересы в Ирландии имеют трех противников: волка, католического священника и беглого из Коннота ирландца-паписта, Кромвель вместе с тем спешил предложить и надежное средство для борьбы с этими противниками. Оно не уступает по своей жестокости ужасам Варфоломеевской ночи. За протестантским населением Ирландии признано то же право охоты на священников и беглых из Коннота папистов, что и на волков. Голова священника и паписта оценена наравне с головою волка. Чтобы сделать охоту еще более успешной, к участию в ней приглашены сами паписты. Папист, способный представить доказательство тому, что им убиты, по крайней мере, два единоверца, сам избавляется от личных преследований. Такая мера не была преходящей; она оставалась в полном действии еще в 1718 году, иногда признано было достаточным в тех же условиях убийство одного только паписта его единоверцем. В этом измененном виде законодательное предписание, о котором идет речь, продолжало держаться в течение всего XVIII века, и отменено не ранее 1776 года.

Как ни суровы были эти меры, они все же не в состоянии были устранить окончательно ирландской колонизации в занятой англичанами провинции. Экономическая необходимость оказалась сильнее законодательных угроз. Недостаток земледельцев не раз побуждал собственников-англичан к явному попустительству; сплошь и рядом опии принимали на свои земли заведомых папистов, и никакие меры строгости не в состоянии были положить конец этому переселению ирландцев-арендаторов из Коннота.

На время вернувшаяся вместе с реставрацией Карла II надежда ирландцев на скорое освобождение от ненавистного им англо-протестантского ига рушилась с окончательным падением Стюартов и вступлением на престол Вильгельма Оранского и Марии. Немудрено, если ирландцы решились стать на сторону единственного монарха, принадлежность которого к католицизму обещала им более сносные условия существования. И действительно, в течение своего краткосрочного правления Иаков успел принять меры, направленные против тех порядков, которые введены были в Ирландии при Кромвеле; он назначил на многие правительственные должности туземцев и создал в Ирландии армию, в которой ни одному протестанту не дозволено было служить, ни как офицеру, ни как солдату. Во главе Ирландии поставлен был Тальбот, граф Тирконнель, еще более короля настроенный враждебно к протестантам. Когда в Ирландию пришло известие о происшедшем перевороте, Тальбот остался верен Иакову; он привел в боевую готовность до 100.000 человек католиков и потребовал от протестантов, чтобы они выдали ему оружие; испуганные этим, протестанты или заперлись в городах, или бежали. Так как центр их поселений был Ольстер, то здесь и собралась главнейшая масса англичан-протестантов; они признали Вильгельма и Марию законными правителями и послали умолять их о помощи. В марте 1689 г. Иаков прибыл в Ирландию, сопровождаемый французским флотом; Людовик XIV вверил ему войско в 10.000 человек и снабдил его 112.000 фунтов на покрытие издержек похода. Вскоре вся страна была под его властью, за исключением двух городов Ольстера, в которых заперлись протестанты - Дерри и Энниекиллен. Иаков созвал в Дублине парламент, на котором лорды и общины постановили возвратить прежним владельцам имущества, конфискованные Елизаветой, Иаковом I и Кромвелем. Католицизм был объявлен установленной в королевстве религией, и Ирландия признана не подчиняющейся более английскому парламенту; 2.500 протестантов, объявивших себя за Вильгельма, были приговорены к смерти, как изменники отечества. После этого война между протестантами и католиками необходимо должна была принять характер борьбы не на жизнь, а на смерть, так как взятые в плен не могли ожидать никакой пощады. Дерри выдержал осаду в течение 105-ти дней, а те, кто заперся в Эннискиллене, сделали сами отчаянное нападение на блокировавшего их неприятеля. Но, несмотря на это, обоим городам Ольстера грозила бы неизбежная сдача, если бы в октябре не подоспела помощь. Вильгельм послал им отряд под предводительством Шомберга, ветерана французского войска, изгнанного из его среды за нежелание принять католичество и поступившего на службу к голландскому штатгальтеру. Зимою 1689 г. англичане и ирландцы не раз сходились в Ольстере для сражений, но ни одно из них не имело решающего значения. Весною следующего года Вильгельм сам прибыл на остров и с 35.000 войска направился к Дублину. Иаков в состоянии был выставить против него всего 30.000, из которых 6.000 французов. Битва на берегах р. Бойн (Boyne) кончилась полным поражением Иакова, после чего он бежал во Францию. Не все части острова сдались, однако, сразу Вильгельму; город Лимерик выдержал трехмесячную осаду в 1690 г. и сдался в октябре 1691 г. под условием, чтобы занимавшему его католическому войску дозволено было отплыть во Францию, где участники его поступили на службу к Людовику XIV. Уполномоченные Вильгельма подписали затем торжественное обещание, известное под названием "Лимерикского умиротворения"; в нем обещано было, что тем из уроженцев Ирландии, которые не пожелают эмигрировать, будет дарована амнистия, возвращены прежние владения и вообще все те права, какими они пользовались при Карле II. Обещания эти не были, однако, исполнены ирландским парламентом, в котором теперь распоряжались протестанты; изданный им в 1697 г. новый уголовный кодекс запретил католикам быть врачами, адвокатами или учителями, отнял у них право заседать в парламенте, признал браки с католиками недействительными, изгнал из Ирландии всех ксендзов и монахов, не согласившихся подвергнуться регистрации, и запретил католикам ношение оружия. Не довольствуясь этим, парламент провел меру, в силу которой католик, перешедший в протестантство, один наследовал имущество отца в ущерб прочим братьям и сестрам.

В течение ста лет ирландцы выносили те жестокие условия, в какие поставил их ряд неудачных восстаний и беспощадное подавление их англичанами со всеми вытекавшими отсюда последствиями; но в 1798 г. они поднялись снова под влиянием событий, развертывавшихся в это время во Франции. "В этой несчастной стране", - говорит Грин об Ирландии, - "созрели плоды века угнетения". Со времени окончания американской войны, когда министерство Рокингема согласилось, в виду возможности нового восстания ирландцев, на смягчение уголовных наказаний против лиц, оставшихся верными католицизму, и на отмену некоторых наиболее тяжких ограничений их гражданской правоспособности, в Ирландии снова началось движение, более или менее явно поддерживаемое Францией. "Известие о французской революции", - пишет Грин, "произвело сильное впечатление на ирландских крестьян-католиков". В эпоху Директории французское правительство задумало даже произвести высадку в Ирландию, но она не удалась и послужила только поводом к новым зверствам английского войска и милиции, послушных велениям протестантов-землевладельцев, которые одни заседали в ирландском парламенте. Потеряв надежду на помощь Франции, ирландское крестьянство решилось само взяться за оружие; 23 мая 1798 г. до 14.000 человек, под предводительством деревенского священника, двинулись на Уэксфорд (Wexford) и заняли его; протестантов, живших в городе, они стали топить в реке или бросать в тюрьмы; но к восставшим не присоединилось католическое дворянство острова. Английским войскам вскоре удалось овладеть Уэксфордом, и началась расправа. Восстание подавлено было вовремя, так как два месяца спустя французы сделали высадку. Генералу Эмберу (Humbert), имевшему в своем распоряжении лишь небольшой отряд, не удалось вызвать нового брожения в среде католиков. Восстание 1798 г. только убедило министерство Питта Младшего в необходимости соединить Ирландию с Англией под властью общего парламента, что и сделано было в 1800 г., причем Ирландии предоставлено было иметь 100 депутатов в палате общин и 32 пэра - в палате лордов.

Но соединение обоих королевств в одно не означало еще прекращения тех преследований, которым подвергались католики в Ирландии. Приятелю Токвиля, Бомону (Beaumont), автору известного сочинения "Ирландия социальная, политическая и религиозная", пришлось говорить еще о несправедливости и притеснениях, от которых терпели и терпят его религиозные единомышленники под властью английской державы. Акт эмансипации католиков 1829 г. положил конец только важнейшим из них; им установлено было гражданское состояние католиков, браки их признаны действительными и дети, рожденные от этих браков, - законными; в то же время католики наделены были правом выбирать и быть выбранными. Но все это, разумеется, не означало возвращения земель в руки туземцев; экспроприация, произведенная при Елизавете, Иакове I и Кромвеле, - причина того, что из собственников кельтическое население острова перешло в положение пользователей и фермеров.

XVI. Великобритания со второй английской революции до Наполеоновских войн. 1. Следя за взаимодействием, общественного и политического развития Англии в годы, следовавшие за революцией, мы должны, прежде всего, отметить тот факт, что переворот 1688 года лишен всякого социального характера. Удаление Стюартов с престола и воцарение в Англии Вильгельма Оранского и его жены Мари, дочери низвергнутого монарха, может быть приводимо в связь с торжеством англиканства и передовых сект протестантизма над католичеством, с необходимостью отвлечь Англию от союза с Людовиком XIV и включить ее в лигу по преимуществу протестантских держав против его завоевательной политики; можно говорить об этом перевороте, как об обеспечившим перевес тех аристократических родов, которые принадлежали к партии вигов, над теми, которые числились в рядах тори; но было бы непростительной ошибкой видеть в смене династий доказательство тому, что влияние земельной аристократии сломлено и что ей приходится разделить власть с богатой буржуазией или простым народом.

Правления Вильгельма и Марии, королевы Анны и трех первых королей Ганноверской династии являются, наоборот, эпохою окончательного образования крупного землевладения и успешных попыток закрепить его в руках высшего и низшего дворянства. С землею переходит к нему и руководительство местной жизнью не только в графствах, где мировые судьи вербуются неизменно из среды состоятельных землевладельцев и отправляют функции столько же административные, сколько и судебные, но и в приходах, в которых лица, призванные к заведованию интересами общественного призрения, дорожным делом, санитарией и другими отраслями хозяйственного управления и полиции благоустройства, ставятся непосредственно под начальство тех же мировых судей. Одновременно земельная аристократия притягивает к себе и города, часть которых расположена на ее землях; она пользуется их экономической зависимостью от себя для того, чтобы свободно располагать голосами городских избирателей на парламентских выборах. Захудалые города и местечки, благодаря слабой численности своего населения, всего легче подпадают под власть латифундистов, и их депутаты нередко проводят в палате политику, благоприятную интересам земельной аристократии.

Этот общий вывод опирается на анализе следующих частных явлений.

Благодаря ряду причин, в числе которых далеко не последней являются огораживания мирских земель помещиками в свою пользу и упразднение прежних общинных сервитутов, довольно быстро исчезает не столько мелкая крестьянская собственность, сколько крестьянская долгосрочная аренда. Процесс начался уже давно, но первые правители из дома Тюдоров и Стюартов, как мы видели, считали нужным бороться с ним законодательными нормами. В отличие от них правители новой, Ганноверской, династии не отказывали в своем утверждении парламентским актам, делавшим такие огораживания обязательными. Карл Маркс справедливо указывает на то, что крестьянство не получило ни малейшего вознаграждения за те 3.511.770 акров общинной земли, которые были отобраны у него с 1801 по 1831 год и подарены, как он выражается, частными земельными собственниками с помощью прошедшего через парламент закона тем же земельным собственникам или лэндлордам. Законодательное решение вопрос об упразднении мирского владения получил еще в XVIII в. в форме ряда частных биллей об огораживании общинных земель, или commons, в отдельных местностях. Современники разошлись в оценке экономических последствий таких огораживаний. Одни видели в них необходимый шаг к поднятию общей производительности почвы, другие, наоборот, признавали их причиной ухудшения материальных условий низших классов, обращения прежних мелких землевладельцев и крестьян в наймитов, поденщиков или батраков. В этом смысле высказывался, например, доктор Прайс, известный сторонник французской революции. Но и благоприятно отнесшиеся к огораживаниям писатели, вроде Эдена, не скрывали того, что ими искусственно создано было такое число безработных, что плата за труд в период времени от 1765 до 1780 года упала ниже минимума средств существования, и ее пришлось пополнять раздачей денежных пособий на началах общественной благотворительности.

Если исчезновение не только мелкой собственности, но и долгосрочной или вечно-наследственной аренды крестьян вызвано было в значительной степени огораживаниями, то это объясняется тем, что при надельной системе, лежавшей в основе оброчного владения, так называемого копигольда, мирское пользование лесами и пастбищами является необходимым условием успешного хозяйничания; рабочий скот ходит в общем стаде не только по нивам и лугам после их уборки, но и на особых пастбищах и отчасти в лесах, поскольку последние богаты пустырями или по своему возрасту не нуждаются в защите от потрав. При огораживании крестьянин лишается возможности содержать нужное ему в хозяйстве количество скота и потому попадает в необходимость расстаться со своим участком, уступить его в собственность помещику под условием даже слабого вознаграждения.

Огораживания идут ускоренным ходом, начиная с 1710 года. В первые 50 лет 335.000 акров мирских земель поступают благодаря им в руки крупных собственников; в следующие затем 83 года, от 1760 по 1843 год, 7 миллионов акров становятся предметом таких же огораживаний, т. е. по приблизительной оценке треть возделываемой площади приобщается к землям, состоящим в частной собственности (см. Shaw Lefevre, "Essays on land question" , стр. 199). Приведший эти цифры, французский историк английских общественных и государственных порядков, Бутми, говорит: "крупный помещик, или сквайр, извлекает наибольшую выгоду из этого расширения района частной собственности; его стряпчий редактирует билль об огораживании; люди одного с ним общественного положения голосуют его в парламенте, и сам билль приводится в исполнение управляющим того же сквайра; если нельзя сразу добиться большинства в пользу местного ходатайства об упразднении мирских пользований, помещик скупает голоса мелкими подачками беднейшим жителям. Свободные владельцы ничтожных по размеру участков не решатся вести с ним процесса, который бы, несомненно, разорил их" (Бутми, "Развитие государственного и общественного строя Англии", стр. 106-07).

На смену оброчного владения крестьян, или копигольда, является фермерство. В отличие от долгосрочной и часто наследственной крестьянской аренды, фермерство на первых порах носит краткосрочный характер. Помещики, предвидя возможность возвышения ренты, предпочитают сохранить за собою право сменять арендаторов, руководствуясь одним соображением - возможностью извлечь из своей собственности наибольший доход. В большинстве случаев фермеры являются съемщиками, договор с которыми может быть расторгнут по воле собственника, едва снят урожай с полей; они, употребляя английскую терминологию, - tenants at will. Правда, на практике фермер, вложивший значительный капитал в землю, не уклоняется от возобновления прежней сделки и при повышенных требованиях помещика, раз они отвечают изменившемуся отношению спроса на землю к предложению; поэтому нет той подвижности в личном составе съемщиков, какую можно было бы предположить при краткосрочности арендного контракта. Фермы обыкновенно образуются путем соединения воедино целого десятка крестьянских наделов; отсюда повторение, только несомненно в более широких размерах, того процесса округления, на который жаловались еще современники Генриха VII и Эдуарда VI, обозначая прозвищем "пожирателей аренд" (lease mongers) тех, кто в своих руках соединял земли сводимых с поместья крестьян-хлебопашцев. Так как луговое хозяйство, в виду возрастающего иноземного спроса уже не на английскую шерсть, как это было в средние века, а на продукты английского сукноделия, все более и более вытесняет собою земледелие, то ни помещикам, ни фермерам нет рассчета держать в качестве батраков всю массу крестьян, порвавших прежнюю связь с землею: большая часть их уходит из поместий и идет заселять отдаленные материки и острова, прежде всего Северную Америку, значительная часть которой в годы от 1740 по 1763 отвоевывается Англией у Франции. Характер самой эмиграции заметно изменяется: выселенцами являются не прежние авантюристы, жадные на золото, а привыкшие к труду хлебопашцы.

Образование крупной промышленности, возникновение которой надо отнести к периоду 1750 по 1780 гг., в свою очередь привлекает все большее и большее число свободных рук к фабричной и заводской работе, а когда открытия Аркрайта, Кромтона и Уатта ускоряют ее развитие, можно сказать, в геометрической прогрессии, английская деревня еще более становится безлюдной, все более пустеет. От последней четверти XVIII века мы имеем уже ряд свидетельств об округлении ферм и о сокращении сельского населения. Говоря о Гертфордшире, автор "On the Monopoly of largo farms" (1778) приводит примеры, когда 24 фермы, каждая в 50-150 акров, слились в три. Другой современник, Аддингтон ("Reasons for or against enclosing"), говорит приблизительно то же о графствах Норсгэмтон и Линкольн; пастбищное хозяйство вытесняет здесь хлебопашество; под плугом остается 50 акров там, где прежде возделывалось 1500; взамен сотни дворов можно насчитать всего 8 или 10; 4-5 крупных скотоводов держат в своем пользование земли, ранее состоявшие в руках 20-30 фермеров и еще гораздо большего числа мелких собственников и крестьян; сами эти арендаторы и крестьяне вместе со своими семьями принуждены покинуть поместья, а за ними уходят и те, кто прежде работал на них и этим жил (Маркс, "Капитал", т. I, гл. XXIV). Округление ферм продолжается и в конце XVIII, и в первой половине XIX столетия. В 1795 г. Эден, автор хорошо известного сочинения о положении бедных в Англии, говорит о соединении в две фермы 30 ранее существовавших; а в 1826 г. Коббет упоминает о слиянии в одну 14 арендных участков. Упразднение мирского пользования путем огораживаний и округления ферм завершается так называемой очисткой имений (clearing of Estates), т. е. сносом усадеб и хозяйственных построек; в них нет больше нужды, так как хлебопашество в большинстве случаев уступило место разведению овцы. Эден указывает на то, что в XIV и XV веках на один акр пастбищной земли приходилось 2, 3 и даже 4 акра пахотной; в середине XVI в. отношение их было равное, в его же время, т. е. к началу XIX в., на 3 акра пастбищ приходился уже 1 акр пахотной земли.

В стихотворениях Гольдсмита, задолго до Верхарна, описывается тот "исход" из деревни, который наглядно сказывается в исчезновении жилищ и хозяйственных построек в прежних селах. Отражение себе этот факт находит и в промышленности, в том смысле, что мануфактурная деятельность все более и более сосредоточивается на фабриках и заводах, а домашнее и кустарное производства вымирают.

Перемены в строе землевладения и сельского хозяйства не могли не вызвать изменений в области самоуправления прихода и графства и во всем государственном укладе. Земельная аристократия, составленная из высшего и низшего дворянства, "нобилити" и "джентри", не только окрепла, но вытеснила существовавших ранее мелких свободных владельцев и оброчных крестьян - копигольдеров, Исчезновение первых сократило число избирателей в нижнюю палату, при неизменности установленного еще с средних веков ценза в 40 шиллингов годового дохода с недвижимого имущества; уменьшение числа оброчных наследственных держателей перенесло в руки лиц, еще более зависимых от собственников земли - я разумею срочных фермеров, - все бремя приходского управления и вызвало понятное и легко осуществимое желание подчинить их контролю земельных собственников в лице мировых судей. Палата, составленная по преимуществу из землевладельцев, разумеется, озаботилась тем, чтобы обезопасить себя от вторжения в ее среду лиц, враждебных интересам последних, и этим объясняется, почему еще со времен королевы Анны статут 1711 г. потребовал 600 фунтов годового дохода с недвижимости для депутатов от графств и 300 фунтов, опять-таки с недвижимости, для депутатов от городов. Имелось в виду держать в стороне от парламента купцов и промышленников, почему обладание даже значительной движимой собственностью не давало права быть выбранным. В сфере местного управления перевес землевладельцев был обеспечен требованием, чтобы на должность мирового судьи назначаемы были только лица с годовым земельным доходом уже не в 40 фунтов, как прежде, а в 100 фунтов (статут Георга III от 18 года его царствования); это требование не ставилось только сыновьям и наследникам лордов и старшим сыновьям других крупных собственников с доходом в 600 фунтов. Та же забота об обеспечении высшего руководительства одному крупному землевладению сказывается и тогда, когда речь заходит об устройстве милиции. Заведующему ею в графствах - лорду-лейтенанту поставлена на вид необходимость брать своих помощников только из числа лиц, имеющих 200 фунтов земельного дохода, Ценз еще более высок, когда речь заходит о замещении мест полковника или подполковника милиции; от первого требуется доход в 1000 фунтов с земли, а от второго в 500 фунтов. Наконец, самое право держать ружье для охоты, признанное при Иакове I за теми собственниками, которые получали со своих земель не менее 10 фунтов, еще со времен Карла II ограничено теми, земельная рента которых не менее 100 фунтов. Все эти законы не указывают ли на то, что Англия конца XVII и XVIII вв. становилась все более и более не только аристократической монархией, но и дворянской олигархией? Это заключение вполне оправдывается характером тех мер, какие приняты были дворянством, частью при содействии парламента, частью и без этого содействия, для того, чтобы закрепить за собою монополию землевладения в такой же степени, как и монополию руководительства местными и общими делами государства. Чтобы затормозить переход земли из рук дворянских семей в недворянские, еще в XVII веке, в самый разгар междоусобной войны, юрист Орландо Бриджмэн придумал систему своего рода заповедных имуществ; она известна в Англии под названием settlements и состоит в том, что наследник принимает обязательство не отчуждать, не закладывать, не завещать и не сдавать внаем долее, как на срок собственной жизни, имеющее поступить к нему имение; делает он это с тою целью, чтобы передать землю свободной от всяких обязательств своему будущему наследнику, которого в момент, когда происходит самая сделка, может еще не быть налицо. Правда, во втором поколении земля снова приобретает способность мобилизации; но с целью ее ограничения придумано следующее средство. Ранее совершеннолетия лицо, к которому перешла земля, не может распорядиться ею; ко времени вступления в брак ему предлагают сделку такого рода: оно будет немедленно получать определенную пенсию, но под условием такого же отречения от свободы распоряжения, какое тяготело над его отцом, и опять-таки в пользу наследника, только имеющего родиться; и так из поколения в поколение. Такая практика вводится не парламентом и не судами; последние были враждебны постоянным субституциям, и они становятся обычными только благодаря сочувствию самих крупных собственников. Один из лучших знатоков земельного строя Англии в 80-х годах прошедшего столетия, Бродрик, считал возможным утверждать, что ²/₃ земли в Англии и Шотландии связаны существованием таких семейных фидеи-комиссов (Brodrick, "English land and landlords", стр. 100). Если прибавить, что в наследовании недвижимости действовало право первородства, то нам станет понятным, почему в отличие от дворянства не только России, но и Франции английская аристократия удержала землю в своих руках. Несомненно преувеличено державшееся долгое время представление, что число всех земельных собственников в Англии, считая и герцогство Уэльское, - не больше 30.000. В 1875 г. предпринята была перепись всех недвижимых имуществ; она доказала, что около миллиона людей имели какую-нибудь земельную собственность, но в этом числе 700.000 владели едва более чем ¹/₅ акра, 122.000 - от 1 до 10 и в среднем 4 акрами; остальное же количество земли приходилось на каких-нибудь 150.000 человек; но из них всего 10.207 человек владели ²/₃ всей земли Англии и герцогства Уэльского, 330-²/₃ Шотландии и 1.942 человека - ²/₃ Ирландии (см. Бутми, назв. соч., примеч. к стр. 243-245). Законодательные и фискальные мероприятия содействуют сохранению земель в руках дворянства. Хотя в Англии никогда не существовало тех податных изъятий, от которых страдала Франция, но поземельный налог, установленный в 1692 году и 106 лет спустя (1798 г.) раз навсегда определенный в своем размере (4 шиллинга с фунта), взимался на основании расценки доходов, произведенной еще в царствование Эдуарда I, а следовательно, в действительности лишь в слабой степени отягощал собою недвижимую собственность. То же начало благоприятствования ей со стороны законодателя выступает в том обстоятельстве, что, когда в состав наследства входит земля, она не облагается сбором при утверждении прав наследников. Когда в 1780 г. Питт Младший ввел особый налог на наследства, земельная собственность не была им обложена. Все направлено было, таким образом, к одной цели - к созданию для дворянства и джентри прочного материального фундамента, на котором опиралась бы их власть и руководительство, как в местных, так и в общих делах государства. Английская аристократия вполне воспользовалась этой возможностью; она всегда смотрела на службу не как на средство восполнения своих годовых бюджетов, а как на орудие проведения, иногда в связи, иногда вразрез с государственными пользами и нуждами, своих более классовых, чем сословных интересов.

Беглого взгляда на реформы в местном управлении и в общем государственном строительстве в течение XVIII в. достаточно будет для того, чтобы убедиться, в какой высокой степени использованы были английской земельной аристократией открывшиеся ей возможности.

Самоуправление графств явилось более или менее законченным в своей организации еще при Елизавете, когда к прочим должностям, возникшим в период времени от Ричарда I до эпохи Тюдоров, присоединилась новая должность лорда-лейтенанта, начальника над милицией графства и главы всего персонала мировых судей, пополняемого в своем составе лицами, им рекомендованными и принадлежащими к местным землевладельцам. В период, следовавший за мирным переворотом 1688 г., не производя существенных перемен в самом составе местного управления графства, озаботились, однако, установлением тесной зависимости приходского управления от мирового института, подчинили решения четвертных сессий мировых судей по вопросам административного права пересмотру в апелляционном порядке в суде королевской скамьи. Графству и его исполнительным коллегиям обеспечено было широкое самоуправление, и в то же время его администрация подчинена была надзору парламента. На вопрос о том, как осуществляется с этого времени этот верховный надзор, Редлих в цитированном уже нами сочинении об английском местном управлении отвечает: главным образом - при помощи частных биллей; во всех тех случаях, когда какой-нибудь акт управления или общественное предприятие, требующие для покрытия связанных с ними издержек установления местного налога, не предусмотрены общими законами страны, парламент отвечает на представленное ему местное ходатайство в форме частного билля, или закона. Благодаря неограниченному применению права петиций, возникает для местного населения возможность ходатайствовать об издании парламентом законодательных норм, регулирующих созданные жизнью отношения. До 1798 года частные билли печатались бок о бок с биллями публичными или государственными в "Книге статутов". В настоящее время они составляют самостоятельную категорию биллей и имеют особый порядок прохождения в парламенте: по отношению к ним парламент выступает не только в роли законодателя, но и судьи, призванного решить, в какой мере делаемые частные предложения отвечают общему благу; лица, вносящие билль, обязаны представить все документы, на основании которых они делают свои предложения. Порядок обсуждения довольно близок к судебному: защитники билля приводят доводы в его пользу, противники оспаривают эти доводы; решения принимаются в особом комитете парламента - комитете частных биллей - простым большинством голосов, и только для формы вносятся на утверждение всего парламента.

Парламент с XVIII-го века приобретает также возможность назначать комиссии для расследования тех или других беспорядков, вкравшихся в местное управление; это - так называемые парламентские анкеты. Контроль над административными органами со стороны их начальства, распространенный во всей континентальной Европе, заменяется в Англии контролем законодательных палат, а следовательно, и подчиняет вполне местное управление руководительству землевладельцев, которые располагают абсолютным большинством голосов в стенах парламента.

Контролю дворянства и джентри графств подчинены были все власти, действовавшие на местах. Городское управление почти так же не пользовалось независимостью от дворянства, высшего и низшего, как не имело ее и приходское. Подчиняясь общему стремлению сосредоточить деятельное руководительство местными интересами и самый выбор депутатов в парламент в руках меньшинства наиболее зажиточных граждан, город, как мы видели, еще ранее времен Тюдоров и Стюартов вверил руководительство своими делами не общим или вечевым собраниям жителей, а меньшинству зажиточных граждан, членам гильдейской знати. Так как многие города расположены или на землях поместий и втянуты били помещиками в сферу проводимых ими интересов, то немудрено, что и на состав этих пополняемых кооптацией советов, к которым перешел выбор депутатов в парламент, помещики оказывали непосредственное влияние в форме рекомендации тех или других лиц на открывшиеся вакансии. Этим объясняется, почему не только в палате лордов, но и в палате общин земельной аристократии легко было замещать места членами своего сословия или рекомендованными ею защитниками интересов сословия. До реформы 1832 г. парламент заключал в себе 658 мест, из которых 487 занимаемы были дворянами или лицами по рекомендации дворянства. Из этого числа 100 с лишним являлись депутатами от графств, остальные же избираемы были тесными городскими советами не только крупных муниципий, но и захудалых местечек, или бургов, в которых дворянство широко пользовалось патронатом.

Тогда как в средние века города и местечки поставлены были в необходимость принимать меры к содержанию посылаемых ими в парламент уполномоченных, в новое время даровой характер службы с института мировых судей распространен был и на парламент, а это, разумеется, только закрепило за дворянством право осуществления государственных функций, как в области местного управления, так и в сфере законодательства и административного контроля. Повышение ценза для мирового судьи до 100 фунтов стерлингов наследственной собственности, а для присяжного до 10 фунтов, в связи с устранением от занятия всяких должностей по местному управлению и лишением права быть депутатом лиц, несогласных принести присягу в принадлежности к англиканству, в свою очередь сосредоточили власть в руках одних крупных землевладельцев, так как раскол всего более распространен был в среде народных масс.

Как в законодательстве, так и в судебной практике, насколько органами ее являются мировые судьи, характер благоприятствования интересам владетельных классов выступает весьма резко.

Так как в руках последних сосредоточивается, благодаря существованию крупной земельной собственности, производство наибольшего количества злаков, то ввоз хлеба из-за границы уже в 1660 году обложен был пошлиной, а вывоз поощрен премией, начиная с 1690 г. В виду того, что английские поместья, рядом с земледелием, занимаются и скотоводством, производством масла и сыра, наконец, разведением овцы, то в период времени между 1660 и 1685 годами закон запрещал ввоз из Ирландии быков, свежего мяса, молочных продуктов. Так как поместное сословие участвует и в сукноделии, то его представители в парламенте в 1699 году провели закон, запрещавший отпуск ирландских сукон в другие страны, помимо Англии, а ирландский парламент, под давлением английских лэндлордов, обложил в 1698 г. всякий вывоз шерстяных тканей из Ирландии почти запретительными пошлинами. В тех же интересах лэндлордов и суконщиков, чтобы устранить конкуренцию возникавшего производства ситцев с шерстяными тканями, они сперва обложены были фискальным побором (акцизом), а затем в период времени от 1721 по 1774 год совершенно запрещено было и самое их производство в Англии. В 1774 году взамен запрета восстановлен прежний акциз; он отменен окончательно не ране 1831 года.

Как мировые судьи, землевладельцы графств прибирают к рукам и все приходское управление. Надзиратели за бедными назначались на службу мировыми судьями, но на основании рекомендации приходов; полномочия этих надзирателей были весьма широки: от них зависела раздача помощи неимущим и распределение взимаемого с этой целью сбора в пользу бедных. Мировые судьи могли только отменить состоявшуюся уже разверстку в виду ее неравномерности. В конце XVII столетия, а именно с 1691 г., никакая помощь не может быть оказана неимущим, раз они не внесены в список прихода и раз на выдачу пособий не последовало разрешения со стороны мировых судей, заседающих на четвертных сессиях. С 1801 года к ним переходит право увеличения или уменьшения самого размера оказываемой помощи. С 1782 года, с издания так называемого Гильбертовского акта, мировым судьям предоставлено соединять в одну унию несколько приходов для совместного содержания нищих. Эти унии поступают в заведование особых попечителей, образующих в каждой комитет и контролируемых особыми инспекторами; как попечители, так и инспекторы назначаются на службу мировыми судьями; инспекторы при этом берутся обыкновенно из того же местного джентри, или низшего дворянства, к которому принадлежат и сами судьи. Уния в скором времени заступает место прихода и в других сферах местного управления, в том числе в дорожном. Власти, заведующие содержанием путей в исправности, так называемые надзиратели за большими дорогами, также назначаются мировыми судьями. И полиция безопасности переходит в руки этих судей в том смысле, что в приходах места избираемых еще в век Шекспира малых констеблей, или полицейских агентов, занимают лица, назначаемые мировыми судьями. Говоря о характере, в каком мировые судьи отправляли свои как административные, так и судебные функции в графствах, Редлих указывает, что это была "классовая юстиция и классовое управление". "Эта черта, - продолжает он (т. I, стр. 77, русск. пер.), - особенно резко бросается в глаза в тех вопросах, в которых затронуты интересы землевладения, резче же всего это сказывается в строгом, скажу более, - жестоком применении законов о собственности, о праве охоты, о защите лесов против порубок". К тому же заключению приходил и я в сочинении, появившемся с лишним 30 лет тому назад, - в "Истории полицейской администрации в Англии". Я заканчивал его словами: "принимая на себя трудные обязанности местного управления, английская земельная аристократия руководствуется не идеей самопожертвования, а верным пониманием собственных выгод. Как в своих полицейских регламентах, так и в судебных решениях, органы местного самоуправления отстаивают интересы владетельных классов. Подвергая свободному толкованию постановления земского права и парламентских статутов, мировые судьи придали английскому праву сословный и классовый характер, характер покровительства интересам высшего и низшего дворянства, интересам земельных собственников. С другой стороны, постоянное занятие местной администрацией и судом заключает в себе такую притягательную силу для того класса, которому оно препоручено, что Англии совершенно остался неизвестен тот абсентеизм, каким одновременно страдало французское дворянство и который начинает сказываться и в русском. Находя занятие и почет в своих поместьях, члены английского нобилити и джентри, т. е. высшего и низшего дворянства, не спешат оставить их при первой возможности и переселиться в столицу ко двору, как это делало французское дворянство в XVII и XVIII столетиях. Не отделенные от простого народа нерушимой стеной сословных привилегий и податных изъятий, живя общею с ним жизнью, в той среде, в которой они родились и выросли, занимая почетные и даровые должности констеблей, коронеров, мировых судей, шерифов, контролеров управления бедными, надзирателей за большими дорогами и т. д., члены землевладельческого класса обеспечивают себе тем самым руководящую роль и господствующее влияние в среде местного населения. Во вседневном занятии общественными делами английское дворянство приобретает ту практическую подготовку к политической деятельности, ту способность жертвовать узкими личными выгодами интересам своего класса и своей провинции, одним словом, ту политическую зрелость, которую тщетно мы стали бы искать в членах привилегированных сословий на континенте" ("Ист. полиц. администр. в Англии", стр. 212).

Немудрено, если в таких условиях перевес, какой со времен второй революции приобрела английская аристократия в руководительстве общими делами государства, был использован ею столько же в интересах внешнего могущества Англии, приобретения ею новых колоний и обеспечения ее торгового преобладания прежде всего на морях, сколько для упрочения политических вольностей английских граждан и системы самоуправления общества, составляющей душу так называемого парламентаризма. Отметим в частности следующие факты, свидетельствующие о материальном прогрессе, какой сделан был Англией в тот период ее жизни, который совпадает с руководством ее судьбами землевладельческой аристократией. "1763 год", - говорит французский историк промышленного и экономического развития Англии, Бри, - "т. е. год заключения парижского договора, обеспечил решительный перевес Великобритании над другими государствами Европы. Ни одно, по-видимому, не в состоянии было долее оспаривать ее владычество над морями или отнять у нее торговую монополию, созданную ее недавними территориальными приобретениями. Франция поставлена была в необходимость вернуть ей Минорку, уступить ей Канаду, Луизиану вплоть до Миссисипи, оставляя в руках Испании остальную часть этой области под условием уступки ею Англии Флориды. Англия вступала, таким образом, в обладание почти всем материком Северной Америки. И в Ост-Индии перевес ее над Францией был обеспечен принятым последнею обязательством не воздвигать крепостей в собственных владениях и не держать в них численных гарнизонов. Франция в строгом смысле слова переставала быть выдающейся колониальной державой, и то же может быть сказано до некоторой степени о ее союзнице в недавней войне - Испании, принужденной прекратить торговое соперничество с Великобританией. Голландия, испытывавшая на себе все невыгодные последствия соперничества Пруссии и Австрии и междоусобиц, ознаменовавших правление Вильгельма V, по верному выражению Фридриха Великого, в сравнении с Англией являлась утлой ладьей, влекомой линейным судном. Германия раздираема была, вслед за религиозными войнами, войнами династическими. Италия, Швеция и Норвегия перестали играть какую бы то ни было роль в делах Европы. Оставалась Россия, обновленная гением Петра Великого, но не успевшая еще занять того места, какое выпало ей в удел в первой половине XIX века. Польша еще существовала, Швеция владела Финляндией, Пруссия приобретала характер сильной военной державы, турки владели еще Кавказом, Азовом и устьем Дона, Крымом, Бессарабией и бассейном Днестра; Россия не имела еще доступа к берегам Черного моря и не могла, поэтому, служить угрозой для преобладания Англии на восточных морях" (См. Бри, стр. 405).

Через пять лет по заключении парижского договора знаменитый путешественник Кук уже клал основы дальнейшему расширению колониального владычества Англии занятием Новой Зеландии и Австралии. В 1775 г. владычество англичан в южной Индии было расширено приобретением Бенареса и успехами английского оружия, как в центральной части полуострова, так и на берегах Ганга. В 1773 г. губернатором Индии назначен был английской ост-индской компанией знаменитый Уоррен Гестингс, при котором окончательно сложилось английское владычество в этой важнейшей колонии Великобритании.

Правда, во второй половине XVIII стол. происходит и знаменательный факт отпадения от Англии части ее американских владений. Но отпадение 13 американских колоний от Англии и образование из них самостоятельного федерального государства не имело тех гибельных последствий для торгового преобладания англичан, каких можно было ожидать на первых порах. В сентябре 1783 г. Англия подписывает окончательный договор о мире и дружбе с Соединенными Штатами, в котором, между прочим, выговаривается для ее граждан свободное плавание по всему течению Миссисипи вплоть до впадения ее в океан (Мартенс, "Recueil des principaux traites", т. II, стр. 497 и след.). Три года спустя следует заключение Англией торгового договора с Францией, сделавшего возможным более или менее свободный вывоз английских мануфактуратов в страну, дотоле более или менее закрытую для них высоким таможенным тарифом. В недавно обнародованной дипломатической переписке английских уполномоченных во Франции с членами тогдашнего кабинета отмечается ошибочность сделанного французами рассчета, что участие их в войне за освобождение поведет к расширению их торговых оборотов с Новым Светом, и выступает уверенность в том, что заключенный с Францией торговый договор принесет громадные выгоды английской торговле и промышленности. Настаивая на том, что французы могут предложить американцам по преимуществу предметы роскоши, в которых большая часть жителей не нуждается, английский уполномоченный Гельс пишет: "мы продолжаем снабжать Америку всем необходимым для жизни на лучших и более дешевых условиях, чем могли бы сделать это французы. Со времени заключения мира, мы отправили в Америку около 1.000 судов; торговый же обмен Франции с Америкой выразился в такой ничтожной цифре, что о нем не стоит и упоминать. Страна, находящаяся еще в младенческом состоянии и во всем нуждающаяся, едва ли может ввозить дорогие товары, производимые французскими мануфактурами. Не одни американцы, но и французы признают высокое качество нашего товара и ввозят его к себе, несмотря на обложение высокими пошлинами, а заботы о скорейшем заключении с нами торгового договора как нельзя лучше доказывают, что баланс торговли склоняется не в сторону французов" (см. изданную Оскаром Браунингом дипломатическую переписку от 1784 по 1790 г.; она озаглавлена "Депеши из Парижа" и вошла в состав 3-ей серии изданий кэмденского общества, т. XVI, стр. 38 и след.). Когда в 1786 г. последовало заключение давно ожидаемого торгового договора с Францией на условиях наибольшего благоприятствования, английские уполномоченные не скрывали своей радости при мысли о том, что для мануфактур острова открылась возможность снабжать своими продуктами страну с 26 миллионами жителей; но они в то же время высказывали опасение, что, предоставив англичанам большие льготы, чем те, на какие уполномоченные вправе были рассчитывать, французы не преминут расторгнуть договор, как крайне для себя невыгодный. В ближайших депешах от декабря 1786 и июля 1787 г. те же уполномоченные уже сообщают о недовольстве, вызванном торговым договором в Нормандии, в которой 25.000 рабочих текстильной промышленности лишились заработка вследствие невозможности для местных мануфактур выдержать конкуренцию ввозимого из Англии лучшего и более дешевого товара (ibid., стр. 61 и 224). Французские свидетельства сходятся с только что приведенными, и наказы 1789 г., заодно с протестами торговых палат и провинциальных штатов, в одно слово указывают на упадок французских мануфактур под влиянием внезапного упрочения начал свободной торговли. Последняя оказывалась выгодной для Англии, так как совпала с моментом технического усовершенствования промышленного производства благодаря открытиям Аркрайта и Уатта. Строгое соблюдение цеховых регламентов, восстановленных вслед за неудачей задуманной Тюрго реформы, явилось одновременно препятствием к быстрому росту французских мануфактур и не допустило, поэтому, удешевления поставляемых ими товаров. Немудрено поэтому, если проповедь свободной торговли, начатая в Англии еще Дедлей Нортом в XVII в., но в то время не нашедшая отклика, была встречена в стране необыкновенно сочувственно в 1776 г. - год появления великого трактата Адама Смита "О богатстве народов". Одними из последователей нового учения явились и английский государственный деятель Вилльям Питт и тот английский уполномоченный Эден, имя которого, рядом с именем француза Рейналя, стоит под первым по времени торговым трактатом, сознательно преследовавшим цель установления начал свободного обмена.

XVIII столетие - эпоха решительного, как мы видели, преобладания аристократии в политическом руководительстве нацией, в то же время эпоха упрочения в Англии парламентского образа правления. При нем руководительство внутренней и внешней политикой государства переходит в руки того комитета от палат, каким в действительности является солидарное правительство, или так называемый кабинет. Окончательное торжество парламента над попытками реставрированных Стюартов к восстановлению если не единовластия, то более деятельного участия короля в делах страны, позволило современнику второй английской революции Локку отметить в своем трактате "О гражданском правительстве" тот факт, что исполнительная власть, хотя и отделена в Англии от законодательной, но занимает по отношению к ней подчиненное положение. Это свидетельство отразило на себе ограничение королевской прерогативы, достигнутое Биллем о правах 1689 г., который отнял у монарха право освобождать кого бы то ни было от действия законов и отсрочивать на известное время их применение. Общественное мнение долгое время относилось с недоверием к той практике, на которую опирается современная система парламентаризма. Вот почему, когда в 1701 г. в царствование Вильгельма III издан быль парламентом статут об устройстве королевства при новой призываемой на престол Ганноверской династии, сочли нужным, как мы видели, включить в число ограничений королевского самовластия и то требование, чтобы король впредь управлял страною не иначе, как при посредстве членов Государственного совета, имена которых были бы объявляемы во всеобщее сведение. Если бы это требование закона было исполнено, то в Англии не могла бы водвориться система кабинета, так как при ней членами солидарного и политически ответственного правительства являются лица, принадлежащие к составу обеих палат парламента. Возникшая еще в эпоху Стюартов партийная организация правящего класса Англии, разделившегося, как мы видели, на вигов и тори, и решительное торжество первых с момента возведения на престол Ганноверской династии, так как тори не могли поддерживать ее, пока оставались в живых потомки Иакова II Стюарта, - причина тому, что при Георге I и Георге II власть не выходила из рук вигов. Это обстоятельство в свою очередь содействовало сохранению власти в течение целых 30 лет самым выдающимся из политических лидеров партии вигов Уолполем, который и сделался, таким образом, первым по времени премьером. Но еще в середине столетия самый этот термин и отвечающее ему понятие признавались опасным новшеством, и, при смене кабинета Уолполя другим также вигийским кабинетом Пэльгема, был предъявлен в парламенте протест, в котором напоминалось, что должность премьера английскому праву неизвестна.

Немудрено, если посетивший Англию как раз в это время Монтескье не отметил существования в ней кабинета и связанного с ним парламентаризма, о котором тогда и в самой Англии держалось представление, как об опасном новшестве, поддерживаемом нелегальными средствами - официальной кандидатурой и подкупом. И действительно, Уолполь обеспечивал переизбрание своих политических сторонников обещанием мест и пеней для членов тех аристократических родов, которые располагали голосами того или другого парламентского города или местечка, находившегося на их землях. Автор "Духа законов" осудил такую практику и противопоставил ей исконные английские порядки, довольно близкие к тем, которые некогда держались и во Франции и в других государствах, в создании которых участвовали германские племена. Он обозначил эту некогда общую всему западу конституцию термином "готической" монархии, разумея под нею сословно-представительные порядки, окончательно упрочившиеся в XIII и XIV веках. Они исчезли в большинстве стран континента, в чем Монтескье мог убедиться из продолжительных путешествий, доставивших материал для его недавно отпечатанного дневника. В этом дневнике, как и в ранее изданных заметках об Англии, красною нитью проходит та же мысль, какая выражена в "Духе законов" словами: "народы Европы устремляются к абсолютизму столь же неудержимо, как реки текут в море". Этот результат вызван двухсторонним процессом: упадком в монархиях сословно-представительных учреждений и контроля верховных судебных палат за управлением, а в республиках - переходом законодательной власти из рук широких народных советов к тесным, членами которых являются наиболее зажиточные семьи, городская олигархия или плутократия. Этим вызывается понятное неудовольствие в народе, который не прочь вверить свои судьбы единоличному начальнику или неограниченному монарху. Происходящий на протяжении всей Европы процесс замены "готической" или ограниченной монархии абсолютной коснулся и Франции. В одной только Англии, да еще в немногих странах, прямо не обозначенных Монтескье, но которые, тем не менее, легко отождествить со Швецией и Венгрией, "готическая" монархия не только уцелела, но и получила дальнейшее развитие. Ее характерными чертами Монтескье признает смешанный характер политического устройства, при котором наряду с королем к осуществлению законодательных функций призваны члены высшего дворянства поголовно, а простой народ чрез посредство уполномоченных, заседающих в Англии в нижней палате, отличной от верхней, или дворянской. К этому разделу власти между королем, дворянством и народом, напоминающему те смешанные формы государственного устройства, которые политики древности, начиная с Аристотеля и кончая Полибием, признавали образцовыми, присоединяется в Англии разделение властей: законодательной, исполнительной и судебной в том смысле, что законодательство принадлежит одинаково наследственной и избираемой палатам парламента, исполнительная же власть - королю и назначаемым им министрам, а судебная - несменяемым судьям и избранным из народа присяжным. Это устройство дополняется в Англии, по мнению Монтескье, возможностью взаимного контроля и сдерживания одной властью других. Так, король, со своим veto является тормозом по отношению к законодательной власти парламента, а верховные суды, к числу которых принадлежит и палата лордов, - таким же сдерживающим аппаратом по отношению ко всяким превышениям власти исполнительными органами, начиная от простых чиновников и оканчивая министрами, судимыми в верхней палате. Только благодаря такой системе тормозов, дающей возможность одной власти сдерживать другую, устанавливается "равновесие властей", при котором ни одна из них не может сделаться опасной для политической свободы. Такое понимание английской конституции связанное с высокой ее оценкой, с провозглашением ее образцовой, вызвало всеобщее сочувствие не только в странах, потерявших политическую свободу, но и в самой Англии. Георг III выразил открыто свое признание новой доктрины, а примеру короля последовали и английские правоведы с Блекстоном во главе. Последний положил в основу своей интерпретации английской конституции теорию Монтескье, и то же может быть сказано о Делольме, авторе наиболее популярного сочинения о государственном строе Англии, написанного на французском языке, переведенного на другие языки и на целое столетие определившего воззрения на английскую конституцию на континенте Европы.

В то самое время, когда английские порядки, под влиянием Монтескье, всюду признавались построенными на начале разделения и равновесия властей, продолжала упрочиваться система кабинета и парламентский образ правления. Вильгельм III еще исполнял, если не по праву, то фактически обязанности собственного министра иностранных дел. Как сам он, так и королева Анна, обыкновенно присутствовали на заседаниях кабинета, но Георг I и Георг II, плохо объяснявшиеся по-английски и более занятые делами Ганновера, чем Великобритании, перестали являться на эти заседания и узнавали о том, что было постановлено на них, только из уст одного из министров. И Георг III, несмотря на желание принять деятельное участие во внешней и внутренней политике, следуя поведению своих предшественников, не посещал заседаний кабинета. Так как, со времени неудачной попытки якобитов добиться восстановления на престоле потомков Иакова II с помощью вооруженного восстания, тори отказались от дальнейшей поддержки низвергнутой династии и стали на страже прав царствующая монарха, то во второй половине XVIII в. явилась возможность правильного чередования у кормила правления вигийских, торийских или смешанных кабинетов, в полном соответствии с общественным мнением как в стенах парламента, так и вне его стен. Под руководством таких людей, как Питт Старший, иначе лорд Чатам, Фокс, Шеридан, Питт Младший, система кабинета пустила глубокие корни и постепенно приобрела популярность, обеспечивая одновременно парламенту возможность влиять на ход управления, на внутреннюю и внешнюю политику государства, королю - пользоваться на деле обещанной ему неприкосновенностью и играть роль вершителя дел страны, а солидарным между собою министрам, под страхом ответственности, частью судебной, частью политической, - проводить в жизнь только закономерные и целесообразные в их глазах предписания главы государства. Еще со времени открытых против лорда Сомерса преследований со стороны нижней палаты создан был тот прецедент, в силу которого ни один министр не может оправдывать своего поведения ссылкой на приказ короля. Такая точка зрения продолжает держаться и по настоящий день с тою разницею, что ныне придается малое значение наличности или отсутствию министерской скрепы и достаточно одного пребывания в среде кабинета или простого включения своего имени в состав его членов, чтобы нести общую с товарищами ответственность за незакономерные или нецелесообразные действия.

По мере того, как стала упрочиваться в Англии система смены у кормила правления руководителей тори или, наоборот, вигов, сообразно перемещению большинства в парламенте, в свою очередь зависящему от того, какое течение приобретало господство в обществе, судебная ответственность министров стала отходить на задний план, а, напротив, политическая - упрочиваться и заступать место судебной. До того, как мы видели, чтобы устранить тех или других лиц от дальнейшего направления политики, приходилось сплошь и рядом признавать преступный характер за действиями только нецелесообразными и предавать министров суду на основании проводимого чрез нижнюю палату особого билля, которым их действия признавались преступными, а сами они подлежащими привлечению к ответственности перед палатой лордов. С момента упрочения парламентаризма достаточно стало одного отказа большинства в проведении выставленной кабинетом программы, чтобы принудить его вернуть свои полномочия королю и предложить ему создание нового кабинета, главой которого был бы один из вождей восторжествовавшей оппозиции. Подавая коллективную отставку кабинета, премьер указывает на то лицо из среды оппозиции, которое могло бы принять на себя составление нового кабинета. Король, посоветовавшись с разными лицами по собственному выбору, в том числе со спикером палаты общин, которому численное отношение партий в ней не может не быть известным, поручает затем избранному им члену оппозиции выяснить путем личного опроса ее вождей готовность их принять на себя руководство делами. Намеченный королем премьер свободен в выборе своих товарищей и не обязан, подобно французскому президенту совета министров, руководствоваться при этом желаниями самого главы государства; и при неограниченной свободе выбора ему легче достигнуть полной солидарности со своими товарищами.

В глазах ее современников английская конституция конца XVIII стол., несмотря на существование высокого избирательного ценза и устранение им массы как крестьянского так и рабочего люда от всякого голосования, являлась порядком, всего более приближавшимся к совершенству и потому устранявшим необходимость быстрых реформ. Не говоря уже о Блекстоне, который не видел в английской конституции других недостатков, кроме тех, "какие причинены ей разлагающим влиянием времени и безумным желанием вводить неудачные усовершенствования, особенно присущим новейшей эпохе", знаменитый в свое время автор "Нравственной философии" Пели в главе, отведенной им характеристике английской конституции, считал возможным сказать о ней следующее: "прежде чем стремиться к получению чего-либо лучшего, отнесемся с должным вниманием к тому, чем мы уже владеем. У нас имеется палата общин, составленная из 548 членов и включающая в себя самых крупных земельных собственников и наиболее значительных торговцев королевства; рядом с ними заседают высшие начальники в войске, флоте, глава судебного персонала, лица, занимающие самое высокое положение в управлении, наконец, ряд людей, выделившихся своими познаниями, красноречием и практической деятельностью. Если в таких руках страна не может считать себя вполне обеспеченной, то кому, спрашивается, поручить защиту ее интересов? Если такие люди могут подвергаться влиянию подкупа, то какое собрание в мире будет свободно от него? Можно ли допустить, что новый порядок представительства позволит соединить в одной палате более мудрости или обеспечить стране большую честность и нелицеприятие в заведовании ее судьбами? Если отвлечься от соображений о порядке и правильном соблюдении пропорции соображений, к которым многие чувствуют большое пристрастие, если иметь в виду только получаемые от конституции результаты, то трудно будет отказать в законном оправдании тем сторонам современной системы представительства, которые кажутся поверхностному наблюдателю совершенно абсурдными" (Paley, "Elements of Moral and Political Philosophy" 1785, изд. 1894 г., стр. 220 и 221). И в позднейшее время в числе самых авторитетных представителей английской конституционной истории, считая, в том числе, и знаменитого Галлама, можно найти защитников даже таких вопиющих сторон английского государственного строя, как предоставление захудалым городам и местечкам права посылать одного и даже двух представителей в английскую палату общин. Такой порядок, думает Галлам, давал возможность людям независимого суждения, людям, неспособным подчиниться никакой партийной дисциплине благодаря своей сильно выраженной индивидуальности, получать доступ в парламент. Питт Старший, например, охотно выступал представителем одного из таких гнилых местечек; это избавляло его от назойливого контроля избирателей за его деятельностью. Достаточно было обеспечить себе поддержку того или другого аристократа, на землях которого расположен был такой парламентский бург и которому принадлежало решающее влияние на выборы, чтобы сделаться депутатом, сохраняя "полнейшую свободу суждений". Самая даже система прямого или косвенного подкупа, к которому не раз прибегали Уолполь и его многочисленные последователи, и то толкование практических средств, какие конституция дает кабинету для обеспечения своей устойчивости, находили себе оправдание не только у английских, но и у французских поклонников британской конституции. Некоторые из них доходили до того, что признавали в подкупе средство избежать тех неизбежных последствий, какие имело бы строгое проведение начала разделения властей: подкуп дает, по их мнению, возможность исполнительной власти обеспечить себе дружное содействие власти законодательной. Нельзя сказать, однако, чтобы все государственные деятели Англии разделяли то увлечение существующими парламентскими порядками, какое мы отметили у Блекстона, Пели и могли бы также найти у Борка, который, становясь на точку зрения английской конституции, так несправедливо враждебно отнесся к принципам 89 года, к декларации прав человека и гражданина и конституции 1791 г. Питт Младший одно время замышлял реформу избирательного права, и только страх французской революции, опасение, что ее пример увлечет собою английское общество и английский парламент, едва проведена будет демократизация выборов, заставили его отказаться от этой мысли.

Нельзя сказать, чтобы период, обнимающий собою царствование королевы Анны и первых трех королей новой - Ганноверской династии, мог считаться богатым законодательными реформами, особенно, если сравнить его с непосредственно предшествующим царствованием Вильгельма и Марии. Начало последнего царствования, как мы знаем, ознаменовано принятием Билля о правах, который примирил королевскую прерогативу с системой главенства парламента, далее, в то же царствование проведен был Mutinyact, которым парламент сохранил за собою право ежегодно возобновлять кредит на содержание армии, т. е. поставил и в этом отношении королевскую власть в полную зависимость от себя; и в то же царствование издан Акт об устройстве королевства, в котором, между прочим, проведено начало несменяемости судей. Напротив, в правление королевы Анны и первых трех Георгов приходится отметить некоторый застой в государственном творчестве, по крайней мере, настолько, насколько это творчество зависит от деятельности парламента. Я недаром делаю эту оговорку: она имеет в виду непрекращающийся ход государственного строительства парламентской практикой и практикой кабинета. В начале столетия, в 1701 г. общественное мнение еще является совершенно неподготовленным к принятию тех порядков, при которых парламент не только законодательствует, но и правит чрез посредство взятых из него членов большинства, образующих из себя солидарное правительство. Акт о престолонаследии и об устройстве королевства прямо выговаривает, что все дела по управлению решаются Тайным советом и что решения, им принимаемые по этим делам, должны быть скреплены теми членами совета, которые высказались за их принятие. Епископ Бернет в "Истории своего времени" сообщает, что в 1701 г. в парламенте предложено было внести в текст присяги, приносимой при воцарении нового монарха, статью, гласящую, что управление королевством должно быть сохранено за монархом, лордами и общинами; это предложение было отвергнуто с негодованием большинством нижней палаты на том основании, что правительство находится в руках одного короля, что лорды и общины, составляя часть конституции, являются одним законодательным корпусом, отнюдь не правительством. Но такой порядок, очевидно, совершенно не отвечал бы системе парламентаризма и кабинета.

Во все правление королевы Анны далеко нерешенным являлся вопрос о том, кому - совету или кабинету - играть решающую роль в делах управления. Сперва королева вручила руководительство внешней и внутренней политикой смешанному министерству из вигов и тори - членов совета. Во главе кабинета стал в 1702 г. известный герцог Мальборо; в 1708 г. составилось на время одно вигийское министерство, во главе которого стоял тот же герцог; оно сменилось вскоре торийским, в 1711 г. Тори поспешили обеспечить себе власть проведением в законодательном порядке требования, чтобы депутатами в палате могли быть только лица, владеющие недвижимой собственностью ценою не ниже 200 фунтов стерлингов, т. е. 2000 рублей серебром. Так как в среде вигов было немало зажиточных купцов владевших земельной собственностью, то тори рассчитывали сделать невозможным образование в будущем вигийских кабинетов. Тори настолько были озабочены мыслью об упрочении своего владычества, что не прочь были войти в переговоры с сыном Иакова II, к которому, за смертью отца, перешло право считать себя претендентом на английский престол; они предложили ему изменить католичеству и перейти в лоно англиканской церкви; но это предложение было отвергнуто. Решающую роль в призыве на престол Ганноверской династии в лице Георга I пришлось сыграть Тайному совету. Лорд Магон в своей "Истории Англии" рассказывает, что 30 июля 1714 г., в то время, когда королеву уже постиг апоплексический удар, собран был Тайный совет; на него явились не приглашенные виги - герцог Сомерсет и герцог Аргайль; ни тот, ни другой не были членами кабинета. Оба герцога потребовали, чтобы пост первого лорда казначейства был вверен умирающей королевой противнику Болингброка, главы торийского министерства. Пришлось подчиниться их настояниям; виги приобрели перевес, и призвание на престол Георга I было обеспечено. Как бы мы ни отнеслись к этому свидетельству, несомненно одно, что Тайному совету пришлось в год кончины королевы Анны в последний раз сыграть выдающуюся роль в делах страны. В ее правление система кабинета еще встречала противодействие. Если с одной стороны, еще в 1711 г. в дебатах, происходивших в палате лордов, принято было за правило, что согласно конституции министры ответственны за все действия правительства, и что нельзя, ссылаясь на королевскую прерогативу, объявить неподсудными парламенту те или другие правительственные действия, то в то же время самый термин "совет кабинета" признаваем был в адресе, поднесенном королю Георгу, словом, неизвестным английскому закону. Необходимо отметить, однако, что один из членов парламента, лорд Питерборо, считал уже возможным во время дебатов выразиться о Тайном совете, как о собрании, члены которого считали себя посвященными во все, а в действительности ничего не знали. О кабинете тот же лорд сказал: члены его полагают, что им все известно и что никто ничего не знает помимо них.

Так как с 1707 г. монархи Англии вполне отказываются на практике от своего права veto, от того, чтобы играть роль тормоза при обращении в законы вносимых в большинстве случаев от их же имени законопроектов, то можно сказать, что в правление первых двух Георгов уже положены были начала той независимости кабинета и чрез его посредство парламента от постоянного вмешательства короля, которая сделала возможным обращение Англии из конституционной и ограниченной монархии в монархию парламентарную.

С 1715 годом и якобитским восстанием связана и одна из существенных законодательных перемен в английских основных законах, - я разумею акт, в силу которого парламент из трехгодичного был сделан семигодичным. Предстояло вслед за подавлением движения произвести новые выборы, так как наступил срок существования парламента. Министерство не решалось этого сделать, так как не было уверенности, что выборы не разрешатся в пользу якобитов и их сторонников. Поэтому внесен был законопроект, по которому срок возобновления парламента удлинен был на 4 года. Билль прошел сперва в верхней палате, а затем и в нижней и сделался доселе действующим статутом о семигодичных парламентах (Septennial Act). В 1742 г., как уже было сказано, настал конец более чем 30-летнему руководительству Робертом Уолполем вигийским кабинетом. В этом году в последний раз высказан был протест против существования кабинета. 31 пэр обратился сперва к палате лордов с предложением адреса к королю, заключавшего в себе ходатайство об удалении Уолполя из его совета. Предложение это не было принято, но подписавшие его лорды настояли на внесении в протоколы их протеста, смысл которого был тот, что законам Англии неизвестно существование первого министра, что оно несогласно с конституцией страны и непримиримо со свободою. Так как Уолполь в течение ряда лет сосредоточивал в своих руках заведование различными отраслями администрации, то лорды считают своею обязанностью обратиться к королю с советом об устранении столь опасного для короля и королевства министра. Одновременно в палате общин было представлено такое же обвинение против Уолполя, как монополизировавшего в своих руках все милости короны и распоряжение местами, пенсиями, титулами и наградами, что и позволило ему сделаться вершителем всех дел государства. Палата отвергла значительным большинством поступившее к ней предложение, но парламент, тем не менее, был распущен, а новые выборы не дали Уолполю ожидаемого большинства, что и сказалось вскоре неблагоприятным министерству голосованием по сравнительно ничтожному вопросу. Уолполь поспешил выйти в отставку. Его товарищи не последовали его примеру, и новое министерство образовалось из прежних членов во главе Пэльгемом. Не ранее 1782 г. установилось то правило, по которому все министерство выходит в отставку при неблагоприятном отношении к нему палат. Первым кабинетом, вручившим коллективную отставку, был кабинет лорда Норта. Только при Питте Младшем принято было также за правило, что кабинет необходимо заключает в себе первого министра, который и дает ему верховное направление, благодаря преимуществу власти над своими товарищами. Солидарность между министрами - другое необходимое требование парламентаризма - логически повело к тому, что несогласный с товарищами министр необходимо должен покинуть свой пост. Прецедент, т. е. обязательный для будущего пример, установлен был в 1744 г. лордом Гренвилем. В виду расхождения его во взглядах с главой кабинета Пэльгемом, он счел нужным вручить свою отставку королю, и она была принята.

Нельзя сказать, чтобы вольности граждан подверглись в течение XVIII века значительным расширениям, за исключением личной свободы, успешно ограждаемой за все это время Habeas corpus-act'ом, и свободы совести, все еще крайне ограниченной по отношению к католикам. Личная свобода не могла, однако, считаться вполне огражденной до тех пор, пока не установлено было прочно начало, признаваемое ныне бесспорным, что задержание возможно только в силу т. наз. "специального приказа" (warrant), в котором точно указано, против кого оно направлено и в чем состоит приписываемая задерживаемому вина. Установлению этого правила содействовал следующий случай. Министерство Гренвиля распорядилось арестовать журналиста Джона Уилькса, редактора газеты "Северный Британец", за статью, заключавшую в себе критику речи, произнесенной Георгом III в конце парламентской сессии 1763 г. Так как неизвестно было, кем именно написана статья, то приказ об аресте, изданный Гренвилем, предписывал задержание авторов, типографов и издателей того номера газеты, в котором появились инкриминируемые строки. Суд оправдал Уилькса на том основании, что арест его был сделан неправильно. "Общий варрант, или приказ о задержании, не имеет силы и значения, - гласило решение лорда Мансфильда, - так как в нем прямо не названо лицо, подлежащее аресту". Таким образом, установлен был прецедент, устранивший возможность задержания в будущем кого бы то ни было на основании общего варранта.

Положение католиков до 1829 г. было таково, что трудно было говорить об их не только политическом, но и гражданском полноправии. Изобличенный в католицизме и оставшийся верным своей религии рассматривался как отлученный от церкви; он не мог поступать ни на гражданскую, ни на военную службу; не мог без позволения удалиться более чем на 5 миль от своего местожительства, или приблизиться к Лондону более, чем на 10 миль; не мог он даже приносить жалоб в судебные учреждения. Браки, рождения и смертные случаи католиков вписывались в метрики только духовными лицами господствующей церкви, и от них же получали католики благословение. Браки, заключенные в католических церквах с благословения католических священников, считались недействительными, а дети, рожденные от таких браков, - незаконными. Сын католика, принявший протестантизм, тотчас мог наследовать родовое имение, так что 10-летний сын-протестант лишал имущества всех католических членов своего семейства. Каждый протестант, сын католика, мог даже призвать своего отца-католика в палату канцлера и там заставить его, под присягою, дать показание насчет состава его имущества, после чего истцу назначалась судом пожизненная рента из доходов отца. Переход из католицизма в протестантизм вообще поощрялся, равно как и всякого рода доносы относительно тайного отправления католического богослужения. Таково было, по смыслу законов, положение католиков при Вильгельме III, при Анне и при первых двух Георгах. Оно сделалось особенно тягостным с 1722 года, когда Уолполь, в виду якобитского заговора, наложил на всех католиков и нонконформистов штраф в 100.000 ф. ст. Георг III несколько облегчил положение католиков, дозволив им приобретать земли и свободно отправлять богослужение, под условием не признавать более власти папы в мирских вопросах. Однако, никаких политических прав они не получили и при Георге III, который предоставил только ирландским католикам активное избирательное право.

Такое ненормальное положение дел требовало, конечно, реформ в смысле уравнения прав католиков и последователей господствующей церкви. Насколько английские короли противились этому, видно из того, что Георг IV требовал, напр., отставки министерства, предложившего полную эмансипацию католиков. Тем не менее, в 1829 году католики получили полное гражданское и до некоторой степени политическое равноправие - до некоторой степени, прибавляю я, потому, что и король, и регент, и наследник престола, и члены верховных судов доселе не могут быть католиками. Во всех же остальных отношениях католики совершенно уравнены с последователями господствующей церкви.

Что касается до свободы печати, то о ней при Тюдорах и Стюартах говорить было трудно. Типографии дозволялось держать только в Оксфорде, Кембридже и Лондоне. Полиция наблюдала за продажею книг, и даже частные библиотеки подвергались полицейским осмотрам. Все напечатанное должно было проходить через цензуру, которою заведовали архиепископ кентерберийский и епископ лондонский. Но цензура не ограждала от наказания. Кто оскорблял королеву, тот на первый раз выставлялся у позорного столба, и ему резали уши; во второй раз он наказывался, как государственный изменник. При Елизавете, на основании закона, изданного Марией Жестокой, одному автору и его типографу отрубили руку Судьи, оспаривавшие применение названного закона, были одни заключены в крепость, другие отрешены от должности. Привоз книг из-за границы не дозволялся. Во время реставрации прежние узаконения Тюдоров снова получили силу. Актом 1662 г. временно введена была цензура, и дозволено было учреждать типографии только в Лондоне, Йорке, Оксфорде и Кембридже. Актом 1666 г. было объявлено, что по общему праву король имеет высшую власть в деле книгопечатания, и никто не может издавать книг без его разрешения. В 1679 г. парламент отменил эти акты, а с ними и цензуру; зато часто производились конфискации книг. В 1685 г. цензурный акт снова ожил на 7 лет, а в 1692 г. он был возобновлен еще на один год. 17 апреля 1693 г. палата общин отвергла переданный ей из палаты лордов билль о цензуре; то же повторилось два года спустя. Так навсегда перестала существовать в Англии цензура. Рассказывают, что раз датский посланник просил Вильгельма III о запрещении одного сочинения и при этом сказал: "если бы датчанин написал это об английском короле, то ему непременно отрубили бы голову". Король ответил: "хотя я не могу этого сделать, но я передам Ваши слова автору, чтобы он поместил их во втором издании своего сочинения".

По отношению к периодической печати некоторые ограничения продолжали держаться еще долго, благодаря так наз. штемпельному сбору, введенному при Анне в интересах ограничения числа дешевых газет. Только в XIX в., благодаря удачному маневру Гладстона, палата лордов, долго противившаяся уничтожению этого сбора, должна была помириться с его отменой. Маневр заключался в том, что в росписи государственных доходов, принятой нижнею палатой и представленной затем Гладстоном в верхнюю, не было упомянуто о штемпельном сборе. Так как палата лордов имеет право принять или отвергнуть смету только целиком, то, не желая задержать росписи, она не осмелилась ничего предпринять, и таким образом штемпельный сбор был уничтожен. До 1792 г. английская периодическая печать терпела еще то стеснение, что хотя присяжные заседатели и призывались к постановке приговоров по делам о печати, но от них требовалось только признание факта преступления. Теперь же дела о печати разбираются обыкновенным порядком, т. е. присяжные решают вопросы, как факта, так и права. Право печатать парламентские прения завоевано прессою после долгой борьбы с парламентом лишь с 1771 г.; до того передача парламентских речей и постановлений без дозволения парламента была строго запрещена.

Предоставляя печати неограниченную свободу критики политических прений и политической деятельности, англичане в то же время крайне строго относятся к оскорблению в печати частных лиц.

Но по отношению к должностным лицам мы в 1858 г. встречаем последний случай преследования газеты за напечатание якобы оскорбительной для чиновника статьи. С этих пор ничего подобного мы более в Англии не находим, даже когда речь идет о насмешках над королем. Такое отсутствие преследования и делает то, что подобные насмешки признаются позорными для того, кто к ним обращается.

Большая часть законоположений, ограничивающих свободу союзов, относится к царствованию Георга III; появление их было в значительной степени вызвано страхом пред великой французской революцией и стремлением подавить в самом начале замечавшееся брожение среди радикальной части английского общества. Таковы статуты 1797 г. (Unlawful Oaths Act) и 1799 г. (Unlawful Societies Act), дополненные и видоизмененные в последующие годы царствования Георга III. В силу этих законов признаются противозаконными союзами (unlawful congregations) все общества, члены которых принимают на себя клятвенное обязательство участвовать в каком-либо мятежном предприятии, или не обнаруживать какого-либо противозаконного сообщества, или не давать показаний о ком-либо из членов такого союза и т. п. Противозаконными признаются далее все те общества, в которых имеются члены, имена коих не известны всему составу общества, а также общества, которые имеют разветвления и при посредстве особых комиссий или делегаций вступают в сношения с другими обществами. Лица, делающиеся членами таких противозаконных обществ или содействующие им, подлежат уголовному преследованию и могут быть присуждены к тюремному заключению на срок до двух лет или даже каторжным работам (так назыв. penal servitude) на срок от 3 до 7 лет.

Под указанные запрещения не подходят масонские ложи, общества, устраиваемые в полном согласии с действующими законами, собрания квакеров, а также ассоциации религиозного, научного или благотворительного характера.

XVII. Упрочение господства Англии на морях и образование колоний в Индии и Канаде. Вторая половина XVIII века проходит в нескончаемых войнах. В период времени, открывающийся в 1756 году вмешательством Англии в семилетнюю войну и заканчивающийся Венским конгрессом 1815 года, тридцать шесть лет заняты войнами и всего двадцать три мирных. Но и в первую половину XVIII в., после двадцатилетнего невмешательства в дела европейского континента, при министерстве Уолполя, использованного английской торговлей для мирного завоевания рынков на протяжении всего земного шара, положено было начало колониальным войнам из-за желания Испании удержать исключительно в своих руках торговый обмен с Южной Америкой. Отвечая на вызов, Уолполь нехотя объявил в 1739 г. войну правительству короля Филиппа V, уже связанного в это время тайным договором с Францией, известным под названием "семейного договора" и ставившим себе задачей положить конец английскому владычеству над морями (1733 г.). Война с Испанией встречена была сочувственно общественным мнением, которое не предвидело, что ближайший ход событий будет неблагоприятен для Англии. В 1741 г. английский флот понес существенный урон при встрече с испанским вблизи Картахены. Эта неудача повела к падению министерства Уолполя, место которого заняло министерство Пэльгемов; в нем пост военного министра занят был лордом Картеретом, дипломатом по профессии, хорошо знакомым со всем ходом европейской политики. Он решился энергично продолжать войну, видя в ней средство к созданию колониальной империи из Великобритании. Картерету Англия обязана своим вмешательством в "войну за австрийское наследство", в которой она приняла сторону Марии Терезии и в ее лице Габсбургского дома. Король Георг II сам командовал набранным в Ганновере английским ополчением в удачном сражении под Деттингеном, где его противником оказался герцог де Ноаль, поставленный во главе тридцатитысячной французской армии. Это был последний в истории случай выступления английского монарха в роли главнокомандующего. Картерету удалось склонить Марию Терезию к уступке Фридриху II Прусскому Силезии, после чего он прекратил военные действия и дал австрийцам возможность завладеть Баварией и принудить претендента на австрийское наследство курфюрста Карла, провозглашенного императором, просить о мире. На конгрессе, созванном Картеретом в Вормсе, положен был временно конец войне признанием Англией, Голландией, Сардинией и Саксонией начала нераздельности владений Габсбургского дома в лице дочери императора Карла VI, Марии Терезии.

Но Фридрих II вскоре возобновил военные действия, и англичанам представилась перспектива новых пожертвований деньгами и людьми для поддержания интересов скорее ганноверского короля, чем английского народа. В числе лиц, выступивших против Картерета в парламенте, был и Питт Старший. Ему пришлось, однако, признать впоследствии, что в действительности английский военный министр стремился к созданию английского колониального владычества, что его план действий рассчитан был правильно и что, сменив Картерета, он, Питт, мог только дальше выполнять ранее намеченную схему по частям, воюя на континенте в видах обеспечения Англии владычества на морях. Картерет принужден был выйти в отставку, но война продолжалась и ознаменовалась в 1745 г. поражением англичан в битве под Фонтенуа знаменитым Морицем Саксонским, командовавшим французской армией.

Франция воспользовалась тем, что английское войско почти в полном своем составе занято было на континенте, во Фландрии, чтобы поддержать восстание, поднятое внуком короля Иакова II с целью восстановить Стюартов на престоле. Карл Эдуард, рассчитывая на помощь Людовика XV, высадился в июле 1745 г. в Инвернесе в северной Шотландии. К нему поспешили на помощь кланы горцев - Кемдены и Макдональдсы. С быстро возраставшим ополчением он двинулся на юг, овладел Эдинбургом и перешел реку Твид, направляясь в Ланкашир. Озабоченные сохранением своей военной добычи в большей степени, чем успехом предпринятого ими похода, горцы быстро стали отпадать от претендента. Оставшись с незначительным отрядом и не найдя в западной Англии той поддержки, на какую он рассчитывал, Карл Эдуард, после удачного сражения под Престонпанс, повернул обратно в Шотландию. Паника, одно время овладевшая Лондоном, улеглась; новый набор и отозвание части войск из Фландрии позволили правительству мобилизовать против претендента силы, достаточные не только для военного занятия Эдинбурга, но и для похода на горцев. Потерпев поражение под Куллоденом (апр. 1746 г.). претендент бежал; после ряда романтических приключений ему удалось вернуться во Францию. С этого времени Стюарты не делали более попыток вернуть престол силою. Не отказываясь от своих прав на него, провозгласив себя по смерти отца законным королем Англии под именем Карла III, Карл Эдуард в то же время воздерживался даже от тайного поощрения нового восстания в свою пользу. Он умер в 1780 году, оставив после себя брата, кардинала Генриха Стюарта; с кончиной последнего прекратилась мужская линия династии, одно время объединившей под своей властью три королевства.

Якобитское движение завершилось полным разгромом кланов горцев. Три шотландских лорда были казнены, и та же участь постигла полковника Тоунли, единственного англичанина, открыто ставшего под знамена претендента. Ряд законов был проведен в английском парламенте с целью ослабить зависимость горцев от их родовых старшин; упразднена их прежняя подсудность начальникам кланов, запрещено ношение оружия, проведены дороги в горные ущелья, и сделана даже попытка вытеснить из употребления народный говор горцев введением в их школы преподавания на английском языке. На расстоянии нескольких десятков лет после восстания Питт Старший в состоянии был уже организовать из горцев несколько английских полков: так мало оставалось следов их прежней преданности Стюартам.

Война с Францией и Испанией продолжена была еще в течение трех лет после якобитского восстания (1745-6 г.) и окончилась миром в Ахене в 1748 году, по которому Силезия отошла к Пруссии, а муж Марии Терезии, Франциск Лотарингский, провозглашен был императором на место Карла, курфюрста баварского, умершего в 1745 г. Англия ничего не выиграла по договору в Ахене; воевавшие стороны согласились вернуть друг другу сделанные ими захваты и восстановить каждую сторону в ее прежних владениях. Это не помешало быстрому росту английских колоний в ближайшие десятилетия. Англичане имели одинаковый успех и в Азии, и в Америке.

Распадение империи Великого Могола после кончины Ауренгзеба в 1707 г. позволило французам и англичанам соперничать друг с другом в интригах, направленных к тому, чтобы овладеть действительным руководительством делами в отдельных областях ранее единой империи под номинальным владычеством собственных князей. Английские и французские колонии чередовались на Коромандельском берегу Индии. На севере англичане казались сильнее, так как в их руках уже сосредоточивались в это время такие владения, как Бомбей, принесенный в приданое португальской принцессой, сделавшейся женою Иакова II, и Калькутта у устьев Ганга. Отпавшие от империи Великого Могола магаратты западного Декана искали поддержки английской торговой компании. Но на юге полуострова французы со своими владениями в Пондишери оспаривали влияние у англичан, несмотря на принадлежность последним Мадраса. Одно время можно было думать, что французам, а не англичанам предстоит сделаться действительными хозяевами страны, особенно с тех пор, как их губернатору Дюплэксу (Dupleix) пришла счастливая мысль образовать из местных жителей, обученных на европейский лад, так называемые полки "сипагов" или "сипаев". С их помощью ему удалось овладеть Мадрасом, который был возвращен англичанам только в силу ахенского договора (1748 г.).

Когда после восьмилетнего перерыва Англия снова вмешалась в континентальные войны, приняв на этот раз сторону Пруссии в Семилетней войне, затеянной Фридрихом II из-за Силезии (1756 г.), то для столкновений англичан с французами в Индии открылась новая эра; исход ее оказался, однако, благоприятным не соотечественникам Дюплекса, а предводителям военных сил, бывших в распоряжении английской ост-индской компании. В лице Клайва, прибывшего в Мадрас в качестве простого писца торговой конторы и сумевшего убедить губернатора Саундерса в возможности отнять у французов власть на Коромандельском берегу поддержкой притязаний враждебных им династий на звание местных князей или наибов, английская ост-индская компания выставила достойного соперника Дюплексу. Коварством, связанным с отвагой, ему удалось распространить сферу английского влияния, в ущерб французам, на Аркот, столицу карнаков, и положить тем начало английской гегемонии в Индостане. В 1751 г. Могамед Али, владыка страны, признал над собою верховенство англичан.

Не менее удачны были попытки отнять у французов их владения к северу от английских колоний в Америке. По Утрехтскому мирному договору англичане получили Новую Шотландию и Ньюфаундленд. Они желали связать их с своими владениями в Колонии Массачусетской бухты и вообще во всей так называемой Новой Англии. Но такому объединению английских колоний на севере Америки мешали французские поселения по течению реки Св. Лаврентия с Квебеком, расположенным у ее устья, и Монреалем к западу от Великих озер. Франция владела также устьем Миссисипи. На недалеком расстоянии от ее впадения в Мексиканский залив основан был еще при Людовике XIV город Новый Орлеан. Французский губернатор Канады Монкальм лелеял мысль связать северные и южные владения "христианнейшего короля" сетью крепостей, начиная от форта на севере, построенного по близости к Ниагарскому водопаду, продолжая фортом Дюкэн на верховьях Огайо и оканчивая крепостцами, расположенными по течению Миссисипи, в числе их нынешним городом Сан-Луи. Французы не прочь были ограничить английские колонии на западе Аллеганской горной цепью и признать своим исключительным достоянием и северный бассейн Св. Лаврентия с Великими озерами вплоть до Мичигана на западе и южный бассейн Миссисипи с его восточными и западными притоками. Но это, разумеется, не входило в рассчеты ни Англии, ни жителей ее американских колоний. А так как англичане имели громадный численный перевес над французами, выражавшийся цифрами 2.000.000 английских колонистов и едва 180.000 французских, так как английские поселения были земледельческими колониями, а французские - самое большее торговыми факториями, то наперед можно было предсказать, на чьей стороне останется победа в случае столкновения из-за владычества над северным материком Нового Света.

Колониальная война и в Ост-Индии, и в Северной Америке предшествовала открытию военных действий на континенте Европы. В 1754 году виргинская милиция, под предводительством майора Вашингтона, которому никто еще не мог предсказать в это время той исторической роли, какую ему суждено будет сыграть в будущем, напала на форт Дюкэн. Французы отбились от осаждавших и нанесли им поражение. Тогда колонисты направили на ту же крепость более численный отряд в 2.200 человек английского войска, под предводительством генерала Браддока. Французы, действуя заодно с индейцами, завлекли неприятеля в западню, где он был разбит наголову, а генерал Браддок убит. Только весною 1758 г. открылась правильная кампания, после того, как из Англии посланы были военные суда под предводительством адмирала Боскауэн (Boscawen). На первых порах война была неудачна для англичан, и никто не мог еще предвидеть, что ее конечным исходом после сражения под Квебеком и капитуляции французского вице-короля Водреля в Монреале будет переход к Англии владычества над Канадой. Это последовало не ранее 1760 года.

И в том же году Клайв вернулся в Англию из Индии, овладев Бенгалией, или точнее после того, как английское владычество в этой области упрочено было воцарением в ней английского ставленника, Мир-Джафара. В 1761 году успехи англичан в Индии завершились взятием у французов Пондишери.

Все эти завоевания произошли в последние годы царствования Георга II, в то время, когда во главе кабинета стоял Питт Старший или его союзник герцог Ньюкасльский, охотно оставлявший в руках великого английского оратора руководительство внешней политикой.

Питт не отступал перед мыслью о займах для щедрой оплаты немецких союзников Англии в Семилетней войне и в частности Фридриха II. На упреки в том, что он слишком щедро распоряжается английскими деньгами для поддержки интересов союзников, будущий лорд Чатам отвечал буквально следующее: "Я завоевываю Канаду на полях Германии". Трудно было точнее передать действительное значение воинственной политики вигийского кабинета и той скрытой связи, какую Питт видел между поражением французов при Росбахе и упрочением англичан столько же на берегах Южного океана, сколько и по ту сторону Аллеганских гор Северной Америки. Ни Питт, разумеется, ни кто другой, не предвидел еще в это время, что исчезновение опасного для колонистов соперника в лице французов сделает менее необходимой вековую связь с метрополией, и что последствием присоединения Канады к английским владениям будет меньшая сговорчивость жителей колонии Массачусетской бухты или Виргинии и отказ нести налоги, на взимание которых не дано было согласия ни самими плательщиками, ни их уполномоченными.

И никто в это время не мог также предвидеть, что ближайшее царствование, Георга III, начавшееся через небольшой промежуток времени после окончательных побед английского оружия в Азии и Америке, будет ознаменовано попыткой вернуться к политике личного вмешательства короля во внутреннюю жизнь страны и в руководительство ее внешними сношениями. Никто не мог ожидать, что самый популярный из четырех Георгов, "король-патриот", пожелает овладеть парламентом путем создания в нем партии "королевских друзей", с помощью которых он будет подкапываться под власть им же призванных в состав кабинета вигийских вождей, что одной из задач монарха будет ссорить их между собою с целью проложить путь правительству, составленному из собственных его приверженцев, готовых в угоду ему подчинить свои взгляды руководительству лица, безответственного перед палатами.

А между тем все это стало действительностью в период времени от 1760 по 1783 год, когда, благодаря интригам так называемых "королевских друзей", действовавших по указаниям Георга III, Питт принужден был уступить место сперва королевскому любимцу Бьюту, а затем более сговорчивому, чем он, вигийскому вождю Гренвиллю. Бьют заключил, по желанию короля, Парижский мир в феврале 1763 г., жертвуя интересами даже не предупрежденного им заблаговременно союзника, Фридриха II Прусского, что в свою очередь заставило последнего отказать впоследствии в своей поддержке англичанам во время войны, вызванной отпадением американских колоний, в которую поспешили вмешаться французы. Что же касается до Гренвиля, то ему первому пришла в голову несчастная мысль перенести часть понесенных англичанами военных издержек на колонистов Нового Света, в форме штемпельного сбора, которым обложены были их юридические акты. Налог был вотирован английским парламентом, в котором не заседало ни одного представителя от Америки. Он сделался настолько непопулярным, что сменившее Гренвиля министерство Рокингема поспешило прекратить его сбор. Но, вызванный к жизни интригою "королевских друзей" против Гренвиля, кабинет Рокингема удержался во власти не более года. Его сменил новый - Графтона и Питта. Последний, в виду старости и болезни перешел вскоре в верхнюю палату, будучи возведен королем в звание лорда Чатама (август 1766 г.). Графтон же согласился, по настояниям Георга, возобновить попытку Гренвиля привлечь колонии к оплате части издержек английского бюджета, вопреки уже упрочившемуся в общем сознании правилу: "где нет представительства, там не может быть и обложения". В составе кабинета обязанности министра финансов нес Таунзенд. Им и предложен был "сбор с чая" и с трех других продуктов потребления. Недовольство, вызванное этими поборами, сказалось открытым мятежом в Бостоне.

При следующем затем во времени кабинете лорда Норта, главы "королевских друзей" и тори по убеждениям, продолжена была попытка насильственного обложения колоний. Она повела, как известно, к потоплению в Бостоне привезенного английскими судами чая. Этот акт насилия был сурово наказан: бостонский порт был закрыт, и у колонии Массачусетской бухты отобрана пожалованная ей старинная хартия. Французские добровольцы, по собственному почину, прибыли из Европы, чтобы сражаться за свободу Америки, а за ними и правительство Франции решилось оказать инсургентам помощь солдатами и деньгами. Отпадение 13 колоний, образовавших из себя конфедерацию по нидерландскому образцу, а вскоре затем новый тип "союзного государства", было конечным исходом несчастной политики, источник которой лежал в желании повернуть ход истории, ослабить влияние парламента и усилить роль короля в руководительстве внутренними делами государства и его внешними сношениями.

В конституционном отношении царствование Георга III останется памятным, как последняя попытка оживления королевской прерогативы. Ею создан тот прецедент, который не позволяет считать кого бы то ни было, помимо членов кабинета, авторитетными истолкователями монаршей воли. В области же колониальной политики царствование Георга III является конечным пределом в развитии той системы, согласно которой колонии управляются не королем в парламенте, а королем в совете. Отпадение Американских Штатов послужило уроком для будущего и подготовило систему автономных колониальных парламентов, подобных тем, какие ныне существуют в Канаде, Австралии и Южной Африке.

Оба указанных последствия наступили далеко не сразу. Георг III и в последующие годы своего царствования делал попытки непосредственно влиять на смену кабинетов с помощью партии "королевских друзей", пока глава ее, Норт, из желания вновь войти в состав правительства, не спросясь короля, вступил в соглашение с наиболее радикальными из вигов и образовал коалиционный кабинет с Фоксом и Портландом в числе министров. Георг III решился тогда на акт, совершенно не терпимый при парламентском образе правления. С его согласия лорд Темпль стал показывать в верхней палате текст собственноручного письма короля, в котором значилось, что всякий, кто подаст голос за предложенный правительством законопроект об устройстве Индии, текст которого составлен был Фоксом, не только перестанет считаться другом монарха, но, наоборот, будет признан им за врага (1783 г.). Когда билль был отклонен и кабинет вручил свои верительные грамоты королю, Георг III не отступил перед мыслью поставить во главе правительства молодого вига, уже состоявшего ранее министром в кабинете лорда Шельборна и который мог рассчитывать на поддержку одних сторонников последнего. Этим счастливым избранником был второй сын Питта Старшего, лорда Чатама. Не имея большинства в парламенте, он поспешил распустить его, рассчитывая на собственную популярность. Последняя же была завоевана им внесением в палату общин при прежнем кабинете законопроекта, направленного к отнятию у "гнилых местечек" права выбора депутатов. Освободившиеся в палате места должны были бы занять уполномоченные новых промышленных и торговых центров, которые до того не имели в парламенте представителей. Так как последствием такой реформы было бы ослабление системы официальных кандидатур, то большинство, следуя указаниям членов коалиционного кабинета, отклонило эту меру. Честь внесения ее осталась, однако, за сыном высоко ценимого и после его смерти государственного деятеля. Выборы показали, что общественное мнение было решительно на его стороне. Более 160 депутатов, поддерживавших коалиционное министерство Фокса и Норта, потеряли свои места, и для Вильяма Питта открылась возможность в течение ближайших 17 лет (начиная с марта 1784 г.) стоять во главе английского правительства. Некоторые из прежних его противников, в том числе Борк, со временем перешли на его сторону; большинство депутатов осталось ему верным и охотно поддерживало проводимые им меры. Последние же клонились к тому, чтобы с помощью "свободы торговли", идеями которой молодой государственный деятель проникся из чтения знаменитой книги Адама Смита и личного общения с противниками протекционизма, открыть для быстро развивающейся крупной промышленности Англии рынки всего мира. С этою целью Питт охотно скрепил своей подписью задуманный еще Шельборном торговый договор с Францией 1786 г., последствием которого было наводнение французских рынков продуктами английской промышленности, в особенности текстильной. Прежние пошлины были настолько понижены, что англичане в состоянии были продавать свои товары дешевле туземных. Отсутствие цеховых стеснений, распространение в английской промышленности машин и вызванное тем сокращение издержек по оплате рабочих позволили англичанам успешно конкурировать с французами в дешевизне производимых ими мануфактуратов. Один лишь подневольный труд вывозимых из Африки невольников мог поспорить с машинным в деле сокращения издержек предпринимателя. Немудрено поэтому, если опиравшийся на быстрый рост техники английский капитализм еще во второй половине XVIII столетия стал относиться весьма отрицательно к дальнейшему сохранению торга неграми. Питт Младший прислушивался к требованиям общественного мнения, на которое все сильнее и сильнее стала влиять проповедь "аболиционистов", с Уильберфорсом во главе, и взял на себя почин законов, направленных к упразднению торга неграми.

Он не прочь был также радикально изменить прежнюю политику Англии по отношению к тем из ее колоний, которые населены были выходцами из Европы. Своим биллем об устройстве Канады (1790 г.) он впервые ввел систему местных парламентов, в которых, по крайней мере, нижняя палата состоит из народных избранников, тогда как верхняя заключает в себе ставленников посылаемого из Англии губернатора или вице-короля.

Еще ранее Канады Ирландия - или, точнее, протестантское меньшинство в ней, известное под прозвищем "оранжистов" в виду преданности "принципам Вильгельма III Оранского", - добилась создания местного парламента (1782 г.). Этот парламент продержался целых восемнадцать лет, вызывая сильное недовольство в католическом большинстве населения, которому он отказывал не только в участии в выборах, но и в пользовании общегражданскими правами. Питт решился в этом вопросе стать открыто на сторону обездоленных. Ему католики обязаны упразднением многих направленных против них исключительных законов. Питт добился принятия парламентом мер, сделавших возможным для католиков службу в армии и занятие адвокатурой. Когда к концу его министерской карьеры Ирландия вовлечена была ходом событий и, в частности, войнами с революционной Францией в открытую борьбу ее бесправных католических подданных с завладевшими властью ирландскими протестантами, Питт стал решительно на сторону уравнения прав католиков. Не видя возможности добиться этого от дублинского парламента, исключительно составленного из протестантов, он высказался за отмену "гомруля". Годы потребовались для того, чтобы подкупом и возведением в графское достоинство добиться от членов мнимо-народного ирландского парламента мнимо "добровольного отказа" от его прав, и слияния Ирландии в законодательном отношении с двумя другими королевствами Великобритании. В вестминстерский парламент включены были сто депутатов от Ирландии и 32 лорда по выбору ирландской пэрии, т. е. всех аристократических родов острова (1800 г.). Питту оставалось после этого осуществить другую сторону своей программы - содействовать умиротворению края проведением 2акта об эмансипации" католиков. В этом смысле им был составлен и внесен законопроект в первую же сессию объединенного парламента всех трех королевств (весною 1801 г.). Но Георг III, дотоле охотно шедший на уступки с целью сохранить власть за своим любимцем, платившим ему полной преданностью, вдруг заупрямился и объявил, что считает уравнение католиков несогласным с текстом присяги, принесенной им при коронации. Так как Питт считал себя связанным обещанием, ранее данным ирландским католикам, то он признал долгом чести вручить свои полномочия королю. Таким образом, человек, семнадцать лет стоявший на охране "королевской прерогативы" и осуществлявший своей политикой соединение консервативных идей с демократическими реформами, человек, которому "торизм" обязан был своим возрождением и упрочением на долгие годы, должен был отказаться от дальнейшей деятельности из-за узкой косности и фанатизма защищаемого им монарха.

Питт Младший навсегда останется одной из наиболее выдающихся личностей в галерее талантливых государственных деятелей английского парламента последней четверти XVIII века. Но мы находим его не в лагере вигов, среди которых началась его деятельность, а на стороне их противников. Фокс, Шеридан интригуют против него, рассчитывают на наследника престола и на передачу ему регентства в виду умственного расстройства короля, как на средство вернуть власть в свои руки. Питт долгое время стоит одиноко среди людей, не только уступающих ему в таланте и знаниях, но и не вполне способных понять его программы вынуждаемых временем реформ, разумных уступок общественному мнению, под условием сохранения вековых устоев английской жизни, в частности всемогущества "короля в парламенте", т. е. короля, опирающегося на большинство лордов и общин. Только в конце его карьеры от вигов отделилась значительная группа, во главе с Борком, готовая поддерживать Питта и в его либеральных начинаниях в Ирландии, и в его открытой борьбе с французской революцией и ее проповедью "всемирной республики".

Благодаря политике Питта, Англии вышла из того унизительного положения, в какое она попала после поражений, нанесенных ей отпавшими от нее колониями и действовавшей с ними заодно Францией. По миру, заключенному в Версале в апреле 1783 г., Англия принуждена была вернуть Испании Минорку с Флоридою, а Франции - острова Св. Люции и Тобаго, да еще Сенегал. Национальный долг возрос до небывалой еще цифры в 200 миллионов фунтов стерлингов. А государственный кредит пал так низко, что так называемые "консоли", т. е. государственная рента, теряли при обмене на золото целых 40%. Питт справился со всеми этими финансовыми трудностями, разумеется, прежде всего потому, что руководительство им делами совпало с тем быстрым промышленным и торговым расцветом, который сказался в Англии во второй половине XVIII столетия, но подготовлен был десятками лет ранее, не только проведением каналов и шоссейных дорог, но и утилизацией каменного угля и пара, первого в железоделательной промышленности, при разработке рудников Йоркшира, второго по преимуществу в текстильной, особенно после изобретения механических прялок (дженни) Аркрайтом. Несомненно, однако, что политика Питта сделала много для того, чтобы содействовать естественному росту промышленности. Для этого первым условием было возможно долгое сохранение мира, и Питт обеспечил его Англии в течение целых десяти лет. Необходимо было также озаботиться приобретением новых рынков для сбыта английских мануфактурных изделий. Питт содействовал этому поощрением нового еще в то время в самой Англии фритредерства, а также проведением новых путей сообщения, заключением торговых договоров, на началах, близких к свободе обмена, с Португалией, Францией, Соединенными Штатами, наконец, принятием деятельных мер к увеличению заморских владений Англии и числа потребителей ее мануфактурных изделий.

В министерство Питта при Уоррен-Гестингсе и сменивших его в должности генерал-губернатора Индии Корнваллисе (1786-93) и Уэллесли (1793-98), старшем брате знаменитого герцога Уэллингтона, продолжалось расширение английских владений, и приступлено было к земельному и налоговому устройству Бенгалии. Это было дело лорда Корнваллиса, который допустил при проведении реформы ту непростительную ошибку, что признал финансовых агентов империи Великого Могола, сборщиков налогов, земиндаров, и откупщиков земельной подати - талукдаров, за собственников; обойденное им крестьянство (rayats) перестало в виду этого платить причитающиеся с него сборы и затруднило поступление в казну компании следуемых ей сумм.

Что касается до самого расширения английского владычества, то оно продолжало совершаться прежним путем не столько завоевания отдельных областей, сколько поддержки англичанами тех претендентов на звание наибов, которые готовы были признать их верховенство. При этом случалось, что английские администраторы не брезгали получением денег от своих клиентов и отдавали в их распоряжение отряды подчиненных им войск. Слух об этом проник в Англию благодаря доносу личного врага губернатора Уоррен-Гестингса. Виги решили воспользоваться этим доносом для того, чтобы свергнуть кабинет Питта. Фокс потребовал и добился обвинения Гестингса нижней палатой перед лордами, в том рассчете, что Питт станет стеною в защиту ост-индского генерал-губернатора; но глава кабинета не воспротивился открытию преследований, а палата лордов оправдала Гестингса.

Десятилетняя мирная политика английского кабинета, так много содействовавшая промышленному расцвету Англии и поднятию ее государственного кредита, с 1793 года уступила место бесконечным войнам с французской революцией. Революция на первых порах была встречена сочувственно в Англии, в такой же степени, как и в германских королевствах и княжествах, входивших в состав св. римской империи. Только с тех пор, как революционное правительство открыто выступило с призывом к проведению уравнительных и республиканских идей на протяжении всей Европы, указывая на то, что оно имеет многочисленных союзников если не в среде правительств, то в притесняемых ими народах, - Питт поддался охватившему его соотечественников воинственному настроению против якобинцев, врагов трона и алтаря, и отдался подготовке европейских коалиций против диктатуры Комитета общественного спасения и послушного ему конвента. Ближайшим основанием к открытию военных действий были, однако, и на этот раз меры, направленные французами против решительного преобладания англичан в международном торговом обмене. Когда Бельгия была завоевана Дюмурье, и французы решились создать из Антверпена одновременно военный и торговый порт, для чего объявлена была свобода плавания по Шельде, Питт увидел в этом серьезную опасность для господства Великобритании на рынках Европы и 8 февраля 1793 открыл военные действия, которым суждено было прекратиться только ко времени созыва Венского конгресса. Семь европейских коалиций устроены были за этот ряд лет Питтом против Франции. Англичане приняли непосредственное участие в войне под предводительством герцога Йоркского; но их тридцатитысячная армия, разумеется, не могла вступить в серьезное столкновение с полумиллионными ополчениями республики. Англии пришлось участвовать в вызываемых ею к жизни коалициях более деньгами, чем солдатами. Денег Питт не жалел. Немецкие отряды, действовавшие под начальством герцога Брауншвейгского и полководцев прусской армии, широко пользовались английским золотом. Одно время войска коалиции имели успех в своих действиях против неприятеля, но скоро победа перешла на сторону генералов республиканских армий, строго контролируемых в своих действиях комиссарами конвента. Ко времени упрочения во Франции правительства директории, Пруссия и Голландия отпали от коалиции: первая заключила сепаратный мир с Францией, вторая подчинена была ей силой оружия, и ее флот стал грозить Англии, действуя заодно с французским. Мир в Кампо-Формио, подписанный с Австрией Наполеоном Бонапартом, начальником посланной в Италию французской армии в 1797 г., отвлек от коалиции еще двух ее членов - Сардинию и Австрию. Павел I, одно время пославший Суворова в Италию для освобождения ее от французов, в последние месяцы своего царствования сделался горячим поклонником Наполеона, успевшего стать первым консулом. Разделяя его взгляды на необходимость противодействовать росту английской торговли на морях, русский царь образовал коалицию балтийских держав под именем "вооруженного нейтралитета". Эта коалиция лишила английские суда свободы плавания на восток от Зунда и Бельта.

Англия одно время была совершенно изолирована. Три флота, французский, испанский и голландский, в своей совокупности превосходившие английский численностью своих военных судов, стали не только грозить заморским владениям Великобритании, но и делали весьма вероятной успешную высадку войск неприятеля, как в Ирландии, так и в самой Англии. Ко всему этому прибавилась в апреле 1797 года забастовка служащих на судах северного флота, призванного англичанами защищать Ла-Манш. Питт сразу понял всю опасность положения. Он поспешил удовлетворить справедливые жалобы матросов на дурное содержание и плохое обращение с ними их прямых начальников и сумел направить удары английских эскадр почти одновременно и на голландскую флотилию, которая в октябре 1797 г. была почти истреблена адмиралом Дунканом в битве близ Кампердоуна, и на испанскую, которой Нельсон нанес тяжкий удар близ мыса Св. Винцента. Затеянная Гошем высадка в Ирландии на половину не удалась. Из десяти тысяч войск едва три тысячи под начальством Груши достигли намеченной им цели и вошли в бухту Бентри Бэй в южной Ирландии; чувствуя себя в недостаточном числе, они поспешили, не медля, вернуться в Брест. Попытка Наполеона Бонапарт сделать из Египта постоянную базу для военных действий против английских владений в Индии рушилась после истребления Нельсоном французских судов в устьях Нила и неудачной осады французами Акры, благодаря помощи, оказанной осажденным небольшим английским эскадроном, под начальством Сидни Смита. Недаром Наполеон в позднейшие годы своего царствования признавал Англию главной помехой в задуманном им возрождении "Восточной Империи" в своем лице. Интриги Наполеона в Индии, клонившиеся к тому, чтобы восстановить против англичан правителя Майсура Типпо-Саиба и побудить его к захвату Мадраса, вовремя открытые Уэллесли, заставили его взять штурмом столицу вассального магараджи, Серингапатам; при этом при занятии дворца убит был сам магараджа, опаснейший противник англичан в Индии, Типпо-Саиб. После его смерти в мае 1799 года само его царство было присоединено к владениям Ост-Индской компании.

И захваченная французами Мальта перешла в 1800 году в руки англичан, обещавших вернуть ее обратно в руки Иерусалимского ордена, но доселе не исполнивших своего обещания. Двадцатитысячный отряд (под предводительством английского генерала Аберкромби) год спустя высадился в Абукире, дважды разбил оставленный Наполеоном в Египте французский отряд под Александрией и принудил его к капитуляции в августе 1801 г. Разгром Нельсоном датского флота под Копенгагеном в апреле того же года положил конец "вооруженному нейтралитету" балтийских держав. Первой из коалиции с Россией и Швецией вышла Дания, а внезапная смерть Павла I, которого на престоле сменил противник союза с Францией, Александр I, положила конец всей затее.

Питт не был уже главою министерства, когда был заключен амьенский мир (в марте 1802 г.), по кот. голландцы принуждены были уступить Англии Цейлон, а испанцы - Тринидад, но англичане в свою очередь возвратили, французам одно время отобранные у них колонии, в том числе Пондишери; Наполеон же отказывался от всяких дальнейших притязаний на Египет, который снова возвращен был под владычество турецкого султана. Но мир в Амьене был только временным перерывом в той многолетней военной борьбе с Англией сперва республики, а затем империи, которая, как мы сейчас покажем, была вызвана сознанием невозможности широкого развития промышленности и торговли на континенте без нанесения серьезного удара английскому господству на море и на заморских рынках.

XVIII. Англия с эпохи Наполеоновских войн до воцарения королевы Виктории. Промышленная гегемония могла считаться более или менее достигнутой в тот момент, когда для Англии наступила величайшая из всех опасностей, дотоле ею пережитых. Если в эпоху революционных войн поддерживаемые ее деньгами континентальные ополчения не всегда выходили победителями из битвы, если для содержания наемных дружин Англии со времен Питта Младшего пришлось положить начало быстро возросшему государственному долгу, то никому еще в голову не приходило объединить весь континент Европы в грандиознейшую из всех стачек против покупки английских товаров с целью нанести смертельный удар промышленности Великобритании, выдержавшей победоносно всякую конкуренцию и завоевавшей себе международное владычество. "Континентальна я система" впервые сознательно поставила себе эту не легко достижимую задачу; она представилась уму Наполеона, как последнее и самое радикальное средство сломить врага, кредит которого ежечасно и, несмотря на все испытания, способен был вызвать из-под земли в различнейших частях света - одинаково и в Египте, и в Испании - организованные и неорганизованные полчища местного населения, оспаривавшие победу у французов. Прибавим к этому, что тот же кредит поддерживал в Англии существование флота, настолько многочисленного и совершенного, что при нем невозможно было для Франции сохранить отделенные от нее морем завоевания: Египет, Ионийские острова, Мальту, и с трудом удавалось французам, из-за того же великобританского флота, вести войну на отдаленных берегах Пиренейского полуострова, неся подчас такие поражения, как при Трафальгаре.

Чтобы уяснить себе цель и значение "континентальной системы", необходимо, хотя бы в самых общих чертах, ознакомиться и с результатами промышленного роста Англии, и с положением ее на международном рынке, и с ролью, какую Англия играла в войнах, направленных всею Европой к подавлению, как вне Франции, так и в самой Франции, того разлива революционных идей, которому временно предстояло изменить карту Европы и самые основы ее общественного и политического строя.

Промышленный подъем Англии вполне определился уже ко времени заключения ею торгового договора с Францией в 1786 г. на началах, близких к "свободе обмена". Подписанный за несколько лет до революции, этот договор вызвал промышленный кризис, на который жалуются составители наказов 1789 года. Франция впервые принуждена была испытать на себе все невыгодные последствия вековой регламентации ее промышленности, от которой одно время вознамерился избавить ее Тюрго упразднением цехов. Лишенные возможности быстро использовать многочисленные технические открытия и усовершенствования, неспособные, поэтому, достигнуть ни должного удешевления цены приготовляемых ими изделий, ни удовлетворить изменчивому вкусу покупателей, французские промышленники оказались не в состоянии выдержать конкуренцию выброшенного на французские рынки дешевого английского товара, - тем более, что последний приноравливался к демократическим течениям, которые проникли в нравы и привычки общества во второй половине XVIII века и требовали замены шелка и бархата, а также дорогих шерстяных материй более дешевыми тканями. Та же демократизация вкуса выступила и в сервировке стола, и в убранстве квартир; она дозволила замену дорогого фарфора и хрусталя более дешевым английским фаянсом и обыкновенным стеклом, а шелковых и шерстяных драпировок - ситцевыми. Можно составить себе некоторое понятие об этой перемене вкуса, шедшей навстречу быстро возросшему английскому вывозу, не выходя из Версаля: простым сопоставлением в отношении к убранству Трианона Людовика XIV с дворцом Людовика XVI и Марии Антуанетты или апартаментов Короля-Солнца с теми, в которых до своего вынужденного переселения в Париж прожила так трагически кончившая свою жизнь семья "восстановителя французской свободы". Чтобы лучше оттенить те выгодные для Англии последствия, к каким повела провозглашенная Адамом Смитом свобода труда, позволившая великобританской промышленности вытеснить своими товарами мануфактуры стран, подчинявшихся еще регламентации, мы приведем несколько характерных фактов и цифр. В битве под Эйлау и в течение всего похода в Россию в 1812 г. французская армия одета была в дешевые сукна, сотканные в Йоркшире, и обута в башмаки, изготовленные в Норсгэмптоне. В 1793 году внешняя торговля Великобритании, считая ввоз и вывоз, равнялась сумме 35.000.000 фунтов стерлингов, а восемь лет спустя, в 1801 г., она достигла уже 71.000.000 фунт. стерл.; в конце же Наполеоновского владычества, ко времени созыва Венского конгресса, т. е. после полного неуспеха "континентальной системы", английский ввоз и вывоз, вместе взятые, равнялись 90.000.000 фунт. стерл. (Бри, "Промышленная и экономическая история Англии", стр. 412 и 413).

Параллельно с этим ростом промышленности и торговли, Англия принуждена была сделать величайшие денежные пожертвования для усиления своего флота и оплаты союзников. В 1793 г. она могла выставить против французских морских сил только 133 фрегата; в 1801 г., накануне заключения мира в Амьене, число ее фрегатов было уже 277, а число линейных судов - 22. Английский флот быстро превысил французский втрое. Битва под Трафальгаром окончательно доказала морское превосходство Великобритании; но Англия не испугалась дальнейших затрат для сохранения этого преобладания: ежегодно 22.000.000 ф. ст. шли на содержание и увеличение флота. В 1814 г. Англия насчитывала уже 900 военных судов, ей принадлежавших или сданных ей во временное пользование, с личным составом в 147.000 человек. Сумма всех затрат, сделанных Англией на войну с Францией, равняется 831.446.449 ф. ст., что на русские деньги дает приблизительно 8¹/₃ миллиардов. Для покрытия колоссальных издержек Англии не только пришлось обратиться к обременению своих подданных налогами, но и производить ежегодно займы в 20-30 миллионов ф. стерл., так что к 1815 г. национальный долг, который к началу революционных войн с Францией, т. е. в 1793 г., равнялся всего 247.274.433 ф. ст., поднялся до 861.039.049 ф. ст.

Как, спрашивается, могла нация вынести такое чрезмерное напряжение своих финансовых средств и государственного кредита?

Ответ на это дает цветущее состояние английской промышленности, которое в свою очередь вызвано было, прежде всего, ее оборудованием усовершенствованными в техническом отношении машинами. Простого сопоставления в этом отношении Англии и Франции к эпохе открытия революционных войн достаточно, чтобы вынести весьма определенное представление на этот счет. В своем недавнем сочинении о рабочем классе во Франции в годы, следовавшие за переворотом 1789 г., Тарле приводит в сокращении доклад одного из последних инспекторов промышленности; он относится к 1790 году и касается исключительно текстильного производства. Из этого отчета видно, что стародавняя прялка распространена была еще во всех частях королевства. "Дженни", впервые привезенные из Англии в 1771 г., можно было найти только в некоторых провинциях да еще в Париже (900 штук); но это было "дженни" старого образца, способное привести в движение от 24 до 48 веретен, тогда как в Англии усовершенствованные "дженни" приводили в движение 80 и более веретен. Машины Аркрайта проникли во Францию впервые в 1783 г., а семь лет спустя имелось в стране не более 8 таких машин. Английские же "мюль-дженни" впервые появились только в этом году. Когда английский механик Пикфорд исполнил сделанный ему правительством заказ, инспектор мануфактур довел до сведения министра торговли герцога Лианкура, что в Англии усовершенствованных "дженни" имеется 20.970, машин Аркрайта - 143, а мюль-дженни - 550 (см. Тарле, "Рабочий класс во Франции в эпоху революции", т. II, стр. 148-151). Немудрено, если в таких условиях не одни бумагопрядильни Нормандии и Пикардии не были в состоянии выдержать конкуренции английских, но что с ними заодно пришло в упадок и французское сукноделие. Этот упадок был тем неизбежнее, что Англия обладала и более совершенным и дешевым, чем Франция, сырым материалом. Ее заморские колонии ставили ей в громадном количестве хлопок, а ее пастбища, обильные травою, благодаря частым дождям, поставляли шерсть тонкорунных овец по цене несравненно более низкой, чем во Франции. Понятны после этого жалобы французских избирателей в генеральные штаты на совершенное разорение текстильного производства с того времени, как вступил в силу торговый договор 1786 г., внезапно и чрезмерно понизивший пошлину на английский товар; понятно, если в числе обычных требований наказов было расторжение этого договора. Земледельческая Франция с ее только что нарождающейся крупной промышленностью столкнулась впервые с капиталистической Англией и не выдержала напора ее усовершенствованной техники, ее капитала и кредита.

Годы революции, очевидно, не могли сделаться эпохой внезапного подъема французской промышленности. Этому препятствовала уже самая дороговизна металлической монеты, обесценение ассигнаций и отсутствие кредита. Наоборот, эти годы дали возможность Англии овладеть морским обменом Франции, Испании, Голландии и захватить в свои руки всю каботажную торговлю. Изгнание французов из Египта и занятие этой страны англичанами в 1801 г., успешное морское сражение под Копенгагеном, которым Нельсон сломил союз северных держав, в том числе России, с Наполеоном; наконец, внезапная кончина Павла и восшествие на престол враждебного Наполеону имп. Александра I заставили первого консула заключить с англичанами мир в Амьене, который позволил им удержать в своих руках и принадлежавший Испании о. Тринидад, и дотоле входивший в состав голландских колоний Цейлон, наконец, Мальту, занятую ими в 1798 г., которую, вопреки данному обещанию, они забыли вернуть рыцарям Иоаннитского ордена. Насколько Англия воспользовалась приостановкой в развитии континентальной и в особенности французской промышленности и торговли в годы революции, показывает увеличение ее вывоза с 1793 г. почти на 10.000.000 ф. ст. (в 1793 г. вывезено английских товаров на сумму 14.700.000 фунт. стерл., а в 1801 г. - на 24.400.000 ф. ст.). Одновременно, несмотря на широкое развитие каперства, число английских торговых судов возросло с 16.000 до 18.000.

Военное занятие Индии еще в 1799 г. сделало большой шаг вперед, благодаря завладению Майсуром, султан которого Типпо-Саиб считался надежным союзником Наполеона. В ближайшие годы лорд Уэллесли, правивший Индией от имени Ост-Индской компании, продолжил завоевание внутренней части страны успешной войною с конфедерацией магараттских раджей; война кончилась не только овладением Дэли и всей областью, занятой магараттами, но также Ориссою и Северо-Западными провинциями. Хотя несогласия с руководителями Ост-Индской компании и заставили лорда Уэллесли, действительного творца английской империи в Индии, покинуть свой пост, но его преемники, лорд Корнваллис и лорд Минто, продолжили начатое им дело, и ко времени созыва Венского конгресса не только обеспечили английское владычество в Индии и в восточных морях, но и отняли у Наполеона остров Бурбон и Иль де Франс в 1809 году. Правда, Англия принуждена была вернуть часть захваченного, передать Египет Турции, а Голландии - Яву, Кюрасао и Суринам, одно время отнятые у нее удачной экспедицией, направленной из Индии; но зато она удержала не только Иль де Франс, Мальту и Ионические острова, но и занимаемый прежде голландцами мыс Доброй Надежды. На расстоянии немногих лет английская Ост-Индская компания присоединила еще к своим владениям Непал и Раджпутану, так что к 1818 году вся Индия, если не говорить о горных долинах Кашемира, оказалась во власти англичан. Я обхожу многие другие факты, обеспечившие Англии господство на рынках Азии; несколько забегая вперед, я укажу конечный исход грозного выступления против торговой гегемонии Великобритании с ее колониями, какое представляли затеянная Наполеоном в 1803 г. военная высадка в Англии, а затем, когда последняя оказалась неосуществимой, направленный против ее промышленности и обмена грандиозный бойкот, известный под именем "континентальной системы".

Поводом к разрыву с Англией было желание последней удержать за собою Мальту, мыс Доброй Надежды, отнятый у голландцев, Пондишери и другие французские владения. Чтобы сохранить их за собою, Англия решилась увеличить свои военные силы; Наполеон увидел в этом намерение нарушить договор в Амьене и приступил к подготовлению морского похода во всех французских портах и, в частности, в новом арсенале в Антверпене.

В мае месяце 1803 г. английский посол покинул Париж, и вскоре затем была объявлена Франции война. Она сопровождалась актами настоящего варварства: все путешествовавшие не только во Франции, но и в зависящих от нее частях Италии английские туристы и коммерсанты были задержаны вместе с их имуществом; число их было не менее 10.000. Они были освобождены из заточения не ранее падения Наполеона в 1814 г. Один из новейших историков Англии, Оман, отмечает различие Наполеоновских войн с Англией с теми, которые вело с ней революционное правительство. Французские республиканцы объявили войну монархическим принципам Англии; задачей же Наполеона было разрушить морское и торговое владычество Великобритании.

Занятие Египта в 1798 г. было направлено против индийских владений Англии; мир, заключенный в Амьене, был нарушен с целью сперва открытого нашествия на Англию, а затем для образования лиги континентальных держав и бойкота английских товаров. Все войны Наполеона с Австрией, Пруссией и Россией в значительной степени рассчитаны были на то, чтобы нанести косвенный удар Англии, которой устраивались и оплачивались все союзы, направленные против Франции. Выигрыш сражения под Фридландом или Ваграмом был равносилен для императора возможности присоединить новую державу к враждебной Англии торговой политике. Конечной же целью Наполеона было сломить Англию; все прочие эпизоды войны были только средствами к этому, средствами необходимыми, так как всех континентальных союзников Англии надо было предварительно подчинить себе, прежде чем сразиться с нею (Оман, "Англия в XIX столетии", стр. 15).

Исполнение первого плана потребовало сосредоточения 120.000 войска в Булони на берегу Па-де-Кале. Доки и арсеналы принуждены были работать на всех парах для снаряжения флота более численного, чем английский. Наполеон надеялся воспользоваться туманом или неблагоприятным направлением ветра для английского флота, чтобы сделать высадку на английский берег, и полагал, что для этого ему будет достаточно 48-ми часов. Император рассчитывал при этом на суда не только Голландии, но и Испании. Ее король Карл IV, получив французское требование на этот счет, решил отделаться деньгами и предложил Наполеону значительную сумму; но секрет был разоблачен; английский кабинет Аддингтона распорядился захватом испанских фрегатов, возвращавшихся из Америки с грузом золота (окт. 1804 г.), после чего Испании осталось только объявить войну Англии, и открыто присоединиться к Наполеону; это необыкновенно расширило район военных действий. Адмиралу Вильнёву с флотом, собранным в Тулоне, предстояло обойти берега Пиренейского полуострова и, после соединения с испанскими судами, чрез Гибралтар выйти в открытый океан. Ему приказано было обмануть неприятеля, делая вид, что он намеревается напасть на вест-индские владения Англии. Наполеон рассчитывал, что Нельсон, которому поручено было наблюдать за движением французского флота, отправится в погоню за Вильнёвом; последнему же дана была инструкция по достижении Караибского моря круто повернуть по направлению к Бресту, порт которого был блокирован английскими судами. Численное превосходство и на этот раз было бы на стороне французов; рассеяв английскую эскадру, они в состоянии были бы сделать высадку на английский берег. При выполнении этого плана все на первых порах пошло удачно: Нельсон долгое время тщетно искал французов, пока не узнал об их движении по направлению к Вест-Индии; но командовавший французским флотом Вильнёв в исполнение данного ему Наполеоном приказа, внезапно повернул в сторону мыса Финистеррэ. В Бискайском заливе Вильнёв встретился с английской эскадрой под начальством адмирала Кальдера и потерпел поражение; вместо того, чтобы идти в Брест, как было у словлено с императором, он принужден был заняться приведением своего флота в порядок в Ферроле; а между тем Нельсон, не нашедши неприятеля в Вест-индском архипелаге, вернулся в Европу. Император решился отказаться от своего намерения сделать высадку на английский берег; в сражении при Трафальгаре (21 окт. 1805 г.), у берегов Португалии, французский флот понес жестокое поражение, но Англия потеряла Нельсона, погибшего в этой битве.

Когда пали, таким образом, надежды французов на возможность довести успешно до конца предприятие, однохарактерное с тем, которое веками ранее задумал Филипп II, посылая в Англию свою Армаду, - Наполеон, чтобы сразить сильнейшего из своих врагов и обеспечить дальнейшее развитие французской торговли и промышленности, решил прибегнуть к иному, еще более грандиозному способу борьбы - к "континентальной системе". В сущности, этот план его был еще менее осуществим, так как, за невозможностью устроить блокаду английских портов и помешать выходу из них товаров, пришлось бы блокировать порты всего мира, чтобы сделать невозможным ввоз тех же товаров на континент Европы. Но такая блокада, разумеется, была немыслима; Наполеон рассчитывал обойтись без нее, отбирая у отдельных правителей вынужденное обещание признавать английские товары контрабандой. Если мы спросим себя о причинах, побудивших Наполеона пойти на довольно выгодные для России условия мира в Тильзите после блестяще выигранного им сражения под Фридландом, то весьма вероятной будет та догадка, что для него всего важнее было заручиться обещанием русского императора поддержать его попытку изгнать английские товары с европейских рынков. "Континентальная система" была создана декретами, подписанными Наполеоном в Берлине в 1806 году; они устанавливали, что английские острова состоят под блокадой для всей Европы. Торговать с ними было запрещено всем подданным Франции и тех вассальных государств Наполеоновской империи, которые так размножились после удачных походов французов в Австрию и Пруссию, сражений под Аустерлицем и Йеною и образования из Ганновера, Гессена и отнятых у Пруссии прирейнских провинций Вестфальского королевства, поставленного под власть младшего брата Наполеона, Жерома, и герцогства Варшавского, образованного из тех частей бывшей Речи Посполитой, которые находились в зависимости от германских государств. Мало этого, и союзники Империи, как Пруссия, Голландия, Испания и итальянские князья, должны были дать свое согласие на исполнение этих декретов. Самого русского царя Александра I Наполеон убедил в необходимости присоединиться к "континентальной системе", так что вне этой международной блокады, направленной против английских товаров и всяких вообще товаров, доставляемых на английских судах, остались только Швеция, Турция, Португалия, острова Сицилия и Сардиния. Наполеон намерен был сократить этот список и потому начал войну с Португалией; она кончилась взятием Лиссабона генералом Жюно, признанием дома Браганцев утерявшим право на престол и включением Португалии в то королевство, которое вскоре образовано было в Испании для брата Наполеона, Иосифа, двумя годами ранее уже ставшего правителем Неаполя.

На Берлинские декреты Англия ответила указами, изданными при участии ее Тайного совета и помеченными 1807 годом; они объявляли, что берега Франции и ее союзников отныне будут считаться англичанами, состоящими под блокадой. Военным судам соответственно было предписано останавливать все корабли, входившие в эти порты, даже те, которые принадлежали нейтральным государствам, и считать их призами: исключение допускалось только для тех судов, которые прежде, чем войти в континентальную гавань, заходили в какой-нибудь английский порт. На это Наполеон ответил новыми декретами, помеченными Миланом (17 декабря 1807 г.); в них значилось, что всякое судно, зашедшее в британский порт, будет считаться законным призом, всякий же английский товар, найденный где бы то ни было на континенте, должен быть конфискован и сожжен. Если бы эти постановления были буквально приведены в исполнение, то всякая торговля на море необходимо прекратилась бы. Но непосредственно задетыми признали себя мало заинтересованные в исходе борьбы между Наполеоном и Англией Американские Соединенные Штаты, и недовольство постановлениями, делавшими для них невозможным торговый оборот с Европой, побудило их к объявлению войны Англии (июнь 1812 г.); война эта кончилась вместе с падением "континентальной системы". Для Англии проведенная Наполеоном блокада стала вопросом дальнейшего удержания того первенства, какое завоевано было ею как в промышленности, так и в торговле; все ее выступления, - в форме ли поддержания деньгами коалиций против Наполеонова владычества, или прямого заступничества со своими войсками за Испанию и ее туземное правительство, - не имеют в основании другого источника, помимо желания прорвать блокаду. Но не столько успехи англичан при Трафальгаре и их громадные затраты на помощь союзникам, вызвавшие необходимость увеличения государственного долга, помешали наступлению задуманного Наполеоном уничтожения английских мануфактур и обмена, - сколько невозможность фактически провести блокаду всех европейских портов для английского вывоза. Можно сказать, что "континентальная система" оказалась несостоятельной по тем же причинам, по которым несколько веков ранее испанцам и португальцам в эпоху их соединения под властью одной династии не удалось помешать другим державам Европы, подобно им желавшим торговать заморскими товарами, - и прежде всего, голландцам, а затем и англичанам, - вывозить эти товары, как из Ост-Индии, так и из Вест-Индии. Оберегать таможенным кордоном берега всей Европы оказалось и на этот раз немыслимым. Наполеон все время вправе был жаловаться на то, что и в Германии и во Франции, и в Испании контрабанда процветает: с Гельголанда, захваченного ранее англичанами, как и с островов Ла-Манша, с Гибралтара, как и с Сицилии, по ночам отплывали корабли, чтобы выгрузить контрабандный английский товар в наперед условленных местах. Так как риск был значителен, то товар возрастал в цене: немцы, испанцы, итальянцы в равной степени могли жаловаться на то, что кофе и сахар обходятся им необыкновенно дорого; и те же жалобы стали раздаваться и в России на расстоянии немногих лет со времени заключения Тильзитского договора. Россия ранее получала значительную часть предметов роскоши и колониальный товар из Англии; она не могла, поэтому, обнаружить желательного рвения в исполнении тяжких требований "континентальной системы". Кончилось дело тем, что русское правительство отказалось, в конце концов, от практического проведения в жизнь "континентальной системы"; а это и послужило одним из поводов к начатию Наполеоном знаменитой кампании 12-го года, сделавшейся исходным моментом его гибели. Нужно ли прибавлять, что английское золото и английские войска участвовали в той коалиции, которая помешала Наполеону после счастливого перехода им Березины, на обратном пути из России, сохранить в нераздельности разноплеменные части своей империи и привела его сперва к почетному изгнанию на о. Эльбу, а затем, после новой попытки восстановить империю - на этот раз на либеральных началах, - к заточению на о. св. Елены, вслед за поражением под Ватерлоо. Когда собрался Венский конгресс, Англия получила на нем территориальные компенсации, сравнительно меньшие, чем другие участники освободительной войны против "тирана Европы": Мальту, Гельголанд, Ионические острова, о. св. Маврикия на Индийском океане и голландскую колонию на мысе Доброй Надежды. Но она могла бы обойтись и вовсе без компенсации, так как за время войн с Наполеоном ей удалось захватить монополию торговли на морях, в виду того, что прежние ее конкуренты, напр., Голландия, не говоря уже о Франции, принуждены были прекратить всякий обмен товаров морскими путями с тех пор, как на блокаду своих товаров Англия отвечала такою же мерой по отношению к товарам всех европейских держав.

Несомненно, Англии пришлось пережить тяжелое время и даже пойти одно время (1797) на замену металлической монеты бумажными деньгами; но она не только избежала банкротства - даже при возрастании ее государственного долга до девятисот миллионов фунтов стерлингов, - но и обеспечила себе, путем увеличения численности своих торговых судов, возможность наводнять рынки произведениями своих мануфактур, не в ущерб качеству все более и более дешевевшими, благодаря усовершенствованиям техники.

Но машинное производство необходимо сокращало нужду в рабочей силе, а, следовательно, и понижало размер заработной платы. Последствием явилось то, что от всего этого процветания мануфактур и вывозной торговли всего менее выиграли народные массы. Заработная плата пала настолько, что оказалась стоящей ниже минимума средств к существованию. Жизненные припасы, наоборот, не обнаруживали никакого тяготения к удешевлению, так как земледельческое производство было защищено от континентальной конкуренции высоким таможенным тарифом. Торийское министерство, руководившее неизменно судьбами страны в течение 23-х лет, - т. е. во все время революционных войн и войн с Наполеоном, - поддерживало интересы крупных земельных собственников и отказывало неимущим классам в дешевом хлебе, так как оно все время препятствовало ввозу его из-за границы если не запретительным, то протекционным тарифом. Чтобы дать возможность рабочему классу продолжать свое существование без эмиграции и предупредить неизбежное потрясение существующего порядка голодными, пришлось расширить систему общественного призрения. Закон 1795 г. уже сделал шаг в этом направлении, допустив, рядом с помощью трудом в стенах рабочего дома, помощь вне рабочего дома путем денежных пособий. Таким образом, налог, взимаемые в пользу нищих, послужил средством пополнить рабочим тот недостаток, какой они терпели от низкого уровня заработной платы и высоких цен на продукты первой необходимости.

Никогда в истории, ни раньше, ни после - если не говорить об эксплуатации рабского труда в древности - положение производительных классов в области обрабатывающей промышленности не являлось более безотрадным. При отсутствии всякого фабричного законодательства, сколько-нибудь ограждающего женщин и детей, эксплуатация предпринимателями людей труда, без различия пола и возраста, производилась вполне открыто. Обогащение шло быстро, а обеднение не встречало препятствий в законе. Покровительство земледелию совпало с системой невмешательства правительства в отношения предпринимателей и рабочих и преследовало заодно с ним общую цель возрастания земельной ренты и процентов на капитал. Недобор рабочего, обусловленный крайне низкой заработной платой, покрывался всем населением, так как налог в пользу нищих падал не на одних земельных собственников и капиталистов, а на всех приписанных к приходу. Порясь с наступившим ухудшением своего положения, рабочие начали с разрушения машин, в которых видели своего ближайшего врага; но нетрудно было убедиться, что порча машин не устранит безработицы и нужды. Радикалы старались доказать, что настоящий источник бедствий лежит в той поддержке, какую узкая и себялюбивая политика владетельных классов встречает со стороны стоящих во главе правительства тори. Народ принял на веру то, что в его среде пропагандировалось радикалами, и, думая, что обстоятельства изменятся к лучшему, когда виги займут место тори, сделался сторонником избирательной реформы. Благодаря этому стало возможным отнятие у захудалых городов и местечек, вполне зависимых от земельных аристократов, права посылать в парламент депутатов и передача их голосов, не представленным вовсе или слабо представленным центрам шерстяного и железного производства, а также мировой заокеанической торговли. Понижение избирательного ценза - одинаково в графствах и городах, - допущение к избирательным урнам не одних собственников, но также наследственных оброчных владельцев (copyholder) и долгосрочных фермеров, должно было в глазах защитников реформы служить той же цели - ослаблению так называемого "земельного интереса" (landed-interest). В защите его тори все более и более видели свой "raison d'etre", тогда как виги, наоборот, являлись по преимуществу сторонниками представительства движимой собственности, промышленного и торгового капитала и стремились убедить массы, что, в силу якобы неоспоримой гармонии интересов капитала и труда, защитники первого необходимо обеспечивают и подъем материального благополучия рабочих классов. Не все, конечно, были в равной мере проникнуты такой точкой зрения; но социализм едва зарождался в Англии в учении Роберта Оуэна, как во Франции - в доктрине Сен Симона; оба его родоначальника одинаково были чужды проповеди классовой борьбы и международного единения пролетариата.

Сказанным объясняется, почему неимущие классы оказались на стороне буржуазии в ее борьбе с земельной аристократией, пошли заодно с вигами против тори. Последние косно цеплялись за покровительство туземному земледелию с помощью протекционного тарифа; они не хотели слышать о необходимости произвести избирательную реформу, предсказывая, что последствием ее будет обращение Англии чуть не в республику и, быть может, упразднение самого понятия "собственности". Чтобы отвлечь внимание от волновавшего общество вопроса о понижении ценза и о новом распределении депутатских мест между населением, они не прочь были, скрепя сердце, пойти даже на другую реформу, давно требуемую, если не всем населением, то Ирландией, реформу, осуществление которой обещано было в момент объединения ее с Англией самым выдающимся и наименее косным тори, тогдашним главою кабинета, Питтом Младшим. Этим объясняется, почему герой Ватерлоо, Уэллингтон, поставленный Вильгельмом IV во главе нового торийского министерства, решился провести в 1829 году акт об эмансипации католиков. Он понял, хотя и поздно, что обещания надо исполнять, и что ирландский лидер и депутат О'Коннель имеет твердую почву под ногами, когда требует для своих соплеменников равенства перед законом и тех же прав гражданского состояния, какие признаваемы были не только за членами англиканской церкви, но и за раскольниками - диссентерами. Уэллингтону удалось склонить в пользу такой реформы и долгое время противившихся такому уравнению в правах католиков с протестантами членов верхней палаты; этим он предупредил возможность широкого развития начавшегося среди ирландцев брожения в пользу нового отделения от Англии, так называемого "repeal of the union". Недовольство, вызванное Уэллингтоном в среде тори энергичным выступлением в пользу эмансипации католиков, разрешилось к выгоде вигов. Так как их важнейшие вожди, с Фоксом во главе, проведшим на правах министра великую реформу упразднения торга неграми (в марте 1807 г.), в это время уже сошли со сцены истории, то пришлось вверить судьбы Англии лорду Грею, человеку, еще не испытанному в роли главы кабинета, но в течение ряда лет с большой умеренностью и талантом руководившему оппозицией. Эта роль выпала ему в удел с тех пор, как Гренвиль удалился от дел, а Шеридан последовал в могилу за Фоксом (1816 г.).

Ряд более или менее фантастических заговоров и массовых волнений (в Манчестерском бунте 1819 г. приняло участие до 30.000 человек) должны были убедить всякого в том, что не было более возможности подавить движение в пользу избирательной реформы одним усилением наказания против нарушителей общественного порядка и издателей так называемых "мятежных памфлетов" (seditious libels), под которые подводимы были и статьи в периодической печати, - все возможное в этом направлении было уже испробовано в 1819 г. министерством тори Ливерпуля, Аддингтона и Касльре (Castlereagh) и оказалось несостоятельным. Два года спустя Аддингтон покинул министерство, а Касльре, под влиянием внезапного умопомешательства, перерезал себе горло. Не удовлетворила общество и реформа, предпринятая торийским министерством лорда Ливерпуля (Liverpool), в состав которого вошли такие выдающиеся люди, как дипломат Каннинг (Canning) и экономист Гескиссон (Huskisson). А, между тем, эти реформы касались весьма важных задач: они смягчили многие нормы сурового устаревшего уголовного кодекса, делая для присяжных ненужным отрицать очевидную наличность преступления, чтобы тем избежать наложения судьями чрезмерной кары.

Подчиняясь влиянию искреннего сторонника учения Адама Смита, Гескиссона, правительство соглашалось на пересмотр Навигационного акта Кромвеля и на понижение пошлин на сырье. Тому же Гескиссону суждено было провести и другую важную меру - произвести конверсию государственного долга и понизить платимый государством процент с 5 до 3¹/₂. Каннинг в свою очередь отказался от политики невмешательства Касльре в деятельность держав, входивших в состав Священного Союза, энергично выступил в защиту греков и убедил Францию и Россию принять участие в совместных действиях с английским флотом, закончившихся истреблением турецкой эскадры под Наварином (27 окт. 1827 г.). Но даже удачное решение главами торийского кабинета вопросов внутренней и внешней политики не избавляло его от необходимости или самому поднять вопрос о понижении избирательного ценза и новом распределении депутатских мест, или передать власть в руки вигов. В это время между тори еще не было людей, подобных Дизраэли, готовых на те своевременные уступки общественному мнению, при которых консерваторам не грозит опасность справедливо прослыть за реакционеров. Питт, будь он в живых, дал бы, вероятно, иное, боле решительное, направление торийской политике в вопросе о реформе парламента; сам он высказался в 1785 году, как мы видели, за отнятие голоса у гнилых местечек, и если новый избирательный закон впоследствии не был внесен им снова в палату общин, то только в виду французской революции, которая, как ему казалось, могла переброситься и по другую сторону Ла-Манша.

Когда, отвергнутый в первый раз в 1831 г. в самой палате общин, проект избирательной реформы лорда Джона Росселя (John Russel) после новых выборов прошел в нижней палате и остановлен был на своем дальнейшем пути несговорчивостью палаты лордов, король Вильгельм IV сделал попытку заменить вигийский кабинет Грея кабинетом герцога Уэллингтона, но последнему не удалось образовать правительство, после чего Грей принял на себя полномочия, заручившись предварительно обещанием короля, что, при дальнейшем противодействии, он увеличит число пэров настолько, чтобы обеспечить прохождение чрез верхнюю палату реформы Росселя. Одной этой угрозы было достаточно, и предводитель тори Уэллингтон, чтобы положить конец брожению грозившему перейти в революцию, перед началом голосования во главе 100 членов верхней палаты покинул заседание и дал, таким образом, возможность вигам значительным числом голосов вотировать акт, вызвавший радикальнейшую перемену в государственном строе Англии (4 июня 1832 г.). Ее нельзя передать словами "расширение избирательного права", - она означает нечто несравненно большее и притом в двух направлениях: ею положен конец средневековому, в сущности, началу представительства не жителей, а таких корпоративных единиц, как графство и парламентский город, призываемых к посылке равного числа уполномоченных, независимо от количества населения. Реформа 1832 г. является новшеством и в том смысле, что разрывает с другим средневековым воззрением, вызванным к жизни господством феодальной системы, а именно тем, что представительство должно быть построено исключительно на основе недвижимой собственности; что движимое имущество и капиталы, выражаясь языком Кромвеля и Аэртона, "не являются постоянным интересом государства, и что владельцы их пребывают в нем, только пользуясь гостеприимством земельных собственников". Билль о реформе отправлялся, наоборот, от мысли призвать к политической деятельности все зажиточные классы - получают ли они свой доход в форме ренты или предпринимательской прибыли и процентов на капитал; чего он не желал - это представительства лиц, живущих собственным трудом.

И в этом отношении можно сказать, что он нимало не оправдал надежд рабочих классов, одинаково сельских и городских, а потому должен был вызвать с их стороны и, действительно, вызвал новую агитацию в пользу расширения избирательного права. Но эта агитация увенчалась успехом не сразу и не в полной мере: чартистам еще придется выставить на своем знамени неосуществившееся доселе требование всеобщего избирательного права.

Через 35 лет, по почину радикального тори, Дизраэли, и из страха, что виги свяжут со своим именем назревшую реформу, торийским министерством будет внесено и проведено через обе палаты новое понижение избирательного ценза; пройдет еще 17 лет, и в 1884 и 1885 гг. вигам удастся добиться распределения депутатских мест по новому плану и уравнения в отношении к избирательному цензу сельского населения с городским. Обе реформы дадут только частичное удовлетворение требованиям рабочих, оставят нерешенным вопрос о представительстве женщин, как и о пропорциональном представительстве, и, разумеется, не обратят Англию в страну всеобщего права голосования. Но прежде, чем говорить о последующем развитии избирательной системы, познакомим читателя с самым содержанием закона 1832-го года. Он позаботился, прежде всего, о том, чтобы установить начало хотя бы относительной пропорциональности числа депутатов числу населения. Изменение направления мировой торговли - перемещение центра ее, с открытием путей в Индию и Америку, с Немецкого моря на Атлантический океан - повело к падению городов на восточном берегу Англии и к процветанию их на западном берегу. Ряд других городов возник и получил необычайное развитие в связи с расцветом каменноугольной промышленности. Некоторые из них, как, например, Манчестер, еще во времена Питта Младшего считались простыми местечками; к 1832 году население в них, однако, настолько возросло, что парламент не счел себя вправе оставить их долее без представительства в палате общин.

Законом 1832 года были, прежде всего, лишены права посылки депутатов 56 гнилых местечек, каждое с населением не свыше двух тысяч; этим путем освобождалось 112 депутатских мест. Затем у 32 городов, население которых не превышало четырех тысяч, было отнято право посылать двух депутатов: им было предоставлено избирать лишь по одному представителю. Таким образом, впервые было нарушено то средневековое правило, по которому каждый город и каждое графство посылали по два депутата, независимо от их населенности. Освободившиеся 144 места были распределены между графствами и городами; 42 города, ранее не посылавшие представителей в палату общин, получили это право: 22 города (Манчестер, Бирмингем, Лидс и др.) призваны были выбирать по два депутата, 20 городов - по одному. Оставшиеся места были распределены между графствами.

Вместе с переменой в распределении депутатских мест между графствами и городами, был расширен и круг избирателей. До 1832 года в графствах избирательными правами пользовались только лица, получавшие с собственной свободной земли не менее 40 шиллингов чистого годового дохода. Таким образом, ни наследственные арендаторы (копигольдеры), ни фермеры, безразлично - арендовали ли они землю на продолжительный или на короткий срок, участия в выборах графств не имели. Что касается до городов, то в большинстве из них избирательными правами пользовались одни лица, входившие в состав гильдий, или даже только представители последних, заседавшие в городском совете. Лишь в некоторых городах к участию в выборах привлекались также так называемые householders, т. е. лица, снявшие дом у собственника на 99 лет. Дело в том, что во многих английских городах и по настоящий день можно встретить целые улицы, принадлежащие отдельным аристократическим семействам; последние сдают свои дома в аренду на 99 лет. Эти "домодержатели" (householders) и пользуются избирательными правами; но лица, снимающие у них квартиру, избирательных прав не получили.

Реформа 1832 года, оставляя в силе закон 1429 года, который для права участия в выборах требовал получения 40 шиллингов (20 руб.) чистого дохода с недвижимой собственности, вводит ряд новых избирателей. Избирательными правами наделяются копигольдеры, платящие не менее 5 фунт. ст. (50 руб.) аренды в год, долгосрочные фермеры на срок более 60 лет, уплачивающие ту же сумму аренды, и арендаторы на срок от 20 до 60 лет, вносящие 50 фунтов (500 руб.) годовой аренды. Таким образом, и в XIX веке к избирательным урнам допускаются, прежде всего, лица, имеющие "постоянный интерес" в государстве, как выражались еще в XVII столетии Кромвель и Аэртон; соответственно этому, и был понижен ценз для копигольдеров и арендаторов. Они, очевидно, были признаны имеющими "постоянный интерес" в государстве уже в силу своей наследственной или многолетней связи с землей. При том по-прежнему оставлены без избирательных прав все арендаторы, снимающие землю менее, чем на 20 лет. Что же касается до городов, то в них избирательное право было предоставлено всякому, снимающему дом и уплачивающему аренды не менее 10 фунтов стерлингов (100 руб.) в год.

Реформа 1832 года не открыла, следовательно, доступа к избирательным урнам широким массам населения. Немудрено поэтому, что тотчас же после ее проведения открывается агитация в пользу дальнейшей демократизации избирательного права.

Реформа 1832 г. является отправным пунктом для целого цикла законодательных мер, давно требуемых общественным мнением. Дайси (Dicey) высказывает ту мысль, что общественное мнение этого времени в свою очередь складывалось под влиянием проповеди Бентама, - проповеди утилитаризма. "В 1825 г.", - говорит он, - "англичане уже пришли к убеждению, что учреждения страны нуждаются в глубокой перемене, но виги-реформаторы, как и тори, относились с недоверием к теории естественных прав и избегали якобинских принципов... Тот, кто своими учениями мог руководить Англией на пути реформ, не должен быль говорить ни о естественном договоре, ни о естественных правах, ни о свободе, ни о равенстве, ни о братстве. Бентам и его ученики вполне удовлетворяли этим требованиям; они презирали и осмеивали всякие туманные общие положения, сентиментализм и риторику, они не имели веры в общественный договор" (см. Dicey, "Law and opinion in England". Лекция 6, стр. 170).

Теория, объявлявшая, что задачей законодателя должно быть обеспечение выгод большинства, и таким образом возможно большего счастья для возможно большего числа людей, которая, в то же время, считала неоспоримым труизмом, что благодетельными реформы могут быть только в том случае, когда они имеют в виду расширение индивидуальной свободы на счет государственного вмешательства, так как индивид - лучший судья того, что может составить его счастье, что поэтому первой заботой законодателя должно быть устранение всех ограничений, тяготеющих над частным почином, если эти ограничения не нужны для обеспечения свободы всех, - очевидно, не шла вразрез с течениями, господствовавшими в это время не в одной Англии, и корень которых лежит, несомненно, в желании покончить как с феодальной, так и с правительственною опекой. Я полагаю, что Дайси несколько преувеличивает значение Бентама и недостаточно оттеняет ту мысль, что его учение само было отражением ранее его укоренившихся доктрин, вызванных борьбою с феодализмом, цеховой организацией ремесел и полицейским государством; против них направлены были удары и великой "Энциклопедии" Дидро, и Даламбера, и физиократов, особенно Тюрго, Дюпон-де-Немура, Кондорсэ, и школы Адама Смита, и, наконец, той самой революционной метафизики, с которой Бентам полемизировал в юности для того, чтобы в позднейшие годы в значительной степени проникнуться ее принципом - равенства всех перед законом, судом и налогом^*).

^* (Этот перелом в направлении Бентама не указан Дайси и как нельзя лучше изображен Галеви во второй части его трехтомного сочинения "Об образовании философского радикализма".)

Дайси перечисляет ряд людей, игравших значительную роль в английской политике 40-х и 50-х гг., которые, как индивидуалисты, - по тому самому, думает он - были и последователями Бентама; они группировались вокруг популярного в то время журнала "Эдинбургского Обозрения".

В числе политических деятелей, поддерживавших его, мы находим О'Коннеля и Роберта Пиля. Одно упоминание рядом этих двух имен способно породить сомнение в том, чтобы деятельность обоих определялась равным пристрастием к Бентаму. Первый, как известно, был ревностным католиком и стоял за отделение Ирландии от Англии; второй же был не менее стойким англиканцем и унионистом. Общей у них была приверженность к демократии; но сам Дайси доказывает, что, если большинство последователей Бентама были демократы-либералы, то в их среде можно было встретить и тори, сторонников сохранения аристократических пережитков. Если что объединяло их, сближая в то же время с Бентамом, так это одинаковая вражда к идее государственного вмешательства.

Нельзя сказать, однако, что в английском обществе 40-х и 50-х гг. не было никаких сторонников социализма. Проповедь Роберта Оуэна и сочинение Томсона, направленные к тому, чтобы обеспечить рабочему полный продукт его труда, не прошли бесследно, и, если в Англии идея классовой борьбы еще не пользовалась популярностью, то другая идея - возвращения к земле массы населения и ее национализации - признавалась как нельзя лучше многими деятелями чартизма. "Стоя на почве Оуэна и его последователей", - говорит проф. А. Н. Миклашевский, - "чартисты выставляли девизом: "back to the land", т. е. назад к земле; нечего заботиться о развитии промышленности путем оживления торговли, - необходимо, чтобы страна производила все сама для себя; она должна создать счастливое соединение земледелия с промышленностью в виде мелких производительных ассоциаций. Один из вождей позднейшего по времени чартизма, О'Бриен (O'Brien), стоял за национализацию земли; он требовал, чтобы она поделена была на участки, пригодные для ведения хозяйства; в определенный срок года эти участки следует сдавать в аренду с публичных торгов; каждый вправе получить земли столько, сколько он может обработать; арендная плата идет на выкуп земли у собственников в течение 30 лет, после чего земля Англии становится достоянием всего народа" (см. Миклашевский, "История политической экономии", стр. 354). В отличие от тех, кто, подобно Кобдену, полагал, что уничтожение протекционизма устранить пауперизм, сторонники государственного вмешательства в отношения народа к земле считали, наоборот, что протекционизм, как система покровительства национальному труду, повышает заработную плату.

Нам необходимо было, хотя бы и бегло, коснуться тех противоположных течений, какие существовали в английском обществе в первое десятилетие, следовавшее за избирательной реформой 1832 года, чтобы объяснить и дальнейший рост законодательства, и ту оценку, какую новые реформы, более или менее проникнутые тем же духом, что и закон 1832 года, встретили в английском обществе.

Наибольшее значение из всех последующих реформ имел закон 1834 года, которым реформирована была система общественного призрения. Я сказал уже, что, отступая от тех начал, какие были проведены законодательством Елизаветы, законы конца XVIII века - в частности так называемый акт Гильберта (Gilbert-act) - усилили помощь, оказываемую бедным вне стен рабочего дома путем раздачи денежных пособий. Акт Гильберта остановился на мысли о необходимости соразмерять эти пособия с численностью семейства и, таким образом, косвенно содействовал размножению населения. Вильям Питт сочувственно относился к акту Гильберта именно по этой причине. "Помощь неимущим от прихода", - говорил он, "должна возрастать пропорционально числу детей, так, чтобы значительное число их считалось благодеянием, а не проклятием. Те, кто увеличивает число жителей страны, вправе рассчитывать на ее поддержку в случае нужды". Это, очевидно, те же соображения, какие побуждали Наполеона I выдавать премии семьям, в которых число детей было не менее 12-ти.

В 30-х годах прошлого века стали смотреть на денежные пособия нуждающимся с совершенно иной точки зрения. Было признано, что последствием их является возмещение рабочим того недобора, какой производила в их бюджетах недостаточная заработная плата. Земельные собственники, фермеры, фабриканты и заводчики переносят, таким образом, на плечи всего населения то, что составляет их прямую обязанность, а заработная плата ниже уровня средств существования позволяет им получать повышенный доход от сельского хозяйства, промышленности и торговли. Издержки, какие народ несет вследствие таких порядков, выразились повышением суммы налога, идущего на общественное призрение, с 2.500.000 фунт. ст. в 1795 г. до 5.400.000 в 1815 г. и до 7.000.000 в год проведения избирательной реформы 1832 г. Находили поэтому необходимым всячески стеснить раздачу милостыни деньгами и вернуться к системе трудовой помощи бедным; при этом, однако, не отказывались от другой стороны акта Гильберта - от поощрения им соединения нескольких приходов в одну унию, чтобы на общие издержки строить и содержать рабочий дом; то, что по этому акту считалось факультативным, должно было отныне стать обязательным. Необходимым признавалось также создать центральное бюро для управления общественной благотворительностью (Poor - Law Board). От этого бюро и должны были исходить впредь распоряжения о соединении нескольких приходов в одну унию. Приходы были лишены права противиться постановлениям, принятым бюро на этот счет; от комиссаров, его составлявших, зависело разделить одно графство на несколько таких уний. В сельских местностях от 20-ти до 30-ти приходов соединялись вместе для образования унии. В городских районах нередко одна муниципия с ее многочисленными округами составляет одну унию. В настоящее время Англия представляет собою 647 таких уний. Каждый из приходов, входящих в состав унии, избирает одного из своих или нескольких членов, смотря по населению, в бюро унии. Членами этого бюро считаются также в силу их должности мировые судьи, редко, однако, в нем присутствующие. Функции бюро весьма широки и ограничены только правом центрального бюро требовать точного выполнения издаваемых им общих предписаний, заключающих в себе регулирование частностей и разрешение спорных вопросов по управлению бедными. Чрез две недели после предъявления этих общих предписаний министру внутренних дел и парламенту, они получают обязательную для всех силу. Зато в течение этих двух недель монарх, через посредство Тайного совета, может лишить их силы и значения. Заинтересованной стороне в этом случае предоставляется, однако, доказывать пред судами законность изданного бюро общего предписания. Каждый совет попечителей - board of guardians - пользуется правами корпорации и, как таковая, может искать и отвечать в судах, приобретать и отчуждать собственность. К ним обращаются с просьбою об общественном призрении, и они решают как вопрос об оказании помощи, так и то, в каком виде эта помощь должна быть предоставлена. Развитие должности попечителей имело своим естественным последствием умаление значения прежних надзирателей за бедными до роли простых исполнителей чужих предписаний. Имея в лице помощников на жаловании, или так называемых - assistants overseers, деятельных исполнителей всего, что будет приказано им сверху, надзиратели за бедными почти повсюду перешли в разряд почетных, лично ничего не предпринимающих, должностных лиц. - Самый вопрос о порядке призрения бедных в Англии не входит в нашу задачу, и мы ограничимся, поэтому, лишь замечанием, что закон 1834 г. сократил до minimum'a систему призрения бедных вне стен рабочего дома и, наоборот, расширил систему оказания помощи в рабочих домах. Соединяя с задачами простого призрения заботы о воспитании детей пауперов, он предписал устройство с этою целью особых школ при рабочих домах для обучения детей призреваемых. Опыт соединения воедино нескольких приходов, сделанный, прежде всего, в сфере управления бедными, оказался настолько удачным, что, по примеру закона 1834 г., целый ряд специальных законов счел возможным предписать такое же соединение приходов в дистрикты в интересах, как дорожного управления, так и принятых на себя государством в течение XIX столетия забот о народном здравии, наконец, забот о производстве общеполезных сооружений - водопроводов, стоков для нечистот, кладбищ и т. п. Укажу для примера, что законом 1836 г. предписано соединение нескольких приходов в дорожные дистрикты для проведения на общие средства новых дорог и поддержания старых, причем деятельное управление дорогами возложено на комиссии из лиц, избранных отдельными приходами; во главе каждой комиссии стоит оплачиваемый приходами дистриктный надзиратель за дорогами. Из факультативного, каким соединение приходов в дорожные дистрикты было в 1836 г., оно становится обязательным, начиная с 1862 и 1864 г. Мировым судьям в четвертных сессиях предоставлено деление графства на дорожные дистрикты. Обязанности прежних приходских надзирателей за дорогами переходят на дистриктные бюро, за которыми, как и за бюро попечителей, признается характер корпораций, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Издержки по дорожному управлению покрываются дистриктным фондом, в составлении которого участвуют отдельные приходы, сообразно среднему размеру их издержек на дороги. Весь персонал чиновников на жаловании, необходимый для приведения в исполнение постановлений дистриктного бюро, назначается не кем иным, как членами последнего.

Нельзя думать, что закон 1834 г., как пишет, напр., Оман в своей "Истории Англии в XIX столетии", был приветствуем всеми одинаково, как счастливейшее решение вопроса о безработных и нищих; рядом с людьми, которые довольны были финансовыми последствиями этого закона, выразившимися уменьшением суммы налогов в пользу нищих с 7.000.000 в 1832 г. до 4.700.000 в 1836 г., выступили другие (Anti-Poor-Law Association), выражавшие недовольство рабочих масс приуготовленными для них, как они выражались, новыми тюрьмами, к типу которых подошли многие из вновь воздвигнутых рабочих домов так же, как и ранее существовавшие. Особенно определенно эта точка зрения выступает в той петиции, какую чартисты представили английскому парламенту 14 июня 1839 г. Нельзя также сказать, чтобы Кобден и его единомышленники видели что-либо желательное в распространении системы рабочих домов. Фокс, напр., высказывал надежды, что с заменой протекционизма свободной торговлей исчезнут и рабочие дома - как за разрушением замков баронов канул в вечность феодализм.

Новый закон об общественном призрении вступил в силу, как мы видели, в 1836 году. Тремя годами ранее, в 1833 году, проведен был чрез парламент по инициативе консерваторов, но при поддержке либерального министерства, закон, которым рабочий день на текстильных фабриках для детей от 9 до 13 лет ограничен был 8 часами, а продолжительность недельного труда подростков от 13 до 18 лет - 69 часами. Это был первый фактически применявшийся закон, в защиту детей и подростков от эксплуатации их фабрикантами. Ему предшествовал закон 1824 г., легализовавший самозащиту труда: он отменил те стеснения, какими были обставлены всякие стачки рабочих и образование ими рабочих союзов, подводимое ранее под понятие "преступных соглашений" (conspiracy). Очевидно, что точка зрения законодателя изменилась: в 1800 г. он, по-видимому, был под впечатлением того отрицательного отношения к рабочим союзам, как и вообще к профессиональным союзам, которое наглядно выступает, напр., у Адама Смита и Тюрго, - так и в том факте, что декларация прав не включает их в число неотъемлемых вольностей. Индивидуализм Бентама и его школы, как и всякий, вообще, индивидуализм, держится на этот счет совсем другого мнения: он поощряет свободу союзов, как одно из проявлений свободы договоров, а поэтому может отнестись только отрицательно - и, действительно, отнесся так - к законам, запрещавшим ассоциации рабочих или устройство ими стачек.

Таковы были скромные начинания в сфере рабочего законодательства; лишь через ряд лет, в период 1842-1846 г. министерством Пиля, главным образом по инициативе лорда Шефтсбери, проведены были акты, запретившие работу детей до десятилетнего возраста и женщин в копях (1842), ограничившие в текстильной промышленности 6¹/₂ часами в день труд детей от 8 до 13 лет, понизив, однако, при этом минимальный возраст, при котором допускались работы, с 9 до 8 лет (1844). Пилевские законы попутно подняли вопрос о женском труде на фабриках, перерабатывающих волокнистые вещества: как и труд подростков, он был ограничен 10 часами (1847).

Что эти законы не удовлетворили рабочих, показывают факты. Еще в 1839 г. в первой петиции, поданной чартистами и собравшей 1.200.000 подписей, значится: "труд рабочего не может быть лишен необходимого вознаграждения; законы, благодаря которым пища так дорога, а деньги так скудны, должны быть отменены; налоги должны падать на собственность, а не на труд; благо большинства, как единственная законная цель, должно быть главной задачей правительства; в качестве же предварительной и необходимой меры, как для этих, так и для других перемен, - в качестве единственного средства, с помощью которого интересы народа могут быть действительно, и ограждены и обеспечены - мы требуем поручить охрану интересов народа самому народу... Мы несем на себе обязанности свободных граждан - мы должны иметь права свободных граждан. Поэтому мы требуем всеобщего избирательного права!"

Таким образом, руководители рабочего движения полагали в это время, что политическая реформа, передача в руки народа права выбирать и быть выбранным есть не только лучшее, но и единственное средство изменения существующего порядка в направлении, благоприятном интересам большинства трудящихся. Но ни тори, ни виги не желали сделать никаких уступок в этом смысле, а лорд Грей открыто высказывал ту мысль, что избирательная реформа кажется ему завершенной мероприятиями, принятыми в 1832 году. В свою очередь рабочие, как видно, между прочим, из речи, произнесенной на громадном митинге в Манчестере, в сент. 1838 г., Стеффенсом, обусловливали возможность всякого благоприятного для них социального законодательства дальнейшей политической реформой. "Чартизм", - говорил пламенный оратор, - "не политический вопрос; это проблема ножа и вилки... Получить хартию, обеспечивающую всеобщую подачу голосов, означает право каждого человека в этой стране иметь хорошее жилище, хорошую одежду, сытный обед, хорошую заработную плату и необременительный рабочий день".

Буржуазия, в это время руководившая делами Англии, готова была жертвовать ради гуманности интересами землевладельческого сословия, но она решительно отказывалась перенести с помощью нового расширения избирательного ценза политическую власть в руки народа. Вот почему в 1834 году проведена была ею в министерство Грея отмена рабства в колониях с тем, однако, ограничением, что отпущенные на свободу должны в течение трех лет оставаться на плантациях на положении учеников. Это ограничение, однако, не помешало разорению плантаторов. Негры работать перестали; свободных рабочих не оказалось, пришлось ввозить китайских и индусских кули, чтобы заменить негров, не желавших производить работ по уходу за сахарным тростником.

Обозреваемые годы памятны в летописях английского законодательства также тем, что в это время впервые Англия признала народное образование - по крайней мере, до некоторой степени - обязательной задачей правительства; ранее оно оставалось всецело на попечении частных лиц и ассоциаций. Насколько дело идет о высшем и среднем, в особенности же церковном образовании - о подготовке будущих служителей алтаря, - частная инициатива сделала в Англии не мало, как до, так и после упразднения монастырей. Стоит только окинуть взором ряд просторных колледжей Оксфорда, Кембриджа и Итона, из которых многие восходят к средним векам, а другие - к временам Тюдоров и Стюартов, чтобы вынести представление о стремлении богатых и сановных людей связывать свое имя с просветительными учреждениями. Но для народной школы сделано было сравнительно мало. До 1833 года правительство не затрачивало никаких денег на приходские школы. Они содержались на средства частных обществ, как "Общество распространения христианского образования", "Британское школьное общество" и "Национальное общество распространения образования среди бедных". "Национальное общество" в течение периода от 1808 по 1817 год основало более тысячи воскресных школ, первые зачатки которых относятся еще к 1785 г., и даровых училищ, устроенных по ланкастерской системе. Дело народного образования, хотя и медленно, но все же подвигалось в Англии и в первую половину столетия. В 1833 г. парламент впервые ассигновал скромную сумму в двадцать тысяч фунтов на постройку народных училищ, предоставив эти деньги в виде субсидии в распоряжение Британского и Национального обществ. Шесть лет спустя (1839) установлен был и правительственный контроль за народными школами. Королевским приказом, помимо участия парламента, открыт был при Тайном совете особый комитет народного образования, из пяти членов по выбору монарха. Ему поручено на первых порах одно наблюдение за употреблением сумм, ассигнуемых парламентом в пособие училищам. Современный порядок управления школьным делом восходит не далее 1870 года, времени проведения через парламент знаменитого Форстеровского билля о начальном образовании. Приведение в исполнение отдельных статей его возлагается как на комитет народного образования при Тайном совете, так и на местные бюро, так называемые school boards, для установления которых графства делятся на дистрикты и в каждом дистрикте выбираются известные комиссары, которые в своей совокупности, действуя как бюро, пользуются всеми правами корпораций. Законом 1870 г. за родителями признана обязанность посылать детей в школу. Местным органам предписывается уведомлять центральное управление о том, отвечает ли число школ числу лиц, имеющих получить в них образование; комитету же при Тайном совете, в случае недостатка в школах, предписывается принять меры к учреждению таких школ в нуждающихся в них местностях. Начальною школою признается всякая школа, в которой чтение, письмо и арифметика составляют главный предмет преподавания, и в которой плата не превышает девяти пенсов в неделю. Местные бюро по народному образованию вправе издавать местные регламенты с целью заставить родителей посылать детей в школы. В случае их нарушения, они вправе обращаться к мировым судьям с ходатайством об издании последними приказа, вынуждающего родителей к посылке их детей; невыполнение такого приказа дает право к принудительному помещению ребенка в закрытую индустриальную школу. Школьное бюро должно заботиться о приобретении школьных пособий, согласно указаниям, данным ему на этот счет комитетом Тайного совета. Средства на покрытие издержек получаются из следующих четырех источников: 1) из платежей, производимых детьми, посещающими школу, 2) из парламентских пособий на постройку новых школ и ремонт старых, 3) из займов, делаемых школьными бюро с разрешения комитета Тайного совета, и 4) из особого сбора, взимаемого в дополнение к налогу на бедных и известного под названием школьного сбора. Три четверти издержек народного образования покрываются этим последним путем. Все счеты представляются школьным бюро на проверку центрального бюро местного управления.

К числу реформ демократического характера, восполнивших избирательную реформу 1832 года и позволивших городам посылать впредь в английский парламент не ставленников короля и аристократии, а собственных выборных, необходимо отнести и городскую реформу 1835 года. В течении XV и, в особенности, XVI в., как мы видели, городам выдаются королями особые жалованные грамоты, нередко покупаемые ими дорогою ценою. В этих грамотах за городом признается право быть корпорацией и на правах корпорации, т. е. юридического лица, покупать и продавать принадлежащую ему собственность, искать и отвечать в судах, производить займы и, рядом с этим, избирать собственных своих администраторов; замечательно при этом то, что эти права предоставляются не всему городскому гражданству, а членам господствующих гильдий, где так называемой торговой гильдии (Gilda mercatoria), а где и ремесленным цехам. В слабо населенных городах, в городах, так сказать, захудалых, вследствие перехода торговой и промышленной деятельности в другие центры на севере и западе страны, сосредоточение политической власти в руках гильдейской братии повело в XVII и XVIII столетиях к тому практическому результату, что политически полноправных граждан стали считать не более, как десятками, а это обстоятельство сделало возможным широкое воздействие на городское самоуправление как правительства, часто обращавшегося к системе официальных кандидатур, так и аристократии, не брезгавшей системой подкупов. Если принять во внимание, что города, без отношения к числу жителей, в силу одного факта, призыва их некогда в парламент специальными письмами королей (writs of summons), имели право каждый посылать двух депутатов в законодательное собрание страны, то нетрудно будет понять причину, по которой последнее нередко на половину было составлено из клиентов аристократии и правительства. Городская реформа 1835 года положила конец, такому ненормальному порядку вещей, заменяя те олигархические основы, на которых он был построен, более широкими демократическими. Политические права, и в частности право избрания городских властей, признаны были за всеми домохозяевами, которые владеют подлежащим местному обложению имуществом и имеют в пределах города, по крайней мере, двухгодичное пребывание. Все эти лица одинаково призываются к выбору городских советников. Кандидаты в последние в разных городах должны удовлетворять различным требованиям имущественного ценза. Состав общего городского совета, или так называемого common council, возобновляется ежегодно по третям. Члены городского совета выбирают из своей среды ольдерменов сроком на шесть лет. Каждые три года половина ольдерменов оставляет свою должность, не ранее, однако, как после выбора всем советом преемников выходящим ольдерменам. Наряду с ольдерменами общий городской совет выбирает мэра, или голову, сроком на один год, а также секретаря, городского казначея и других чиновников. В городском совете сосредоточивается заведование городским хозяйством, полицией безопасности и благосостояния. Судебные функции вполне отделены от административных в том смысле, что в каждом городе для решения маловажных процессов назначается особый, оплачиваемый городом, судья, известный под названием "recorder"^*). Все издержки по городской администрации покрываются частью доходами с городской собственности, частью городским налогом, так называемым borough rate.

^* (Он собственно и постановляет приговор в совете ольдерменов, все еще удерживающем номинально судебную юрисдикцию четвертных сессий мировых судей.)

Этот длинный ряд преобразований завершается для Англии дозволением в 1836 г., несмотря на противодействие духовенства, гражданского брака с вытекающими отсюда юридическими последствиями для брачующихся. Такой закон вполне отвечал принципу свободы договоров, сторонником которого был Бентам и его ученики. Закон этот восполнен был в 1857 г. разрешением расторгать брак, как всякий другой договор, путем развода. Общественные привычки и поддерживаемые ими убеждения и предрассудки не исчезают, однако, сразу под влиянием законодательства; немудрено поэтому, если брачные узы продолжали соблюдаться в Англии с тою же строгостью, что и прежде, - пожалуй, даже в большей степени, чем в XVIII столетии, когда, при законодательных запретах, дух времени более снисходительно относился к нарушению супружеской верности и к практике свободной любви.

Ирландии этот период проведения вигийским правительством реформ принес отмену церковной десятины, до того уплачивавшейся и католическим ее населением, составляющим в ней значительное большинство. Принятие этой меры вызвало недовольство в умеренных членах кабинета, и Грей вышел в отставку. Он был заменен Мельборном (Melbourne), который также через 4 месяца отказался от роли премьера. Тогда король Вильгельм IV, не сочувствовавший всему этому походу против раз установившихся порядков, неожиданно призвал к себе Уэллингтона и поручил ему образование торийского кабинета, но герцог счел нужным указать королю, что при том преобладании палаты общин, которое обеспечено избирательной реформой 1832 г., премьером лучше сделать кого-либо из ее членов. Король обратился поэтому к Роберту Пилю, но этот последний остался лишь несколько месяцев во главе кабинета, так как новые выборы дали перевес либералам. Мы только потому отметили эти факты, что в них, как указывает Мей, надо видеть последний случай, когда король позволил себе пойти наперекор ясно определившемуся большинству в палате общин, требовавшему создания вигийского кабинета.

В 1837 г. умер король Вильгельм IV, и на престол взошла его племянница, молодая принцесса Александрина Виктория, дочь его брата, герцога Кентского. Так как в Ганновере закон не допускал перехода престола к женщине, то последовало, после 133 лет, протекших со времени призыва ганноверских королей на престол Англии, отделение от нее Ганновера - событие, которое все историки Великобритании приветствуют, как счастливое обстоятельство, которое освободило, наконец, английских монархов от личных и династических интересов на континенте.

XIX. Царствование Виктории. 1. Те три четверти столетия, которые отделяют время воцарения молодой на половину немецкой принцессы на троне Елизаветы и Вильгельма I от нашей эры, едва ли не представляют в истории Англии и всей вообще Великобритании эпоху полнейшей трансформации ее. Век Елизаветы предопределил, как мы видели, религиозные судьбы английской нации, положил прочные основы ее владычеству над морями, обеспечил ее развивающейся промышленности близкие и отдаленные рынки и в Старом, и в Новом свете, и дал стране возможность принять участие, наравне с Испанией, Португалией и Голландией, в разделе заморских материков и архипелагов. Царствование Вильгельма и Марии окончательно решило вопрос о том, быть ли Англии абсолютной или конституционной державой с явным тяготением к парламентаризму. Век Виктории с тем необходимым дополнением, каким является кратковременное царствование ее сына, знаменует собою начало новой эры - мирного превращения Великобритании из аристократической островной монархии, более или менее неограниченно распоряжавшейся судьбами зависимых от нее колоний, в демократическую империю с почти автономными частями, представляемыми во всех концах мира государствами и союзами государств с белым населением далеко не исключительно англо-саксонской крови, призванными к самоопределению своих судеб, под гегемонией метрополии. Система самоуправления столько же общего, сколько местного, не введена пока только в тех частях империи, которые, как Гибралтар или Мальта, носят характер военных крепостей и портов, или заселены по преимуществу неевропейскими племенами и народами, состоящими под номинальной или действительной властью иноземных правителей, признающих одно лишь верховенство Англии, или мирящихся, как Египет, с ее фактическим скорее контролем, чем протекторатом. В остальных имеются избираемые населением местные палаты и общие для всех частей одной и той же унии федеративные парламенты. Это можно сказать и о Канаде, и о Новой Зеландии, и об Австралии, и о позднее других возникшей Южно-Африканской унии, в состав которой, наряду со старинными владениями Англии, какова Капская область, вошли и недавно еще самостоятельные республики Бурская и Оранжевая. Одна только близко лежащая к метрополии Ирландия не имеет своего парламента, или точнее - потеряла его вслед за Шотландией и почти целое столетие после нее. Но и она неустанно стремится к восстановлению своей законодательной автономии и находит и среди английских государственных деятелей сторонников своего обособления в отношении представительства от двух других частей триединого королевства. Что касается местного самоуправления, то Ирландия не уступает в этом ни Англии, ни Шотландии, ни Канаде, ни Австралии с Новой Зеландией, ни южной Африке.

Во всех тех новых странах, государственный быт которых определился окончательно за последние два царствования по английскому образцу, не имелось исторически сложившегося дворянства; аристократические порядки оказались поэтому немыслимыми, и однопалатная система представительства по необходимости сделалась более или менее общим типом. Демократический строй заморских владений начал оказывать свое влияние и на метрополию. Оно должно быть принято в рассчет, во всяком случае, не в меньшей степени, чем пример демократической Франции или проповедь демократических и радикальных доктрин Бентамом и его школой, или социалистических идей кружком так называемых "фабианцев" и практических сторонников программы не столько государственного, сколько муниципального вмешательства в интересах защиты слабых от сильных. В последнем отношении влияет, впрочем, и исконная традиция. Она создана еще законодательством Елизаветы об общественном призрении нищих на средства приходов и о доставлении им возможности зарабатывать себе пропитание хотя бы в стенах рабочего дома, который постепенно в наши дни теряет тот характер тюрьмы, какой не прочь были придавать ему не одни современники Елизаветы, но и реформаторы 1834 г., озабоченные чрезмерным ростом числа пауперов и расходов на их призрение.

Некоторые новейшие истолкователи того несомненного и в высшей степени знаменательного явления, какое представляет успешная борьба за идею государственного и муниципального вмешательства в такие сферы народной жизни, которые долгое время считались ареной свободного проявления индивидуализма и самопомощи, по-моему, впадают в ошибки и преувеличения. Прежде всего нельзя возводить начало этого движения ко времени появления в среде консерваторов-тори сторонников так наз. "молодой Англии", т. е. радикалов толка Бентама и его ученика Остина, которых Дизраэли сумел объединить под своим руководительством, направляя их против объединенных с вигами фритредеров. Кобден и его приверженцы требовали пожертвования интересами аграриев (landed interest). Английский протекционизм, подобно русскому, и в царствование Виктории, как и в последние годы, стремился отстаивать свое право на признание широких кругов ссылкой на то, что им обеспечивается благосостояние трудящихся масс. Но в отличие от того, что имеет место в России, он в начале эпохи Виктории находил сторонников не в промышленных кругах, достаточно окрепших, чтобы не бояться конкуренции иностранных фабрикантов, а у земельных собственников, боявшихся соперничества на английских рынках более дешевого хлеба, вывозимого из России и Америки. Только с тех пор, как радикал Чемберлен связал с политической задачей укрепления центростремительных сил Британской империи необходимость создания таможенного кордона, препятствующего свободному обмену с нею стран, не входящих в ее состав, на протекционизм возлагается миссия объединения как сельских хозяев и земельных собственников, так и фабрикантов и заводчиков, столько же земледельческих, сколько и фабричных рабочих, в одном стремлении - связать все части империи единством хозяйственных интересов. Враждебная теории laissez faire законодательная политика руководимых Дизраэли английских тори и их позднейших союзников - радикалов-утопистов типа Чемберлена или Черчилля ошибочно сближается Дайси, например, с торжеством идеи коллективизма над индивидуалистической доктриной Бентама. Принципы коллективизма, если не сближать их искусственно с утопическим социализмом Роберта Оуэна, не были известны Англии ни в пятидесятых, ни в шестидесятых годах, к которым относятся демократические реформы Дизраэли. Они едва ли могут быть отожествляемы с верованиями и желаниями членов фaбиaнcкогo общества и практикой муниципального социализма в ближайшее к нам время. Мы не отрицаем, конечно, того, что в последние годы царствования Виктории и во все время правления сына "социализация" английского законодательства сделала быстрые успехи. Мы не считаем преувеличенной ту оценку, какую дает ей Уэбб в следующем, нередко цитируемом отрывке: "Муниципальный советник, прогуливающийся по проведенному на городские средства и поливаемому городской водой тротуару, при свете городом же поставленных муниципальных фонарей, взглянув на муниципальные часы, расположенные на городском рынке, видит, что еще не настал час, когда он может встретить своих детей по выходе их из городской школы, находящейся рядом с муниципальным госпиталем и домом умалишенных, построенными оба на средства графства и ему принадлежащими. Он прибегает поэтому к помощи государственного телеграфа и дает детям знать, чтобы они на муниципальном трамвае доехали до муниципальной читальни и отыскали его в соединенном с нею артистическом зале муниципального музея и библиотеки. а не вздумали бы пройти пешком через муниципальный парк. В ожидании прихода детей муниципальный советник наводит справки в национальных изданиях с целью подготовиться к речи, которую ему предстоит, сказать в муниципальном совете в пользу национализации каналов и правительственного контроля за железными дорогами. Если он продолжает считать себя индивидуалистом, то ничто не помешает ему упомянуть в своем слове о том, скольким его родной город обязан началу индивидуальной самопомощи" (Times, 23 авг. 1902 г.).

Если описанные в этих словах порядки свидетельствуют о широкой муниципализации, провинциализации и даже национализации многих общеполезных предприятий, почин которых предоставлялся прежде всецело частным лицам и частным компаниям, то я не вижу причин, по которым этот результат необходимо было бы связывать с учением Маркса в большей степени, чем с советами, какие не прочь был преподать радикально настроенный и не вполне чуждый социализму ученик Бентама и последователь утилитаризма - Джон Стюарт Милль. Его влияние в Англии, во всяком случае, более несомненно, чем влияние нелюбимого иностранца Маркса; да к тому же оно и совпадает во времени с теми реформами в строе самоуправления графств и городов, которые сделали возможной эту частичную социализацию общественных служб. Всякий сколько-нибудь знакомый с теориями, развиваемыми Марксом и его последователями, не станет искать в них теоретического оправдания ни государственного, ни тем более провинциального или муниципального социализма. Но едва ли кому придет в голову искать какое-либо противоречие между муниципализацией общественных служб и известным еще со средних веков сосредоточением сперва в торговых гильдиях (gildae mercatoriae), затем в "корпорациях мэра, ольдерменов и членов тесных советов" отдельных английских муниципий заведования городским управлением и финансами, соединенного с правом приобретать и отчуждать всякую собственность, начиная с недвижимой, заключать займы, вчинять иски и отвечать по ним перед судами, другими словами - пользоваться, рядом с широким самоуправлением в границах городской оседлости, и всеми теми преимуществами, какие дает возведение той или другой группы граждан в положение корпорации. Если в средние века сперва торговые гильдии, а затем тесные советы городов, составленные из членов зажиточных семей и пополняемые путем кооптации, допущены были к снятию на откуп всех казенных доходов с города, после чего к ним переходило не только право самообложения, но и все городское хозяйство и управление, то что мудреного в том, что при расширенном, начиная уже с 1835 г., в городском представительстве муниципальные советы, отныне избираемые всеми домовладельцами (householders), стали выражать свою хозяйственную заботливость сооружением муниципальных водопроводов, устройством парков, библиотек, госпиталей и т. д., и т. д.; а ведь только это в своей совокупности создает представление о них, как о каких-то очагах местного социализма. Люди, которые, подобно Джону Стюарту Миллю, при всем своем фритредерстве, не отказывались видеть в законодательстве Елизаветы об обязательном призрении неимущих их приходом признание чего-то очень близкого по духу к современному требованию обеспечить за каждым право на труд, разумеется, не отвернулись и от первых проявлений того, что ныне слывет под названием муниципального, провинциального и даже государственного социализма. В меньшей степени сказанное о Милле может быть повторено и о последователях "религии человечества", основу которой опять-таки составляет признание взаимных обязанностей людей друг к другу; даже у таких индивидуалистов, как Герберт Спенсер, можно найти такие мысли, как необходимость, например, обеспечить всем, путем дарового образования, возможность начинать борьбу за существование в равных приблизительно условиях (equal start), а что это означает, в конце концов, как не уступку идеям государственного социализма (см. Спенсер, "Социальная статика").

Таким образом, последователи самых могущественных из передовых течений английской мысли с середины прошлого столетия сходились на мысли о расширении функций правительства, как местного, так и общего, в деле удовлетворения материальных и духовных нужд народных масс. Вслед за Бентамом, "наивозможное счастье обширнейшего круга людей" признавалось задачей социальной политики не только утилитаристами, но и родоначальниками одинаково социализма и позитивизма - сен-симонистами. Мудрено ли, если более чем полувековая пропаганда дала к концу царствования Виктории, по крайней мере, те частичные результаты, какими можно считать муниципальный, провинциальный и до некоторой степени государственный социализм, всего резче выступающий в законодательном определении длины рабочего дня и в поощрении системы "коллективного договора", заключаемого с предпринимателем организованными на корпоративном начале рабочими. Десятичасовой рабочий день и право рабочих союзов прибегать ко всем средствам, за исключением прямого физического насилия, с целью помешать возобновлению прерванной стачкою работы могут считаться пока самым наглядным выражением окончательного разрыва с индивидуализмом и с охраною государством одной лишь свободы индивидуального соглашения.

Из биографии Кобдена, написанной Морли, мы узнаем, что глава английских фритредеров признавал "социалистический" характер за фабричным законодательством еще в то время, когда оно ограничивалось одним актом 1847 г., объявившим, что рабочий день не может быть длиннее десяти часов. В течение тридцати последовавших за этим лет английский парламент расширил свой контроль за промышленными заведениями, требуя, чтобы здания, в которых производится работа, оставались свободными от всяких вредных испарений, чтобы представляющие какую-нибудь опасность машины были окружены барьером, чтобы к чистке их на ходу не допускались дети и подростки, чтобы число рабочих часов не только не превышало известного предела, но были бы установлены обязательные перерывы, так что безостановочно труд не мог бы продолжаться более положенного времени, разного в разных промыслах. Законодательство также озаботилось тем, чтобы взрослым рабочим даваем был отпуск в течение определенного срока, а дети имели возможность посещать школу. Мало этого, специальные регламенты изданы были для булочных, для кружевного производства, для каменноугольных копей и других промыслов. Для выполнения всех этих мер и для контроля за их соблюдением создана целая армия инспекторов, медиков и других агентов, под наблюдение которых поставлены были постепенно все виды труда, начиная от того, какой выполняет, сидя у входа в свое жилище, плетущая корзину женщина-работница, и кончая тем, какой производит рудокоп, опускаясь в недра земли, или моряк, доставляющий продукты одних стран в другие. Прошли с тех пор, как эти строки написаны были Морли (в 1881 г.), новые двадцать лет, и рабочие законы, объединенные в 1878 г. в один кодекс, сменил новый так наз. "консолидационный акт" - Factory and Workshop Act 1901 г. Всякое здание, в котором происходит работа, вплоть до гостиницы или частного жилища с домашним производством, включены этим законом в число тех, на которые распространяется действие нового кодекса труда. Недалеко то время, замечает Дайси, когда всюду, где за заработную плату трудятся мужчина, женщина или ребенок, вслед за рабочим будет проникать и инспектор. Вмешательство государства, допущенное на первых порах для защиты от злоупотреблений, служит теперь для регулирования самого порядка отправления работы в промышленных и торговых заведениях. Стоящая за прилавком продавщица уже приобрела законное право на место для сидения (закон 1899 г.). Часы, в которые магазины и лавки подлежат закрытию, определяются в наши дни местной властью. Законодательные правила, преследующие задачи общественной гигиены, стали возникать не ранее 1848 г. и ограничивались на первых порах одним устранением ближайших причин к болезням. В настоящее время они представляют собою уже целый санитарный кодекс, охраняющий народное здравие.

Забота о рабочих жилищах, начало которой было положено актом 1851 г., с 1890 по 1900 г. выразилась в целой системе законодательных мер, принуждающих собственников к ассенизации вредных для здоровья участков, к закрытию нездоровых помещений и даже к разрушению домов, представляющих какую-либо опасность для народного здравия; они дают местным властям право заведовать меблированными квартирами для рабочих и приобретать для этой цели те или другие участки; противодействие собственников такому приобретению может быть сломлено в известных случаях распространением на участки правила о принудительной покупке или регулируемой законом экспроприации (ст. 57 акта 1890 г., озаглавлен. Housing of the Working Classes). Заботливость законодателя не ограничилась одним классом городских рабочих. Кое-что сделано и для крестьян-батраков. Законы 1887-1890 г., так называемые "законы о наделах" (Allotments acts), открывают сельским рабочим (labourers) возможность приобретать усадебные участки в собственность или аренду даже с помощью принудительной продажи по существующим ценам в том случае, когда лица, ими владеющие, отказались от добровольного их отчуждения. Государство при этом играет роль посредника и передает поступившие к нему земли в руки тех, кто нуждается в усадебной оседлости.

Трудно не согласиться с тем заключением, к какому на основании всех этих данных приходят некоторые английские писатели, а именно с тем, что в Англии, где всего менее обсуждались в печати теоретические требования социализма, проведено наибольшее число практических мер к его осуществлению. Страна, в которой ранее всего провозглашено было начало государственного невмешательства и самопомощи (self help), в конце концов, более всех других озаботилась принятием под защиту государства и власти не "сильных", а "слабых".

Если в два последних царствования всего более было сделано для материального и духовного подъема народных масс, то в те же три четверти века совершилась и широкая демократизация английских государственных порядков. Она коснулась столько же парламентских учреждений, сколько и местных. Избирательная реформа 1867 г., проведенная кабинетом, составленным из тори, дала возможность участвовать в выборах не только домовладельцам, но и квартирантам, платящим не менее 10 фунтов (ста рублей) за отдельное от других помещение, т. е., на практике, для снимающих целый этаж. Избирательная же реформа 1884 г., предложенная парламенту вигийским кабинетом, распространила те же права и на сельских обывателей. Считают, что число избирателей увеличено было первой реформой на один миллион, а второй приблизительно на два с половиною миллиона. Каждый раз расширение избирательного права сопровождалось исправлением прежнего распределения депутатов между отдельными графствами и городами в направлении благоприятном признанию начала пропорциональности числа депутатов числу населения. Это позволило наделить добавочным числом депутатов вновь развившиеся промышленные и торговые центры и увеличить, не нарушая принципа пропорциональности, число представителей от графств за счет захудалых городов и местечек.

В сфере местного управления аристократический институт мировых судей принужден был уступить свои административные функции выборным советам графств (закон 1888 г.) и поделиться своими судебными правами с членами оплачиваемой магистратуры, юристами по профессии, ведающими по преимуществу гражданские дела. Демократизации подверглись также городские советы и сельские приходы (закон о муниципальных и парламентских выборах 1878 г., "Муниципальный кодекс" 1882 г., закон о местном управлении 1894 г.). Нельзя сказать, однако, чтобы последствием всех этих мер был переход политического влияния и власти из рук землевладельцев, финансистов, негоциантов и промышленников в руки рабочих. Если избирательные законы 1807, 84 и 85 гг. сделали возможным образование независимой более от вигов и тори рабочей партии, насчитывающей ныне 29 представителей в палате общин и миллион семьдесят с лишним тысяч избирателей, то большинство депутатов все же вербуется из сельских сквайров или джентльменов, т. е. вторых и третьих сыновей лордов и низшего дворянства, да еще из членов либеральных профессий, из среды банкиров, фабрикантов и заводчиков, кабатчиков, купцов и фермеров. Сосредоточение большей части земель в руках дворянства, больших капиталов и кредита в численно ограниченной группе крупных финансистов, негоциантов и промышленников продолжает, как и во времена Гаррингтона, впервые отметившего это явление еще в середине XVII века, служить материальной основой политического преобладания дворян-землевладельцев и буржуа, фактических руководителей кредитных, торговых и промышленных предприятий. В сфере местного управления это сохранение власти в руках так называемых владетельных классов выступает не менее рельефно. Английский сельский рабочий, - пишет Редлих в цитированной выше книге о местном самоуправлении в Великобритании, - так принижен и имеет так мало корней во всем комплексе культурной жизни страны, что дарование политических прав и весь арсенал формальной демократии до сих пор мало могли помочь ему; в этом лежит объяснение полного отсутствия всякого влияния сельских рабочих в новой демократически организованной администрации графств. Ни один сельский рабочий не может в полной независимости использовать свое избирательное право без опасения, что он в течение восьми дней не будет изгнан из своего коттеджа, принадлежащего землевладельцу. К этому присоединяется еще другое обстоятельство, лишающее сельских рабочих возможности участвовать в управлении графством: именно отсутствие так называемых "диэт", т. е. оплаты земской службы, и даже возмещения расходов на поездки в место заседаний совета графства. Характер почетной должности, присущий органам английского местного управления, несмотря на более или менее всеобщее, равное и тайное избирательное право (его не лишены и женщины, они имеют право выбирать членов совета графства, но сами не могут быть избраны), имеет и теперь своим последствием то, что весь рабочий класс и низшие слои среднего сословия не поставляют из своей среды избранников в совет графства. Гегемония по-прежнему остается в руках имущих классов. Крупные землевладельцы и живущее в деревне джентри, усиленные фермерами, директорами фабрик, духовными лицами и членами других либеральных профессий, и в настоящее время заведуют управлением графства (Редлих, русский перев., т. II, стр. 46 и 47). В муниципальном управлении так же сильно сказывается влияние зажиточной буржуазии и либеральных профессий, а в сельских приходах - гнет землевладельческих интересов (landed interest).

И все же последовал значительный сдвиг в сторону расширения того, что французы называют pays legal, иначе говоря, - правящих кругов, в самую гущу которых проникают если не новые классы, то отдельные их представители, в роде бывшего рудокопа Бернса, ныне исполняющего обязанности министра торговли, и мелкого провинциального адвоката из княжества Уэльс, нынешнего министра финансов и ближайшего виновника только что разрешившегося столкновения из-за пределов власти между лордами и общинами.

Можно было ожидать, и находились люди, предсказывавшие, что демократизация английских порядков будет иметь ряд неожиданных и нежелательных последствий. Известный знаток английской конституции, проф. Гнейст, полемизируя с Миллем, доказывал, что самоуправление на местах мыслимо только на завещанных от предков аристократических основах, и что стоит поколебать их демократизацией избирательного закона, чтобы наводнить страну чиновниками и обусловить возможность одновременного роста бюрократии и централизации. Это пророчество оправдалось далеко не вполне, хотя нельзя отрицать того, что число лиц на жаловании у правительства значительно возросло со времени расширения сферы государственного вмешательства и контроля столько же на область центрального, сколько и местного управления.

Предсказывали также, что последствием допущения к политическим правам новых слоев населения будет переход страны к республиканским порядкам. В годы, следовавшие за известным предложением Чарльза Дилька в палате общин об отмене цивильного листа королевы и упразднении самой должности, принц Уэльский, будущий король Эдуард VII, по слухам, не прочь был думать, что ему никогда не придется царствовать в виду вероятности республиканского переворота. Действительность показала, что все эти опасения были напрасны. Никогда еще монархический принцип не стоял так крепко и личность короля не пользовалась большей популярностью, как с тех пор, как в народные массы проникло сознание, что он является той нейтральной, или умеряющей и посреднической властью между партиями и классами, какой рисовал себе облик наследственного правителя в конституционной стране в Англии Болингброк, а во Франции - Бенжамен Констан. С тех пор, как наследственный вождь народа не стал скрывать своей решимости содействовать материальному и духовному развитию нации, и наследник престола готов был принять на себя миссию посредника в столкновениях труда и капитала (Эдуард VII, будучи принцем Уэльским, мечтал о такой роли во время известной стачки в каменноугольных копях), возникли условия, позволившие бывшим вождям пролетариата провожать до могилы популярного монарха и отстаивать, как это делает Макдональд, идею союза трудящегося люда с престолом. Сознание, что в представителе наследственной династии имеется живая связь метрополии, или, как говорят англичане, "old country" (старой, исконной страны), с ее колониями, помимо всяких общих или федеративных парламентов и кабинетов, пускает все более и более глубокие корни в различнейших концах Великобритании. Эта идея децентрализованной империи, которую внешним образом удалось осуществить главе тори, Дизраэли, в бытность его во главе консервативного кабинета, не только внушает большее уважение к английскому могуществу в такой стране, как Индия, где раджи над раджами, или так называемые магараджи, доселе составляют часть туземных учреждений и жива память империи Великого Могола, но и в таких, чуждых в своем прошлом всякому империализму демократических областях и территориях, как Канада или Австралия, Южно-Африканская Федерация и Новая Зеландия. Пожалуй, из всех частей империи, если не говорить об Ирландии, всего менее восторга к ее созданию обнаружила сама Англия; в ней нашлось не мало лиц, опасавшихся, чтобы с империей не ожили старинные притязания английских монархов, начиная от Генриха VIII и Елизаветы и оканчивая Георгом III, толковать природу своей королевской прерогативы в смысле самовластия, если не в области законодательства и налогового обложения, то, по крайней мере, в сфере внешней политики и, в меньшей мере, в области внутреннего управления. Но с тех пор, как поведение обоих монархов, носивших на своем челе вместе с королевской и имперскую корону, ничем не оправдало опасений относительно их готовности порвать с вековой традицией не только конституционной, но и парламентарной монархии, в империалистическом движении справедливо стали видеть не более, как стремление установить тесную связь между автономными или полуавтономными государствами И подчиненными областями, совокупность которых образует из себя Великобританию. Это тяготение к упрочению единства грозит, пожалуй, оживлением идеи протекционизма, связанной, как в Соединенных Штатах Америки, с свободой внутреннего рынка для всего комплекса земель, входящих в состав общего целого. Оно может также породить мысль о создании какого-то общеимперского законодательства, исходящего от представительной палаты, стоящей над парламентом в Вестминстере и всеми другими местными парламентами. Недавний съезд в Лондоне премьеров отдельных колоний или глав кабинетов при местных парламентах столько же целых федераций, сколько и отдельных государств, их составляющих, и их обмен мыслей с членами английского правительства и парламента не оставил, однако, ни малейшего сомнения в том, что, если в Канаде, Австралии, Новой Зеландии и Южной Африке и можно найти сторонников общеимперского законодательства, то их совершенно нет в Англии. Всемогущество парламента в Вестминстере продолжает оставаться дорогим для нее догматом во втором десятилетии двадцатого века в той же мере, в какой оно почиталось несомненной истиной в первые годы XVII столетия, когда елизаветинский судья Кок провозгласил его, и то не впервые, в своих известных "Комментариях к английским законам". Но в чем колонисты сошлись вполне с гражданами метрополии в первые дни правления Георга V не менее, чем в конце первого десятилетия царствования Виктории, когда дело устройства Канады, уже готовой отделиться от Англии и примкнуть к Соедин. Штатам, было поручено своего рода диктатору, чрезвычайному комиссару лорду Дергему, это в том, что истолкование народных нужд может быть вверяемо только выборным палатам представителей и вышедшим из их среды кабинетам, другими словами, что каждая из автономных частей Великобритании должна быть построена на начале широкого самоуправления народа в лице его уполномоченных. А это, как мы знаем, и составляет природу парламентаризма.

Эта система возникла, как мы видели, задолго до воцарения Виктории. Но она продолжала применяться безостановочно и во всей строгости в течение всех трех четвертей столетия, протекших со времени вступления ее на английский престол. Королева не обнаруживала при этом ни малейшего желания поступиться своими правами в пользу парламента или кабинета. Она настаивала не только на свободе выбора женского придворного персонала, независимо от смены партий у кормила правления, но и требовала, чтобы в вопросах иностранной политики ее осведомленность оставалась полной, и ни одна дипломатическая депеша не могла быть послана за границу иначе, как с ее ведома и согласия. Не желавшим подчиниться этому требованию министрам грозила неминуемая отставка. Лорд Пальмерстон должен был покинуть свой пост министра иностранных дел из-за того, что, помимо королевы, он предписал английскому послу в Париже образ поведения, свидетельствовавший о готовности Англии признать правительство Людовика Наполеона вслед за совершенным им декабрьским переворотом (1851). В царствование той же Виктории вполне соблюдаема была та система, согласно которой без одобрения королевы министерский кризис не может быть решен роспуском парламента и производством новых выборов. Самое обращение к тому или другому из лидеров господствующей партии, предпочтительно пред остальными, с поручением составить кабинет, продолжало оставаться по-прежнему во власти монарха; при несогласии же лица, на которого пал выбор, королева, особенно в начале царствования, делала попытку оставить портфели за прежними министрами, несмотря на понесенное ими поражение (так, лорд Мельборн, в виду отказа Роберта Пиля, остался во главе правительства, хотя большинство палаты и высказалось перед этим против него). Со всеми этими оговорками, надо признать, что за все правление Виктории и ее сына смена партий у кормила правления, вслед за переходом большинства на сторону вигов или тори, происходила с изумительной правильностью. Хотя одно время в среде парламентских деятелей и держалось представление, что проведение демократических реформ должно быть предоставлено таким будто бы либералам по природе, какими являются виги, но Дизраэли вскоре удалось изменить принятую на этот счет точку зрения, и с этого времени обе партии стали соперничать между собою в том, кто сделает большие уступки духу времени, требованиям общественного мнения, и тем удержит власть в руках своих ставленников - членов солидарного и политически-ответственного кабинета. Эта безостановочная смена в руководительстве парламентом и страною вигов и тори в прямом соотношении с перемещением большинства в парламенте, что в свою очередь отражало на себе перемену в общественном мнении страны, сделало совершенно ненужным обращение к судебной ответственности министров. Практика impeachment, или обвинения их нижней палатой перед верхней, вышла из употребления и заменилась не "вотумами недоверия", столь обычными во Франции, например, а отказами в принятии законодательных предложений, сделанных от имени государя кабинетом, предложений, с судьбою которых кабинет связывал свою дальнейшую судьбу. Другими словами, политическая ответственность министров если не упразднила вполне, то оттеснила на задний план и сделала практически ненужной судебную их ответственность. Оставление власти не составляет, однако, необходимого исхода всякого министерского кризиса. Он может разрешиться при согласии короны и роспуском парламента, сопровождаемым новыми выборами. Основанием к такому роспуску может служить предположение, что общественное мнение страны успело разойтись с мнением большинства в парламенте, или точнее в палате общин; за вторую половину протекшего столетия вполне упрочивается в Англии то представление, что на смену кабинета может влиять только образование враждебного ему большинства в нижней, отнюдь, однако, не в верхней палате. Если ожидания министров не оправдаются, и новые выборы обеспечат оппозиции большинство в парламенте, кабинету нечего ожидать открытия его сессии для подачи в отставку. Такой порядок установился независимо от закона, благодаря парламентской практике (так называемому конституционному соглашению), и ей же обязано своим созданием и другое правило, что вслед за проведением через парламент крупной реформы кабинет должен обратиться непосредственно к стране за ее одобрением, т. е. распустить парламент ранее срока и произвести новые выборы. Их исход должен решить, остаться ли кабинету у власти или уступить место вождю оппозиции и выбранным им сотрудниками. В этом случае глава правительства вручает монарху коллективную отставку кабинета и указывает при этом на лицо, которое, принадлежа к оппозиции, всего легче могло бы образовать из ее членов новое правительство. Монарх обыкновенно следует данному ему совету, но при сомнении или отказе приглашенного им лица составить кабинет, могут быть приглашены ко двору и другие члены оппозиции, нередко также спикер палаты общин и вообще любое лицо по выбору самого монарха.

Так как большинство законопроектов вносится в настоящее время от имени государя членами его правительства или кабинета, то монарху не представляется повода пользоваться своим правом veto, и эта некогда ценная сторона королевской прерогативы если не исчезла вполне, то находится в состоянии покоя или "сна", по выражению английских юристов. Наоборот другая сторона королевской прерогативы, позволяющая правительству, при согласии монарха, сломить оппозицию палаты лордов, остается в полной силе. Король ежечасно может назначить в верхнюю камеру новых наследственных, но не пожизненных членов, и тем образовать благоприятное своему кабинету большинство. Последний и едва ли не единственный случай практического обращения к такому средству восходит к эпохе заключения утрехтского мира, окончившего войну с Францией в 1712 г. Мир этот не был популярен между лордами. Чтобы добиться утверждения связанных с ним издержек и провести бюджет, состав палаты лордов был увеличен новым числом пэров. С тех пор достаточно было угрозы прибегнуть к тому же средству, чтобы расположить лордов к уступчивости. Так было, как мы видели, в 1832 году при проведении избирательной реформы. С последних месяцев царствования Эдуарда VII вопрос о назначении в палату лордов новых членов, притом в числе, обеспечивающем принятие ею прошедшего через общины законопроекта, сталь снова на очередь. Палата лордов высказалась против бюджета, составленного Ллойдом Джорджем, в котором впервые заходит речь об обложении так называемого unearned income, т. е. ренты, возросшей независимо от затрат собственника земли или его фермера, благодаря, например, одному росту населения. Палата лордов, как мы видели, со средних веков лишена на практике, если не по закону, возможности частичного изменения бюджета или точнее тех двух денежных биллей одного о путях и средствах к обеспечению казне необходимых "субсидий", другого о приурочении к различным частям расходов определенных доходов, - из совокупности которых образуется английский бюджет. Лорды могут только принять или отвергнуть его целиком. Борьба палат началась с простого напоминания об этой стародавней практике. Завершается же она тем, что общины настояли на том, чтобы у лордов вполне был отнят контроль за "денежными биллями" нижней палаты и чтобы по отношению к остальным биллям их абсолютное veto уступило место относительному, т. е. ограниченному сроком. Лорды желали выделить то, что в нашем представлении отвечает одновременно основным и избирательным законам, в особую группу. По отношению к ним они желали сохранить право veto в полной силе. Спорным являлся также вопрос, какие билли должны считаться денежными и не изменяет ли прибавка к ним каких-либо дополнительных мер самой их природы. Кому высказаться в подобном случае о действительном характере билля, одному ли спикеру, как этого желали общины, или соединенной комиссии членов обеих палат в равном числе под председательством спикера, как этого требовали лорды? Конфликт затянулся на целые месяцы, осложняемый готовностью лордов изменить самый состав их палаты, обратить ее из камеры наследственных пэров в камеру смешанного состава, часть членов которой была бы взята самой палатой из рядов пэры, а другая отвечала до некоторой степени образцу французского сената, этому "совету общин", по верному определению Гамбетты, вызванному тем, что сенаторы выбираются по департаментам их депутатами заодно с генеральными, окружными и муниципальными советниками. Зашла также попутно речь о том, чтобы в случаях разномыслия кабинет обязан был прибегать если не к новым выборам, то к опросу населения путем референдума насчет разделяющего палаты спора. Реформа палаты лордов показалась теперешнему кабинету неприемлемой уже потому, что с нею отпала бы возможность у короля перемещать большинство в верхней камере назначением новых пэров в произвольном числе. "Как будет решен настоящий конфликт, - писал я еще недавно, - предсказать трудно. Есть вероятие, что и на этот раз угрозы произведут свое действие, что опасение получить при новых выборах еще более численное радикальное большинство заставит лордов отступить перед мыслью поставить министров в необходимость в третий раз распустить парламент с целью узнать, и без того известное, мнение страны. С другой стороны, посредничество короля, уже начавшееся в последние дни царствования Эдуарда VII, вероятно, окажет свое благотворное действие и поведет к взаимным уступкам. Для лордов невыгодно ставить исход борьбы в зависимость от тесного союза кабинета с депутатами ирландской партии, так как он может быть достигнуть только поворотом к той политике home-rule, или особого парламента для Ирландии, на которой настаивал Гладстон и непринятие которой большинством вызвало его отказ от власти. Каков бы ни был исход кризиса, он, несомненно, будет отмечен в истории английского парламентаризма, быть может, как начало новой эры, решительного перехода власти к палате общин, а, следовательно, окончательного торжества в Англии представительной демократии под главенством наследственного вождя". События оправдали мои ожидания. В решительную минуту, уступая голосу благоразумия, настояниям монарха и чувству патриотизма, палата лордов отказалась от дальнейшей оппозиции. Воздержание группы лиц, подчиняющихся руководительству Ленсдауна, от голосования обеспечило правительству достаточное большинство для проведения его закона в верхней палате и избавило его от необходимости ввести в состав палаты необходимое число новых пэров.

Из всего сказанного с очевидностью выступает тот факт, что события, пережитые Англией за последние три четверти века, не привели ее ни к республиканскому перевороту, ни к упадку системы парламентаризма. Успехи радикализма не вызвали также падения завоеванных в течение веков свобод или вольностей английских граждан, вопреки все еще держащемуся предрассудку, что равенство плохо уживается со свободой. Продолжая дело, начатое еще "левеллерами", или уравнителями середины XVII века, английские демократы обоих лагерей - лагеря вигов и лагеря тори - освободили английское право от всех тех архаизмов, какие представляли изъятия из обще- гражданской правоспособности, в разной степени, для евреев, сектантов, вольнодумцев, наконец, католиков. Изменение формулы присяги, приносимой депутатами парламента, позволило войти в его состав и еврею Ротшильду, и атеисту Бредло. Эдуард VII озаботился, хотя и поздно, устранением некоторых слов из приносимой им при коронации клятвы, а сын его, нынешний король, провел эту перемену в законодательном порядке. Отпало все неприемлемое для католиков. В стране цезарепапизма глава духовенства, архиепископ кентерберийский, сам поддерживал предложение вычеркнуть из присяги все способное задеть католиков. Начало равенства всех граждан пред лицом закона, начало, без которого немыслимо существование правового государства, проведено теперь в Англии в мельчайших подробностях. Оно вошло в нравы, определяет собою порядок ежедневного обихода; употребление даже в разговоре и шутя, выражений, как бы идущих с ним вразрез, признается поведением, недостойным "джентльмена", а этим в Англии все сказано. Недаром же Эдуард VII, говоря о возможности соглашения и мирного сожития с недавними врагами, бурами, оправдывал свой оптимизм, говоря: "ведь они джентльмены".

Если передать в сжатом виде смысл внутренней эволюции Великобритании за последние два царствования, то придется сказать, что в течение их произошла в Англии величайшая из всех пережитых ею революций и совершилась она мирным путем: из аристократической державы Англия стала демократической монархией, а Великобритания - неорганизованной федерацией таких же демократий, устроенных, подобно Англии, на началах представительства, парламентаризма и господства права, демократий, добровольно признающих гегемонию метрополии и соперничающих с нею в решении законодательным порядком различных сторон так называемого социального вопроса. При этом от прежней системы самопомощи удержано только стремление по возможности сосредоточить вмешательство государства в интересах охраны слабых против сильных в местных органах, приходских, муниципальных и провинциальных. Таким образом, в начале XX века, как и в конце XVI, Англия и в своем социальном законодательстве отправляется от признания системы местного самоуправления.

2. В начале царствования Виктории ничто не предвещало того, что Англия решительно вступит на путь демократизации и социализации своего законодательства. Этого не позволял ожидать ни характер самой правительницы, ни направление, какого придерживались ближайшие к ней советники. Молодая королева отличалась, правда, немецким прекраснодушием и сентиментальностью, но эти качества сказывались самое большее в благодарной заботливости о прислуге, в романтической любви к горным ландшафтам, в супружеской привязанности и уменье ценить дружбу, наконец, в жалостливом отношении к отдельным людям и даже животным. Королеве Виктории трудно было бы приписать стремление употребить все старания к материальному и нравственному подъему рабочих классов: ее нельзя было и заподозрить в желании ослабить общественное неравенство радикальными реформами в налоговом обложении или путем введения особой системы попечительства о рабочих. Она пошла скрепя сердце и против воли и на отмену защитительных пошлин, обеспечивавших местным производителям хлеба возможность сбывать его потребителям по высшей цене против той, которая одновременно стояла на иностранных рынках, и на попытку Роберта Пиля перейти к обложению налогом дохода с имуществ. Не от нее исходит также почин рабочего и фабричного законодательства, хотя отец ее и был горячим сторонником Роберта Оуэна и его далеко не всецело утопического социализма. Еще более была чужда Виктории мысль расширить систему политических выборов, допустить к участию в них новые общественные слои. Сказанное о королеве может быть повторено и о ее ответственных советниках, начиная с лорда Мельборна, который, при всем своем вигизме, избегал постановки вопроса о реформах и во время своего руководительства английской политикой на самом деле ничего не сделал для того, чтобы вывести страну на путь социального и политического прогресса. Нельзя, наконец, зачислять на первых порах в ряды реформаторов и тех двух государственных деятелей, которые впоследствии более других сделали для того, чтобы век Виктории в летописях Англии был отмечен, как век развития гражданского равенства, политических прав народных масс, торжества начала общественной справедливости и государственного заступничества за слабых и обездоленных.

И Гладстон, и Дизраэли одинаково начали свою парламентскую карьеру в партии тори. Первый открыто высказывался в годы, предшествовавшие отмене рабства негров и избирательной реформе 1832 года, против обеих мер. Первая казалась ему равно опасной и для интересов плантаторов, и для нравственного и умственного уровня отпущенных на волю. Вторая грозила Англии, как он полагал, в недалеком будущем республиканским переворотом. Что касается до Дизраэли, то он открыто обвинил своего вождя, Роберта Пиля, в измене интересам партии, как только последний, стоя во главе торийского кабинета, высказался за начало свободной торговли и за подоходный налог. И то, и другое направлено было против интересов землевладельческого класса (landed interest), с которыми, как полагал Дизраэли, в неразрывной связи стоят и интересы рабочего класса, несмотря на то, что благодаря охранительным пошлинам он вынужден производить лишние затраты на свое пропитание, в виду дороговизны хлеба. И в церковном вопросе оба будущих соперника высказывались одинаково в консервативном духе, настаивая на сохранении за англиканской церковью в католической Ирландии положения государственной и не соглашаясь, поэтому, на упразднение обязательности для всего населения острова участвовать в платеже в ее пользу церковной десятины.

Гладстон объяснил впоследствии в своем дневнике источник своего консерватизма, указывая на то, что воспитание, полученное им в Оксфорде, мало подготовило его к деятельности реформатора. Что касается до Дизраэли, то он, по-видимому, раньше своего будущего политического противника проникся сознанием необходимости связать судьбы торийской партии с некоторыми радикальными переменами в общественном и государственном укладе. Противник фритредерства, насколько оно грозило так называемому "landed interest", т. е. интересам аграриев, из среды которых вербовались по преимуществу члены его партии, он не прочь быль распространить начало государственного вмешательства на отношения трудящихся масс к собственникам промышленного и торгового капитала, тем более что последние главной своей массой входили в состав партии вигов. Последние в свою очередь проводили политику свободной торговли не без задней мысли - использовать в собственных интересах справедливые жалобы на вздутие цен на предметы первой необходимости монополией, создаваемой тори в пользу землевладельцев и сельских производителей. В самом начале своей карьеры Дизраэли писал жене известного последователя Бентама, профессора Остина, с которым связывала его тесная дружба: "тори пережили себя, но я не могу решиться на то, чтобы сделаться вигом" (письмо от 1834 г.). Отпечатанные им вскоре затем политические брошюры выяснили причины его колебаний: полемизируя в них, как и в речах, произнесенных на выборах, с вигами, Дизраэли уже в это время говорит о необходимости создать особую "национальную партию", ставящую себе задачей поднятие благосостояния и расширение политических прав простонародья; он настаивает на той мысли, что проведенная вигами избирательная реформа 1832 года ничего не дала сельским и городским рабочим. В брошюре, озаглавленной "Защита английской конституции" (Vindication of the English Constitution), повторяя во многом взгляды Болингброка и Борка, критика французской Декларации прав и демократической конституции 1791 года, он проводит тот взгляд, что английский порядок - не продукт законодательного творчества, в основу которого положены определенные принципы вроде пресловутой французской формулы: свобода, равенство, братство; что рост конституции вызван был самой жизнью и что начала, ею управляющие, должны быть выведены из практики парламентских, судебных и административных учреждений. Обращаясь к поставленной им задаче, Дизраэли доказывает, что рост свободы в Англии не состоял, как во Франции, в борьбе с привилегиями, а в распространении этих привилегий на все более и более широкие круги. Каждый раз, когда тот или другой класс населения оказывался окрепшим, его допускали к политической жизни. Так было при Уолполе с крупными негоциантами, и так повторилось с средним сословием вообще при проведении вигами в 1832 г. избирательной реформы. Тори грешили тем, что не считались пока с необходимостью пойти навстречу требованиям, предъявляемым вновь образовавшимися и окрепшими кругами, и не предлагали им включить их в число политически-привилегированных классов. Дизраэли намечает, таким образом, еще в своих юношеских памфлетах, в каком направлении должно происходить дальнейшее развитие того, что англичане называют franchise. Он мечтает не о всеобщем избирательном праве, а о допущении квартирантов-рабочих, рядом с капиталистами-домовладельцами, к праву выбирать и быть выбранными. А это, как мы увидим, и было проведено реформой 1867 года. Но не один городской трудящийся люд может считаться созревшим для политической деятельности; то же должно быть сказано о долгосрочных фермерах и тем более о наследственных съемщиках-копигольдерах. Отсюда необходимость восполнить ими в деревне недостаточное число избирателей-собственников, или фригольдеров. То или другое постоянное или, по крайней мере, продолжительное отношение к земле кажется Дизраэли, как столетиями раньше Кромвелю или Аэртону, ручательством наличности у данного лица прочного интереса к правильному ходу государственной машины, а потому и наделяет его правом участия, как в местном самоуправлении, так и в парламентской жизни. Проф. Гнейст десятки лет спустя проповедовал те же мысли, остерегая своих читателей и слушателей от той порчи, какую якобы вносят в организм английских учреждений французские принципы, проповедуемые Джоном Стюартом Миллем.

Только что изложенные взгляды не были, однако, настолько оригинальны, чтобы считать Дизраэли прокладывающим, так сказать, новые пути. Направление его внутренней политики, как и той, которой стал держаться его антагонист Гладстон, дано было со стороны, такими вождями общественного мнения, какими можно считать творцов манчестерской школы экономистов, начиная от классиков Смита и Рикардо, переходя к главам "утилитаризма" и оканчивая эпигонами фритредерства с Кобденом и Брайтом во главе. От них перенял Роберт Пиль идею борьбы с системой протекционизма, с которой английское правительство готово было еще порвать во времена лорда Шельборна и заключения первого торгового договора с Францией в 1786 году.

"В истории английского законодательства", - пишет недавно скончавшийся русский экономист А. Н. Миклашевский, - "Бентам и его последователи оставили свой след в шести замечательных актах: в законах о коалициях 1824 и 1825 гг., в парламентской реформе 1832 г., в законах о бедных 1834 г., в отмене хлебных законов, в законах, расширяющих свободу собственности на землю и право образования торговых и промышленных предприятий, в создании банкового акта Пиля 1844 года" ("История политической экономии", стр. 298). Первые три акта изданы были еще до времен Виктории, и я имел уже случай говорить о них раньше. Недовольство, вызванное в среде рабочих законом 1834 г. о бедных, сказалось, однако, уже ко времени нового царствования. Своею жестокостью он произвел глубокое впечатление на народные массы и вызвал, как указывает проф. Миклашевский (ibid., стр. 301), развитие дружеских обществ самопомощи (friendly societies). В широких слоях населения распространилось убеждение, что переход власти к буржуазии привел только к торжеству ее интересов и к еще большей эксплуатации ею работника. Это недовольство и эти сомнения в том, чтобы буржуазия и действовавшие заодно с нею виги преследовали в своих реформах интересы народных масс, были уже налицо в то время, когда Дизраэли стал группировать вокруг себя то меньшинство торийской партии, которое известно в истории под наименованием "Молодой Англии". Подчиняясь его руководству, оно задалось мыслью обновить программу партии включением в нее мер, направленных столько же к поднятию материального и нравственного уровня народных масс, сколько и к расширенно их политических прав.

Вспыхнувшая во Франции в 1848 г. социальная революция, не говоря уже о более раннем восстании рабочих в Лионе, в большей степени, чем новые попытки чартистов в 1842 и 48 гг. поднять, рядом с вопросом о всеобщем избирательном праве, и вопрос аграрный, и вопрос рабочий, только укрепили в будущем лидере английского консерватизма уверенность в том, что тори могут вернуть себе власть и прочно удержать ее в своих руках, под одним непременным условием - не исключать из своей программы частичных мер к решению социального вопроса. В своих романах, из которых "Сибилла" пользуется наибольшей известностью, Дизраэли задается мыслью о том, как сочетать верность исконным началам торизма с удовлетворением справедливых запросов трудящегося люда. "Приобретать, накоплять, взаимно грабить друг друга, опираясь на философские фразы и строить утопию будущего блаженства, вытекающего из материального благосостояния и труда, - говорит одно из действующих лиц этого романа, - такова была безостановочная забота Англии за двенадцать лет, протекших со времени реформы 1832 г.". Задача "Молодой Англии", с которой Дизраэли отождествлял свою собственную, передается им в позднейшем по времени романе от 1870 г. (Лотар), как стремление противопоставить грубому утилитаризму, возлагавшему все надежды на ничем не сдерживаемый эгоизм, оживление идеальных стремлений проникновение ими правительственной политики, осуществляемой патриотически настроенной аристократией, вполне проникнутой сознанием той истины, которую французы передают словами "noblesse oblige", способной, поэтому, и на материальные пожертвования, и на распространение на новые слои своих общественных и политических преимуществ в интересах всего народа (см. Lord Beaconsfield, новая его характеристика, написанная по-немецки Оскаром Шмиц, стр. 194 и след.).

Пока образованная Дизраэли партия "Молодой Англия" оставалась в меньшинстве, она была бессильна проявить себя в какой-либо созидательной работе. Время такой работы настало для нее в третьей четверти прошлого века, когда ею была проведена в премьерство Дизраэли избирательная реформа 1867 г. До поры до времени Дизраэли и его единомышленникам приходилось довольствоваться одним отстаиванием исконных принципов торизма - покровительства так наз. landed interest, защиты англиканской церкви и начала целости и единства Великобритании ни по соображениям, несколько отличным от тех, какие тори выставляли ранее. Особенно резко эта перемена сказалась в тот момент, когда глава тори Роберт Пиль решился изменить старому знамени и вместе с Гладстоном перешел на сторону фритредеров в вопросе о хлебной торговле. Дизраэли и его единомышленники признали такое поведение прямым разрывом с принципами торизма и стали защищать покровительственные пошлины для туземного хлеба на том основании, что высокая цена на хлеб поддерживает высокую заработную плату. В то время еще никто не высказывал сомнения в верности теории фонда заработной платы; ее продолжал придерживаться до 1869 г. и Милль в своем известном трактате "Об основаниях политической экономии". Дизраэли мог, поэтому, оставаться радикалом и в то же время тори, не высказываясь против отмены пошлин на иноземный хлеб и решительно отказываясь следовать за вождем своей партии в его готовности занести руку на проведенную еще Уэллингтоном в 1827 г. систему так наз. "подвижной скалы" цен на хлеб, согласно которой, при падении на рынке цены пшеницы, соответственно возрастала пошлина, взимаемая казною с ввозимой из-за границы пшеницы.

По вопросу об удержании или отмене покровительственного тарифа на продукты английского земледелия последовало и первое столкновение между двумя будущими антагонистами, Гладстоном и Дизраэли. Первый в роли председателя бюро торговли в кабинете Пиля ранее самого премьера усомнился в возможности поддерживать с точки зрения общего блага исконную экономическую политику тори и поделился своими взглядами с главой кабинета. Пиль призвал их правильными, и у него хватило мужества разорвать с прошлым. Он и его кабинет открыто высказались за отмену пошлин на хлеб. Дизраэли и руководимый им Бентинк поспешили отомстить Пилю за то, то они считали его "изменой", и оставили его в меньшинстве при голосовании в палате сравнительно второстепенного вопроса об усилении репрессии в Ирландии.

Закон, обеспечивший Англии свободу торговли хлебом, успел пройти в палате общин ранее падения Пиля, под влиянием того непредвиденного союзника, каким явился неурожай картофеля в Ирландии и невозможность успешной борьбы с голодом помимо разрешения беспошлинного ввоза земледельческих продуктов из-за границы. До этого времени Дизраэли и Гладстон стояли под знаменами одной партии, одинаково отстаивали против О'Коннеля и сторонников законодательной автономии Ирландии начало целости и единства Великобритании и право господства англиканской церкви на острове, на котором большинство жителей были католики. Гладстон отдавал должное красноречию Дизраэли и только высказывал сомнение в том, чтобы ему когда-либо пришлось учиться у него "твердости в отстаивании принципов". По существу же он далеко не расходился с ним ни в оценке действительной необходимости для Ирландии особого парламента, ни по вопросу об освобождении ее католического населения от уплаты церковной десятины в пользу господствующей церкви. На оба вопроса он отвечал одинаково отрицательно.

Проповедь свободной торговли, к которой Гладстон перешел, в конце концов, и которая заставила его вступить в ряды вигов, имела своим исходным моментом движение, возникшее за стенами парламента. Душою его с самого начала сделались два человека: Кобден и Брайт. Еще в 1820 г., как указывает проф. А. Н. Миклашевский, купцы в особой петиции требовали провозглашения начала "свободной торговли". В 1838 г. в Манчестере образовалась "Лига против хлебных законов", во главе которой стал Кобден и позднее его друг и единомышленник Брайт, оба представители буржуазии. По мнению Кобдена, лекарством против всех социальных недугов является свобода индивидуальных соглашений. Одним из применений этого начала надо считать беспошлинную торговлю хлебом и другими продуктами первой необходимости. Налог на хлеб, доказывает он, всей своей тяжестью падает на рабочих; отмена хлебных пошлин не понизит заработной платы. Каждая нация, сообразно условиям своего климата, почвы, населения, призвана ставить на рынок по преимуществу те или другие предметы. Крупное капиталистическое производство, пользующееся наилучшими машинами, казалось Кобдену лучшим средством спасти рабочий класс Англии от материальной нужды и социальных бедствий. Он предвидел широкое развитие в Англии обрабатывающей промышленности, свободный обмен ее продуктов на иноземный хлеб, по его мнению, повел бы к увеличению опроса на труд, и реальная заработная плата возросла бы. Понижение, вследствие отмены хлебных пошлин, номинальной (денежной) заработной платы даст возможность фабриканту содержать вместо одного - двух рабочих. С расширением сбыта и фабриканты, и рабочие будут постоянно заняты; безработица прекратится. Исчезнут, поэтому, и "рабочие дома, как с падением феодализма - замки баронов".

Руководитель оппозиции Джон Россель первый выступил в парламенте защитником этих же мыслей. Роберт Пиль, стоявший во главе торийского кабинета, только в 1846 году решительно перешел на сторону фритредеров. 16 мая этого года он внес в парламент билль, согласно которому с 1 января 1849 года хлебные пошлины совершенно отменялись. Билль 1846 г. одновременно понизил или уничтожил пошлину на 150 предметов, частью шедших на пропитание, частью представлявших собою сырье или полуфабрикаты.

Вместе с подоходным налогом, введенным Пилем в 1842 г., отмена хлебных законов в 1846 году является той мерою, которая в первой половине XIX века всего более сделала для того, чтобы открыть Великобритании возможность из страны земледельческой сделаться страною, живущею главным образом промышленностью и торговлей. Отмена навигационных актов Кромвеля и Карла II в 1849 году и открытие гаваней Великобритании для судов всего мира завершили этот переворот в пользу свободы торговли. Так как в 1847 г. под влиянием Остлера и Шефтсбери проведен был закон о десятичасовом рабочем дне, то можно сказать, что первая половина XIX ст. не закончилась без серьезных мероприятий и в сфере социального законодательства.

3. Многолетнее царствование королевы Виктории нашло у современников не менее благоприятную оценку со стороны его внешней политики, чем со стороны внутренних реформ. Ряд выдающихся людей, Пальмерстон, Джон Россель, Дерби, Гладстон, Дизраэли, наконец, Солсбери, определили ход английской дипломатии, расходясь между собою редко и мало в понимании общих ее задач и довольно резко и часто, когда речь шла о ближайших путях и надежнейших средствах к достижению намеченного. Смена вигов и тори в руководительстве парламентом в меньшей степени отражается в Англии на иностранной, чем на внутренней политике, так как обе партии до последнего времени неизменно преследовали традиционные начала: стояли за английское преобладание на морях, за захват Великобританией возможно большего числа иноземных рынков и колоний и старались обеспечить ее владычество в Индии. Для этого одинаково необходимым считалось сохранение в руках Англии Гибралтара и Мальты, закрытие Дарданелл для русского флота, расширение зоны английского влияния в Архипелаге и Египте, на Персидском заливе и в пограничном с Индией Афганистане со всеми вытекающими отсюда последствиями. К числу их надо отнести поддержание, хотя бы и силой оружия, целости и единства турецкой империи или, по меньшей мере, недопущение России не только к занятию Константинополя, но и к исполнению ее исторической миссии - покровителя и заступника славянства и православия на Балканском полуострове. Другим последствием надо считать если не сохранение европейского status quo, как он установлен был Венским конгрессом, то изменение его не иначе, как под условием компенсации для Великобритании за все земельные приобретения или расширения зон влияния, какие допущены будут международными соглашеньями к выгоде той или другой державы Старого света. Англия, скрепя сердце, помирилась, по-видимому, после долгих протестов, с впервые высказанной Соединенными Штатами и нашедшей дальнейшее развитие в Аргентине доктриной Монро, по которой дела американского материка должны решаться независимо от Европы одними государствами Нового света. Она пошла на эту уступку под одним условием признания ее верховных владельческих прав над Канадой.

Можно поставить, поэтому, вопрос, в какой степени практика невмешательства, временно нарушенная в период междоусобной войны северных и южных штатов, в состоянии и будет удержаться при посягательстве на принцип "открытых дверей" (open doors), которого можно ждать не от одной Венецуэлы, но и от Соединенных Штатов, особенно со времени окончания работ по прорытию Панамского канала. Позволительно также сомневаться, чтобы Англия осталась спокойным зрителем еще недавно возобновленных попыток сев. американского правительства упрочить связь с ним Канады, хотя бы в форме торгового договора, включающего эту английскую колонию в состав земель, охраняемых американским таможенным кордоном.

Пока Англия, несмотря на успешную одно время агитацию Джозефа Чемберлена в пользу протекционизма, останется страною свободной торговли (а я не вижу оснований к тому, чтобы ждать в близком будущем существенных перемен в этом отношении, хотя бы и под влиянием тех опасений, какие вызывает возможное соперничество Германии на мировых рынках), трудно ждать, чтобы в ней нашелся кабинет, готовый допустить расширение, где бы то ни было, сферы влияния за державой, закрывающей свои порты английским торговым судам или облагающей доставляемые ими товары высокими пошлинами в интересах поощрения собственной промышленности. Если что обещает прочность соглашению, недавно возобновленному Англией с Японией, так это готовность последней, не в пример нам, открыть свои гавани на Тихом океане для торговых судов всех стран. Если политические интересы и могут побудить Англию к союзу с государствами, придерживающимися протекционной политики, то только под условием признания ими за нею особых зон влияния, в которых ее правительство с тою же исключительностью могло бы использовать признаваемую за ним торговую монополию, с какой последняя поддерживается заключившей договор державой в указанных ей территориальных пределах. Этим, на мой взгляд, объясняется, почему Персия и Афганистан перестали служить яблоком раздора между Великобританией и Россией. Последняя стремится завладеть рынками в одной северной Персии и, под условием признания английским правительством ее "преимущественной заинтересованности" в этой области, вполне поступилась в пользу своей недавней соперницы и Афганистаном, и Персидским заливом.

Если смотреть на результаты, добытые английской внешней политикой в царствование Виктории, с точки зрения современных интересов Великобритании, то придется сказать, что эта политика была менее успешна, чем полагали лица, принимавшие в ней непосредственное участие.

Пальмерстона считали одно время своего рода дипломатическим гением. Некоторые из его начинаний оказались удачными и принесли свои плоды, но, быть может, не совсем те, каких ждали от них. При ближайшем его участии достигнуто было отделение Бельгии от Голландии, и первой обеспечено положение вечно-нейтральной державы. Чтобы сохранить за нею это привилегированное положение и не дать французам возможности расширить свое влияние, а тем более свои пределы на ее счет, Англия не согласилась возвести на бельгийский престол принца Орлеанского дома, одного из сыновей Людовика Филиппа, рискуя тем самым если не прямым разрывом, то ослаблением доброго согласия с Францией, ее ближайшей союзницей с тех пор, как под влиянием Каннинга, она отказалась от прежней роли полицейского, приставленного к охране решений Венского конгресса и священного союза трех императоров, роли, с которой мирился одно время главный руководитель ее политики - Касльри.

Когда в эпоху второй империи Наполеон III, по-видимому, не прочь был расширить пределы Франции на счет Бельгии, Виктория и лорд Пальмерстон, уступая настояниям короля Леопольда I, проявили готовность поддерживать объединительные стремления Пруссии с целью нейтрализовать ею влияние западного соседа маленького королевства, отторгнутого от Голландии и утратившего благодаря этому прежнее значение государства-тормоза (etat-tampon). Странно подумать, что заботе о вечном нейтралитете Бельгии принесены были в жертву те опасения, какие честолюбивые намерения Пруссии могли вызывать, и за дальнейшую самостоятельность еще недавно объединенного с Англией Ганновера, и за удержание Данией ее немецких провинций Шлезвига и Гольштинии, несмотря на обещание С.-Джемского кабинета стоять на страже ее целости и неприкосновенности. Отказываешься верить тому, что Англия сама содействовала созданию опаснейшего противника ее бесконтрольному владычеству над морями и заокеанскими странами добровольным отказом от всякого вмешательства и в австро-прусское столкновение с Данией, и в войну двух важнейших немецких держав из-за дележа отторгнутых у Дании земель, и во франко - прусскую войну, закончившуюся созданием германской империи. Близорукость английской политики покажется еще более поразительной в восточном вопросе; английский кабинет счел возможным отвергнуть сделанное в 1853 г. Николаем I лорду Абердину предложение, взамен признания за Россией протектората над дунайскими княжествами, взять Египет и Крит. Две кровопролитнейшие и крайне разорительные для английского казначейства войны не обеспечили ей, однако, вполне даже этих выгод. В первой из таких войн, Крымской, Англия, неизвестно почему, поддерживала притязания наполеоновской Франции на роль главной покровительницы католических церквей на Востоке и стремилась отнять у России право держать флот на Черном море, пожертвовав для этой цели 25.000 жизней и 50 миллионами фунт стерлингов. Во время второй войны, русско-турецкой кампании 1878-го года, кабинет Дизраэли, чтобы остановить движение русских войск на Константинополь, послал английский флот в Мраморное море и добился от палат открытия ему кредита в 6.000.000 фунтов стерлингов. Взамен шести миллионов сбережений, сделанных либеральным министерством Гладстона, лорд Биконсфильд оставил руководительство английскими делами с дефицитом в 8.000.000 ф. стерлингов. Они ушли на покрытие издержек войны не с одними зулусами, предпринятой с целью внушить им уважение к англичанам, как владельцам Капской области, но и на несколько лет продолжавшееся походы в Афганистан; а их признанною самим правительством целью было предохранить Великобританию от опасности, которой якобы грозит английскому владычеству в Индии приближение русских к ее границам. Правда, пророчество в этом смысле сделано было много веков тому назад. Еще Кампанелла в своем знаменитом сочинении об "Испанской монархии" пугал наследников Карла V и Филиппа II мыслью о возможности отнятия у Испании королем Московии, по крайней мере, одной из двух Индий. В вымышленном политическом завещании Петра I, якобы найденном в будуаре его дочери каким-то гермафродитом, носившим прозвище рыцаря д'Эон (завещание отпечатано в приложении к мнимым мемуарам последнего), в уста русского реформатора вложены слова, воспроизводящие мысли неаполитанского монаха, фантазия которого еще ранее изощрилась в построении "Солнечного града" с его коммунистическим идеалом. Еще от XVI столетия и брака Иоанна III с Софией Палеолог идет это пророчество, что Москва станет новым Римом по овладении Византией и проложит себе силой меча путь в Индию.

И подумать, что эта легенда положена была в основу "реальной политики"! Вместо того чтобы сразу признать за могущественнейшей из славянских и православных держав подобающую ей роль охранительницы интересов единокровных и единоверных с нею народностей, Англия, заодно с остальной Европой, или держала их под владычеством турок, или соглашалась передать опеку над ними австро-венгерской империи (Босния и Герцеговина) да еще таким чуждым им по крови династиям, как Гогенцоллерны в Румынии, Баттенберги и Кобурги в Болгарии. И все это делалось из страха, чтобы русским не удалось упрочить своей власти на Балканах и, овладев Константинополем, отрезать англичанам путь в Индию.

Когда видишь, что в ближайшее же царствование, при Эдуарде VII, Россия легко размежевалась с Великобританией в отношении "зон влияния на Востоке" и составляет ныне третье звено в союзе, обеспечивающем спокойствие Европы и всего мира и борющемся с честолюбивыми замыслами двух немецких империй и случайно втянутого в их политику итальянского королевства, то невольно вкрадывается сомнение в прозорливости самых прозорливых политиков.

Но совершенно иную оценку получит английская дипломатия в царствование королевы Виктории, если посмотреть на нее с точки зрения момента, современного пережитым страною событиям.

Англии, несомненно, было выгодно со времен Каннинга и в долгие годы руководительства ее внешней политикой Пальмерстоном выступать в роли защитницы интересов личной свободы и народной независимости от косного консерватизма "Священного союза" и его желания сохранить status quo, установленный Венским конгрессом. В ее интересах было стоять на стороне конституционной монархии, одинаково и во Франции, и в Испании, на стороне независимости Бельгии, польского освободительного движения, итальянского, и немецкого объединения. Было ли также возможно ей не объединять Европу против "честолюбия одного человека, императора Николая", к чему, как видно из ее писем, королева Виктория сводила причины Крымской кампании. Англии выгодно было решить путем третейского разбирательства вопрос об Алабаме, т. е. о постройке на английской верфи военного судна этого имени по заказу южных штатов, судна, открыто занявшегося во время войны северных и южных штатов каперством, тотчас же после выхода из английской гавани под предлогом "обучения своего экипажа морским маневрам". А отказ от войны и согласие подчиниться приговору трех посредников было уже прямо делом того либерального министерства, во главе которого стоял Гладстон, обвиненный его соперником Дизраэли в донкихотстве, в готовности жертвовать интересами Англии, в погоне за идеалом вечного мира. Несомненно, приобретение двух пятых всех акций Суэцкого канала, при денежном посредничестве Ротшильда, было весьма удачным шагом консервативного кабинета Дизраэли, позволившим Англии обратить Египет в зону своего исключительного влияния, особенно с тех пор, как Франция, в министерство Фрейсинэ, отказалась разделить с Великобританией выгоды и опасности совместного обеспечения египетского долга. Еще удачнее могло показаться не сопровождавшееся войною занятие англичанами Кипра, уступленного Турцией в награду за противодействие завоевательным стремлениям России в Азии в сторону Эрзерума.

Все эти успехи не ослабляют, однако, безотрадного впечатления, производимого отказом Англии осудить своей политикой турецкие "неистовства" (atrocities), все равно будут ли жертвою их болгары или армяне, как не могут изгладить они и памяти о ненужной и кровопролитной войне, вызванной интересами капиталистов и направленной против двух самостоятельных республик, населенных голландскими крестьянами. Но самым кровавым пятном на имперской мантии, которой подарил Викторию лорд Биконсфильд, остается, разумеется, безжалостное подавление восстания так называемых сипаев в Индии. Оно вызвано было неумением английских администраторов считаться со стародавними обычаями покоренных народов, особенно в том случае, когда эти обычаи идут вразрез с интересами английской казны.

В туземных княжествах Индии веками установлен был такой порядок наследования престола, который позволял радже передать власть после своей смерти не только кровному родственнику, но и усыновленному. Английские власти не пожелали сохранить в силе этого обычая, и имущества бездетных раджей присоединялись, как выморочные, к казне. Правители полусамостоятельных княжеств увидели в этом угрозу своему дальнейшему существованию и сделали, поэтому, отчаянную попытку низвергнуть иго иностранцев. Она была потоплена в море крови. Англичане не прочь думать, что искупили свою вину чистосердечным признанием невозможности оставить Индию в руках эксплуатировавшей ее в течение двух веков торговой компании. Управление Индией перешло в руки государства. Назначаемый королем вице-король, при котором имеется совет смешанного состава, из британских чиновников и туземцев, ведает ее дела на местах. В состав английского кабинета включен новый член - секретарь по делам Индии. В Indian office, или высшее бюро по делам Индии, в Лондоне, были привлечены выдающиеся юристы и социологи, как сэр Генри Мэн или Джон Стюарт Милль. При их ближайшем участии устроен земельный быт Северо-Западных провинций и Пенджаба с полным признанием обычного права родовых и нераздельно-семейных групп туземцев, и приняты меры к охране уцелевших следов мирского пользования. Наконец, вся администрация этой обширнейшей и населеннейшей заморской колонии, на которую англичане не жалеют средств когда дело идет о создании общеполезных или образовательных учреждений, поставлена под контроль парламента. Чтобы усилить в местном населении уважение к верховной владычице страны, к главе не только ее раджей, но и магараджей (т. е. раджей над раджами). Дизраэли предложил и, вопреки оппозиции, провел через парламент, возведение Виктории в звание императрицы Индии. С его же совета предпринято было принцем Уэльским, будущим королем Эдуардом VII, путешествие в эту страну, позволившее туземцам увидеть сына их повелительницы в обстановке, роскошью своею превосходившей ту, какая в сказках "Тысячи и одной ночи" окружает султана Акбара. Из всех проведенных Дизраэли реформе ни одна не встретила большего сочувствия королевы, как возрождение в ее лице империи Великого Могола. Ее недавний биограф, Барду, говорит, что со времени кончины принца-супруга Альберта, никто в равной степени не заслужил доверия и признательности Виктории, как возведенный ею в лорды португальский еврей Дизраэли. Ему, как посетившему в молодости Восток, отчетливо представлялась необходимость воздействовать на воображение туземных масс, с трудом мирившихся с мыслью, что ими управляет из-за морей женщина, из рода которой никто никогда, до прибытия принца Уэльского, не показывался в их среде. Правильность такого шага, рассчитанного на народную психологию Индии, признали и преемники первой императрицы Индии, и теперь новый король по прошествии немногих месяцев со времени коронации уже собирается предпринять поездку в Индию в обществе своей супруги.

4. Крымская война и связанные с нею события на время остановили ход государственных преобразований, так счастливо начатых в министерство Роберта Пиля. Но с 1860 года Англия снова вступает на путь демократизации своих учреждений одновременной постановкой двух крупнейших для ее дальнейших судеб вопросов - вопроса о свободе торговли и вопроса о расширении избирательного ценза до тех пределов, при которых и рабочие семьи, имеющие самостоятельную квартиру, призваны были бы к пользованию политическими правами. Оба вопроса поставлены были одновременно и примыкали к ранее принятым решениям, - первый к тому, что сделано было в первой половине столетия Робертом Пилем отменой хлебных законов, второй - к избирательной реформе 1832 г., предложенной и проведенной Джоном Росселем. И на этот раз обе реформы нашли более или менее тех же поборников. Правда, Пиль был в гробу, но тот, кто стоял рядом с ним в проведении его финансовой политики и, быть может, ранее его самого признал невозможность отстаивания и для торийского министерства покровительственной системы в интересах поддержания английского землевладельческого класса (landed interest) - я разумею Вильяма Гладстона - выступил теперь с непревзойденными никем энергией и талантом в защиту фритредерства. Как и в старые годы, этот пилит, еще не порвавший связи со многими из принципов торизма, следовал в своей финансовой политике течению, порожденному либералом Кобденом и поддержанному радикалом Брайтом. Двумя годами ранее, в 1858 г., и лорд Дерби, и Дизраэли одинаково приглашали Гладстона войти в состав торийского кабинета и занять в нем пост министра финансов (см. "Жизнь Гладстона", написанную Морли, изд. 1905 г., т. I, гл. IX). Если Гладстон, в конце концов, не принял этого предложения, то более подчиняясь требованиям партийной дисциплины, чем в виду резкого расхождения с тори по стоящим на очереди вопросам. Его не остановило опасение встретить порицание либералов за ту консервативную позицию, которую он затем занял в вопросе о назначении следственной комиссии для раскрытия злоупотреблений, приписываемых английскому интендантству в годы Крымской кампании. Если он согласился вступить в 1859 г. в министерство Пальмерстона, несмотря на то, что оно составлено было из вигов, то, как справедливо указывает его биограф, потому, что глава этого кабинета сам был весьма близок к торизму в том понимании, какое давал ему лорд Дерби (ibid., стр. 631). Гладстон не мог, однако, рассчитывать на то, чтобы его финансовая политика встретила дружное признание со стороны всех членов нового правительства. В переписке его с друзьями (с лордом Актоном, позднее проф. истории в Оксфорде) отмечено то значение, какое имело посещение его в деревне (Hawarden) Кобденом в 1850 г. перед самым открытием парламентской сессии. Кобден представил Гладстону готовый проект торгового договора с Францией на началах фритредерства. "Я принял его предложение, - пишет Гладстон, - с такою же поспешностью, как двумя месяцами ранее пост министра, и должен сказать, что у меня не явилось даже мысли о возможности поступить иначе" (ibid., стр. 653). А между тем это означало ни больше, ни меньше как то, что при составлении бюджета Гладстону, как министру финансов, предстояло произвести радикальнейший переворот во всей системе косвенного обложения с целью привести ее в соответствие с теми требованиями, какие налагал на Англию переход к системе свободного обмена товарами со своим ближайшим соседом. И действительно, составленный Гладстоном бюджет 60-61 г., известный под наименованием "великого", заключает в себе добровольный отказ от таможенного обложения не только французских товаров, но и иноземных вообще, за исключением всего на всего 48 предметов, из которых важнейшими были спиртные напитки, сахар, чай, табак, вино, кофе, цикорий, рис, хмель, перец, изюм. Чтобы судить о грандиозности перемены, надо вспомнить, что в 1842 г., когда Пиль нанес первые удары протекционизму, число обложенных пошлиной предметов равнялось 1.052, из которых в 1860 г., до заключения торгового договора с Францией, оставалось подлежащими обложению 419 (ibid., стр. 659). Предпринятая Гладстоном финансовая реформа еще осложнилась, благодаря тому, что он решился связать с нею попутно меру, клонившуюся к облегчению материального положения мелкой печати. В бюджете с этой целью опущен был доход от обложения налогом бумаги, что должно было повести к значительному сокращению издержек издателей и сделать возможным для малоимущих классов иметь свою дешевую газету. Этого мало: впервые палатам было предложено голосовать не отдельные статьи расходов и доходов, а весь бюджет в целости в форме двух законодательных биллей: одного "о путях и средствах", другого - "об аппроприации известных получений к определенным затратам".

Нельзя сказать, чтобы внешние обстоятельства складывались благоприятно для проведения реформы такого широкого пошиба. Франция занята была вопросом о присоединении Ниццы и Савойи в награду за помощь, оказанную Италии в ее освободительной войне с Австрией. Тянь-цзинский договор с Китаем едва закончил войну на Дальнем Востоке, потребовавшую немало денежных затрат. Ходили смутные слухи о том, что, при несогласии Англии на территориальные приобретения Французской империи, Наполеон III не прочь будет осуществить план своего дяди и сделает попытку высадить свои войска на берега Великобритании. Сокращать издержки при таких условиях было немыслимо. Отменяемые сборы надо было чем-нибудь заменить; и Гладстон остановился на мысли об увеличении подоходного налога, что, разумеется, не могло рассчитывать на сочувствие массы его плательщиков.

Нельзя было, разумеется, ожидать и того, что палата лордов охотно пойдет на опыт расширения свободы печати простым опущением в денежном билле ограничивавшего эту свободу фискального сбора. Ближайшее будущее показало, насколько были обоснованы подобные опасения. Прибавим ко всему сказанному еще то, что один из членов кабинета Джон Россель, настаивал на том, чтобы в первую очередь поставлено было в парламенте обсуждение изготовленного им билля о расширении избирательного права, или так называемой franchise, и что глава кабинета Пальмерстон не желал ставить судьбу правительства в зависимость от приема, какой бюджет Гладстона встретит в одной из палат. Нужна была большая уверенность в правоте задуманного дела, чтобы не сдаться на убеждения политических единомышленников и личных друзей не спешить с проведением бюджетной реформы во всех ее частях, ждать того момента, когда хозяйственное развитие страны позволит приискать новые статьи обложения. Гладстон нашел в себе эту решимость: она поддерживаема была в нем уверенностью, что проведение его финансовой реформы само вызовет к жизни те явления, наступления которых ему советовали ждать от будущего. Он считал также истиной вне спора, что английская конституция признает за верхней палатой только право принять или отвергнуть прошедшие чрез нижнюю бюджетные законы, но не вносить в них изменения. В его дневнике, как и в заметках, его друзей, весьма определенно выступает тот факт, что победа в среде кабинета досталась ему еще труднее, чем в палате общин. Воспаление легких одно время потребовало от Гладстона отсрочки дебатов. Врачи боялись смертного исхода для своего пациента. Но лишь несколько оправившись, Гладстон выступил в палате с четырехчасовой речью, обеспечившей счастливый исход его финансовым предложениям. Впечатление, произведенное речью Гладстона, по словам слышавших ее, в том числе лорда Брума, превосходит то, какое когда-либо производил в законодательных палатах Англии финансовый доклад. Принц Альберт, муж королевы, пишет своему корреспонденту в Германии, что своей речью Гладстон окончательно упрочил за собою роль руководителя в палате общин. И за стенами парламента популярность этого государственного человека выросла неимоверно, разумеется, не в среде правых тори и вигов, а между левыми тори и радикалами. Палата лордов сделала попытку отклонить ту часть билля, которая касалась упразднения сборов с бумаги. Но это только вызвало со стороны Гладстона следующее категорическое заявление: "палата стремится присвоить себе право ревизии и контроля по отношению к той из функций общин, которая давно признана принадлежащей им всецело". Это заявление сделано было Гладстоном на одном из ближайших заседаний кабинета и нашло полную поддержку в Джоне Росселе. Пальмерстон сделал было попытку возражать, но в конце заседания подчинился решению большинства. 6 июля 1860 г. Пальмерстон внес проект резолюции, осуждавшей поведете лордов, и в то же время попытался в своей речи представить их защиту. Говоривший вслед за ним Гладстон, наоборот, назвал поступок лордов "чудовищным конституционным новшеством", что не помешало ему присоединиться к тексту резолюции. 6 августа, после новой полуторачасовой речи Гладстона, палата общин 266 голосами против 233 приняла отмену сбора с писчей бумаги, т. е. большинством в 33 голоса (ibid., т. I, стр. 653-670). Лордам, в конце концов, пришлось уступить, а за Гладстоном осталась честь защитника интересов печати и ближайшего виновника торжества не только принципа свободы торговли, но и начала подчинения лордов общинам в вопросах, связанных с бюджетом.

Мы сказали, что одновременно с вопросом о свободе торговли и соответственной реформе бюджета поставлен был в Англии в министерство Пальмерстона вопрос о расширении избирательного права. Россель настаивал даже на том, чтобы в первую очередь пошел внесенный им в палату проект о наделении правом голоса на выборах домовладельцев, платящих в городах 7, а в селах 14 фунт. ренты в год. Гладстон энергично поддерживал этот билль, но он далеко не встретил в среде самих вигов того сочувствия, с каким встречена была избирательная реформа в 1832 г. Многие боялись перехода власти в руки рабочего класса, и в числе этих многих был сам глава кабинета, Пальмерстон. Когда в одной из своих речей в защиту проекта Гладстон позволил себе сказать, что "всякий человек, которого личная неспособность или соображения государственной безопасности не лишают участия в делах страны, имеет нравственное право на включение его в число лиц, наделенных голосом на выборах", Пальмерстон пожелал увидеть в этом намек на готовность стоять за всеобщее право голосования и письменно заявил о решительном расхождении кабинета с такими взглядами. В последние годы жизни он не раз жаловался на то, что влияние уходит из его рук, и что при Гладстоне, который в случае его смерти сделается действительным руководителем вигов, произойдут странные и неожиданные события. Эти жалобы свидетельствовали о том, как глубока была разница во взглядах между членами самого кабинета, из которых одни, как Гладстон или Россель, не прочь были прислушиваться к мнениям английских радикалов, вроде Брайта и Милля, а другие считали, что нет основания подымать в парламенте вопроса, не поставленного перед страною заинтересованными в нем рабочими. Когда умер Пальмерстон и руководительство вигами перешло к Гладстону, последний счел нужным ответить на эти возражения. "Неужели нам ждать, сказал он, пока в пользу расширения права голосования начнется агитация между рабочими? Я думаю как раз обратное, я полагаю, что нужно предотвратить возможность ее наступления предусмотрительной политикой. В настоящее время из 50 рабочих едва один участвует в делах страны. А между тем они еще недавно показали свою политическую зрелость во время хлопчатобумажного кризиса, вызванного приостановкой в производстве хлопка во время междоусобной войны сев. штатов с южными. Спокойствие ни разу не было нарушено трудящимися, хотя в Ланкашире, например, им начинал грозить голод", Отвечая одному из своих оппонентов, выдающемуся вигийскому оратору Лоу, позволившему себе обвинить кабинет в том, что он понижением ценза будто бы делает возможным увеличить влияние, какое на исход выборов могут оказать "продажность, невежество, пьянство", Гладстон энергично выступил в защиту нравственных качеств английского рабочего люда. Поэтому, когда большинство, благодаря измене 44 сторонников кабинета, высказалось по одному частному вопросу, связанному с реформой, против правительства и Гладстон вручил королеве коллективную просьбу кабинета об отставке, он сделался на время предметом восторженных оваций со стороны лондонского простонародья и кумиром радикальной печати. Наоборот, консервативные круги стали относиться к нему с недоверием. Оксфорд, ранее посылавший его в парламент, изменил ему, и Гладстон сделался отныне на ряд лет представителем южного Ланкашира с его преобладающим числом хлопчатобумажных рабочих.

Но судьба нового избирательного закона была предрешена. Дизраэли понял, что руководимая им партия, располагая в палате лишь случайным большинством, не может сохранить за собою власти иначе, как взяв в свои руки завершение давно поставленной на очередь реформы. В 1866 г., когда внесен был проект Росселя, можно было уже насчитать пять кабинетов, которые, начиная с 1849 года, озабочены были расширением избирательного права; шесть раз подряд оно обещано было в тронных речах, прочитанных от имени монарха пред народным представительством (Морли, "Биография Гладстона", т. I, стр. 833). Так как Гладстон, сделавшийся со времени выхода в отставку вигийского кабинета руководителем оппозиции, также считал торийское правительство располагающим весьма незначительным большинством, то он полагал, что к кабинету Дизраэли можно предъявить еще большие требования, чем те, какие он сам, заодно с Росселем, позволил себе отстаивать перед вигами. Ни одну минуту он не остановился на мысли об отклонении проекта только потому, что он внесен его противником. Он предвидел в то же время необходимость внести существенные поправки в билль, который, но его рассчету, должен был отличаться "тем же отсутствием искренности", как и другие меры, ранее предложенные Дизраэли. "Дизраэли, - писал в 1867 г. Гладстон, - сделал три законодательных опыта в своей жизни; он внес в палату билль о бюджете 1852 г., билль об Индии 1858 г., билль о реформе 1859 г. Все они отличались отсутствием искренности (thoroughly tortuous measures). Таким же будет и билль, им теперь предлагаемый" (his reform bill of 1867 will be tortuous too). Пророчество Гладстона сбылось. Дизраэли пришлось иметь дело с партией, настроенной враждебно к реформе и в то же время дорожившей сохранением власти в руках кабинета. Все его искусство состояло в том, чтобы своим предложением запугать, возможно, меньше тех, чье влияние было особенно сильно в селах и сравнительно слабо в городах. Поэтому он остановился на мысли дать представительство "домовладельцам" (householders), но с ограничениями. Жилищный налог не всюду уплачиваем был прямо съемщиком. Немало было случаев, когда аренда увеличиваема была собственником на всю сумму причитающегося с нанимателя жилищного налога. Дизраэли видел в этом достаточное основание к тому, чтобы наделить голосом одних прямых плательщиков налога на жилища. Чтобы ослабить влияние предпринятой реформы на демократизацию выборов, консервативный кабинет считал нужным прибавить еще одно требование. Избирателем мог быть только человек, два года проживший в занимаемой им квартире. Гладстону, как главе оппозиции, пришлось отвоевывать у правительства право голоса для тех, кто снимал не целый дом, а квартиру ценою не ниже десяти фунтов, или ста рублей в год. Дизраэли уступил, и таким образом открылась возможность участия в выборах высшей категории технически обученных и потому лучше оплачиваемых рабочих. Только благодаря настояниям Гладстона и руководимых им вигов рабочий класс приобрел в 1867 году некоторый доступ к избирательным урнам, доступ, который был загражден ему со времени Генриха VI, т. е. с первой половины XV в.

Той же критике Гладстона избирательная реформа 1867 года обязана тем, что так называемый ценз домовладения признан был и за теми, кто не платил прямо жилищного налога в казну. Дизраэли настолько дорожил проведением избирательной реформы, и его влияние на свою партию было так велико, что, после продолжительных прений, и эта уступка была сделана оппозиции. Не более счастливо было правительство в отстаивании своей точки зрения и по вопросу о соединении в одном лице нескольких голосов (plural vote) в случае платежа по меньшей мере 1 фунта прямого налога, получения диплома среднего, а тем более высшего образования, или хранения в государственных бумагах 50 фунт. сбережений. Теперь, когда пример Бельгии показал всю выгоду, какую консервативная партия может извлечь для себя от такой системы, особенно ярко выступает услуга, оказанная английской демократии несговорчивостью Гладстона. В годы же, непосредственно предшествовавшие реформе 1867 г., общественное мнение даже радикальных кругов еще не вполне выяснило последствия, какие "plural vote", или наделение одного лица несколькими голосами, может иметь на общий исход выборов. Джон Стюарт Милль, например, ждал от него повышения умственного уровня депутатов, что ни мало не оправдалось на примере Бельгии. Удалось тори только одно: отстоять повышенный избирательный ценз для графств, где их влияние было значительно больше, чем в городах.

В окончательном виде акт 1867 г., оставляя в силе положения 1832 года, предоставил, сверх того, право голоса - в графствах - всем, платящим не менее 12 фунтов стерлингов за какое-либо арендуемое имущество, и - в городах - всем, занимающим квартиру в течение года с платой в 10 фунтов стерлингов. Но так как для рабочего, конечно, трудно было снимать помещение стоимостью в 10 ф. ст. (100 руб.), то в закон внесена оговорка, которой избирательные права рабочего класса были значительно расширены: если несколько семей совместно нанимали квартиру с платой в 10 ф. ст., но заключали при этом контракт на имя одной из них, то глава последней получал избирательное право. Можно сказать, что только с введением этой статьи в акт 1867 г. в Англии сделалось возможным самостоятельное рабочее представительство. Однако, практика английской жизни знала тогда лишь представительство лиц, принадлежавших к вигам или тори, и потому первый представитель рабочих в английском парламенте - Гайндман (Hyndman) - мог пройти в палату общин только, как член торийской партии^*). Только за последнее время в стенах английского парламента появилась целая группа депутатов, намеренно нарушающая традиционные порядки существования только двух парламентских партий и образующая свою - совершенно автономную - партию рабочего класса, настолько численную, что в решении некоторых вопросов она может давать большинство то вигам, то тори.

^* (В бытность мою в Лондоне я неоднократно встречал Гайндмана в гостеприимном доме Карла Маркса. Гайндман жаловался мне, что не может проникнуть в парламент иначе, как примкнув к той или другой партии; что лично он склонен был вступить в ряды тори, чувствуя большую симпатию к их вождю - Дизраэли. Когда он обратился за советом к Марксу, последний заявил ему что и виги, и тори одинаково филистеры, и что разница между ними только та, что Гладстон - скучный филистер, тогда как Дизраэли - филистер веселый: поэтому Маркс поддержал Гайвдмана в его намерения примкнуть к тори.)

Реформа 67-го года внесла некоторые изменения и в распределении депутатских мест между графствами и городами - в том же самом направлении, в каком подобные изменения были произведены в 1832 году: были лишены представительства 4 города в 67-м году и 7 в 68-м году и ограничено представительство одним депутатом вместо двух для 38 городов, хотя и более населенных, чем "гнилые местечки" 32-го года, но все же в достаточной степени захудалых. Освободившиеся места были распределены между графствами (25 мест), городами (17 мест) и Шотландией, получившей в 68-м году 7 новых мест.

Можно сказать, что со времени реформы 1867 года не было серьезных попыток понизить избирательный ценз. Закон 1884 года уравнял лишь условия получения избирательных прав для графств и городов, признав 10 фунтов стерлингов годовой арендной платы достаточным избирательным цензом для жителей тех и других. Закон 1885 года касается только распределения мест между городами и графствами: у 79 городов было отнято право посылки депутатов совершенно и 36 городам было предоставлено посылать одного депутата вместо прежних двух; освободившиеся места были распределены между графствами и некоторыми крупными городскими центрами. До издания этого закона в графствах средним числом приходилось по одному депутату на 78.000 жителей, а в городах - на 41.200. Акт 1885 года достиг того, что число жителей, приходящихся на одного депутата, пало до 54.000; но это справедливо только по отношению к графствам: в городах один депутат приходится на меньшее число жителей. Так, те города, население которых более 15.000 и менее 50.000, посылают одного депутата; города с населением более 50.000 посылают дополнительного депутата на каждые 50.000 жителей. Исключение сделано для крупных университетских центров. Оксфорд, Кембридж и Дублин посылают по два депутата от университета (сверх посылаемых на общих основаниях от самого города). Лондонский университет избирает одного представителя, и, наконец, глазговский совместно с абердинским и эдинбургский совместно с сент-эндрюским посылают по одному депутату.

Таковы условия активного избирательного права; прибавим ко всему, сказанному, что в выборах могут участвовать только лица мужского пола, достигшие гражданского совершеннолетия (21 год) и состоящие английскими подданными. Исключение из числа голосующих влекут за собой психическая ненормальность, сумасшествие, судимость, раз она сопровождалась постановкой приговора за преступление, и срок наказания не истек или не был прерван помилованием, наконец, принадлежность к числу лиц, призреваемых приходами. Законодатель воспользовался установлением избирательных изъятий для того, чтобы покарать и тех, кто повинен в производстве подкупов на выборах. Подкупы на выборах, исключая случая подставки одного кандидата другим, признаются не преступлениями, а лишь проступками и поэтому не могут вести к постоянному лишению права голосования; но лица, повинные в них, в течение 7 лет не допускаются к урнам. Такое правило применяется к подкупленным, но не избегают кары и подкупившие: как сам кандидат, так и его агент, повинный в подкупе, лишаются права голосования на 5 лет.

Что касается до условий избираемости, или так наз. пассивного избирательного права, то до второй половины XIX века в Англии существовал особый повышенный ценз для избрания в депутаты. В XV столетии, в царствование Генриха VI, парламентом было постановлено, что в депутаты от графства могут быть избираемы только землевладельцы, имущество которых оценено не менее, как в 500 фунтов, сумму, для того времени, необычайно высокую. Этим законом обеспечивалось преобладание аристократического или, по крайней мере, крупно землевладельческого элемента на выборах. В царствование королевы Анны (на рубеже XVII и XVIII веков) был установлен особый ценз и для избрания в депутаты от городов: таковым было признано обладание имуществом в 300 фунтов стерлингов. Только в XIX столетии общественное мнение решительно высказалось против подобных ограничений; особенно настойчиво требовалась отмена их чартистами. В 1858 году эти повышенные цензы были отменены, и избираться в парламент получил право всякий, допущенный к избирательным урнам.

Кроме имущественных ограничений, в Англии в течение долгого времени существовали также ограничения избираемости, связанные с вероисповеданием. Вплоть до 1829 года, когда был издан акт об эмансипации католиков, последние были лишены возможности заседать в палате общин - в силу так наз. parliamentary test-act'a; с 1829 года депутаты стали приносить присягу, устанавливавшую лишь принадлежность присягающего к христианской религии. Однако, доступ в парламент всем нехристианам продолжал оставаться закрытым. Очевидно, что ни один еврей, например, не желавший отказаться от своих убеждений, не мог произнести формулы, заключавшей в себе слова: "клянусь словом христианина"... В 1847 году в палату общин впервые был избран еврей - от лондонского сити (барон Ротшильд); при проверке полномочий депутаты должны были принести установленную присягу, и когда барон Ротшильд отказался сделать это, спикер предложил ему покинуть палату. В 1849 и 1857 гг. Ротшильд был избран снова. Палата общин не желала проводить в законодательном порядке изменения текста присяги; почему в 1858 году по инициативе палаты лордов было признано, что каждая палата имеет право сама определять содержание приносимой ее членами присяги. Пользуясь этим, общины освободили Ротшильда от принесения "христианской" присяги и впервые приняли в свою среду еврея.

В 1866 году вопрос решен был окончательно и принципиально: прежняя формула присяги заменена новой, в которой имеется упоминание только о вере в Бога^*). При всей своей широте новая формула не давала, однако, возможности попадать в парламент атеистам. Вопрос получил практический характер, когда (в 1880 г.) в палату общин был избран в качестве представителя города Бирмингема Бредло. Бредло заявил, что, будучи атеистом, он установленной присяги принести не может и просит, поэтому, палату удовольствоваться простым его заявлением: "клянусь своей честью"; Палата общин отказалась принять предложение Бредло, и он должен был покинуть зал заседаний. Избранный вновь на следующих же выборах, он принес присягу, но предварительно опубликовал в газетах, что не придает ей никакого значения. Палата общин постановила признать его своим членом, предоставив, однако, каждому гражданину право обжаловать перед судом действия как Бредло, так и ее самой. Тотчас же ряд лиц предъявил в суд иск против действия палаты, и суд признал их неправильными. Бредло был исключен - и вновь избран; но желание быть депутатом взяло у него верх над стремлением сохранить свободу совести; он принес требуемую присягу без всяких оговорок, и был признан законным членом палаты общин. Вскоре затем лицам, не желающим приносить религиозной присяги, было дозволено ограничиваться заявлением, что они не имеют религии, или что всякая клятва противоречит их религиозным убеждениям. Таким образом, в настоящее время остаются в силе лишь те немногочисленные и вполне понятные ограничения избираемости, какие мы находим во всех конституционных странах. Не могут быть избраны в палату общин лица: 1) занимающие публичную или частную должность, не оставляющую им необходимого досуга; 2) объявленные злостными банкротами; 3) виновные в государственной измене, каком-нибудь позорящем преступлении или подкупе; 4) получающие правительственные пособия или казенные заказы.

^* (Присяга гласит: "Клянусь в верности и в сохранении подданства королю, его наследникам и преемникам согласно закону. Да поможет мне в том Бог!")

Мне предстоит теперь рассмотреть вопрос о порядке производства выборов. К выборам допускаются только лица, внесенные предварительно в избирательные списки. Такой порядок установлен впервые актом 1832 года. Избиратели должны озаботиться о занесении их в списки к определенному сроку. В приходах списки выставляются у входа в храмы. Забота об этом падает на избираемые органы приходского управления в деле общественной благотворительности, на так называемых надзирателей за нищими. Против внесения в списки могут быть заявляемы протесты со стороны других избирателей. Спорные случаи разбираются объезжающим с этой целью страну так наз. "адвокатом для ревизии", на решения которого можно апеллировать к верховным судьям. Те же верховные судьи высказываются и по вопросу о правильности или неправильности избрания того или иного депутата, в зависимости от чего и постановляют свое решение о кассации выборов. Надо сказать, что в Англии, как почти во всех конституционных государствах, до последней четверти XIX века проверка полномочий и суждение о правильности выборов принадлежали самому парламенту. Едва ли нужно доказывать, что предоставление этой функции судебной власти является гораздо большей гарантией правильного решения вопроса о спорных выборах, так как при проверке выборов самой палатой легко могут сказаться партийное пристрастие и партийные счеты. Поэтому в Англии проверка выборов и была передана трем высшим судьям королевства, назначаемым обыкновенно из числа самых знаменитых юристов и получающим "скромное" жалование в 50 - 60 тысяч рублей, что, конечно, наряду с несменяемостью, влечет за собой полную их независимость от чьего-либо постороннего влияния.

Так как внесенный Дизраэли проект избирательной реформы сделался законом в августе 1867 г. только после ряда поправок, проведенных оппозицией, то немудрено, если общественное мнение склонно было считать Гладстона и либералов действительными виновниками победы, одержанной английской демократией. Ближайшие выборы оказались, поэтому, благоприятными для вигов, и Гладстон снова стал во главе кабинета, имея своими товарищами таких людей, как Брайт (торговля), Форстер (просвещение) и герцог Аргайль (Индия). При их участии проведены были такие реформы, как "тайная подача голосов" (The Ballot Act 1872 г.), "обязательность начального образования" (акт Форстера 1870 г.), признание за рабочими союзами прав юридического лица (закон 1871 г.), упразднение государственного характера англиканской церкви в Ирландии (акт 1869 года), признание за ирландским фермером права требовать от собственника возвращения ему его затрат на хозяйственные улучшения (земельный закон для Ирландии 1870 г.).

Большинство этих мер были подготовлены продолжавшейся целые десятилетия агитацией передовой печати; так, например, еще О'Коннель высказывался за аграрные реформы в Ирландии и против дальнейшего сохранения в ней преимуществ англиканской церкви. В заселенной выходцами из Англии и Шотландии северной части острова (в Ольстере) в течение нескольких столетий уже действовал обычай, лишавший собственника права удалить фермера без возмещения ему затрат на землю. Признание характера корпорации за рабочими союзами (Trade Unions Act 1871 and 1876) в значительной степени вызвано было желанием ослабить влияние агитации международного общества рабочих, начало которому было положено еще в год открытия в Лондоне первой международной выставки. Министерство не решилось, однако, совершенно отменить те стеснения, какими обставлена была экономическая борьба рабочих с предпринимателями. По закону 1875 г. (Conspiracy and Protection of Property Act), забастовщикам запрещалось ставить "пикеты", которые бы склоняли товарищей, еще не прекративших работу, покинуть фабрику. Окончательная отмена наказания за такое поведение (оно известно под названием picketing) было достигнуто рабочими только в 1906 г. К числу мер, по которым не было достигнуто единогласия в среде либеральной партии, надо отнести "систему тайной подачи голосов" на выборах и право представительства меньшинства. Милль в своих "Рассуждениях о представительном образе правления" еще настаивал на той мысли, что достоинство избирателя требует открытого голосования. Если тайная подача голосов, тем не мене, была установлена законом 1872 г., то по тому соображению, что она освобождала фермеров от незаконных воздействий, какие могли оказывать на них при выборах земельные собственники. Бороться же с такими порядками как нельзя более входило в интересы вигов. Что касается до защиты прав меньшинства, то Милль, вслед за Томасом Гером, задолго до закона 1867 года высказывался весьма определенно в его пользу. Дизраэли не был склонен к тому, чтобы сколько-нибудь ограничить на выборах решающее влияние большинства, и уступил только настояниям палаты лордов, не согласившейся принять билль 1867 г. иначе, как под условием, что в графствах, в которых число депутатов равняется трем (как, наприм., в Йорке), избиратели будут иметь право голосовать только за двоих, а меньшинство, если оно не меньше трети всех избирателей, получит возможность послать в палату, по крайней мере, одного депутата^*). Эта система так наз. limited vote, или ограниченного голосования, является первым шагом, сделанным в сторону признания так называемого пропорционального представительства.

^* (В Англии довольствуются на выборах относительным большинством.)

5. Падение кабинета Гладстона. в значительной степени должно быть приписано проведенному им закону о сокращении числа часов, в течение которых дозволялась продажа спиртных напитков. Эта практическая мера борьбы с алкоголизмом вызвала сильное недовольство Гладстоном в среде влиятельного на выборах класса кабатчиков; в связи с нападками на министерство, лишившее англиканскую церковь ее господства в Ирландии и не пожелавшее дать резкую отповедь России, заявившей в самый разгар франко-прусской войны, что она не намерена впредь соблюдать обязательства не держать военных судов на Черном море, враждебная агитация кабатчиков и закупленной ими печати вызвала поражение либералов на выборах 1874 года и позволила тори вернуться к власти. Сформирование кабинета поручено было Дизраэли, который включил в его состав маркиза Солсбери в качестве министра иностранных дел. Шестилетнее правление тори по 1880 г. ознаменовалось в области внутренней политики не одним провозглашением Виктории императрицей Индии и выработкой в 1877 году проекта образования Южно-Африканской федерации, в которую включены были Трансвааль и Оранжевая республика, но и проведением через парламент в 1875 году закона о предпринимателях и рабочих, который лег в основу всего английского "кодекса труда". Им признано впервые, что сделка предпринимателя с рабочими - сделка чисто-гражданского характера, нарушение которой может иметь последствием одну денежную ответственность за убытки.

Когда в 1880 году новые выборы дали численный перевес вигам над тори и Гладстону поручено было образование кабинета, лидер либеральной партии, справившись предварительно с недопускавшими отсрочки вопросами международной политики (между прочим, с подавлением восстания, вспыхнувшего против Англии сперва в Египте, а затем в Судане), поспешил внести в парламент билль о новой избирательной реформе. Тори одно время препятствовали его прохождению, требуя, чтобы одновременно с ним палате был предложен проект нового распределения депутатских мест между графствами и городами. Их желание получило осуществление в 1885 году. Последняя по времени избирательная реформа расширила, как я уже сказал, участие народного элемента на выборах, распространив на графства тот же избирательный ценз в 10 фунтов, какой законом 1867 г. был создан для городов. Закон 1884 г. наделил, таким образом, правом голоса и наиболее зажиточные семьи сельских рабочих (labourers). В то же время он отнял у немногих "гнилых местечек", еще сохранявших особые избирательные права, всякое непосредственное участие в выборах, отнесши их жителей к числу лиц, вотирующих наравне с прочими обывателями графства. После того, как оба билля прошли через палаты, первый в 1884, второй в 1885 году, число избирателей поднялось до 5.707.000, что составляет ²/₃ всего взрослого мужского населения.

Министерство Гладстона пало в 1885 году, не будучи в состоянии решить ирландский вопрос в смысле, одинаково удовлетворяющем требованиям, как ирландцев-католиков, так и оранжистов, т. е. тех осевших в северной части острова англичан и шотландцев, которые принадлежат к протестантским толкам и согласились в конце XVIII в. на соединение обоих островов под властью одного парламента, всячески с тех пор отстаивая эту унию.

Либеральное министерство надеялось успокоить страну новым земельным законом. Члены национальной ирландской партии, во главе которой стоял Парнель, оказали по этому случаю свою поддержку кабинету; но когда тем же кабинетом был проведен закон против аграрных преступлений, совершаемых в Ирландии фениями, или сторонниками политического отделения страны от Англии и Шотландии, и последовал арест многих несправедливо заподозренных (в том числе Парнеля), движение приняло в Ирландии террористический характер. В самый день своего прибытия на остров английские комиссары, Кевендиш и Борк, были убиты бесследно скрывшимися заговорщиками. Примирение с Ирландией стало невозможным. Гладстону пришлось провести "билль о предупреждении преступлений" в Ирландии, учредить в стране суды, постановляющие приговоры без участия присяжных, и допустить (в виду временной простановки действия Habeas Corpus Act) производство обысков полицией.

Когда к неудачам в Ирландии присоединилась гибель Гордона в Хартуме (в Египте), на выручку которого английский отряд отправлен был слишком поздно по вине кабинета, судьба последнего могла считаться решенной. Новые выборы произведены были в неблагоприятную для вигов минуту. Тори получили большее число депутатских мест. За смертью Биконсфильда, Солсбери призван был образовать новый кабинет. Но он сохранил власть за собою не более года; когда в 1886 году им понесено было поражение при обсуждении адреса в ответ на тронную речь, для Гладстона снова открылась возможность образовать правительство.

Он решился на этот раз покончить с ирландским вопросом проведением в жизнь того самого принципа политической автономии острова, на котором настаивал О'Коннель. Но этим он восстановил против себя многих членов руководимой им партии. Под именем унионистов они, в союзе с тори, подали свои голоса против внесенного им проекта "гомруля".

Гладстон распустил палату, но так как новые выборы обеспечили большинство тори и унионистам-либералам, то "великому старцу" (great old man, называли его англичане) осталось только подать в отставку.

Второй кабинет Солсбери (с 1886 по 1892 г.) в области внутренней политики ознаменовал себя рядом реформ. В то время, как ирландский земельный закон Гладстона 1881 г. ставит своей главной задачей обеспечить ирландскому арендатору справедливый размер арендной платы, которая отныне по требованию фермера определялась судебной комиссией, земельные законы торийского министерства (закон Эшборна 1885 и закон Бальфура 1891 г.) стремятся уже обратить ирландского съемщика в крестьянина-собственника и открывают значительные кредиты ирландским фермерам для приобретения в собственность снимаемых ими земельных участков. Но об обязательном выкупе в законе нет и помину; покупка поставлена в зависимость от согласия собственника, и вообще, широкую постановку выкупная операция в Ирландии получила лишь в последние годы, по земельным актам 1903 и 1909 гг. Особое значение имеет закон 1888 года, которым созданы выборные советы графств; к ним перешли многие земские функции четвертных съездов мировых судей. Такие же советы год спустя созданы были и для Шотландии.

Когда в 1892 г. либералы получили перевес на выборах, то хотя Гладстоном и образован был новый кабинет при участии Розбери, Аскита и Кэмбелля-Баннермана, но действительное руководительство делами страны, за отказом Гладстона в виду преклонного возраста от политической деятельности, перешло к Розбери, талантливому, но умеренному представителю гладстоновских идей. Кабинет Розбери заявил себя сторонником "гомруля" для Ирландии, но отложил проведение реформы до более благоприятного времени. А оно, по-видимому, наступает только теперь, когда оппозиция лордов проекту "гомруля" подкошена в самом корне. Падение министерства вызвано было неуспехом предложенной военным министром Кэмбеллем-Баннерманом реформы армии. Маркизу Солсбери пришлось образовать в 1895 г. третье свое министерство. Новые выборы, им предпринятые, дали возможность новой партии - националистов-протекционистов выступить со своей особой программой под руководительством министра колоний Чемберлена. Эта партия стремилась к тому, чтобы объединить общим таможенным кордоном все британские владения в надежде усилить в них тем самым и сознание политической зависимости от метрополии. Таким образом идея империализма должна была только выиграть от разрыва правительства и парламента с проводимым со времен Пиля началом свободной торговли. Но Англия слишком сжилась с выгодным для ее промышленности фритредерством, чтобы изменить ему из страха немецкого соперничества. Империализму пришлось волей неволей ограничить, поэтому, область своих проявлений одной внешней политикой. Чемберлен сделался главным виновником войны англичан с бурами, так как им подготовлен был набег (raid) доктора Джемсона на Трансвааль в качестве протеста против того обездоления "новых поселенцев" (outsiders), к которому "буры" прибегли как к средству "сохранить свою национальную обособленность".

В области внутренней политики, кроме нового ирландского земельного акта (1896) и распространения на остров закона о местном самоуправлении, третье министерство Солсбери (1898) особенно памятно своим "школьным биллем", обеспечившим возможность получения правительственной субсидии частным, в громадном большинстве случаев церковным англиканским школам. Законопроект вызвал сильное противодействие и взят, поэтому, был обратно. В 1900 г. после новых выборов, вернувших в палату прежних избранников партий более или менее в той же пропорции, что и раньше, Солсбери сложил с себя обязанности министра иностранных дел и оставил за собою одно звание премьера. Состав кабинета был обновлен включением в него Вальфура, теперешнего руководителя тори в нижней палате. Все внимание кабинета обращено было на продолжение войны с бурами, омрачившей последние годы царствования королевы Виктории, шестидесятилетний юбилей которой был торжественно отпразднован в июне 1897 г., т. е. за три с половиною года до ее кончины.

Заканчивая свою характеристику царствования королевы Виктории, один из наилучших во Франции знатоков английской жизни, Жак Барду, справедливо говорит: "внутри государства, как и за его пределами, Виктория осуществила на деле идеал конституционного монарха: быть выразителем течений своего времени. Она не отказала в своей поддержке ни одной из великих реформ своего царствования, реформ, обеспечивших переход власти в руки средних классов. Ее политические симпатии были на их стороне. Вопросы, связанные с улучшением быта рабочих, не задерживали на себе долго ее внимания. И в частной своей жизни королева отличалась всеми теми качествами, которые обыкновенно окрещивают названием "мещанских добродетелей". Честность поведения, деловитость и бережливость, прекраснодушие и почти детская сентиментальность - все это вместе взятое позволяет нам провозгласить Викторию высшей представительницей буржуазной эпохи" (Барду, "Виктория I", 1911 г., стр. 147).

XX. Царствование Эдуарда VIII. Чем ближе мы подходим к современности, тем более краткой должна становиться передача нами даже наиболее выдающихся фактов. Иначе автору статьи об общественном и политическом укладе Великобритании пришлось бы вторично подымать уже рассмотренные вопросы. По этой причине, говоря о непродолжительном правлении сына Виктории, мы ограничимся указанием одного лишь общего направления внутренней и внешней политики Англии за его время, не останавливаясь на рассмотрении ни отдельных законодательных мер, ни договоров и соглашении с иноземными государствами, ни даже тех учредительных актов, которыми было положено начало существованию конституций отдельных колоний и их союзов. В противном случае потребовалось бы составление специальной монографии об этом времени, - так разнообразна и значительна была деятельность самого короля, политических партий, правительства и оппозиции, в течение немногих лет, которые прошли между кончиной королевы Виктории и вступлением на престол ее внука, нынешнего монарха Георга V.

Ничто не позволяло предвидеть, что правление Эдуарда VII будет в числе наиболее удачных и оставит глубокий след на дальнейших судьбах Великобритании. От принца Уэльского, проведшего не только молодость, но и зрелый возраст в вынужденном обстоятельствами удалении от государственных дел, трудно было ожидать и необходимой подготовки, и той наблюдательности и такта, которые позволили ему определить значение переживаемой страною эпохи и содействовать успешному удовлетворению ее назревших нужд поддержкою той политики, какую преследовали сменявшие друг друга у власти торийские и вигийские кабинеты.

Эдуарда VII знали в молодости, как человека, посвящавшего свое время исполнению второстепенных поручений, которые одни возлагаемы были на него королевой Викторией, слишком ревнивой к власти, чтобы делиться ею даже с сыном. По желанию своих родителей, принца-супруга Альберта, быть может, в большей степени, чем королевы-матери, наследник престола получил книжное образование в Итоне и Оксфорде в искусственно созданном разобщении с людьми его возраста и под чрезмерно бдительным надзором приставленного к нему ментора. Прохождение учебников не породило в нем, по-видимому, большой склонности проводить время в академической среде, и в течение всей дальнейшей своей жизни он отдавал предпочтение не столько обществу ученых и литераторов, сколько веселой и непринужденной компании людей, интересующихся спортом, скачками, игрою, театром и светскими развлечениями. Но не все свое время принц Уэльский тратил на удовольствия. Он предпринимал так же, по поручению правительства, отдаленные поездки в колонии: Канаду, Австралию, Ост-Индию. Он постоянно поддерживал тесное общение, как с веселой компанией, так и с руководящими кругами континентальных столиц, и прежде всего Парижа; он умел приблизить к себе людей, хорошо знающих чужие страны: Маккензи Уоллеса, для которого Россия является столь же открытой книгой, как и Египет, Бодлея - автора, быть может, лучшего английского сочинения о современной Франции.

Эдуард VII вступает на престол не в легкое время: война с бурами, принесшая Англии столько утрат людьми и деньгами, еще продолжалась, отношения к Германии со времени известного письма Вильгельма II к Крюгеру были недружелюбны. Франция, недовольная тем, что своевременно не приняла предложения разделить с Великобританией риск и выгоды контроля за финансовой администрацией Египта, не прочь была выкроить себе владения по верхнему течению Нила и затеяла известную авантюру в Фашоде. Россия продолжала считать Англию ответственной за относительную неудачу своей политики на Ближнем Востоке и не могла простить лорду Биконсфильду его угрозы мобилизовать английский флот с целью помешать дальнейшему движению русских войск на Константинополь. Она знала, что, благодаря главным образом Англии, выгодный для славян Сан-Стефанский договор заменен был невыгодным Берлинским, при заинтересованном посредничестве "честного маклера", князя Биомарка. В Лондоне не прочь были приписывать с.-петербургскому кабинету ближайшие виды на Афганистан и отдаленные на Индию, хотя последних, по-видимому, никогда не было в действительности. В Персии, как и на Балканах, русская политика принуждена была, поэтому, считаться с явным или тайным противодействием англичан. Начавшаяся вскоре затем война России с Японией с несчастным столкновением нашей эскадры с мнимыми японцами и действительными англичанами - рыбаками в Гелле, едва не окончилась разрывом дипломатических сношений с Великобританией и вызвала заключение ее правительством оборонительного союза с Японией; из него только на днях исключены статьи, принятые на случай столкновения обоих союзников с Россией.

Ничто, таким образом, не говорило о ближайшем наступлении для Англии с новым царствованием эры мира и внутреннего строительства; а между тем этим именно и ознаменованы годы, протекшие со времени кончины королевы Виктории. Буры признали главенство Великобритании, и их ранее самостоятельная Трансваальская республика, вместе с Оранжевой, вошли составной частью в Южно-Африканскую федерацию. Конституционный акт 31 марта 1905 года сменился новым от 6 декабря 1906 года, более благоприятным расширению системы самоуправления. У буров создана двухпалатная система; главою исполнительной власти становится губернатор; пост его занимает прежний предводитель трансваальского войска - генерал Бота. При нем действует солидарный и политически ответственный кабинет. Парламентаризм, правильная смена партий у кормила власти, и правительство большинства упрочены на черном материке к югу от тропика (см. сочинение Фрица Гюсан, "Конституционное развитие Трансвааля в самоуправляющуюся колонию", 1909 г., на немецком языке). С другой стороны, Египет, сохраняя своего хедива, при номинальной зависимости от турецкого султана и с полной неограниченностью власти по отношению к подданным, остается всецело в зоне "английского влияния" и никакого другого, кроме английского (см. Отто фон Дунгерн, "Государственное право Египта". 1911 г., на немецком языке). Не только ничто не грозит со стороны России английскому владычеству в Индии, но и Афганистан стал, по-видимому, тем государством-буфером между русской и великобританской империями, каким между Францией и Германией являются Голландия и Бельгия. На Балканском полуострове английской дипломатии приходится более считаться с противодействием немецкого, нежели русского правительства, и то же можно сказать обо всей передней Азии с Анатолией. Багдадская железная дорога, проект которой одновременно предложен был задумавшим его предпринимателем на рассмотрение канцлера Бюлова и английского министра иностранных дел Лэнсдауна, до сих пор не проведена благодаря соперничеству двух великих держав Германии и Англии; если ей суждено осуществиться в будущем, то не без посредничества России. В Персии зоны влияния разграничены между Россией и Англией - причем вся южная часть страны, примыкающая к Персидскому заливу, обладание которым всегда считалось желательным для стран, владевших Индией, всецело отнесена к английской зоне.

Несмотря на готовность американцев поступиться выгодами протекционизма, когда речь идет о Канаде, существующая в ней федерация английских колоний продолжает дорожить своей политической зависимостью от метрополии в той же мере, как и своей автономией, ограниченной по отношению к одному лишь выбору наместника, по-прежнему принадлежащему "королю в парламенте". Австралийская федерация, не менее автономная, чем канадская, продолжает заявлять о своей готовности на случай войны служить Англии своим флотом и ополчением.

Озабоченная всего более мыслью о возможном соперничестве на морях с Германской империей, Англия не только продолжает строить на своих верфях новые дредноуты в таком числе, чтобы всегда иметь перевес над немецким флотом, но и высказывается решительно против приобретения немцами портов на африканском берегу Атлантического океана, в Марокко. Алжезирасская конференция и поддерживаемые английским двором притязания Франции и Испании быть единственными державами, непосредственно заинтересованными в делах Марокко, открывают для Англии в этом отношении возможность стоять на почве права и международного соглашения.

И все эти выгоды обеспечены английской политике счастливым отказом от дальнейшего поддержания тех дипломатических традиций, которые еще держались в первую половину царствования Виктории. Исконный враг - Франция - и после Ватерлоо считалась более опасной для целости Великобритании, чем стремившаяся к единству Германия; а прежняя союзница в войнах с Наполеоном - Россия, как стремящаяся к овладению Константинополем, - тем противником, которого всего более должна опасаться Англия, так как последствием успехов России было бы оживление спора о свободе плавания на морях и свободе торгового обмена, непримиримого с российским протекционизмом. По той же причине, как было уже отмечено, Англия легче мирилась с расширением японского владычества на восточном океане, чем с захватом русскими Манчжурии и северной Кореи. Япония открывает Дальний для торговых судов всего мира, тогда как мы упраздняем порто-франко во Владивостоке.

И, тем не менее, вслед за союзом с Францией, положившим конец всем распрям, повод к которым давал Египет, и позволившим Англии выйти из своего одиночества, тем более опасного, что ее соперница Германия одновременно могла опереться на Австрию и Италию, последовало, при посредничестве дружественной нам Франции, образование нового тройственного союза. Он позволил Англии не заботиться более о судьбе Индии, по крайней мере, со стороны ее северной границы, не страшиться вторжения русских войск в Афганистан и противодействия английскому влиянию в южной Персии, собственном Китае и Тибете. На случай столкновений с Китаем Англия может рассчитывать теперь на поддержку столько же ее давнишней соперницы - России, сколько и новой союзницы - Японии.

Если инициатива всех этих удачных межгосударственных соглашений и исходила каждый раз от английского кабинета, то последний действовал не только с ведома и согласия короля, но и при его ближайшем участии. Бывший принц Уэльский использовал в широкой степени те связи, какие установлены были им с руководящими кругами в республиканской Франции. Новые поездки в Париж, сопровождавшиеся свиданьями и с президентами Лубэ и Фальером, и с государственными деятелями и министрами, которым король охотно уделял время даже во время пребывания на водах, проложили путь к "доброму согласию", выразившемуся затем в тексте подписанных обеими сторонами соглашений.

Поездка принца Уэльского в Петербург на коронацию Александра III в свою очередь имела то положительное последствие, что рассеяла многие опасения, какие вызывала у англичан Россия. Близкое знакомство Маккензи Уоллеса с действительными стремлениями и желаниями молодой России также могли пролить при дворе короля Эдуарда правильный свет на вопрос о возможности согласить русские и английские интересы, как на Ближнем, так и на Дальнем Востоке, так, наконец, и в Персии. Когда, как говорят, благодаря ближайшему вмешательству короля Эдуарда, посредническому суду предоставлено было выяснить вопрос, на кого падает ответственность в печальных событиях, ознаменовавших пребывание эскадры адмирала Рождественского в английских водах, и тем самым избегнута была многими ожидавшаяся война, сделано было уже полпути к сближению. Свидание в Ревеле и несколько раз повторявшийся приезд в Петербург Маккензи Уоллеса, в помощь английскому послу Никольсону, сделали остальное. Тройственный союз осуществился; и если наша связь с Англией отличается меньшею горячностью, чем с Францией, то она, во всяком случае, более искренна, чем союз объединенной Италии с все еще удерживающей в своих руках итальянские Тироль и Триест империей Габсбургов.

Достигнутое всеми указанными мерами затишье использовано было англичанами для развития их внутреннего законодательства в том направлении, которое наметилось еще в конце царствования Виктории. Две главные партии продолжали соперничать между собою в проведении реформ, клонящихся к тому, чтобы продолжить мирную трансформацию аристократической Англии в демократическую, расширить права и улучшить материальное положение трудового народа столько же в деревне, сколько и в городах. Перечислять все те акты, которые были проведены через парламент с этой целью, я не буду. Для меня достаточно сказать, что, рядом с постановкой вопроса о реформе верхней палаты и обращении ее из наследственной камеры в наполовину избираемый "совет общин Англии", подобный в этом отношении французскому сенату; рядом также с ограничением права палаты лордов служить тормозом при проведении демократической реформы налогового обложения, распространяемого на весь так называемый unearned increment, т. е. на не обусловленный собственными усилиями и затратами прирост дохода, введен восьмичасовой рабочий день для горнорабочих, принят принцип обязательного минимума заработной платы для потогонных производств и поставлено на очередь наделение батраков землею при содействии правительства, не отступающего для этого даже от принудительного выкупа, но не по справедливой оценке, а по рыночной цене. Прибавьте к этому внесение канцлером Ллойдом Джорджем законопроекта о страховании рабочих, при участии в расходах как их самих, так и предпринимателей и государства, не только от болезней и инвалидности, но и от безработицы. Следует при этом иметь в виду, что такое страхование распространено по возможности на все виды оплачиваемого труда, и что в этом, как и во многом другом, английским проектом превзойдены образцы обязательного страхования рабочих, преподанные и Германией, и Новой Зеландией. Соображая все сказанное, приходишь к заключению, что Англия идет в настоящее время во главе стран, решивших порвать с принципами физиократии и фритредерства, с политикой laissez faire, laissez passer. Идея невмешательства государства сменилась обратной - "обеспечения им возможного счастья для возможно большего числа граждан".

Такое направление, конечно, не может быть окрещено термином социалистического; ему не была чужда и радикальная партия с Бентамом во главе. Но, во всяком случае, оно свидетельствует о полном разрыве Англии с тою системою самопомощи, self-help, из-за преданности которой она долгое время ставилась либералами в образец всем другим странам, не успевшим якобы порвать с традицией и практикой полицейского государства.

Англия снова возвращается на тот путь, который открыт был ей законодательством Елизаветы об обязательной помощи безработным и призрении приходами их нищих. Признание "права на труд" было первым звеном в длинной цепи законодательных мер, призванных если не отменить, то ослабить несчастные последствия имущественной необеспеченности и народной темноты.

Англия по-прежнему продолжает оставаться образцом для других стран мира. Но достойные подражания стороны ее быта возрастают в числе присоединением к прежним еще одной - заботливости сильных о судьбе слабых. Счастливо исчезает противоречие политической свободы англичан с неравенством условий, в которых для различных классов протекает неизбежная борьба за существование. Многое уже сделано для смягчения контрастов; еще более остается сделать в будущем. Мы присутствуем если не при самом начале, то при одной из ранних стадий того социального законодательства, которое призвано если не уничтожить вполне, то ослабить рознь между капиталом и трудом.

Я заканчиваю свой очерк исторических судеб Англии под свежим впечатлением двух новых побед английской демократии: лорды, скрепя сердце и желая избежать большего зла вынужденным согласием на меньшее, в решительную минуту отказались от своих поправок; верхняя палата сохраняет одно относительное veto. Одновременно телеграф принес известие о том, что, по предложению Ллойда Джорджа, общины приняли проект оплаты депутатам жалованья в четыре тысячи рублей в год. А это, очевидно, освобождает их от необходимости обладать значительными личными средствами и дает избирателям возможность не ограничивать своего выбора никакими материальными условиями.

Конец аристократии - как показывает пример Венеции и Польши, не говоря уже о Франции "старого порядка", - доселе всегда был насильственным. Современная Англия впервые дает нам пример мирной революции, вынужденной ходом истории, перемещением роли руководителей в общественном и политическом прогрессе страны из рук землевладельческой аристократии в руки торговцев, промышленников и рабочих.

Английская демократия не замедлит воспользоваться своей победой, чтобы более справедливо разложить бремя налогов между владетельными классами и позволить казне получать часть нужных ей средств с "незаслуженного роста" земельной ренты, вызываемого скученностью населения или вновь возникшими путями обмена.

Но от торжествующей в Англии демократии мы вправе ждать и другого решения, также внушаемого ей и справедливостью, и политическим рассчетом. Общины Англии не должны терять из виду, что победа над лордами обеспечена им поддержкой ирландского народа, а последний давно ждет от них той автономии, какой пользуются другие части Великобританской федерации: Канада, Австралия, южная Африка. Настал час для осуществления мыслей и желаний, нашедших в прошлом таких мощных выразителей, как О'Коннель и Гладстон. Час ирландского гомруля настал.

Литература:

^* (Статья написана до мировой войны; новейшую историю см. "Великобритания в цикле "Четырехлетняя война и ее эпоха" (47-й том).)

Летописи (кроме Bede, "Ecclesiastical History of England", довед. до 731 г.), William of Malmesbury (до Стефана), Matthaei Parisiensis (до 1236 г., Rolls Series), Froissart'a, Walsingham'a (1272-1422 в Chronica Mon. S. Albani, изд. Rolls Series), Grafton'a, Holinshed'a (1577), Stow ("Annals", 1592), Polydori Virgilii, "Historia Anglica" (1534), Twysden'a (Historiae anglicanae Scriptores X; 1652) и монастыр. хроники, напечат. в серии "The Chronicles and Memorials of Gr. Britain and Ireland" (т. наз. Rolls Series). Первоисточники: Thorpe, "Ancient Law and Institutions of England" (Rolls Series); "Domesday Book" (4 т., Record Commission), "Patent Rolls", "Close Rolls", "Rotuli Hundredorum", "Abbreviatio Placitorum", Rymer's, "Foedera", "Parliamentary Rolls" (1278-1508), "Statutes of Realm" (от Вел. Хартии до конца правления королевы Анны); "Valor Ecclesiasticus"; Nicolas, "Proceedings and ordinances of the Privy Council of England" (1886-1542); Dasent, "Acts of the Privy council of England". New Series (1542-1604), серия Calendars of State Papers и др. изд. Record Commission. Hansard's Parliamentary Debates. Много ценных памятников издано также частными обществами: Camden Society (с 1838 г.), Royal Historical Soc. (с 1868), Harleian (с 1869), Early English Text Soc. (1864), Ballad Soc. (1868), Roxburghe Club (1812), Selden Soc. (1887), Surtees Soc. и др. Важна также серия Victoria County History.

Общие сочинения. Hume, "History of England" (6 т., 1754/63); Lingard, "Hist, of E." (8 т., 1819/30); Hallam, "Constitutional History of England" (1827); Ranke, "Englische Geschichte, vornehmlich im XVI und XVII Jahrhundert" (4 изд., 9 т., 1877); Lappenberg und Pauli, "Geschichte Englands" (5 т., 1834/58) и продолжение Brosch'а (5 т., 1890/97). Новейшие сочин.: Грин, "История англ. народа" (р. п., 4 т., 1891/3); "Общественная жизнь Англии" под ред. Трайля (р. п., 8 т., 1897/99); Hunt and Pole, "Political History of England" (изд. Longmans, 12 т., оконч. в 1907 г.; отдельные периоды разработаны Hodgkin, до 1066 г.; Adams, 1066-1216; Tout, 1216-1377; Oman. 1377-1485; Fisher, 1485-1547; Pollard, 1547-1603; Montague, 1603-1660; Lodge, 1660-1702; Leadam. 1702-1760; Hunt, 1760-1801; Brodrick, 1801 - 1837; Low и Sanders. 1837-1901); Oman, "History of England" (может быть рекомендована для перевода); соответственные тома в популярной "Story of the Nations" (изд. Fischer - Unwin); два из них принадлежат Mac-Carthy ("Modern England before the Reform bill" и "England under the Queen Victoria").

Сочинения по отдельным периодам. Средние века. Stubbs, "Constitutional History of England"; Kemble, "Saxons in England" (1849); K. Maurer, "Ueber Anglosächsische Rechtsverhältnisse" (1853); Freeman, "History of the Norman Conquest"; его же, "History of William Rufus"; Round, "Feudal England"; Gairdner, "The Houses of Lancaster and York" (6 изд. 1874).

Тюдоры. Brewer, "The Reign of Henry VIII" (2 т., 1884); Froude, "History of England" (12 т., 1856-70, обнимает период 1529-1588); Beesley, "Hist, of the Reign of Elisabeth"; Busch, "England unter den Tudors" (1892); Strype, "Ecclesiastical Memorials" (1822); Pollard, "England under Protector Somerset" (1900); Russell, "Rett's Rebellion in Norfolk" (1859).

Стюарты и революция. Gardiner, "History of England, 1603-42" (10 т., 1883/4); его же, "History of the Great Civil War 1642/9" (4 т., 1886); его же. "History of the Commonwealth and Protectorate 1649/56" (4 т., 1903); его же, "Oliver Cromwell" (1899); Гардинер, "Пуритане и Стюарты 1603-1660" (р. пер., 1896); Clarendon, "History of the Rebellion and Civil Wars in England" (3 т., 1702-4, нов. изд. Macray, 6 т., 1888); Штерн, "История революции в Англии" (вышло на нем. яз. 1881, р. пер., 1900); Бернштейн, "Общественное движение в Англии XVIII в." (из "Geschichte des Sozialismus", т. I, ч. II, 1895); Морлей, "Оливер Кромвель" (1901); С. Фортунатов, "Генрих Вен".

XVII столетие. Маколей, "История Англии от восшествия на престол Иакова II" (р. п. в собрании его сочинений, изданном Тибленом в 1861-1864 гг.).

XVIII столетие. Lecky, "Hist. of Е. in the XVIII - th Century" (8 т., 1887/95).

XIX столетие. Сили (Seely), "Расширение Англии" (1903); Mac-Carthy, "History of our own Times 1837-1901" (7 т., 1879-1905); Morley, "Life of W. E. Gladstone" (3 т., 1903).

Экономическая и социальная история (кроме цитированных в тексте): Thorold Rogers, "History of Agriculture and Prices in England" (7 т., 1866-1902); Роджерс, "История труда и зараб. платы в Англии с XIII по XIX век" (р. п. 1899); Нассе, "О средневековом общинном землевладении в Англии" (1879, пер. с нем.); сельскохозяйственное описание отдельных графств и районов Англии, исполненное Board of Agriculture в 1794 - 1815 (ряд монографий); сочинения Marshall'а и Arthur Young'а; Seebokm, "The English Village Community" (1888); его же, "The Tribal System in Wales" (1895); его же, "The Tribal Custom in Anglo-Saxon Law"; Maitland, "Domesday and Beyond" (1897); его же, "Township and Borough" (1898); Эшли, "Экономич. история Англии в средние века" (р. п., 1897); Виноградов, "Исследования по социальной истории Англии" (1887); его же, "Villainage in England" (1892); его же, "The Growth of the Manor" (1905, p. пер. печатается в журн. Мин. Нар. Просв., 1910-11); его же, "The English Society in the Eleventh Century" (1908); Ochenkowski, "Englands wirtschaftiiche Entwickelung am Ausgang des Mittelalters" (1879); Петрушевский, "Восстание Уота Тайлера" (2 т., 1896-1902); Ковалевский, "Общественный строй Англии В конце средних веков" (1880); его же, "Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства" (3 т., 1900; главы, относящиеся к Англии); Савин, "Английская деревня в эпоху Тюдоров" (1903); его же, "Английская секуляризация" (1906); Гранат, "Обезземеление крестьянства в Англии" (1908); Reville et Petit-Dutaillis, "Le Soulevement des travailleurs d'Angleterre en 1381" (1898); Кеннингем, "Рост английской промышленности" (р. пер., 1904); Mrs Т. R. Green, "Town-life in the XV-th Century" (2 т., 1895); Гельд, "Развитие крупной промышленности в Англии" (р. п., 1899); Prothero, "The Pioneers and Progress of english Farming" (1888); Gross, "The Gild Merchant" (2 т., 1890); Brentano, "On the History of Gilds" (1870); Eden, "The State of the Poor" (1797); Тойнби, "Промышленный переворот в Англии в XVIII ст." (р. п. 1898); Hasbach, "А History of the english agricultural Labourer" (1-е изд. на нем. яз. 1894, англ. изд. 1908); Slater, "The english Peasantry and the Enclosure of Common Fields" (1908); Маркс, "Капитал" (т. I); Энгельс, "Положение рабочего класса в Англии" (1-е нем. изд. 1845, р. п., 1905); Геммедж, "История чартистского движения" (2-е англ. изд. 1890, р. п. 1906); Шульце-Геверниц, "Крупная промышленность" (пер. с нем., 1897); С. и Б Вебб, "История рабоч. движения в Англии"; их же, "Теория и практика англ. тред-юнионизма"; Янжул, "Английская свободная торговля" (2 т., 1876 и 1882); "Социализм в Англии", под ред. С. Вебба; P. de Rousiers, "The Labour Question in Britain" (пер. с франц.); Bry, "Histoire industrielle et economique de l'Angleterre" (1900, компилятивная, но полезная работа); Туган-Барановский, "Промышленные кризисы" (историческая часть, 2 изд., 1900).

Английское право и конституция: Polllock and Maitland, "History of the English Law" (2 т., 2 изд., 1898); Mainland, "The Constitutional History of England" (посмертное издание); Гнейст, "История государ. учреждений Англии" (р. п. 1885); его же, "Das englische Verwaltungsrecht" (1886); его же, "Selfgovernment, Communalverfassung und Verwaltungsgerichte in England" (1871); Taylor, "The origin and Growth of the English Constitution" (2 т., 1889-90); M. Ostrogorsky, "La democratie et organisation des partis politiques" (1903, 2 т.; 1 том посвящен Англии); Джефсон, "Платформа" (р. п. 1902); Дайси, "Основы госуд. права Англии" (р. п. 1891); Dicey, "Law and public opinion in England" (1905); Thorn May, "Constit. History of England" (2 т., 1861-63); S. and B. Webb, "English Local Government from the Revolution" (3 т., 1904-8).

М. Ковалевский.

Английская конституция представляет чрезвычайно сложное целое, с трудом поддающееся описанию, особенно краткому. В ней уживаются друг с другом элементы из многих и частью очень далеких друг от друга эпох. Трудно отделить отжившее от живого. Многие думают; что английская конституция есть конституция не писанная. Это мнение не совсем точно. Очень важные части конституции нашли себе ясную юридическую формулировку в парламентских актах. Другие части опираются на точно запротоколированные судебные решения. Но, действительно, многие весьма существенные правила нигде не записаны, т. е. не опираются на общеобязательную запись права. А в некоторых важных вопросах трудно установить какое бы то ни было обязательное правило поведения. Вот почему английская конституция толковалась и толкуется столь различно, смотря по тому, описывает ли ее юрист-догматик, социолог, историк, политический деятель. Последующее изложение есть попытка описать не отжившие части государственного порядка - и те, что опираются на статуты и судебные решения, и те, что восходят к конституционным соглашениям, и те, что являются предметом спора между политическими партиями.

Юридическая теория все еще утверждает, что верховная власть принадлежит "королю в парламенте". На деле почти полновластным правительством является кабинет, который, по мнению многих, из слуги парламента становится хозяином его, а судьба кабинета определяется голосованием избирателей, которые таким образом выступают в роли господствующего политического фактора. С избирателей и следует начать изложение. Они подают голос нечасто. Акт 1716 г. о 7-летнем сроке полномочий парламента оставался в силе до 1911 г.^*), но на деле министерства распускали парламент через 5-6 лет даже тогда, когда сохраняли за собою большинство в нижней палате. Некоторые парламенты, например, парламент 1910 г., не выживают и года. В среднем избиратель подает свой голос на общих выборах раз в четыре года. Но эти редкие дни выборов определяют весь ход политической жизни, а иногда, как в 1831, 1886, 1906, являются настоящими водоразделами английской истории. Никакая правовая норма не мешает парламенту провести билль, не подвергшийся обсуждению в последнюю предвыборную кампанию. Но фактически все крупные политические деятели теперь соглашаются, что даже очень сильное министерство может внести билль большой важности лишь при условии, если он был достаточно обсужден на общих выборах. Огромное значение общих выборов находится в теснейшей связи с наличностью двух больших чередующихся у власти политических партий. За стоящим у власти кабинетом зорко следят кандидаты в министры из соперничающей партии, которые часто являются бывшими министрами. Программе и тактике кабинета они все время противопоставляют свою программу и тактику, которую они всячески расхваливают перед страною. Менее значительные партии могут проводить свою программу лишь путем соглашения с одною из двух главных партий или с ними обеими. Английскую политическую жизнь можно сравнивать с непрерывною борьбою двух противников, источником силы которых является одобрение многочисленных зрителей. Значение общих выборов вовсе не ограничивается тем, что избиратели посылают в нижнюю палату 670 излюбленных людей. Каждый депутат (исключения очень редки) принадлежит к какой-нибудь партии и обязуется поддерживать партийных вождей. Отдавая известной партии большинство депутатских полномочий, избиратели создают правительство из точно определенных лиц и дают ему возможность в течение нескольких лет осуществлять партийную программу и тактику. При референдуме избиратель отвечает "да" или "нет" на один точно поставленный вопрос. На английских общих выборах избирателю приходится выбирать между двумя возможными кабинетами и несколькими (в сущности тоже двумя) часто сложными партийными программами. По-видимому, значение общих выборов росло вместе с расширением избирательного права. При узком избирательном праве возможны глубокие различия между настроением избирателей и настроением взрослого населения; от избирателей недовольные легко могут апеллировать к стране, ко всему народу. В Англии нет всеобщего избирательного права. Действующее право (48 Vict. с. 3) очень сложно и заключает в себе не мало старинных черт, например, оно все еще тесно связано со сложною системою держаний, прав на недвижимость. Я излагаю это право в очень упрощенном и потому не совсем точном виде. Чтобы иметь голос на парламентских выборах, надо быть взрослым мужчиною (21 г.), но сверх того надо иметь недвижимую собственность (property), либо занимать держание известной доходности (occupation), либо жить в помещении определенной стоимости (residence). Достаточно получать от недвижимости 40 шилл. годового дохода, если это наследственный фригольд; надо иметь от нее 5 фунтов дохода, если это не наследственный фригольд, если это лизгольд (аренда) не короче 60 лет или копигольд; надо иметь от нее 50 фунтов, если это лизгольд короче 60, но не короче 20 лет. Достаточно в течение года занимать для каких бы то ни было собственных надобностей недвижимость доходностью в 10 фунтов. Достаточно жить в любом особняке или в такой части дома, с которой в последний год в каком бы то ни было размере отдельно уплачивались или могли уплачиваться местные налоги (householder franchise). Достаточно жить в течение года в любом помещении, если только оно стоит не меньше 10 фунтов в год без мебели (lodger franchise), но при этом необходимо ежегодно просить о своем внесении в избирательный список, к чему не обязаны избиратели других разрядов. В 1910 г. в Англии и Уэльсе в круглых числах на 36 миллионов населения и на 9 миллионов взрослых мужчин приходилось 6.200.000 избирателей, причем главную массу их (около 5.400.000) составляли "заниматели". И в то время, как почти у 3 милл. взрослых мужчин нет ни одного голоса, многие богатые люди имеют больше чем по одному голосу, иногда имеют по многу голосов. Равенство нарушается еще условиями разграничения избирательных округов, которое опирается на акт 1885 г. Этот акт сильно уменьшил прежнее неравенство избирательных округов, но до полного равенства еще далеко. В Соединенном Королевстве 670 избирательных округов (495 - Англия и Уэльс, 72 Шотландия, 103 Ирландия). В Ирландии довольно много очень малолюдных округов. В Килькенни по списку 1910 г. было 1742 избирателя. В Англии самый малолюдный округ - Дергем (Durham), в 1910 г. - 2601 избиратель, а самый многолюдный Ромфорд (52.984). В Англии, сверх того, нет перебаллотировок; если соперничают три или четыре кандидата, то избранным считается получивший наибольшее число голосов, хотя бы оно было меньше половины всех поданных голосов. Числа депутатов, принадлежащих к разным партиям, обычно вовсе не пропорциональны числам голосов, поданных за эти партии. В общем, числа голосов, подаваемых за 2 главных партии, бывают близки друг к другу. Но небольшой перевес в числе избирательских голосов дает партии значительный перевес в числе депутатских полномочий. Возможно даже, что большинство депутатских полномочий достается той партии или той коалиции, которая получила меньшинство избирательских голосов. Однако и после всех этих оговорок избирательное право нужно признать широким, а всеобщее преклонение пред результатами выборов наиболее ярким проявлением демократизации политического быта. Избиратели составляют более ²/₃ числа взрослых мужчин; общие выборы - прямые, тайные, охраняются специальными судами от грубого подкупа и являются для масс хорошею политическою школою, потому что растягиваются на несколько недель и сопровождаются напряженною, может быть, даже чрезмерною агитацией, высоким паводком воззваний, афиш, брошюр, речей.

^* (Актом 1911 года максимальная длительность полномочий парламента сокращена до 5 лет.)

Фактически избиратели сохраняют очень большое и все растущее значение и вне предвыборной кампании. Велика зависимость отдельного депутата от своих избирателей. Представители местных партийных организаций зорко следят за его политическим поведением; от своего депутата все население округа ждет внимания к местным нуждам. Желающий переизбрания депутат старательно поддерживает связи с избирателями и считает своим долгом от времени до времени осведомлять их о своей и чужой парламентской работе. Еще более красноречивым признаком демократизации являются старания политических вождей с ответственным, официальным положением привлечь на свою сторону широкие круги избирателей путем непосредственного к ним обращения. Отдельные выступления руководящих министров и бывших министров на больших митингах восходят к дням Каннинга. Но долгое время они считались предосудительными. Еще в 1886 г. королева была недовольна Гладстоном за то, что в предвыборной кампании он часто говорил перед чужими избирателями, а Гладстон оправдывался примером Солсбери. В настоящее время нравы резко изменились. Политические вожди часто выступают с первыми решающими заявлениями по острым и важным вопросам не в парламенте, а на больших партийных митингах, перед многотысячною толпою сочувственно, иногда восторженно настроенных слушателей. Вожди соперничающей партии нередко отвечают на ближайших больших митингах своей партии. Уже в первую шотландскую ораторскую кампанию Гладстона (1879) слышались жалобы на то, что речами на митингах интересуются больше, чем прениями в парламенте. В настоящее время подобные жалобы еще более справедливы. Растет значение избирателей и партийных вождей, умаляется важность парламента.

Конституционное право не знает никаких постоянных организаций среди избирателей. На деле огромные по числу членов и крепко сплоченные партии - душа и жизнь английского политического порядка. Без изучения партий нельзя понять конституции. Обе главных партии - консервативная, или унионистская, и либеральная, или радикальная, - похожи друг на друга многими чертами. Ячейкою обеих являются мелкие общества политических единомышленников, приуроченные к большому деревенскому приходу или к группе приходов, к небольшому городу или к части большого города. Если, как это нередко бывает в деревне, в первичной партийной организации членов немного, они вершат все дела на своих собраниях. Если членов много, они вынуждены избирать исполнительный комитет для текущих дел. Вторую ступень составляют "ассоциации", приуроченные к парламентским избирательным округам. В округе почти всегда членов партии так много, и в деревне они так разбросаны, что не могут собираться все в одно место. Собираются на "совет" выборные представители первичных ассоциаций, которые выбирают окружной исполнительный комитет; в комитете, впрочем, часто бывают почетные и кооптированные члены. Эти окружные организации особенно важны. Цель обеих партий - достижение политической власти путем торжества на общих выборах, которые приурочены к избирательным округам. В окружных организациях сосредоточивается, поэтому, и партийная работа. Глазными работниками в них бывают платные секретари, обычно люди с юридическою подготовкою, неудачливые солиситоры, искусившиеся в тонкостях избирательного права. Они же обычно нанимаются и в избирательные агенты партийного кандидата на парламентских выборах. Юридическая подготовка нужна секретарю для регистрации избирателей, ибо контроль над составлением избирательных списков находится главным образом в руках политических партий. Списки составляются ежегодно приходскими смотрителями бедных, а жалобы на них рассматриваются в состязательном порядке перед специальными избирательными судьями (revising barrister), причем интересы избирателя защищаются обычно платными партийными секретарями; при большой сложности избирательного права списки подают повод к множеству споров, в которых выступают друг против друга секретари соперничающих партий. Окружные партийные организации руководят и столь характерною для Англии предвыборной агитацией на дому(canvassing), т. е. обходом избирательских квартир с целью выведать политические симпатии и в случае надобности изменить их в свою пользу. Окружная организация устраивает партийные митинги и распространяет партийную литературу. И, наконец, она же выбирает партийного кандидата в члены парламента. Как ни велика централизация партийной жизни, центральные организации не решаются навязывать округам своих кандидатов и рекомендуют людей из своего списка лишь тогда, когда окружная организация сама обратится в центр с подобною просьбою.

Над окружными организациями стоят организации третьей степени, обнимающие несколько округов одного большого города, одного графства или нескольких соседних графств. Наибольшую славу из таких организаций приобрела себе Бирмингемская (the Birmingham caucus), тесно связанная с именами Чемберлена, Шнадгорста и Гарриса. Убежденные демократы и сторонники широких социально-политических реформ, они решили после избирательной реформы1867 г. создать сложную сеть партийных учреждений, с помощью которых демократически настроенные и сильные числом новые избиратели могли бы торжествовать на всех выборах и давать направление местной, бирмингемской, и национальной, английской, политике. В основу положили чисто-демократическое начало, участие всех желающих записаться в организацию в первичных собраниях по 16 кварталам (wards); несостоятельных освобождали от ничтожного членского взноса в шиллинг. Первичные собрания выбирали комитет, численность которого определялась собранием, но, сверх того, комитет мог сам выбрать в свою среду столько членов, сколько он хотел. Шестнадцать первичных собраний выбирали еще по 5 человек в общегородской исполнительный комитет, и эти 80 выборных могли сами выбрать в свою среду 30 человек. Шестнадцать первичных собраний выбирали еще по 30 человек в общегородской генеральный комитет, в который входили, сверх того, 110 членов общегородского исполнительного комитета. И, наконец, общее руководство всею сетью этих учреждений вверялось правлению из одиннадцати членов, причем четверых выбирал генеральный комитет не из своей среды, а семерых из своей среды выбирал исполнительный комитет. Эти 594 человека, знаменитые шесть сотен Бирмингема, по мысли творцов организации, должны были стать и послушными приказчиками и властными вождями самодержавного бирмингемского народа. В своей деятельности они постоянно ссылались на волю своих избирателей, но раз избранные они пополняли свою среду по собственному выбору и строго требовали, чтобы избиратель голосовал так, как ему укажут или прикажут они, народные избранники (vote as you are told). Эта организация имела в Бирмингеме огромный успех; стоявший во главе ее Чемберлен, несмотря на свои многочисленные превращения, остается (правда, со времени его последней болезни его именем говорят другие) властным хозяином Бирмингема. Политические враги объясняли успех организации техническим совершенством ее механизма и бессовестностью ее вождей, ловко фабриковавших общественное мнение и переносивших в Англию дурные политические нравы Северной Америки, почему и вся эта странная смесь хитроумной выборной механики, кооптации, народовластия и олигархического деспотизма стала знаменита под американским именем caucus. Это объяснение было очень односторонне. Оно забывало о больших личных талантах вождей организации, об их огромных заслугах в области бирмингемского самоуправления и о том, что их программа глубоких социально-политических реформ отвечала взглядам и чувствам широких и влиятельных кругов населения в Бирмингеме и во всей Англии. Но техническое совершенство партийной организации, несомненно, было очень существенным условием успеха бирмингемских радикалов, которые быстро стали вести воодушевленную агитацию в пользу распространения "бирмингемского плана" на всю либеральную партию и оказали огромное влияние на историю обеих партий. В разных городах либералы заводят организации, похожие на бирмингемскую. А в 1877 г. в Бирмингеме собирается съезд этих организаций, из которого вышла существующая и теперь центральная организация либеральной партии. Национальная либеральная федерация. Но на первых порах во главе федерации стояли представители левого крыла партии, бирмингемские радикалы (Чемберлен - председатель, Шнадгорст - секретарь), которые открыто заявили о своем намерении создать на основе всеобщего голосования "либеральный парламент", который бы диктовал свою волю имперскому парламенту и определял бы парламентскую тактику всей либеральной партии. В известном, но грубом соответствии с численностью местного населения, вошедшие в национальную федерацию либеральные организации выбирали от 5 до 20 человек в сходившийся ежегодно совет федерации и от 2 до 5 в генеральный комитет, имевший право кооптировать 25 членов. Умеренные либералы не сочувствовали федерации и не вступали в нее, а влиятельные руководители федерации не скрывали своего желания подчинить вигов воле радикального большинства. Лишь после 1886 г., после великого либерального раскола из-за гомруля, федерация стала органом всей гладстонианской либеральной партии. Каждая окружная организация получила по 3 голоса в генеральном комитете, а все остальные по одному. Трения между федерацией и парламентской партией прекращаются, тем более, что верность парламентскому вождю партии, "великому старику", становится главною связью для всех членов партии. Уже с 1888 г. председатель совета федерации запрещает вносить предложения, не стоящие на повестке заседания, а повестка составляется генеральным комитетом. А так как фактически и ход обсуждения заранее подготовляется генеральным комитетом, то совет теряет значение и в настоящее время представляет больше всего большой смотр партийных организаций, выражающий доверие парламентскому вождю партии. Скоро и генеральный комитет оказывается слишком тяжелым для управления партией. Уже к 1890 г. из него выделяется небольшой комитет, человек в 25, который с 1896 г. получает имя исполнительного и право определять порядок дня в совете и в генеральном комитете; члены исполнительного комитета избираются генеральным комитетом из кандидатов, предложенных самим исполнительным комитетом и местными партийными организациями. По-видимому, и воздействие генерального комитета на парламентскую партию идет на ущерб. В конце 1898 г. Гаркорт отказался быть лидером либеральной партии в нижней палате за 3 дня до заседания генерального комитета федерации. В генеральном комитете была сделана попытка поставить на обсуждение вопрос о новом лидере, но большинство отказалось рассматривать этот вопрос и предоставило либеральным членам нижней палаты полную свободу в выборе нового лидера партии. Связью между парламентскими вождями либеральной партии и национальной либеральной федерацией является существующая с 1861 г. центральная либеральная ассоциация; в ней несколько сот членов, платящих довольно высокий взнос и выбирающих (по указанию "кнутов" парламентской партии) вершащий все дела комитет. Председателем центральной либеральной ассоциации является всегда главный либеральный кнут, а почетным секретарем секретарь национальной либеральной федерации, который в то же время есть и "главный агент" либеральной партии. До 1896 г. национальная либеральная федерация считала себя вправе устанавливать программу и тактику, которой должны были держаться парламентские вожди партии. Так сложилась в 1891 г. формулированная Гладстоном на совете федерации Ньюкасльская программа, знаменитая своею сложною пестротою и сильно повредившая либералам. Наученная горьким опытом федерация предоставляет обоим либеральным кабинетам последних лет (Кембель - Баннерман и Аскит) большую свободу в порядке осуществления партийной программы. Против английских партийных организаций часто выдвигалось обвинение в том, что они подчиняют себе парламентских вождей и тем разрушают парламентарный порядок. На деле в наши дни не столько партийная организация подчиняет себе парламентских вождей, сколько парламентские вожди подчиняют себе партийную организацию и, опираясь на нее, достигают огромного политического влияния.

Консервативная центральная организация сложилась раньше либеральной. В ноябре 1867 г., сейчас же после избирательной реформы, съехались представители местных консервативных организаций и образовали национальную унию консервативных и конституционных ассоциаций; это имя осталось за организацией до наших дней. Всякая местная организация, платящая членский взнос, может выбрать 2 представителей на ежегодную конференцию. Отдельные члены партии, уплачивающие унии по 5 гиней в год, получают звание вице-президентов и право на участие в конференции с решающим голосом^*). Конференция избирает около 30 членов совета, исполнительного органа унии; но к этим 30 присоединяются 20 человек по рекомендации провинциальных ассоциаций и желающие вице-президенты. После своего поражения на выборах 1880 г. консерваторы изменили состав партийного совета; совет состоит с этих пор из 30 избранников конференции, получивших право кооптировать 12 человек. Уния со своей конференцией и со своим советом долго жила в добром мире с парламентскими лидерами партии и даже в подчинении у них. Находившийся в распоряжении парламентского вождя главный агент партии был в то же время почетным секретарем унии. А подготовкою выборов заведовал не связанный с унией центральный комитет, учрежденный в 1880 г. и бывший в подчинении у консервативных кнутов. Но в 1883-1884 г. была сделана замечательная попытка внести в унию порядки, похожие на бирмингемский caucus. Эта попытка тесно связана с именем знаменитого вождя "четвертой партии", Рандольфа Черчиля. На бирмингемской конференции 1883 г. Черчилль и его сторонники стали жаловаться, что судьбою консервативной партии заправляют люди, не получившие никаких полномочий от народа, что унии надо предоставить подобающее ей влияние на жизнь партии, что партия должна заслужить доверие рабочего люда, и для этого предоставить рабочим прямое участие в управлении партией. Парламентский лидер партии, лорд Солсбери, холодно отклонил эти предложения. Выбранный незначительным большинством в председатели совета унии, Черчилль в ядовитом письме к Солсбери жаловался на полную устарелость партийных порядков и требовал перестройки партии на манер бирмингемского caucus, говорил об отказе от тайных олигархических махинаций и о доверии к народным массам. Солсбери должен был пойти на уступки: уничтожил центральный комитет, принял под свое высокое покровительство только что созданную четвертою партией лигу подснежника (Primrose League), принял в унию все местные консервативные организации и - last not least - дал Черчиллю место в своем кабинете. Но эти "демократические" уступки не помешали централизации партийного управления и чрезвычайному усилению влияния парламентских лидеров. В совет унии введены кнут и главный агент партии. Секретарями 10 областных организаций сделаны люди, получающие жалованье от главного агента и, следовательно, во всем от него зависящие. Прения на конференциях унии ведутся свободно, но принятые после прений резолюции не имеют большого значения. Ворочавший выборными делами центральный комитет был уничтожен в 1884 г., но на его месте сейчас же возникло существующее и теперь и еще более олигархическое центральное консервативное присутствие (office), в котором властвуют три партийных столпа - парламентский лидер, главный кнут и главный агент. Разгром консерваторов на общих выборах 1906 г. показал, что это всесильное присутствие перестало прислушиваться к общественному мнению. При присутствии создали совещательный комитет из 7 человек - главного кнута, 3 человек по выбору главного кнута и 3 человек по выбору унии. У присутствия отняли часть его функций, напр., надзор над местными организациями, и передали их унии. Но и теперь присутствие сильнее конференции и совета унии, а парламентские лидеры консервативной партии, подобно либеральным лидерам, больше господа, чем рабы своей партийной организации.

^* (Продажа голосов и пышных титулов довольно широко применяется и в местных организациях консервативных партий.)

Самый любопытный плод консервативной демагогии есть, конечно, лига подснежника. Лига основана консерваторами-демократами, немногочисленными представителями "четвертой партии", в 1883 г., накануне и в предчувствии избирательной реформы, при открытии памятника великому консерватору-демагогу Биконсфильду (лига и названа по его любимому цветку). Цель лиги - сблизить все классы в огромной всеклассовой организации, использовать консервативные инстинкты масс, пропитать живым демократическим духом застывшую консервативную партию. Творцы лиги заявляли, что она стоит вне партий и охотно принимает под свое крыло всякого, кто письменно обяжется защищать религию (в это понятие входит и защита церковной школы), "штаты государства" (estates of the realm) и имперское преобладание (ascendency) Британской империи. На деле в первые же выборы врагами этих трех устоев "в данный момент" были объявлены либералы, и лига отдала все свои силы в распоряжение консервативной партии. Особенность лиги не в ее программе, а в ее тактике. Хорошие психологи, творцы лиги ловко воспользовались противоречивыми и смутными, но сильными чувствами, бродившими в душах конторщиков и приказчиков, лавочников и ремесленников, мелких фермеров и некоторых рабочих: жаждою общественного равнения и подобострастием перед высшими, стремлением приблизить чванных аристократов к своему простому трудовому быту и желанием самим уйти в аристократический мир красивых и благородных переживаний. Вера в непримиримость классовых интересов была объявлена вредною выдумкою злых радикалов и социалистов. На собраниях лиги падали все классовые перегородки: герцог приветливо жмет руку самой скромной работнице, герцогиня непринужденно беседует со своим мясником, и, что главное, члены местного отделения лиги иногда получают приглашение явиться на собрание в высокоаристократический замок, посмотреть на анфиладу высоких покоев, красивую мебель, дорогой фарфор, фамильные портреты. Женщинам было отведено широкое место в лиге под покровом возрождения рыцарства. Бедные за свои 2¹/₂ шиллинга, правда, становились простыми членами (associates), но за гинею можно стать рыцарем и дамою, а прибавив еще гинею, можно попасть в имперский капитул рыцарей и в великий совет дам. Первичные организации лиги зовутся жилищами (habitations), а над ними стоят окружные и областные советы, в Лондоне постоянно заседает великий совет с великим мастером во главе (обычно лидер консервативной партии), и ежегодно собирается "великое жилище" (grand habitation). Исполненные презрения к толпе, жены, сестры и дочери творцов лиги много смеялись над вульгарностью агитационных приемов лиги, но усердно работали на пользу консервативной партии и много способствовали успеху лиги. Успех был большой. В 1901 г. в лиге было 1¹/₂ миллиона членов, в 1910 г. больше 2 миллионов, причем скромные associates составляли больше ⁹/₁₀ общего числа членов. В Англии многие придают большое значение работе лиги. Но нужно заметить, что 2 миллиона членов лиги не помешали разгрому консерваторов на выборах 1905 года и торжеству коалиции на двукратных выборах 1910 г. Либералы быстро учли то преимущество, которое сложилось у консерваторов вследствие широкого участия женщин в партийной жизни, и решили создать свою женскую организацию. В 1887 г. основана женская либеральная федерация. В рядах либеральной партии, особенно после раскола из-за гомруля, было немного аристократов и не очень много богатых людей. Либеральные дамы не могли сравняться с дамами подснежника по обаянию своих имен. Сверх того, они быстро раскололись по вопросу о месте, которое должно принадлежать женскому вопросу в программе либеральной партии.

В Англии есть очень благоприятные условия для создания сильной рабочей партии: миллионы рабочих в крупных и средних предприятиях, большие и прочные рабочие союзы, широкая политическая свобода. И все-таки в Англии нет крепко сплоченной рабочей партии с очень большим числом членов. Организация всего рабочего класса в самостоятельную политическую партию стоит в программе социал-демократической федерации, которая возникла еще в 1881. Но социал-демократическая федерация никогда не имела большого успеха среди рабочих, все еще не доросла и до 20.000 членов и ни разу не могла провести ни одного своего кандидата в парламент. Число членов немногим больше у другой социалистической рабочей партии, у независимой рабочей партии, но ее успех на выборах был более значителен, и уже в 1900 г. она провела в парламент одного своего кандидата, может быть, потому, что, в отличие от социал-демократической федерации она считала возможным вступать в предвыборное соглашение с другими рабочими организациями. Из предвыборного соглашения очень разнородных рабочих организаций вышла влиятельная рабочая партия наших дней. В 1899 г. конгресс рабочих союзов (trade union congress) поручил своему парламентскому комитету (парламентский комитет из 16 человек избирается конгрессом; его задачи - подготовлять программу для конгресса и всячески содействовать росту рабочего законодательства) созвать съезд представителей от рабочих и социалистических организаций; съезд должен был обсудить способы увеличить число депутатов-рабочих в нижней палате. Съезд состоялся в 1900 г. и привел к образованию комитета рабочего представительства (labour representation committee), который в 1906 г. был переименован просто в рабочую партию (labour party). В новую партию вошли 2 социалистические организации (фабианцы и независимая рабочая партия) и очень много рабочих организаций, главным образом профессиональных рабочих союзов (trade unions). Каждая вошедшая в партию организация платит по 15 шиллингов в год за каждую тысячу членов и посылает по 1 представителю с каждой тысячи членов на ежегодную конференцию партии; конференция выбирает секретаря и исполнительный комитет из 22 человек. Единственная цель партии - создать обособленную парламентскую рабочую партию с собственными кнутами и с собственною политикою по рабочему вопросу. Кандидаты в члены парламента выбираются местными организациями, вошедшими в партию; но они должны быть утверждены исполнительным комитетом партии, чтобы выступать в качестве кандидатов партии. Кандидаты партии дают обязательство в случае успеха на выборах войти в парламентскую рабочую партию и подчиняться ее решениям, не помогать никакой партии или организации, не имеющей права войти в рабочую партию. Все организации, вошедшие в партию, платят ежегодно по пенни с каждого члена в особый фонд, из которого партия выплачивает жалованье каждому члену парламента, избранному в качестве кандидата партии (члены парламента до августа 1911 г. не получали жалованья от государства). Пестрые организации, вошедшие в состав партии, связаны с партией лишь денежными взносами и выборными делами. У партии нет ни местных отделений, ни местных агентов. Несмотря на свою слабую связанность, а может быть, и благодаря ей, партия за истекшие 10 лет своей жизни оказала очень большое влияние на судьбу рабочего движения и стала важною силою в английской политической жизни. Поставив себе очень узкую, но и очень определенную цель, партия сплотила вокруг себя внушительные массы организованных рабочих, часто очень далеких друг от друга по социально-политическому мировоззрению, и создала в парламенте крепко спаянную и обособленную группу, представляющую интересы рабочего класса; на декабрьских выборах 1910 г. прошли 42 кандидата рабочей партии. Влияние партии увеличивается оттого, что она не связала себя ни с социализмом, ни с каким-либо другим учением. В рядах консервативной и либеральной партии есть еще много рабочих, которые легко могут примкнуть к свободной от доктринерства рабочей партии в том случае, если консерваторы или либералы будут резко нарушать интересы рабочего класса. Боязнь потерять своих избирателей и умножить ряды рабочей партии есть важное условие того повышенного внимания, с которым обе главных партии взвешивают заявления организованных рабочих, той готовности, с которою они обе идут на широкие социальные реформы^*).

^* (В последние три десятилетия большое влияние на английскую политическую жизнь имела партия ирландских националистов; о ней см. статью Ирландия.)

В рабочей партии связь между членами парламента и внепарламентскими частями партии выступает с особенною ясностью, доходит до прямой материальной зависимости депутата от партийного фонда. В консервативных и либеральных партиях связь не так велика и не так видна, но все же очень значительна. В нижней палате те же партии, что и в стране (в верхней палате есть только консерваторы и либералы): консерваторы, или унионисты^*), либералы (консерваторы любят звать их радикалами, влагая в это имя оттенок порицания), рабочие, националисты. Рабочие и националисты выбирают себе вождя. В двух главных партиях члены парламента очень редко выбирают себе вождя. У консерваторов и либералов есть по вождю в нижней и в верхней палате, причем главным вождем у правительственной партии считается первый министр, у оппозиции бывший премьер или партийный кандидат в премьеры. Лидер парламентской партии есть в то же время лидер всей партии, и в качестве такового председательствует в центральном партийном учреждении (центральное консервативное присутствие, центральная либеральная ассоциация) и дает руководящие указания главному агенту партии. В парламенте чрезвычайно важными помощниками лидера являются партийные кнуты (whips). Кнуты - хранители партийной дисциплины; они бдительно следят за тем, чтобы члены партии аккуратно ходили в палату, не пропускали голосований и голосовали так, как велит лидер. Кнуты же внимательно прислушиваются к общественным настроениям; и ежели политика лидера вызывает недовольство местных организаций или рядовых членов парламентской партии, они предупреждают лидера об опасности. Особенно влиятельны кнуты правительственной партии. Оппозиция занимается по преимуществу критикою правительства, которая по самой природе своей редко может сильно сердить врагов правительственной партии. Правительству приходится выступать с активною политикою; административные и законодательные мероприятия его порою могут быть невыгодны для сторонников правительства и вызывать широкое недовольство. Парламентская оппозиция терпит небольшой ущерб, если оказывается при голосовании не в полном числе. Правительство сохраняет власть лишь до тех пор, пока правительственная партия остается в большинстве при всех сколько-нибудь важных голосованиях. Кнуты правительственной партии, которые неусыпно блюдут за сохранением правительственного большинства в нижней палате, являются, поэтому, очень важными членами партии: они даже включаются в состав правительства, получают коронные должности (парламентский секретарь казначейства и младшие лорды казначейства) и казенное жалованье.

^* (Отделившиеся в 1886 г. от Гладстона либералы составили особую партию либералов-унионистов, т. е. сторонников англо-ирландской унии; но теперь они почти совсем слились с консерваторами, хотя все еще имеют свой партийный совет в центре и свои местные ассоциации.)

Очень важная черта партийной жизни в парламенте - устойчивое и резкое преобладание двух главных и близких друг к другу по силе партий, консервативной и либеральной, над остальными партиями. На последних выборах (декабрь 1910) рабочая партия получила 42 места, националисты 84, обе эти партии вместе 126 мест, т. е. немного больше одной шестой части общего числа коммонеров (670). На долю двух главных партий пришлось 544 места, которые случайным, но очень характерным образом распределились между 2 партиями совершенно поровну (272 консерватора и 272 либерала). Националисты и рабочие могут предъявлять в этом парламенте повышенные требования, потому что могут свалить любое партийное министерство, и консервативное, и либеральное. Но националисты стали играть видную роль в парламенте лишь с 70-х годов XIX века. А обособленная и сильная рабочая партия сложилась лишь к 1906 г. До 1900 г. немногочисленные депутаты-рабочие входили в либеральную партию. Конечно, и среди консерваторов и еще в большей степени среди либералов бывали расслоения. Например, депутаты-рабочие примыкали обычно к левому крылу либеральной партии. Но в решительную минуту внутрипартийные столкновения отступали назад, и почти всегда все члены партии голосовали одинаково по указке партийного кнута. Это деление на две партии очень старо, и длинный ряд поколений сжился с таким порядком, стал видеть в нем нечто постоянное, необходимое и спасительное. Еще в очень недавнее время в Англии часто можно было услышать шутливое заверение, будто каждый англичанин родится либо консерватором, либо либералом. Между тем это деление было очень своеобразно и по своему происхождению и по своим последствиям. Современное западноевропейское общество чрезвычайно сложно по своему строению, дробится на большое число групп, члены которых отличаются друг от друга традициями, верованиями, образованием, занятиями, достатком, интересами и стремлениями. Но группы плохо разграничены, могут входить друг в друга отдельными частями, отдельные члены общества могут принадлежать к нескольким группам. Континентальные страны очень поздно пришли к конституционному строю и почти сразу установили у себя широкое избирательное право. Оттого на народном представительстве чрезвычайно резко отразилась сложность и подвижность общественного строения. Континентальные парламенты, подобно обществу, из недр которого они вышли, распадаются на большое число плохо разграниченных и неустойчивых групп, из которых медленно и с большим трудом вырабатываются большие и долговечные партии. Английское общество не уступает континентальным в сложности своего строения. Но конституционный порядок упрочился в Англии много раньше, чем на континенте, в такую пору, когда общественное строение было много проще теперешнего. Притом конституционная Англия долго не знала широкого избирательного права. Сравнительно незначительная часть общества принимала деятельное участие в политической жизни, и в своеобразной исторической обстановке ганноверского периода естественно распадалась всего на два политические лагеря. Историческая обстановка XVIII в. многими сторонами своими способствовала установлению верховенства парламента над короною; то обстоятельство, что в стране были только две сильных партии, оказалось одним из самых важных условий победы парламента над короною. Англичане XVIII и XIX в. стали твердо держаться этой партийной группировки отчасти по привычке, отчасти вследствие смутного сознания той связи, которая существует между политическим преобладанием парламента и сплочением участников политической борьбы в две соперничающих партии. Двухпартийный порядок лег в основу всего парламентского делопроизводства, всей системы партийных кабинетов, пропитал собою всю политическую жизнь страны. И когда три избирательные реформы XIX в. ввели на арену политической борьбы новые и сильные своею численностью общественные группы, новые избиратели нашли двухпартийный порядок вполне утвердившимся, почти неприступным, и поневоле должны были к нему приспособляться. Конечно, этот порядок не мог устоять в полной чистоте. По мере того, как усложнялся состав избирателей, в двух главных партиях стало намечаться деление на группы, и обособление рабочей партии есть лишь наиболее резкое выражение этого постепенного расслоения. Однако, наряду с силами, дробящими народных представителей на большое число групп, все время действуют силы, объединяющие членов парламента в два больших партийных лагеря; и чрезвычайно трудно вычислить равнодействующую этих сил, действующих в различном направлении. По английскому конституционному праву парламента уже давно является главным носителем верховной власти, и этот правопорядок дорог англичанам, входящим в самые разнообразные общественные группы. Но для того, чтобы осуществлять свое правовое верховенство, парламент должен быть в состоянии при всяких обстоятельствах создавать из своей среды сильное правительство, и создавать его по собственному почину, а не по чужой указке. Это сильное правительство должно располагать большинством голосов в нижней палате. Если парламент распадается на большое число неустойчивых групп, последние могут входить во временные соглашения, но не могут образовать сплоченного и долговечного большинства; судьба правительства зависит все время от ряда случайностей. В такой стране правительства сменяют друг друга почти так же часто и прихотливо, как и соглашения групп, располагающие большинством голосов. Разрывается связность государственной жизни. Наиболее важные и трудные задачи внешней и внутренней политики подолгу остаются не разрешенными, и в стране быстро крепнет и ширится недовольство существующим политическим строем. Сильное правительство может установиться либо через объединение многочисленных политических групп в два больших партийных лагеря, либо чрез переход политического верховенства в непарламентские руки.

Англия все еще остается страною парламентского верховенства и, в тесной связи с этим, страною двух сменяющих друг друга у власти политических партий. Правительство составляется из членов той парламентской партии, которая одна или в союзе с второстепенными партиями располагает большинством голосов в нижней палате. Правительственная партия стремится сохранить за собою большинство голосов; оппозиция стремится стать большинством. Парламентская жизнь похожа на непрерывную борьбу двух армий, которые все время стараются держать свои силы готовыми к бою. В этом повседневном состязании неизбежно выделяются люди, способные вести за собою других и постепенно занимают освобождающиеся места руководителей борьбы. Новые таланты правительственной партии становятся членами министерства, сначала второстепенными, а потом и главными. Новые таланты оппозиции становятся кандидатами в министры. Английские государственные люди до наших дней почти всегда делают свою карьеру в стенах парламента. Главное условие успеха - это уменье завладеть вниманием палаты, уменье вести за собою свою партию и в некоторых случаях всю палату. Разумеется, необходимо обладать разнообразными знаниями и способностями, чтобы занять видное положение в палате, но прежде всего надо уметь говорить и спорить, хорошо знать парламентскую процедуру и пользоваться большим личным влиянием среди товарищей по партии. Опытного и способного парламентского бойца в Англии считают пригодным для любого министерского поста, и злые критики зовут английские кабинеты правительствами дилетантов. Один из видных членов теперешнего либерального кабинета, Мак-Кенна, за пять лет своей министерской карьеры (1906-1911) успел побывать финансовым секретарем казначейства, главою ведомства народного просвещения и главою морского ведомства. Но эти министры-любители, которые часто обладают большими профессиональными познаниями и выдающимися администраторскими дарованиями, почти всегда отличаются одним драгоценным свойством: они отлично приспособлены к парламентской борьбе и к руководству парламентской работой, ибо они выделяются из парламентской толпы порядком, напоминающим собою процесс естественного отбора, среди постоянной борьбы за власть и под постоянным надзором всего парламента. Правда, назначает министров монарх; но монарх фактически назначает всегда тех людей, которых ему указывает премьер. Юридически ничто не связывает премьера в выборе своих товарищей по министерству; фактически он может окружить себя только такими людьми, которые в парламентской борьбе приобрели наибольшее влияние в своей и даже в соперничающей партии, ибо только тогда он может иметь за себя большинство голосов в нижней палате. Но надо пойти дальше. Парламент создает и самого премьера, того человека, который создает министров. Премьера назначает монарх. Юридически ничто не связывает монарха в выборе премьера. Фактически монарх может призвать к власти только руководящего парламентской борьбой лидера партии, располагающей большинством голосов в нижней палате. Таким образом, парламент, - и нижняя палата в гораздо большей степени, чем верхняя, - выделяет кандидатов в министры и навязывает их премьеру, выделяет кандидата в премьеры и навязывает их монарху. А двухпартийная система обеспечивает стране непрерывность государственной работы, парламенту - непрерывность политического верховенства. Оппозиция организована так же, как и правительственная партия, и в каждую минуту готова принять власть, если только она рассчитывает получить устойчивое большинство. Уже в 30-х годах XIX века оппозицию звали оппозицией его величества. Лидеру правительственного большинства, который зовется лидером палаты (leader of the house), соответствует лидер оппозиции, который занимает в парламенте чрезвычайно высокое, можно сказать, официальное положение. Министры сидят на передней скамье (treasury bench) у большого стола, справа от спикера. Против них через стол, тоже на передней скамье и тоже у стола, слева от спикера, сидят лидеры оппозиции, бывшие министры и кандидаты в министры. Обе передних скамьи (front benches) ведут друг с другом постоянную и в глазах плохо осведомленного наблюдателя непримиримую войну. На деле война ведется с соблюдением сложного и любезного этикета. Политические разномыслия двух главных партий редко достигают в Англии такой остроты, чтобы приводить к личной вражде. Лидеры соперничающих партий в частной жизни находятся обычно в благожелательных отношениях. Но и в политической борьбе вождям партий часто приходится вступать в соглашения, почти незаметные для непосвященного глаза. Перед началом сессии лидер палаты частным и конфиденциальным образом сообщает лидеру оппозиции текст тронной речи, чтобы оппозиция успела подготовиться к прениям об адресе. Если предстоят важные прения по вопросам внешней политики, в которой парламент выступает очень часто сплоченным выразителем общенациональных интересов, то лидер палаты обычно входит в соглашение с лидером оппозиции относительно направления прений. Кнуты соперничающих партий всегда договариваются насчет распределения работы в текущую сессию. Отдельные депутаты, которым необходимо отлучиться в провинцию, ищут себе "пары", депутата противной партии, находящегося в том же самом положении, и договариваются со своею парою пробыть в отлучке одинаковое время. Выходящие в отставку министры часто дают своим преемникам из враждебной партии любезные указания и разъяснения насчет положения дел в ведомстве. И, наконец, новый кабинет крайне редко считает себя вправе грубо ломать работу своего предшественника. Перемены, внесенные в жизнь политикою павшего министерства, могут быть чрезвычайно неприятны и невыгодны новому кабинету; но раз они успели войти в жизнь, новое правительство с крайнею осторожностью берется за разрушительную работу, а многое оставляет нетронутым. Своеобразное сочетание партийности и терпимости ясно сказывается и в положении парламентского президиума. Председатель палаты общин, спикер, намечается правительством из среды правительственного большинства и подвергается избранию, если встречает соперников по кандидатуре. Он есть создание правительственной партии. Но с момента избрания он обязан стать вне партии, и делается исключительно бесстрастным блюстителем парламентских привилегий и парламентского наказа. Он перестает участвовать в прениях и голосованиях, ходить в политические клубы. На общих выборах враждебная партия обычно не выставляет кандидата в округе спикера. В новом парламенте надо выбирать нового спикера, но фактически старого спикера переизбирают до тех пор, пока он этого желает, хотя бы власть перешла в руки другой партии. Теперешний спикер, Лоусер, был выбран из среды консервативного большинства в 1905 г. и с большим успехом продолжал исполнять свои обязанности в трех последних парламентах, где консерваторы были в меньшинстве.

Политические деятели далеко не всегда умеют соединять глубокую преданность партии с уважением к противнику. Для того, чтобы политическая жизнь была проникнута таким настроением, нужны редко встречающиеся условия. Партии должны быть разделены существенными различиями интересов и взглядов, но эти различия не должны быть настолько глубоки, чтобы доводить противников до взаимной ненависти и до забвения общенациональной солидарности. Терпимость является особенно необходимою в такой стране, как Англия, где парламенту принадлежит политическое верховенство. Если бы стоящая у власти партия безоглядно пользовалась парламентским верховенством в узко партийных интересах, то она была бы в состоянии причинить своим противникам огромное, может быть непоправимое зло. Но такая политика, вероятно, скоро привела бы к революционному или конституционному ниспровержению парламентского верховенства. Английская конституция гибка; она может подвергнуться коренной ломке в том же самом порядке, в каком принимается законопроект, разрешающий вдовцу жениться на сестре покойной жены. Но английская конституция остается гибкою в течение такого долгого времени потому, что эта гибкость остается чистою возможностью и что английские законодатели отличаются глубоким уважением к традиции. Английский парламент всемогущ. Но он прочно сохраняет свое верховенство потому, что осторожно пользуется своим полновластием и не возбуждает в населении порывистых стремлений положить точные пределы полномочиям коммонеров и пэров.

С точки зрения конституционного быта парламент проявляет свое верховенство почти во всех областях политической жизни. С точки зрения конституционного права парламенту, притом парламенту в смысле король, лорды и общины, верховенство принадлежит в области законодательства. В XVIII в. Монтескье и Блекстон сделали чрезвычайно распространенным представление о том, что английская конституция построена на разделении властей: парламент законодательствует, корона управляет через своих слуг. Обоих знаменитых юристов часто упрекали в непонимание, в искажении английской конституции Но юридическое строение английского государства Монтескье и Блекстон, в общем, верно схватили. Даже теперь, с точки зрения английского юриста, между законодательством и управлением существуют резкие грани, и верховенство парламента сказывается по преимуществу в законодательстве. А формальное выражение воли парламента, т. е. короля, лордов и общин, может быть дано только путем законодательного акта (act of parliament). Законодательное верховенство парламента сказывается в двух чертах. 1) Все учреждения и все подданные должны подчиняться актам парламента, а все суды должны руководиться ими в своих приговорах. 2) Каждый парламент сам определяет границы своей законодательной работы. Если он пожелает, то может издать закон относительно любого предмета и на любой срок, если он пожелает, он может отменить любой из действующих законов. - Эта неограниченность законодательных полномочий парламента приводит к тому, что правительство находится в постоянной зависимости от власти законодательной. Если бы даже английские министры не были вождями парламентского большинства, если бы даже они вовсе не были членами парламента, они все равно должны были бы сообразоваться с волею парламентского большинства. Взимание государственных налогов и расходование казенных денег нуждается в утверждении парламента. Правда, не все налоги взимаются на основании ежегодно возобновляемых законов; в ежегодный финансовый акт вносятся непременно лишь новые или видоизмененные налоги. Но если значительная часть государственных доходов взимается на основании постоянных законов, то министры хорошо знают, что парламент всегда может отменить эти постоянные законы. Не все государственные расходы производятся на основании ежегодно возобновляемого аппроприационного акта; например, платежи по государственному долгу производятся обычно на основании постоянных статутов. Но в аппроприационный акт вносятся такие важные статьи государственного расхода, как расход на армию, флот и гражданских чиновников (civil service). И контроль парламента над армией не ограничивается ежегодным отпуском денежных средств на армию. Английское военно-сухопутное право было кодифицировано в 1879-1881 г. и утверждено парламентом под именем акта об армии (army act). Вся военно-сухопутная дисциплина зиждется на этом акте. Но он имеет силу только на год и потому возобновляется каждый год. Если парламент не возобновит акта, то этим самым он освободит всех военных от обязанности подчиняться начальству, отымет у начальников право отдавать приказания подчиненным. Парламент может оставить правительство не только без денег, но и без армии, по крайней мере, без законной армии. - Законодательная деятельность парламента не ограничивается предметами общенационального значения. Он может создавать и создает законы, имеющие силу только для отдельных местностей или отдельных юридических лиц (local and private acts), напр., издает акты о плавании по известной реке, утверждает уставы железнодорожных обществ, натурализует иностранцев. Инициаторами таких законов выступают частные лица, юридические и физические, которые подают в парламент петицию об издании нужного им акта и прилагают свой текст законопроекта, билля. Противники тоже присылают в парламент записки о ненужности или вредности билля. Для обсуждения таких биллей существует особая и сложная процедура, причем все обсуждение носит состязательный характер полусудебного разбирательства.

Некоторые юристы вообще придают немалое значение судебной деятельности парламента. Сходство его с судом увеличивается по мере того, как мы подвигаемся назад, вглубь английской старины. Но и теперь парламент зовется в некоторых случаях верховным королевским судом (the king's high court of parliament). И он действительно есть один из двух высших апелляционных судов страны. Но юристы склонны приписывать судебный характер и таким сторонам парламентской работы, которые вряд ли согласится признать судебными не юристами. Напр., по мнению одного очень авторитетного толкователя английской конституции, юриста по своей профессии, парламент выступает в роли великой следственной коллегии (grand inquest), когда парламент или парламентский комитет занимается расследованием какой-нибудь группы фактов или когда члены парламента предлагают вопросы министрам. Парламентские расследования могут касаться самых разнообразных предметов. При Георге III парламентский комитет допрашивал лейб-медиков об умственных способностях захворавшего монарха. Часто расследуется поведение того или другого правительственного учреждения. Когда в 1855 г, палата общин решила выбрать комитет для расследования порядков военного ведомства, кабинет Абердина увидел в этом порицание своей политики и вышел в отставку. Но это была необычная щепетильность. - Каждый член парламента вправе спросить министра о любом факте, находящемся в связи с деятельностью подчиненного министру ведомства. Министр может уклониться от ответа, но подобный отказ производить неблагоприятное впечатление на палату, если в пользу молчания не приводится никаких серьезных соображений. Вопросы предлагаются теперь в большом количестве и несомненно заставляют министров быть осторожными, тем более, что явно неудовлетворительный ответ может повести к предложению отложить очередные дела и заняться "обсуждением предмета настоятельной государственной важности". Но эти очень важные стороны парламентской работы едва ли носят следственный характер; они говорят больше о тесной связи между парламентом и правительством, о стремлении первого держать правительство в постоянной от себя зависимости.

Полномочия парламента распределяются между двумя очень непохожими друг на друга палатами. О составе нижней палаты я уже говорил. Верхняя палата состоит из тех лиц, которые получили королевское приглашение (writ of summons) явиться в парламент. Не надо смешивать членов верхней палаты, так называемых лордов парламента (lords of the parliament) с пэрами. Почти все лорды парламента суть пэры, пэры по большей части суть лорды парламента. Но все же еще есть и лорды парламента, которые не суть пэры, и пэры, которые не суть лорды парламента. Королевские приглашения явиться в парламент рассылаются лицам пяти разрядов. Вот эти разряды: наследственные пэры Соединенного Королевства, 16 представительных (representative) пэров Шотландии, 28 представительных пэров Ирландии, 26 духовных лордов (lords spiritual, 2 архиепископа и 24 епископа), 4 ординарных апелляционных лорда (lords of appeal in ordinary). Шотландских пэров-представителей выбирают все шотландские пэры; избранные сохраняют свои полномочия в течение одного парламента. Ирландских пэров-представителей выбирают все ирландские пэры; избранные сохраняют свои полномочия пожизненно. Число епископов государственной церкви в настоящее время не 24, а 35. Из этих 35 кафедр три (London, Durham, Winchester) дают епископу право получать королевское приглашение сейчас же после получения кафедры. На долю остальных 32 кафедр приходится 21 приглашение; эти приглашения распределяются между 32 епископами по старшинству посвящения в епископы, архиепископы и епископы сохраняют свои полномочия до тех пор, пока сохраняют кафедры. Своеобразно положение четырех ординарных апелляционных лордов. Палата лордов есть высший апелляционный суд. С точки зрения конституционного права, все члены палаты лордов могут принимать участие и подавать голос в судебных заседаниях палаты. Но статут 1876 года выделил так наз. апелляционных лордов, и фактически только эти лорды участвуют в судебных заседаниях. Это лорд-канцлер, все те лорды парламента, которые занимали или занимают должности в высших судах Соединенного Королевства, и, наконец, четыре ординарных апелляционных лорда. Последние четыре, подобно другим судьям, назначаются на свою должность королем, получают жалованье и могут быть смещены по представлению обеих палат парламента; но, в отличие от других судей, с момента своего назначения они получают право на пожизненное получение королевского приглашения явиться в парламент. - Монарх может рассылать приглашение явиться в парламент только лицам указанных пяти разрядов. Это ясно. Но обязан ли монарх посылать приглашение всем лицам указанных пяти разрядов? Это неясно. В конце 1909 г. произошло резкое столкновение между двумя палатами: палата лордов отвергла финансовый билль, принятый нижней палатой. В Англии горячо обсуждался тогда вопрос о том, какими путями либеральный кабинет Аскита может сломить сопротивление верхней палаты. Одни выдающиеся юристы горячо утверждали, что монарх имеет право послать приглашение в парламент только тем лицам из указанных пяти разрядов, которым он пожелает послать приглашение, т. е. которых ему укажет первый министр. Другие выдающиеся юристы столь же горячо утверждали, что король обязан посылать приглашение всем лицам указанных пяти разрядов. С ноября 1909 г. еще страстнее обсуждался другой конституционный вопрос, вопрос о праве монарха или, как чаще говорят в Англии, о праве короны создавать новых наследственных пэров Соединенного Королевства. Создание большого числа либеральных пэров казалось выходом из конституционного кризиса. Право короны назначать новых пэров не подлежит никакому сомнению; нет никаких юридических препятствий и к назначению любого числа пэров. Но фактические затруднения, с которыми здесь встретился кабинет Аскита, были чрезвычайно велики. Палата лордов резко отличается от палаты общин по своему социальному составу и по своим политическим настроениям. И в палате общин немного людей скудного достатка и низкого общественного положения. Члены нижней палаты не получают жалованья (билль о жалованье депутатам прошел только в 1911 г.) и должны уплачивать из своих средств расход по выборному производству в своем округе, почти всегда очень высокий. И все же нижняя палата много демократичнее верхней по своему социальному составу. Не то, чтобы верхняя палата сплошь состояла из очень породистых аристократов. В палате сравнительно немного людей, которые могут возвести свою пэрию к XVI, даже к XVII веку. Всех щедрее жаловал пэрию Георг III по указаниям Младшего Питта. Короли или вернее премьеры XIX и XX века тоже очень усердно творили пэров. Но и эти свежеиспеченные пэры принадлежать к самым высоким общественным группам; это генералы, адмиралы, колониальные губернаторы, высшие гражданские чиновники и судьи, крупные землевладельцы, крупные банкиры и купцы, крупные заводчики и фабриканты, собственники наиболее распространенных газет. Нижняя палата довольно точно отражает настроения всего населения, потому что создается общими выборами, на которых применяется очень широкое избират. право. В верхней палате заседают наследственные законодатели, слегка разбавленные законодателями пожизненными. Правда, каждый кабинет старается назначать новых пэров из числа своих политических единомышленников. Пэры, назначенные короною при либеральных кабинетах, почти все были либералами в момент своего назначения. Но эти либеральные пэры принадлежат к среде, исполненной консервативных настроений и, к великому неудовольствию своих творцов, превращаются иногда в консерваторов. А наследники либерального пэра еще легче поддаются влиянию пэрской среды и часто превращаются в консерваторов. Вот почему консерваторы располагают огромным большинством голосов в верхней палате. В верхней палате в конце 1910 г. было около 650 членов; из них 117 считались либералами, и среди них был только один герцог (Manchester), пэр высшего ранга; да и среди этих 117 есть очень сомнительные либералы. А в верхней палате нет ни националистов, ни членов рабочей партии. Значит, все остальные лорды парламента, за исключением немногих беспартийных, суть консерваторы. Чтобы создать либеральное большинство в верхней палате, кабинет Аскита должен был бы создать около пятисот новых либеральных пэров, что сопряжено с огромными трудностями и, может быть, даже с серьезною опасностью для либеральной партии.

С правовой точки зрения полномочия верхней палаты до самого последнего времени немногим меньше полномочий нижней палаты. Если бы быт соответствовал праву, то никакое либеральное министерство не могло бы удержаться у власти, ибо в верхней палате с конца XVIII в. существует неизменное консервативное большинство. На деле политическое влияние верхней палаты уже давно гораздо слабее влияния нижней палаты. Министерство, которое не располагает большинством в нижней палате и не хочет уходить в отставку, в лучшем случае может продержаться у власти несколько месяцев; после этого оно должно либо уйти в отставку, либо вступить на революционный путь. Враждебность большинства верхней палаты не мешает министерству сохранять власть до тех пор, пока за министерством идет большинство нижней палаты. Либералы стали у власти в конце 1905 г. и сохраняют власть за собою до настоящего времени, несмотря на то, что огромное консервативное большинство верхней палаты очень часто и по очень важным вопросам голосовало против правительства. Всякий билль должен быть принят верхней палатой, чтобы превратиться в статут, в акт парламента. До августовского акта 1911 г. не было никаких юридических препятствий к тому, чтобы большинство верхней палаты отвергало любой билль всякий раз, когда захочет отвергнуть его. Юридически veto лордов было veto безусловное. На деле лорды не смели безгранично пользоваться своим законодательным veto. Их veto превратилось в veto задерживающее, отсрочивающее. И они сами признавали это, говорили открыто, что, отвергая законопроект, принятый нижнею палатою, они только переносят политический спор на суд народа, избирателей: если на ближайших общих выборах избиратели выскажутся за билль и пошлют в нижнюю палату благоприятное биллю большинство, они, лорды, примут билль. В этом признании хорошо видна и причина подчиненного политического положения верхней палаты. Позади нижней палаты стоят огромные организованные партии, миллионы избирателей. Позади верхней палаты стоят земли, капиталы, титулы, знания и таланты ее членов (среди членов верхней палаты есть немало людей большого житейского опыта и выдающихся дарований). Как ни велико обаяние этих сил, оно бледнеет перед обаянием воли организованных миллионов взрослых мужчин, обладающих избирательным правом. И все-таки верхняя палата оставалась очень важным фактором политической жизни, а в последние два года лежала даже в самом центре английского конституционного кризиса. Консервативное большинство верхней палаты не могло низвергнуть либерального кабинета, но могло поставить либеральных министров в чрезвычайно неприятное и невыгодное положение. Это консервативное большинство могло отвергать любой билль, принятый либеральным большинством нижней палаты; и в последнее пятилетие (1906-1911) консервативные лорды очень широко пользовались своим численным преобладанием, отвергли длинный ряд важных биллей, прошедших через нижнюю палату. Либеральному кабинету в таких случаях приходилось либо совершенно отказываться от своих биллей, от осуществления партийной программы, либо распускать парламент и назначать новые выборы. Когда в ноябре 1909 г. консервативные лорды отвергли знаменитый "революционный" бюджет Ллойда Джорджа, это была последняя капля, переполнившая чашу либерального терпения. Либералы в союзе с националистами и рабочею партией повели ожесточенную борьбу против палаты лордов. Англия вступила в полосу конституционного кризиса, который нашел себе частичное разрешение только в августе 1911 г., но еще не может считаться совершенно законченным. Либералы горячо уверяют, что консервативные лорды нарушили конституцию, когда отвергли финансовый билль 1909 г. Консерваторы столь же горячо доказываюсь конституционность поведения лордов. Юридическая природа этого спора довольно темна. Нижняя палата еще в 70-х годах XVII в. вынесла резолюции, согласно которым всякие денежные билли должны исходить от нижней палаты и не могут быть изменены верхней палатой. Лорды уже давно примирились с этим утверждением. С другой стороны нижняя палата долго не оспаривала права верхней палаты совершенно отвергать денежные билли; и верхней палате случалось отвергать денежные билли, хотя такие случаи были очень редки. Но когда в 1860 г. верхняя палата отвергла принятую нижнею палатою отмену налога на бумагу, нижняя палата в трех резолюциях выразила свое порицание верхней палате и свое убеждение в возможности придать налоговым биллям такую форму, в которой они станут недосягаемы для верхней палаты. С той поры налоговые билли соединяются в один финансовый билль данного года. Верхняя палата не решалась отвергать финансовые билли вплоть до 1909 г. Первое же отвержение финансового билля привело к напряженной партийной борьбе, которая уже внесла глубокие перемены в полномочия и состав верхней палаты и, вероятно, внесет глубокие перемены в ее личный состав.

В июле 1911 г. кабинет Аскита провел закон, по которому верхняя палата не может ни отвергать, ни исправлять денежных биллей. Вопрос о том, есть ли данный билль билль денежный, решается спикером совместно с двумя председателями комитетов нижней палаты, причем один из этих председателей обычно принадлежит к правительствен ной партии, другой к оппозиции. Закон ограничивает полномочия верхней палаты и по отношению к неденежным биллям, обращает veto палаты из безусловного в задерживающее, и задерживающее на вполне определенный срок. Верхняя палата по-прежнему имеет право отвергать любой неденежный билль. Но если такой билль будет принят нижнею палатою три раза в три смежных парламентских сессии, и если со времени первого внесения его в нижнюю палату пройдет два года, то после королевского утверждения он становится законом, хотя бы он и в третий раз был отвергнут верхнею палатою. Билль считается отвергнутым верхнею палатою и тогда, когда она внесет в него поправки, которых не примет нижняя палата. Ставший так недавно законом билль был принят в палате лордов 10 августа 1911 г. 131 голосом против 114. Но и это незначительное большинство создалось лишь под влиянием угрозы. Перед решительным голосованием первый министр Аскит заявил в письме к Вальфуру, что кабинет посоветовал королю в случае отвержения или исправления билля верхнею палатою, назначить столько новых пэров, сколько их понадобится для проведения билля чрез верхнюю палату, и что король выразил согласие последовать совету кабинета. Письмо Аскита заставило консервативных пэров отказаться от отвержения билля, ибо оно показало, что право короны назначать новых пэров в неограниченном числе никак не может считаться устаревшим и будет немедленно осуществлено в случае упорства консервативных пэров. - Акт 1911 года, ограничивший полномочия верхней палаты, поставил на очередь вопрос об изменении ее личного состава. Акт начинается с заявления о намерении поставить на место теперешней палаты лордов верхнюю палату иного рода, построенную на "народном" (popular) основании. Выраженное в акте намерение изменить состав верхней палаты, вероятно, будет осуществлено в близком будущем, ибо о необходимости "реформировать" верхнюю палату говорит и консерваторы, и говорят даже решительнее либералов. Но трудно угадать, в какой мере наследственное начало должно будет в верхней палате уступить место началу народному. Вожди либеральной партии еще не выступали с определенным проектом реформы, а консервативные вожди выставили несколько разноречивых проектов, которые, однако, все сочетают народное начало выбора с началом наследственности законодательных полномочий.

Учреждением, связующим воедино важнейшие части государственного порядка - верхнюю палату и нижнюю палату, парламент и корону, парламент и партийные организации вне его, парламент и слуг короны, - является могущественный, почти всемогущий кабинет, своего рода многоликий Янус и центральная нервная система государственного организма. Теоретически управление страною лежит на короне (the crown). Но, конечно, монарх управляет страною не сам, а через своих слуг. Весьма многочисленные слуги короны (servants о the crown) заботятся об общественной безопасности, собирают налоги, творят правосудие, ведут дипломатические сношения, охраняют подданных от внешнего врага, блюдут интересы государственной церкви, одним словом, исполняют все обязанности высококультурного правительства. Слуги короны делятся на два разряда. Одни, и это - огромное большинство, суть в теории чистые исполнители, творящие волю своего начальства; они - постоянные слуги короны, по своему положению близкие к континентальным чиновникам. Они не имеют права быть членами парламента. Обычай требует, чтобы они вообще не принимали видимого участия в политической борьбе, не принадлежали ни к какой политической партии, не произносили политических речей, не участвовали в предвыборной агитации. В парламенте кипит борьба, партии сменяют друг друга у власти. А в казенных присутствиях постоянные слуги короны должны глядеть бесстрастно на эти возбужденные споры, поддерживать непрерывность правительственных традиций, ревниво блюсти казенный интерес и в то же время помогать партийному начальнику проводить свою партийную политику, сегодня слушаться Аскита. а завтра Бальфура, сегодня Ллойда Джорджа, а завтра Остена Чемберлена. Зато они по большей части сохраняют свои должности и оклады при всех сменах партийных кабинетов. Зато они отвечают только за законность, но не за целесообразность своих действий, ибо в теории направление их работы определяется волею партийного начальства. Эти постоянные слуги, на средних и высших постах по большей части образованные, благовоспитанные и способные, по большей части прошедшие через искус конкурсного испытания, хранят в своей среде многовековую, тысячелетнюю традицию, ибо английская королевская администрация самая старая из европейских администраций. И этот огромный запас знаний, навыков, работников постоянно находится в распоряжении "политических шефов", выходящих из правительственной партии парламента. Один остроумный англичанин в шутку выразил английскую правительственную систему такою формулой: мировой судья, который есть джентльмен, плюс письмоводитель, который знает право. Английские министры-любители легко справляются с делами ведомства. Но ведь позади них стоять плохо видные публике ряды гражданских слуг короны, которые ведут текущие дела, подготовляют законопроекты, собирают справки для ответа на парламентские запросы. Конечно, эти слуги не могут быть совершенно беспартийными. Им поневоле приходится в известной мере приспособляться к своему партийному начальству. Если одна и та же партия долго остается у власти, то в ведомствах постепенно образуется привычка разрешать некоторые вопросы в духе правительственной политики, и эта привычка дает себя чувствовать новым министрам, когда у власти оказывается враждебная партия. В общем, однако, англичане довольны своими порядками и видят в них удачное разрешение трудного вопроса об отношениях между притязаниями парламента и притязаниями бюрократии.

В положении слуг короны есть одна особенность, правильное понимание которой очень важно для понимания всего государственного порядка. Один из самых авторитетных толкователей конституции, Дайси, видит в этой особенности самое яркое проявление того, что зовут господством права (rule of law). В Англии все слуги короны подчиняются тому же праву и судятся в тех же судах, что и другие подданные. Если для солдата и для клирика существуют специальные правовые постановления и специальные суды, то они существуют не в отмену, а в дополнение обыкновенного суда и права. Все нормы общего права обязательны для солдата и клирика, и за нарушение их солдат и клирик судятся в суде общего права. Но и для солдата и для клирика существуют специальные правовые нормы, нарушение которых подлежит ведению специальных судов. В отличие от континента, в Англии нет ни административных судов, ни административного права (во французском смысле этого слова). Споры подданных со слугами короны разрешаются на основании общего права в судах общего права. И в оправдание своих действий, нарушивших общее право, никакой слуга короны не может ссылаться на приказ начальника или на порядки своего ведомства. Даже солдат, выстреливший в толпу по команде своего офицера, может быть привлечен к суду и осужден, если суд придет к заключению, что у солдата не было достаточных оснований считать приказ офицера правомерным. Знаменитые английские "свободы", свободы личности, веры, слова, печати, собраний, опираются, прежде всего, на возможность обжаловать в суд общего права каждое действие правительственного агента и на уверенность в том, что суд потребует доказательств правомерности обжалованного поступка. И роль суда не всегда ограничивается применением существующего права. В трудных и неясных случаях суду под видом истолкования существующих норм иногда приходится создавать новые нормы, которые с течением времени могут стать общепризнанными конституционными нормами. - Эти положения нуждаются в оговорках. В последние десятилетия область государственного вмешательства сильно расширилась. В связи с этим на некоторых слуг короны, например, на фабричных инспекторов, возложены полусудебные функции. Сам Дайси признает, что здесь можно видеть слабые зачатки административного права. Но зачатки административного права можно видеть и в тех случаях, где само право, например, парламентский акт, - предоставляет слугам короны полномочие устанавливать в своих отношениях к подданным правила, не предусмотренные общим правом. И все-таки наиболее важною чертою в положении слуг короны остается то обстоятельство, что они должны руководиться не только традициями ведомства, волею начальства, собственным усмотрением, но и общим правом, с точки зрения которого суд расценивает их действия. Государственная служба легко мирится в Англии с уважением к общему праву.

Над постоянными, беспартийными, "неполитическими" слугами короны стоять немногочисленные партийные шефы различных ведомств, "политические" слуги короны, остающиеся у власти лишь до тех пор, пока их партия сохраняет за собою большинство в нижней палате. Эти партийные вожди, временно управляющие страною, и образуют собою правительство, министерство, кабинет. Английское право не знает ни министерства, ни кабинета. Министры для законника только носители известных коронных должностей, наиболее доверенные слуги короны. При Тюдорах и Стюартах главным финансовым сановником был верховный казначей. С 1714 г. его обязанности стала нести коллегия лордов казначейства. Но с течением времени почти все верховное управление финансами перешло в руки других сановников, главным образом, в руки канцлера "Шахматной доски" (chancellor of the exchequer). Лорды казначейства, поскольку они лорды казначейства, суть очень свободные люди, без большой затраты сил получающие свое жалованье. Первый министр обычно назначается на должность первого лорда казначейства именно потому, что он должен быть свободен от ведомственных обязанностей, ибо он страшно занят общим руководством кабинета и парламента. Но в глазах законника этот всемогущий правитель страны и по горло увязший в работе труженик есть счастливый, беззаботный и маловлиятельный носитель синекуры, дающей в год 5000 фунтов казенного содержания^*). Среди членов кабинета есть еще обладатели синекур, лорд - председатель совета и лорд тайной печати; но, в отличие от первого министра, они действительно очень свободные люди, если только кто-нибудь из них не является вождем правительственной партии в верхней палате, ибо эти должности даются влиятельным пэрам. Видным членам министерства поручаются должности 5 статс-секретарей; это секретари по делам внутренним, иностранным, военным, колониальным, индийским. В состав министерства входит несколько юристов, ибо в Англии руководство судебным ведомством распределено между несколькими сановниками. Самый важный между ними лорд-канцлер, у которого, впрочем, есть и несудебные обязанности, например, председательство в верхней палате. Юридическими слугами или советниками короны являются генерал-аттерни и генерал-солиситор. Они оба выступают обвинителями или представителями интересов короны в наиболее важных судебных процессах. Они обязаны давать юридические советы всякому ведомству, которое обратится к ним за помощью в особо трудных юридических вопросах. В парламенте они защищают легальность правительственной политики и тоже дают юридические разъяснения. В министерство входят еще председатели высших правительственных коллегий нового происхождения (boards). Эти ведомства - торговля и промышленность, народное просвещение, местное управление, земледелие, государственные работы. Морским ведомством управляет также коллегия, лорды и секретари адмиралтейства. Но из них только трое суть политические, т. е. партийные слуги короны. Первый лорд адмиралтейства имеет гораздо больше власти, чем другие члены коллегии, и очень похож на морского министра. В министерство входят еще начальники второстепенных ведомств вроде генерал-почтмейстера, ряд высших придворных чинов, многочисленные "политические" помощники начальников ведомств и несколько сановников по делам Ирландии и Шотландии, среди которых, в виду особой важности ирландского вопроса, наиболее видным является главный секретарь ирландского лорда-лейтенанта, фактически министр ирландских дел. Общее число политических должностей в настоящее время доходить до 65.

^* (Должность премьера получила косвенное юридическое признание только в 1906 году.)

Среди них есть очень старые и очень молодые. Но все они исторически связаны с порядком "короля в совете", когда страною действительно управлял Тайный совет короля (privy council). Тайный совет потерял теперь почти всякое значение. В члены его назначают иногда людей, имеющих очень мало отношения к политике. Звание члена Тайного совета высоко ценится потому, что дает право на завидный титул "высокопочтенный" (right honourable). Но до сих пор все члены кабинета должны быть членами Тайного совета и назначаются членами совета, если еще не были ими. В старину назначенные королем министры становились его доверенными, послушными слугами. Юридически дело обстоит точно так же и теперь. Министры назначаются королем и при вступлении в должность целуют у короля руки, иногда даже получают из королевских рук какой-нибудь символ своих новых обязанностей. По старине самый близкий к королю слуга, главный министр все время держит короля в известности относительно того, что происходит в совете наиболее доверенных слуг, в кабинете. Вот уже два века, как монарх не посещает заседаний кабинета. Но после каждого кабинетского заседания премьер пишет для монарха доклад о том, что происходило на заседании, а от времени до времени представляет монарху свои письменные соображения насчет общего политического положения. Почти все правительственные акты творятся именем короля. Почти все значительные должности замещаются по назначению короля. Именем короля набираются военные силы страны, сухопутные и морские, жалуются патенты на офицерские должности. Монарх есть глава армии и флота. Его именем ведутся все дипломатические сношения, объявляются войны, заключаются все международные договоры. Монарх есть верховный правитель государственной церкви (supreme governor of the established church): он назначает всех ее епископов, многих каноников и деканов, созывает ее конвокации, т. е. съезды или соборы. Монарх создает пэров, жалует титулы и ордена. Именем монарха творится суд, милуются преступники, чинятся разрешенные парламентом расходы, производится сложный контроль над различными учреждениями местного самоуправления, например, над школами или промышленными заведениями. Монарх созывает и распускает парламент, участвует в законодательстве, и без королевского согласия ни один билль не может получить силы закона, Полномочиям английского короля могут позавидовать многие монархи континента.

Политическая действительность довольно резко расходится с правом. В три последних царствования - во вторую половину длиннейшего правления Виктории, в короткое царствование Эдуарда VII, в начинающееся царствование Георга V - монархия окружена на острове, вероятно, большим почетом, и во всяком случае, большею популярностью, чем на континенте. И все-таки монарх не является кормчим государственного корабля, направителем политической жизни в стране. Что может быть почтительнее того конституционного положения, в котором выражена королевская безответственность? The king can do no wrong. Монарх всегда прав. Если правительство его величества впадает в ошибку или совершает преступление, то виноват не король, а его доверенные слуги. Это они подали дурной совет, ввели монарха в заблуждение. На них и лежит все бремя политической и судебной ответственности. Английские нравы не допускают того, чтобы в публичном политическом споре делались ссылки на мнения и симпатии монарха. Но ведь как раз ответственность есть источник политической мощи, а безответственность - источник политической слабости. Король может осуществить свои очень широкие права лишь в том случае, если он найдет советников, готовых принять на себя ответственность за королевские действия. А в последние два века, и особенно в последние сто лет, монарх находит таких советников лишь тогда, когда берет их из парламентского большинства и действует согласно с их советами. Министры, доверенные слуги короля, покорно исполняют королевскую волю. Но они исполняют ее лишь тогда, когда королевский приказ находится в соответствии с их почтительными советами. Если бы монарх вздумал уклониться от следования этим советам, министры почтительно представили бы прошение об отставке. И король не смог бы найти себе других ответственных советников, ибо королевские слуги могут управлять страною только в согласии с большинством нижней палаты. Как доверенные слуги, министры имеют право на полное доверие короля. Без ведома и без согласия министров, король не должен делать никаких заявлений политического содержания, не должен обращаться к кому бы то ни было за политическим советом. Если монарх ведет переписку с иностранными государями или министрами, то он должен показывать свои письма премьеру или статс-секретарю иностранных дел. Королю с сильным и самостоятельным характером почтительные слуги легко могут показаться надоедливыми, почти несносными опекунами и дядьками. Обидные для августейшего самолюбия черты есть даже в юридическом положении короны. Если принимать во внимание родство по женской линии, то, царствующая династия - одна из древнейших в Европе. Но ее легитимность не безупречна. Старый порядок престолонаследия нарушался несколько раз в английской истории, и каждой раз такое нарушение закреплялось особым парламентским актом. Английские короли царствуют в значительной мере волею парламента. Акт 1700 г. наложил на монарха обязанность исповедовать протестантскую веру и давать при воцарении обидную для католиков присягу. Оскорбительные для католических подданных выражения были устранены из текста присяги только в 1910 г., после смерти Эдуарда VII. И, наконец, участие монарха в законодательстве стало призрачным. Никакой закон не отымал у короны права налагать veto. Но в последний раз корона воспользовалась своим правом в 1707 г. Очень трудно представить себе, чтобы в наши дни король решился наложить veto на какой-нибудь билль.

Очень трудно высказать правильное общее суждение насчет места короны в политическом быте Англии. Воздействие монарха на жизнь страны находится в чрезвычайно большой зависимости от личных свойств монарха. В теории первый министр дает советы монарху, а монарх дает приказы министру. На деле министры ставят королю свои условия, а король может выступить только в роли политического советника министров, но зато советника чрезвычайно влиятельного в том случае, если он человек с большим природным умом и если он успел процарствовать изрядное число лет, успел приобрести богатый политический опыт. Такой монарх может знать больше и судить вернее своих министров, может обратить внимание кабинета на забытые или недооцененные министрами стороны положения; и, конечно, советы такого монарха могут иметь очень большой вес в глазах премьера, могут видоизменять решения кабинета. Тактичный монарх находится в очень благоприятном положении для умиротворения резких столкновений между лидерами партий, ибо стоит вне партий и легко может вступить в переговоры с обеими враждующими сторонами. Велико может быть воздействие талантливого монарха и во внешней политике. Король беседует с иностранными государями, как равный с равными, а со многими иноземными династиями он связан узами родства. В интимной беседе он может узнать вещи, которых никогда не узнает самый проницательный министр иностранных дел. Тактичный король может оказать большие услуги своему кабинету как раз при наиболее трудных, наиболее деликатных переговорах. Но все эти случаи королевского вмешательства протекают за кулисами политической жизни, в избранном и очень тесном кругу политических деятелей. Ясным для всех становится в последнее время рост престижа короны в жизни Британской империи. Большие колониальные федерации - Канада, Австралия, Южная Африка - ревниво относятся ко всякому вмешательству английского правительства в их внутренние дела. Но они постоянно и горячо твердят о своем имперском патриотизме, о своих верноподданнических чувствах по отношению к династии и короне. Династия и корона - важные символы имперского единства. А так как с обострением международного соперничества связи с колониями приобретают все большее значение, то символическая роль короны растет, и будет расти до тех пор, пока не будут созданы общеимперские федеративные учреждения.

Во внутренней жизни Англии роль короны, в общем, невелика по сравнению с ролью конституционных советников короны, с ролью министерства и кабинета. Министры, и особенно члены кабинета, заправляют всею текущею правительственною работою, отыскивают выходы изо всех возникающих затруднений, хозяйскою рукою устанавливают порядок парламентской работы, разрабатывают билли, вносят их в парламент и защищают их от имени правительства, проводят в жизнь новые законы, отражают в парламенте все нападения на правительство, выступают на важнейших митингах как авторитетные вожди правительственной партии, одним словом, руководят всею политическою жизнью страны и сосредоточивают в своих руках огромную власть. Но эта власть распределена между ними очень неравномерно. Члены министерства делятся на две резко разграниченные группы. Одна группа - члены кабинета; другая - члены министерства, не вошедшие в кабинет. Не входящие в кабинет члены министерства отвечают только за свое ведомство и вообще занимают второстепенное положение. Члены кабинета помимо дел своего ведомства заняты еще кабинетскими делами, а на заседаниях кабинета обсуждаются и решаются все важные вопросы текущей политики. Конечно, и там каждый член выступает, прежде всего, от своего ведомства. Но кабинет есть не собрание начальников ведомств, а коллегия, сосредоточивающая в своих руках верховную правительственную власть и всегда выступающая солидарно, коллегиально, так что каждый член кабинета отвечает за все действия кабинета. Все члены кабинета обязаны защищать в парламенте и в стране всякое кабинетское решение. И, по слухам, кабинет часто поручает публичную защиту своего решения как раз тем членам, которые в кабинетском заседании высказывались против решения. О кабинетских порядках невольно приходится говорить "по слухам", ибо деятельность кабинета окутана покровом глубокой тайны. Все заседания кабинета суть заседания закрытые. В повестках указывается время и место, но не предмет заседания. Кабинет не ведет никаких протоколов, не держит ни секретаря, ни архива. Члены кабинета обязаны хранить в глубокой тайне все происходящее на заседаниях особенно свои разногласия, и, в общем, они прекрасно умеют молчать. Кабинет, по-видимому, не руководится никаким определенным наказом. Голоса, по-видимому, больше взвешиваются, чем считаются; и главная цель состоит в том, чтобы путем взаимных уступок добиться единомыслия.

За последнее время кабинеты стали довольно многолюдны. В кабинет включаются теперь почти все начальники ведомств. Для примера можно привести существующий теперь (август 1911) кабинет Аскита. В нем 21 член: первый лорд казначейства, лорд-канцлер, лорд-председатель совета, канцлер "Шахматной доски", пять статс-секретарей, секретарь Шотландии, первый лорд адмиралтейства, лорд-лейтенант Ирландии, его главный секретарь, лорд-канцлер Ирландии, канцлер герцогства ланкастерского, генерал-почтмейстер, пять председателей ведомственных коллегий (народное просвещение, торговля и промышленность, местное управление, земледелие, государственные работы). Председательствует в кабинете первый министр, который обычно есть "первый лорд казначейства". Он стоит выше своих товарищей по кабинету потому, что он их выбирает (правда, его выбор стеснен очень узкими пределами) и что он выступает главою кабинета в парламенте, в стране и в сношениях с короною. Отставка или смерть простого члена кабинета не влечет за собою отставки кабинета. Если умирает или почему бы то ни было уходит в отставку премьер, то должны подать в отставку все министры, и новый премьер должен образовать новое министерство. Но выдающийся министр может соперничать с премьером по влиянию. В последние четыре года своего пребывания на мало видном, почти второстепенном посту министра колоний (1899-1903) Чемберлен имел, вероятно, больше влияния, чем оба премьера, Солсбери и Вальфур. - Коллегия из 20 человек слишком велика для того, чтобы непринужденно, интимно обсуждать и решать сложные или деликатные вопросы. В ней, естественно, выделяются наиболее близкие к премьеру люди, тесный "внутренний круг", втроем - вчетвером подготовляющий кабинетские заседания и ведущий за собою остальных членов кабинета.

Кабинет может выказывать большую самостоятельность в своих сношениях с короною. Но может ли кабинет соблюсти свою независимость, свое достоинство в своих сношениях с правительственною партией в парламенте и стране, раз политическая мощь кабинета коренится в солидарности с большинством нижней палаты и с политической партией, стоящей позади этого большинства? Кабинет не есть покорный слуга короля. Но не есть ли он покорный слуга своей партии? Выше, в отделе о партиях, уже пришлось говорить об отношениях между кабинетом и партией, победившей на общих выборах, и пришлось указать, что мнение о рабской зависимости кабинета от партии является сильно преувеличенным, даже неверным. Если партия ведет за собою членов кабинета, то и члены кабинета ведут за собою партию. И некоторые хорошо осведомленные наблюдатели склонны даже думать, что зависимость партии от кабинета становится все сильнее. Но ведь возможно, что кабинет сохраняет значительную самостоятельность в своих отношениях к партийным организациям вне парламента и в то же время находится в сильнейшей зависимости от парламентского большинства. Партийным организациям, считающим своих членов сотнями тысяч и разбросанным по всей стране, конечно, чрезвычайно трудно следить за поведением двадцати лондонских сановников и диктовать им свою волю. Но четыре сотни коммонеров, которые каждый год в течение нескольких месяцев изо дня в день собираются в нижней палате и внимательно следят за деятельностью правительства, по-видимому, имеют полную возможность подчинить себе кабинет, раз кабинет существует лишь до тех пор, пока существует благоприятное кабинету большинство. В действительности подчинение здесь обоюдное, и зависимость парламентского большинства от кабинета даже сильнее, чем зависимость кабинета от парламентского большинства. Даже соблюдая строжайшую экономию времени, парламент едва справляется со своею неотложною работою. Переобремененность парламента так велика, что считается одним из главных доводов в пользу "повсеместного гомруля" (home rule all round). Парламенту едва хватает времени на то, чтобы вырешить текущие дела, обсудить и проголосовать бюджет и важнейшие билли, внесенные правительством. Парламент вынужден руководиться очень строгим наказом, который позволяет большинству нижней палаты принимать решительные меры против обструкции и в случае нужды вести обсуждение сильно ускоренным порядком. А так как с ростом государственного вмешательства растет число и значение правительственных биллей, то на долю биллей, вносимых рядовыми членами парламента, остается чрезвычайно мало времени, и такие билли успевают обратиться в законы только при очень счастливом стечении обстоятельств. Парламент занимается теперь почти исключительно обсуждением правительственных действий и законопроектов. Кабинет определяешь теперь направление и содержание всей парламентской работы. Конечно, кабинет работает под неусыпным наблюдением парламента. Но как раз этою напряженностью контроля ослабляется зависимость кабинета от парламентского большинства. Жизнь парламента выражается в постоянной борьбе партий. Как всякая война, парламентская борьба требует единства командования, строгой дисциплины, тщательно обдуманной тактики и стратегии. Кабинет есть своего рода главный штаб парламентского большинства, в руках которого сосредоточено все руководство парламентскими кампаниями. Кабинет, конечно, сообразуется с настроением своих парламентских единомышленников, но в то же время ждет от них доверия, поддержки, повиновения. Члены правительственного большинства хорошо знают, что кабинет их партии может оставаться у власти лишь до тех пор, пока они будут оказывать ему дружную поддержку против сплоченных нападений оппозиции. Бдительный надзор кнутов за голосованием, конечно, сильно стесняет свободу отдельных членов партии, но с требовательностью кнутов мирятся, потому что считают ее неизбежною. Роль рядового члена правительственной партии сводится к тому, чтобы аккуратно являться на голосования и неизменно голосовать за правительство. Если же известная группа правительственной партии проявляет строптивое намерение голосовать в каком-нибудь отдельном случае против правительства, то кабинет может пригрозить роспуском парламента и общими выборами, которые сопряжены для упрямцев с большими затратами денег, времени, с опасностью потерять свои депутатские полномочия или превратиться из представителей всемогущей правительственной партии в представителей слабосильной оппозиции. И, наконец, против фронды своих парламентских единомышленников кабинет может направить партийные организации, рассеянные по всей стране. Все нити этих организаций сходятся в руках премьера, главного кнута и главного агента. Кабинету легко организовать ряд больших митингов, на которых будут выноситься резолюции о доверии к правительству, легко сделать так, чтобы на членов парламентского большинства из разных концов страны стали падать градом заявления о необходимости встать грудью на защиту кабинета. Коммонер, желающий в одних вопросах идти со своею партией, а в других сохранить полную независимость суждения и голоса, становится очень редкою и маловлиятельною фигурою в нижней палате. Партийная солидарность берет верх над потребностью сберечь свою самостоятельность и выявить свою личность. И вместе с этим растет политическая мощь кабинета, члены которого стоят одновременно и во главе огромной и сплоченной партийной организации, и во главе искусного и сильного правительства. Некоторые наблюдатели говорят прямо о вырождении английского парламентаризма в олигархию кабинета. Это мнение надо признать сильно преувеличенным, очень односторонним. Как ни силен кабинет, он наталкивается на ряд сдержек: на возможность раскола в парламентском большинстве, вроде расколов 1886 и 1903 годов, на влиятельную и независимую печать и больше всего на общие выборы, которыми, в конце концов, определяются политические судьбы страны. Влияние массы избирателей стало так велико, что сама аристократическая оппозиция рядился в демократическую одежду. 27 июня 1911 г., перед третьим чтением знаменитого Аскитова билля, так сильно ограничивающего права верхней палаты, вождь консервативной оппозиции в верхней палате, маркиз Ленсдаун, внес поправку к биллю, требующую, чтобы впредь самые важные билли, вроде биллей о порядке престолонаследия или об ирландском гомруле, отдавались на всенародное голосование, прежде чем получить силу закона. Цель поправки была партийная; консерваторы мечтали свалить либеральное министерство, и в худшем случае, с помощью референдума задерживать наиболее неприятные им реформы. Но поучительно, что в партийной борьбе консерваторы вынуждены прибегать к демократической или демагогической тактике, вводить в свою программу референдум, апеллировать к здравому смыслу миллионов, наделенных избирательными правами.

Этот беглый очерк, намечающий лишь самые общие очертания государственного порядка, достигнет своей цели в том случае, если он твердо запечатлеет в сознании читателя две основные особенности современной английской конституции - ее удивительную сложность, которая не исключает, однако, ясного, определенного наклона в сторону демократии.

Библиография. Из огромной литературы об английской конституции я могу указать здесь лишь немногие важнейшие работы. Sir W. Anson, "Law and custom of the constitution"; 3 volumes, последнее издание 1909-1910. Это сухой, но полный и вполне надежный университетский учебник конституционного права. Есть французский перевод. А. V. Dicey, "Introduction to the study of the law of the constitution". Первое издание вышло в 1885, седьмое в 1908. Эта знаменитая книга привлекает к себе остротою юридического анализа, оригинальностью мысли и литературным талантом. Но в книге затронуты немногие, правда, очень важные, вопросы конституционного права, и некоторые положения автора нуждаются в оговорках. Есть русский перевод, выдержавший два издания (Дайси, "Основы государственного права Англии"). J. Redlich, "Recht und Technik des englischen Parlamentarismus" (2 Bande 1905). Это лучший трактат о процедуре палаты общин. Есть английский перевод. - Я указываю дальше три работы, по которым можно познакомиться с государственным бытом начала XX века. 1) M. Ostrogorski, "Democratie et organisation des partis politiques" (2 volumes, 1903). В I томе излагается история английских политических партий и их организация в начале XX века. Судьба партий все время связывается с эволюцией всего политического строя. Работа очень ценна по богатому и систематическому подбору материала, но в постановке вопросов и в общих выводах есть много спорного и одностороннего. Есть английский перевод. 2) S. Low, "Governance of England" (1904). Лоу - журналист, но высокого качества. В книге сказались и сильные и слабые стороны талантливого газетного работника: большая чуткость к новым течениям, известная поспешность в обобщениях и в изложении. Это не систематический трактат, а ряд этюдов по важным конституционным вопросам. Есть русский перевод 3) A. L. Lowell, "Government of England" (2 volumes, 1908). Это лучший трактат о конституционном быте Англии в начале XX века, точнее, в 1907 году. Не отличаясь ни литературным талантом, ни оригинальностью мысли, Лоуелл обнаруживает редкую осторожность и уравновешенность суждений, удивительное в американце знание английской жизни. К сожалению, эта книга еще не переведена на русский язык. J. Hatschek, "Englisches Staatsrecht" (2 Bande, 1905-6). Я умышленно отнес на самый конец эту очень подробную и очень ученую работу. Встречающиеся в ней фактические ошибки в частных вопросах не имеют большого значения. Гораздо хуже то, что в книге есть много спорных, отчасти прямо неверных суждений по основным вопросам конституционного права и быта. Очень полезная читателю с хорошей исторической и юридической подготовкой, эта работа может вводить в заблуждение людей начинающих.

А. Савин.

Английское право. Вступительные замечания. Для континентального юриста, уже давно привыкшего иметь дело с систематическими кодексами и правом, нашедшим свое выражение в законодательных нормах, анг. пр. с первого взгляда не может не казаться "rudis indigestaque moles". Оно представляет собою продукт развития нескольких параллельно действовавших сил, причем законодательная деятельность парламента играла лишь роль одной из слагающих. Чтобы изучить состав его, мы должны сначала наметить основные виды, признаваемые английскими юристами. Прежде всего, право здесь разделяется на "писанное" и "неписаное право". Разлито между ними коренится не в письменной форме (последняя присуща одинаково обоим), а в степени обязательности этой формы. Закон или приравниваемые к нему постановленья, которые составляют писаное право, обязательны в тех именно словах и выражениях, в которых они изданы. Неписаное право (решения судов, обычаи и пр.), хотя бы оно многократно было занесено на бумагу, обязательно не своими буквальными выражениями, а теми принципами, которые оно в себе воплощает. Старые термины писанного и неписаного права могут быть заменены понятиями предписанного и непредписанного права (enacted and not enacted law). К первому относятся: 1) акты, изданные законодательною властью парламента - статуты; 2) акты, изданные в силу делегированной законодательной власти (указы - orders in council, правила суда - rules of court, обязательные постановления местных властей и публичных корпораций - by-laws; постановления университетских и учебных властей и пр.); 3) акты, изданные в силу установившейся обычаем законодательной власти (в настоящее время они редки). Акты парламента только за последнее столетие стали играть первенствующую роль в области правового творчества. В XVII в. лорд Бэкон исчислял количество статутов всего в 2.171. Теперь их насчитывается более 80.000; ежегодно издается от 50 до 150 новых статутов. Все законы Англии, изданные до 1698 г., помещаются в 3 томах, тогда как остальные занимают несколько десятков томов. Учение о суверенитете парламента в области установления права есть продукт XVIII и XIX веков; до того (а порою и позднее) можно было встретить решительные утверждения о том, что парламент не может изменять определенных начал общего права (в области защиты личной свободы, независимости суда, защиты прав собственности и пр.). Первое обоснование суверенитета парламента в области права относят к Томасу Смиту (1565), который, вероятно, находился под влиянием Бодена. Что касается делегированной законодательной власти, то она, в противоположность континентальному воззрению, является признанным источником права и захватывает порою широкие области. Напр., почти весь устав судопроизводства в Англии заменяется "правилами суда", издаваемыми собранием судей; полицейская регламентация местной жизни происходит путем постановлений советов графства; университетская жизнь целиком регулируется статутами, издаваемыми с утверждения вице-канцлера и регистратора и т. д. К делегированному законодательству сводятся и все полномочия колониальных парламентов. Более характерно для англичан "неписаное право". Сюда относятся правовые положения, изложенные в судебных решениях, в сборниках, пользующихся правовым авторитетом, в научных трактатах. Неписаное право Англии не есть продукт "народного духа", или "старинных обычаев народа", оно всецело есть продукт деятельности профессиональных юристов, в частности судей, которые при выработке его руководились известными разумными принципами правовой регламентами, свойственными всему общежитию. Это неписаное право развивалось под действием законодательства и не как субсидиарное по отношению к нему, а как самостоятельный вид права. У нас судебная практика и доктрина признаются источниками права постольку, поскольку они толкуют нормы закона. В Англии case law вовсе не берет на себя задачи толковать писаное право, но применяет к жизни общие принципы права, которые никогда, может быть, и не были воплощены ни в одном законе. Неписаное право проявляется в нескольких формах. В форме common law, или общего права, оно применяется во всех королевских судах Англии. Точное значение этого термина может быть передано только описательно. Начиная с XII в. королевские объездные судьи по отдельным графствам развозят правосудие. Объединенные между собою в одной королевской курии, имеющие общую юридическую подготовку, главным образом на почве римского права, королевские судьи вносили свои юридические концепции при решении дел и вытесняли дробное, партикулярное право, под действием которого жили отдельные графства, когда-то бывшие самостоятельными государствами. В противоположность этому последнему, право, воплотившееся в решениях королевских судей, действовавших на протяжении всей Англии, получило название common law, т. е. общего права. Несмотря на встречающиеся иногда утверждения об обратном, все общее право не старее XIII в., а многие части его создались лишь в XVII и XVIII вв. Под влиянием суд. решений создавались целые отделы права (как доказательственное право, земельное право, договорное право, система преступлений и т. д.). Другой формой неписаного права является "equity" (буквально - "справедливость"). Этот вид права вытек из власти короля решать по своему усмотрению гражданские дела. Так как общее право было продуктом деятельности королевских судей, то в тех случаях, когда оно было недостаточно или противоречило справедливости, каждый подданный считал себя вправе апеллировать к самому королю, как источнику правосудия. Позднее свои личные полномочия в этой области король передал своему ближайшему помощнику - канцлеру. Канцлерский суд (конкурировавший раньше для отдельных местностей с одним или двумя имевшими особые привилегии местными судами) стал прибежищем в исключительных случаях, и его решения, покоящиеся на представлении о короле, как высшем источнике правосудия, получили название "equity". Этот вид права, однако, не должен рисоваться как сводящийся к свободному усмотрению канцлера. В течение веков здесь создалась также бесчисленная масса прецедентов, фикций, технических обрядов, делающих суд справедливости одним из самых формальных судов; имеется даже особая категория адвокатов, выступающих только в этом суде, которые только и могут претендовать на знакомство с его нормами. Судебные решения печатаются в особых сборниках "Law reports". Серия этих сборников тянется беспрерывно с 1414 года. Но и до того встречаются сборники решений и разъяснений отдельных юридических вопросов, данных судьями (первый из них принадлежит Брактону и относится к 1292 г.). Затем тянется длинная серия "ежегодников" (Year books), относящихся к XIII и XIV векам; значительная часть их издана Обществом имени Сельдена. В 1895 г. число томов, заключающих эти отчеты о суд. решениях, равнялось 1.800 томам для одной Англии, а с присоединением колоний число это достигает 8.000 томов. Отчеты эти не представляют собою официальных изданий. В средние века это были записи студентов, изучавших в судах право; затем это стало делом судей и адвокатов, и только в 1895 г. это было поручено официальному совету (Council of law reporting). Вполне понятно, что эти сборники представляют собою совершенно непроходимый лес для не юриста. Они убили научную догматику, заменив ее простой систематизацией решений. К этому типу и сводится большинство английских руководств в правовой области. Впрочем, наряду с судебными решениями официальное признание в судах получили и некоторые научные руководства, принадлежащие перу признанных авторитетов: они носят название legal authorities, и ссылки на них равносильны ссылкам на судебные решения. Таковы, напр., Littleton, "On tenures", Foster, "Crown law", Coke, "Institutes" и др. Последним признанным авторитетом явились Комментарии Блэкстона. Эти авторитетные книги следуете отличать от научных руководств, на которые часто ссылаются на судах, но которые обязательной силы в судах не имеют. Роль, которую получило case law на практике, объясняется тою силою, какою пользуется в англ. праве прецедент, т. е. ссылка на ранее состоявшееся решение. Большинство судов здесь связано не только своими собственными прецедентами, но и прецедентами высших инстанций и даже параллельных с ними. Можно было бы привести ряд примеров, когда силу создавшегося прецедента (который отменить не могла уже даже высшая инстанция) приходилось ломать с помощью нового закона. Хаотическое состояние законодательства, судебного права и обычаев давно требовало кодификации. Но, несмотря на попытки ее, в самой Англии не удалось провести ни одной кодификации (наиболее характерна попытка кодификации в области уголовного права в 1879 г.). Кодификация рассматривается как прием совершенно чуждый духу английского права, совершенствующегося медленной эволюцией общих принципов, кодифицировать которые, по мнению англичан, не представляется возможным; нестройность, разнородность права рассматривается англичанами, как его достоинство, а не недостаток. К этим соображениям присоединяется не сочувственное отношение к кодификации самих юристов, боящихся падения их значения. Вместо кодификации, с половины XIX века начинает развиваться консолидация, под которою разумеется объединение в одну систему различных законов, изданных в какой-либо области. Консолидация касается т. о. только одной формы права. Первой такой попыткой был Merchant shipping act 1854 (в издании 1894 г. он занимает 292 страницы). Из других областей консолидированного права можно указать Public Health act, Bills of Exchange act 1882, Sale of Goods 1893, Criminal law Amendement act 1888; последней попыткой является Children act., 1908 г. Действующие статуты Англии изданы в 1886 г. (Statute law Revision acts 1886), причем ежегодно выпускается к ним официальный индекс, указывающий, какие статуты в течение сессии потеряли силу и какие изданы вновь. В Англии имеется ряд актов, действие которых возобновляется ежегодно или периодически (напр., Mutiny act, Army act и др.). Они не перепечатываются, а лишь принимаются en bloc к концу сессии.

Судоустройство. Судебная организация Англии не является плодом сознательного законодательства, а выросла под влиянием медленной эволюции из слияния старых форм правосудия англо-саксонского права с королевской юрисдикцией, начавшей свое поступательное развитие со времени Норманского завоевания 1066 г. До сих пор в составе ее можно обособить элементы местного происхождения от тех, которые сложились под воздействием короны. Наиболее общим делением судов здесь является деление на суды Вестминстерские и суды местные. Первые называются так от местности Вестминстера (теперь часть Лондона), где находился королевский дворец. Когда королевское правосудие стало оседлым в XIII веке, то постоянно действующие при короле суды получили название Вестминстерских. До самого последнего времени этих судов было несколько. Они, вместе с Парламентом, представляли собою отростки старой aula regis, бывшей чем-то вроде нашей боярской думы. Только актом Сельборна 1873 г. эти отдельные суды были слиты вновь в единый High court of Judicature. Этот единый суд распадается на ряд отделений, когда-то бывших самостоятельными: 1) канцлерское (Chancery court), 2) королевской скамьи (King's bench court), 3) общих тяжб (court of Common pleas), 4) казначейства (с. of Exchequer), 5) адмиралтейства (с. of Admiralty), 6) нотариальных дел (Court of Probate) и 7) разводов и семейных тяжб (Divorce and Matrimonial c.). К ним законом 1883 г. присоединено отделение дел о банкротстве, раньше ведавшихся особым судом в Лондоне. По своему положению к Высшему суду приравниваются суды графств, пользующихся судебными привилегиями автономности (Court of pleas Lancaster and Durham), и суды ассизные (courts of Assizes). Фактически, кроме двух последних групп, весь высший суд разделяется на три отделения: 1) Канцлерское, 2) Королевской скамьи (оно с 1880 г. охватывает и дела казначейства, общих тяжб и банкротства) и 3) Нотариальных дел, разводов и адмиралтейства. Все эти отделения состоят из лорда-канцлера, лорда-главного судьи и 22 других судей, из которых 6 заседают в канцлерском отделении, 15 в отделении корол. скамьи, и один - в отделении нотар. дел. Юридически все судьи одинаково компетентны слушать все дела. Судьи королевской скамьи периодически (два - три раза в год) выезжают в графства слушать на местах важнейшие уголовные и гражданские дела с присяжными, и такие выезды называются ассизными судами. До 1875 г. ассизные суды представляли собою самостоятельный вид судов, имевший особую компетенцию, и председателями их могли быть лица, не принадлежащие к составу судей высшего суда. Закон 1875 г. сделал из ассизов как бы выездные сессии Высшего суда. Кроме указанных отделений, в составе Высшего суда образованы гражданский и уголовный апелляционные суды. Первый состоит из пяти судей ex officio и пяти ординарных судей. Ему принадлежит апелляция на дела, решенные в ассизах или в каком-либо из отделений В. суда. Уголовный апелляционный суд, организованный в 1907 г., состоит из судей отделения королевской скамьи, которые решают в составе от 3 до 9 человек; он решает по апелляциям на приговоры и вердикты, постановленные с участием присяжных. Высшая апелляция, приближающаяся к кассации, как по гражданским, так и по уголовным делам, принадлежит палате лордов, как старейшему суду Англии. Фактически палата лордов никогда не решает этих дел; они подлежат двум лордам из числа судей (lords of appeal), которые и рассматривают все дела даже во время перерыва сессии. Все важнейшие дела Англии таким обр. решаются всего 26 судьями. Но положение этих судей является чрезвычайно выдающимся. Они не могут быть удалены иначе как по приговору суда или по адресу, представленному короне обеими палатами парламента (история не знает таких случаев). Жалование их доходит до 100.000 руб. в год. Каждый судья выносит решение от своего имени, даже в том случае, если он решает дело в коллегии (впрочем, в громадном большинстве случаев королевские судьи решают дела единолично). Разъяснения их записываются и цитируются, как обязательные для низших судов и для них самих. Эти судьи приглашаются лордом-канцлером, в случае открывшейся вакансии, из числа наиболее выдающихся адвокатов, имеющих продолжительную практику и особые отличия.

Особый класс образуют мировые судьи (Justices of the peace). Они возникли в XIV веке, когда король стал нуждаться в надежных охранителях мира на местах. Мировые судьи назначаются лордом-канцлером по рекомендации лорда-лейтенанта из числа землевладельцев, промышленников и представителей либеральных профессий в отдельных графствах; с 1906 г. никакого имущественного ценза для назначения не требуется. Они пребывают в должности, пока имена их помещены в королевской грамоте; удаление их может происходить путем простого вычеркивания. До недавнего времени мировые судьи были наполовину административными, наполовину судебными органами; теперь, с 1888 г., вторая функция получила решительное преобладание. Судебную работу они выполняют или в малых сессиях (состоящих из двух мировых судей) или в сессиях четвертных (все миров. судьи данного графства). В первых решаются маловажные уголовные дела и тяжбы, вытекающие из личных отношений (между супругами, мастерами и хозяевами, нанимателями и домовладельцами и пр.); этот порядок называется суммарным; во-вторых, при участии присяжных, решаются важнейшие уголовные дела; вместе с тем четв. сессии образуют апелляционную инстанцию для дел, решенных малыми сессиями. Часто председателем четв. сессий является юридически образованный судья - рекордер. В больших городах (и прежде всего в Лондоне) с 1834 г. введены полицейские судьи, имеющие такую же компетенцию, как и мировые судьи малых сессий; они уже решают дела не коллегиально, а единолично. Уголовные дела с присяжными в Лондоне решаются Центральным уголовным судом, председателем которого считается лорд-мэр. Мировые судьи не получают вознаграждения за свой труд, но зато могут широко совмещать эту должность с другими занятиями (в том числе с адвокатской практикой). Число их в Англии доходит до 18.000. В настоящее время наблюдается упадок мирового института, как не профессиональной организации. Для менее важных гражданских дел создан был в 1846 г. в каждом графстве особый графский суд (county court), который был собственно восстановлением в новой форме старого англосаксонского суда графства. Юрисдикция этого суда сильно расширена законами 1888 и 1903 гг. Для отправления правосудия в этих судах назначаются профессионалы-судьи, каждый из которых имеет несколько судов в своем округе, которые он периодически объезжает. Всего имеется до 50 графских судей. Кроме этих судов, имеется ряд специальных, составляющих обыкновенно историческое наследие. Таковы: 1) суд лондонского мэра; по своему юридическому положению он весьма приближается к мировому суду. Он действует в пределах лондонского сити; заседают в нем городские советники (aldermen); 2) университетские суды Оксфорда и Кембриджа (первый сохраняется с 1244 г.), которые осуществляют не только власть над студентами, но и решают некоторые гражданские и уголовные дела, относящиеся к соответствующей местности; 3) духовные суды; они до 1857 г. ведали дела о разводах и завещаниях, но после передачи этих дел в высший суд за ними сохранилась власть судить за проступки духовных лиц; 4) военные суды, организуемые на основании акта об армии 1881 г. для решения дел о нарушении дисциплины в войске; полномочия, предоставленные короне и главнокомандующим этим актом, требуют ежегодного подтверждения парламентом; 5) судебный комитет Тайного совета, который играет роль высшего апелляционного суда для колоний. Судебное сословие в Англии тесно связано с адвокатурой, которая является как бы питомником судей. Адвокатура резко делится на solicitors и barristers at law. Только последние могут выступать в королевских судах. Перед тем как занять судейское положение, адвокат должен пройти ряд отличий: Serjaunt at law, king's counsel и др. Наиболее авторитетные адвокаты приглашаются короной для ведения дел в качестве прокуроров (direction of public prosecutions).

Судопроизводство. Построение английского процесса есть всецело продукт практики и приспособления различных органов к практическим задачам судоговорения. Являясь строго состязательным, оно представляет собою оригинальную смесь крайне сложных технических норм с весьма простыми основными принципами процесса. В то время как системы уголовных и гражданских судов еще мало обособились, судопроизводство гражданское и уголовное представляют значительные различия.

Уголовное судопроизводство во многих отношениях является образцовым для континента. Нигде не выработались такие гарантии в пользу подсудимого, как в Англии, и нигде состязательный принцип не проведен в такой полноте. Уг. суд. делится на суммарное и производство по обвинит. акту. Суммарное произв. впервые организовано актом Джервиса 1848 г. По мелким проступкам, решаемым мировыми или полицейскими судьями, потерпевший или иное частное лицо могут принести жалобу судье; при этом они могут просить о принятии против подозреваемого ими принудительных мер (обыска, ареста), но тогда от них требуется присяга в добросовестности обвинения и представление серьезных уличающих доказательств. Судья на основании жалобы посылает подозреваемому повестку о явке или приказ о приводе. В назначенное время каждая сторона со своими свидетелями является на суд; свидетели допрашиваются вызвавшими их, а затем под перекрестным допросом; после допроса постановляется приговор, который тут же вступает в законную силу. Речей стороны не произносят. В случае неполноты доказательств и желания стороны представить новые доказательства, судья откладывает дело (на срок не более 8 дней каждый раз), причем постановляет на это время о мере пресечения. При назначении более тяжких наказаний возможна апелляция, но случаи принесения ее крайне редки.

Производство по обвинительному акту значительно сложнее. Оно распадается на три стадии: производство предварительное, производство пред большим жюри и производство пред малым жюри. Предварительное производство происходит пред мировым или полицейским судом; здесь также участвуют жалобщик (которым может быть каждое частное лицо) и подозреваемый. Оно имеет в виду закрепить важнейшие доказательства для судебного следствия и определить допустимость меры пресечения. Разбирательство здесь более сложно, и допустимо суммирование доказательств сторонами. В заключение судья решает об отсылке подозреваемого под стражу до суда или принятии от него поручительства или же об освобождении его. Такое предварительное разбирательство обязательно лишь по некоторым делам, по другим оно факультативно. Принимая меры пресечения по отношению к обвиняемому, судья обязывает в то же время жалобщика поддерживать обвинение на суде, под страхом штрафа. Если жалобщиком выступает директор публичных преследований или его помощник (подобие прокуратуры в Англии), то они могут всегда прекратить дело по собственному усмотрению. Перед началом ассизов или четвертных сессий клерк суда составляет, на основании сообщенных обвинителем сведений, обвинительный акт, который в начале сессии передается на проверку большого жюри. Большое жюри составляется из наиболее уважаемых жителей графства (обыкновенно мировых судей - в ассизах) в числе от 12 до 23. Оно большинством не менее 12 голосов должно утвердить или отвергнуть обвинение. Ему предоставляется в негласном заседании допрашивать свидетелей обвинения (но не защиты), подсудимого, рассматривать вещественные доказательства; право отвергать обвинение есть дискреционное право большого жюри. Утвержденное им обвинение прочитывается подсудимому, причем подсудимый опрашивается о том, признает ли себя он виновным. При утвердительном ответе, если суд не признает, что сознание является недобровольным, судья сразу постановляет приговор о наказании, который он не обязан мотивировать с точки зрения закона, и который постановляется в устной форме; при отрицании виновности дело передается на рассмотрение малого жюри. Последнее, состоящее из 12 человек, должно единогласно обвинить или оправдать подсудимого. Оно не может быть принуждаемо в настоящее время к вынесению определенного вердикта (раньше дело обстояло иначе), но решение его находится под контролем председательствующего судьи. Этот судья контролирует представление доказательств и указывает на степень обязательности их для присяжных (доказательственное право), причем, если присяжные ослушались его указаний, клонившихся к защите подсудимого, он может отвергнуть их вердикт и передать дело новым присяжным; он решает все спорные юридические вопросы, выдвигаемые сторонами, что выражается в том, что он выставляет определенный юридический тезис, который должен быть положен в основу решения; при этом он может отсрочивать дело и совещаться со своими товарищами перед выставлением такого тезиса. Он в своем резюме обязывает присяжных дать на определенные вопросы ответ и может подвергать их принудительным мерам до тех пор, пока этот ответ ими не будет вынесен. Судебное следствие составляется из нескольких стадий: краткого изложения обвинения, допроса свидетелей обвинения; кратких тезисов защиты и доказательств, представленных ею; заключительных прений сторон и резюме председателя. Вердикты присяжных пользуются в Англии высшей авторитетностью. Только в 1907 г. было предоставлено право осужденному приносить, с разрешения суда, апелляцию против них или против постановленного на основании их приговора в апелляционный суд, в случае ошибки в праве или факте.

Особыми порядками процесса являются: суд по информации, когда постановление генерального атторнея (главы судебного ведомства и юрисконсульта короны), проверенное судом королев. скамьи или ex officio, заменяет собою обвинительный акт; и суд по impeachment, обвинению, предъявленному палатой Общин против министров и высших сановников, которое разрешается палатой Лордов, как присяжными. Палата Лордов заменяет малое жюри также по делам о преступлениях, учиненных пэрами, как суд равных.

Гражданское судопроизводство построено, в общем, на тех же принципах, как и на континенте; отличием является участие присяжных по гражданским делам при определении размера убытков. В широких размерах им признается, прежде всего, право восстановления самими сторонами (redress by parties). Оно допустимо при самозащите, при отнятии взятых вещей, если оно не переходит в нарушение мира (replesal), при завладении вновь отнятой землей, но без насилия (entry), при устранении каких-либо действий, причиняющих ущерб (abatement of nuisances), в виде удержания залога (lien), удержания инвентаря арендатора (distress), в виде принятия удовлетворения в какой-либо форме (accord and satisfaction) и, наконец, в форме третейского разбирательства (arbitration). В остальных случаях для восстановления гражданского права необходимо обращение к иску. Иски распадаются на личные и вещные (personal and real). Первых насчитывается до 8 видов: 3 основаны на договоре (неуплата долга, неуплата неустойки и неуплата специального штрафа при нарушении ненотариального договора) и 5 основаны на вине: trespass - за нарушение владения землею, detenue - за незаконное удержание скота, trover or conversio in rem - иск за неправильно обращенные в собственность вещи; replevin - иск за неправильное удержание инвентаря арендатора; trespass on the case - общее средство для случаев, не подпадающих в первые рубрики. Обычной формою начатия гражданского дела является writ of summons; но дела о разводах начинаются by petition; дела о банкротстве - by motion, дела о решении специального правового вопроса - by special case. Самый процесс в деталях разнится в зависимости от суда, в котором он происходит. Так, можно установить следующие виды производства: в King's Bench Division, в Chancery, в Probate, Divorce и Admiralty, в County courts. Наиболее разработанным является производство в суде королевской скамьи, который один только решает с участием присяжных. Мы берем этот тип за образец.

Дело начинается с представления writ of Summons, цель которого определить ответчиков, характер иска и вызвать объяснения ответчика. Различаются 4 вида этого прошения: general, когда излагается только род иска (напр., "за нарушение договора", "за оскорбление" и пр.); special, по особым делам, с точным обозначением суммы иска; for trial without pleadings - одно только название дела, и for an account - с оставлением права позднее установить точную сумму иска. На основании этого издается указ для посылки ответчику (иногда он требует предварительного разрешения судьи). ЭТОТ указ лично вручается ответчику в течение 8 дней, и ответчик обязан заявить суду, будет ли он защищаться лично, или чрез адвоката. Начальник канцелярии (Master of Crown office) обязан гарантировать ответчику право на залог, если истец не живет в Англии, и предписать сторонам представить свои тезисы (pleadings). Обыкновенно эти тезисы намечаются адвокатом, который должен и подписать их. Со стороны истца они состоять в statement of claim, где указываются факты, на которых он основывает свое притязание, и то средство восстановления (обыкновенно возмещение убытков), которое он просит. Он может ходатайствовать в нем о наложении injunction, т. е. запрета продолжать вредные для него действия. В течение 10 дней, если не указан более короткий срок, ответчик обязан представить свои возражения (defence); он может или отрицать факты (traverse) или признавать их, но отрицать юридические последствия (confession and avoidance), или возбуждать юридический спор (objection in point of law), или условно признать иск (tender), или, наконец, возбудить встречный иск (counterclaim). До представления возражений ответчик может ходатайствовать о привлечении третьего лица. В течение 10 дней со стороны истца возможен ответ (reply). Этим обыкновенно заканчивается предварительный обмен, но возможны и дальнейшие возражения (surrejoiner, rebutter, surrebutter). Исправление поданных в суд тезисов допускается с разрешения суда. Дела могут слушаться в суде Кор. Скамьи или с присяжными, или без них, или, наконец, чрез арбитратора. Если сторона хочет, чтобы дело слушалось с участием присяжных, она делает о том заявление суду за 4 дня до слушания дела. Ответчику предоставляется это право только по некоторым quasi - уголовным делам (slander, libel, false imprisonments, malicious prosecution, seduction и breach of promise). Секретарь на основании заявлений определяет место и время суда (иски до 1.000 руб. м. б. переносимы в суды графства). Он озабочивается получением для суда клятвенно данных письменных показаний (affidavits) от свидетелей, не могущих явиться в суд. Заседание начинается с образования скамьи присяжных. Присяжные м. б. отводимы, причем в случае недостатка их м. б. привлекаемы tales de circumstantibus, т. е. всякие посторонние лица. С образованием скамьи обыкновенно младший адвокат истца (junior) кратко излагает дело; эти тезисы подробно комментируются лидером (старшим адвокатом) с представлением соответственных доказательств. Вопрос о характере и способах доказывания тщательно разработан в англ. праве. Затем то же самое происходит со стороны ответчика; ответы и суммирование дела сторонами. Если дело слушается с участием присяжных, стороны не должны касаться вопроса о сумме убытков; в таких случаях также судья произносит свое поучение присяжным, присяжные могут вынести общий вердикт в пользу истца или ответчика, или специальный, который касается только некоторых фактов, имеющихся в деле. На основании вердикта выносится решение, которое в течение трех месяцев м. б. обжаловано в апелляционном порядке.

Уголовное и гражданское право. Нормы материального права являются в Англии разработанными значительно менее, чем нормы процесса. Они представляют собою до сих пор пеструю наслойку различных эпох и различных видов права. Англ. пр. не знает так наз. общей части и редко прибегает к систематическому толкованию; последнее заменяется толкованием на основании ряда максим, имеющих порою сомнительную правовую ценность. Понятно поэтому, что изложить систему соответственного права довольно затруднительно. Имеющиеся теоретические и учебные руководства ограничиваются размещением материала в отдельные рубрики, руководясь, порою, чисто внешними признаками. Отделы уголовного права, посвященные вменяемости, противоправности и покушению, представляют собою лучшие части, где еще можно встретить доктрины, разработанные в судебных решениях. Постановления о соучастии еще покоятся на средневековом различии соучастников до и после учинения преступления. Определение наказания еще в значительной степени есть дело усмотрения судьи, и общих норм на этот счет не имеется. Зато во множестве имеются в каждом статуте так наз. "определения", где изъясняется легальный смысл отдельных выражений. В законе сохраняется еще отчасти старое деление преступлений на treason, felony и misdemeanor, но практически оно вытеснено процессуальным делением на "indictable and non indictable offences", т. е. на деяния, могущие быть подсудными присяжным или не могущие. Карательная система включает каторжные работы (до 14 лет и пожизненно), тюрьму (до 2 лет), штраф и в качестве особого наказания - розги. Во главе СТОИТ смертная казнь, назначаемая в законе очень обильно, но на практике применяемая редко.

Гражданское право разделяется обыкновенно на отдельные рубрики в зависимости от практического круга отношений: напр., выделен отдел об акционерных компаниях, о контрактах, о продаже вещей, о товариществе и т. д. Система, намечаемая в руководствах, сильно отличается от римской, реципированной остальной Европой. Так, в наиболее популярном руководстве, комментариях Стифена (переработка знаменитого Блэкстона), мы находим следующую систему: о недвижимых вещах (об аренде, о наследственной недвижимости, о личной недвижимой собственности, о ограниченной собственности недвиж., о заложенных землях, о владении, о совместном пользовании землей, о сервитутах, о титуле собственности, об актах на собственность, о передаче собственности, особые виды аренды, о земельных реестрах); отдел о движимых (или личных) вещах охватывает способы приобретения (завладение, договоры, завещание, страховка, банкротство и др.). Особо стоит отдел об отношениях в частной сфере, который касается: мастера и рабочего, мужа и жены, родителя и ребенка, опекуна и подопечного. Изложение особенностей гражданского оборота и личных гражданских отношений здесь не представляется возможным.

П. Люблинский.

Хронология по истории Великобритании.

I. Англо-саксонские королевства. (449-1016).

449. Англосаксы высаживаются в Британии.

457. Завоевание Кента англосаксами.

477. Высадка южных саксов.

495. Высадка западных саксов.

547. Ида основывает королевство Берницию.

560. Этельберт - король кентский (ум. 616).

577. Победа западных саксов при Дергеме.

588. Этельрик основывает королевство Нортумбрию.

593. Этельфрит - король Нортумбрии (ум. 617).

597. Августин обращает в христианство Кент.

617. Эдвин - король Нортумбрии (ум. 633).

626. Эдвин - верховный властитель всей Британии.

Пенда - король Мерсии (ум. 655).

627. Эдвин принимает христианство.

633. Освальд - король Берниции (ум 642).

635. Обращение Вессекса.

651. Освию (Oswiu) - король Нортумбрии (ум. 670).

659. Вульфгир - король Мерсии.

661. Он прогоняет зап. саксов за Темзу.

664. Церковный собор в Уитби.

668. Папа назначает архиепископом кентерберийским греческого монаха Теодора.

670. Эгфрит - король Нортумбрии (ум. 685).

675. Этельред - король Мерсии (ум. 704).

681. Уильфрид обращает в христианство южных саксов.

688. Ин - король западных саксов (ум. 726).

716. Этельболд - король Мерсии (ум. 757).

733. Покорение Мерсией Вессекса.

735. Смерть Беды.

754. Вессекс вновь завоевывает себе свободу в битве при Берфорде.

758. Оффа - король Мерсии (ум. 796).

787. Первая высадка датчан в Англии.

796. Ceнвyлф - король Мерсии (ум. 821).

802. Эгберт - король Вессекса (ум. 839).

815. Эгберт подчиняет себе западных валлийцев вплоть до р. Тамара.

825. Эгберт - верховный владыка Англии к югу от Темзы.

828. Эгберт - верховный властитель всех английских королевств.

839. Этельвульф - король Вессекса (ум. 858).

857. Этельболд - король Вессекса (ум. 860).

860. Этельберт - король Вессекса (ум. 866).

866. Этельред - король Вессекса (ум. 871).

867. Датчане покоряют Нортумбрию.

868. Ноттингем. мир с датчанами.

870. Датчане покоряют Восточную Англию и поселяются в ней.

871. Датчане делают набег на Вессекс.

Альфред Великий - король Вессекса (ум. 901).

901. Эдуард Старший (ум. 925).

921. Эдуард покоряет Восточную Англию и Эссекс.

924. Эдуард распространяет свою власть на Нортумбрию, на землю котов и округ Стрэсклайд.

925-940. Этельстан.

926. Этельстан прогоняет валлийцев из Эксетера.

934. Этельстан нападает на Шотландию.

937. Победа при Бруннанбурге.

940-946. Эдмунд.

943. Назначение Денстана настоятелем гластонберийского монастыря.

946-955. Эдред.

956-958. Эдвиг (ум. 959).

956. Изгнание Денстана.

958-975. Эдгар.

959. Назначение Денстана архиепископом кентерберийским.

975-978. Эдуард Мученик.

978-1016. Этельред Малолетний (Aethelred the Unready).

994. Вторжение Свена.

1002. Избиение датчан в Вессексе.

1003. Свен предает Вессекс огню к разграблению.

1013. Подчинение всей Англии Свену.

Бегство Этельреда в Нормандию.

1016. Вступление на престол Эдмунда Железнобокого и смерть его.

II. Англия под владычеством датчан (1016-1042).

1016. Канут становится королем (ум. 1035).

1020. Годвин сделался графом Вессекским.

1027. Рождение Вильгельма Нормандского.

1035. Гарольд и Гартакнут делят между собою Англию.

1037-1040. Гарольд.

1040-1042. Гартакнут.

III. Конец англо-саксон. периода (1042-1066).

1042-1066. Эдуард-Исповедник.

1051. Изгнание Годвина.

Посещение Вильгельмом Нормандским Англии.

1032. Возвращение Годвина.

1053. Смерть Годвина.

1063. Покорение Гарольдом Уэльса.

1066. Гарольд становится королем.

Победа Гарольда при Стемфорд-Бридже.

Поражение Гарольда при Гестингсе и смерть его.

IV. Норманская династия (1066-1154).

1066. Вильгельм Норманский становится королем (ум. 1037).

1068-1071. Завоевание Англии норманнами.

1070. Реорганизация церкви.

Ланфранк - архиепископ кентерберийский.

1081. Набег Вильгельма на Уэльс.

1085. Неудача датского вторжения.

1086. Завершение Книги Суда.

1087-1100. Вильгельм Рыжий.

1083. Ансельм делается архиепископом.

1094. Восстание в Уэльсе против норманнов.

1095. Восстание Роберта де Моубрей (Moweray).

1096. Нормандия отдана в залог Вильгельму.

1097. Вильгельм вторгается в Уэльс.

1097. Ансельм покидает Англию.

1093. Война с Францией.

1100-1135. Генрих I.

1100. Хартия Генриха.

1101. Вторжение в Англию Роберта Норманского.

1106. Разрешение вопроса об инвеституре.

Завоевание Нормандии англичанами.

1110. Война с Францией.

1111. Война с Анжу.

1114. Брак дочери Генриха, Матильды, с имп. герм. Генрихом I.

1123. Восстание норманнских баронов.

1134. Восстание в Уэльсе.

1135-1154. Стефан Блуаский.

1138. Изгнание из Нормандии анжуйцев.

Восстание графа Роберта Глостерского.

1139. Высадка Матильды.

1141. Битва при Линкольне.

1148. Обратный отъезд Матильды в Нормандию.

1149. Генрих Анжуйский в Англии.

1151. Генрих делается герцогом Норманским.

1152. Брак Генриха с Элеонорой Гвиенской.

V. Анжуйская династия - Плантагенеты (1154-1399).

1154-1189. Генрих II.

1159. The Great Scutage - замена личной воинской повинности денежной.

1162. Фома Бекет делается архиепископом кентерберийским.

1164. Кларендонские постановления.

Норсгэмптонский Совет и бегство архиепископа Фомы Бекета.

1166. Кларендонские ассизы.

1170. Поход Стронгбау в Ирландию.

Смерть Фомы кентерберийского.

1173-1174. Восстание сыновей Генриха.

1176. Норсгэмптонские ассизы.

1178. Реорганизация Королевского Совета.

1181. Реорганизация ополчения (Assize of Arms).

1189. Восстание Ричарда.

1189-1199. Ричард Львиное Сердце.

1190-1194. Крестовый поход Ричарда.

1194-1196. Война с Филиппом-Августом.

1199-1216. Иоанн Безземельный.

1200. Иоанн вновь завоевывает Анжу и Мэн.

1203. Племянник Иоанна, Артур, претендент на Анжу и Мэн, взят в плен и убит.

1204. Завоевание французами Анжу и Нормандии.

1205. Бароны отказываются воевать за возвращение Нормандии.

1206. Стефан Лэнгтон - архиепископ кентерберийский.

1208. Иннокентий III подвергает Англию интердикту.

1213. Иоанн признает себя папским вассалом.

1214. Бувинское сражение.

Рождение Роджера Бэкона.

1215. Великая Хартия Вольностей.

1216. Бароны призывают Людовика французского.

Подтверждение Хартии.

1216-1272. Генрих III.

1217. Возвращение Людовика во Францию.

1217. Новое подтверждение Хартии.

1219. Губерт де Берг делается юстициарием.

1232. Падение Губерта де Берг.

1235. Мертонский статут об огораживании общинных пастбищ.

1238. Брак Симона Лестерского (Симона де Монфора) с сестрой Генриха.

1242. Поражение Генриха французами при Тальебуре.

Бароны отказывают Генриху в субсидиях.

1246-1283. Левелин - принц Северн. Уэльса.

1248. Отказ ирландцев в уплате субсидий,

1258. Оксфордские постановления.

1264. Амьенские постановления.

Битва при Льюисе.

1265. Призвание в парламент представителей общин.

Сражение при Ившеме, поражение баронов и смерть Симона де Монфора.

1267. Левелин признается принцем Уэльским.

1270. Эдуард отправляется в крестовый поход.

1272-1307. Эдуард I.

1277. Эдуард заставляет покориться Левелина.

1279. Статут "мертвой руки".

1282. Покорение Уэльса.

1283. Регулирование торговли и кредита (Statute of Merchants).

1285. Винчестерский статут об обеспечении безопасности.

Вестминстерский статут об огораживании общинных пастбищ.

1290. Статут "Quia Emptores", о том, чтобы при продаже части поместья покупатель становился вассалом не продавца, а непосредственного его сюзерена.

Изгнание евреев.

1291. Шотландия предоставляет разрешение вопроса о престолонаследии английскому парламенту.

1292. Эдуард требует от Шотландии апеллирования к королевским английским судам.

1294. Филипп французский овладевает Гвиенью.

1295. Французский флот осаждает Дувр.

Окончательное сформирование английского парламента.

1296. Эдуард покоряет Шотландию.

1297. Победа Уоллоса при Стирлинге.

1298. Поражение шотландцев Эдуардом при Фалькирке.

Перемирие с Францией.

1301. Бароны требуют назначения министров парламентом.

Бароны настаивают на новом подтверждении Хартии.

Подчинение Шотландии.

1305. Пертский парламент.

1306. Восстание Роберта Брюса.

1307. Карлайльский парламент

1307-1327. Эдуард II.

1308. Изгнание Гавестона, друга в ближайшего советника короля.

1314. Битва при Баннокберне и поражение англичан.

1316. Битва при Ассенри и полное поражение ирландцев.

1318. Эдуард принимает ордонансы, выработанные баронами.

1322. Казнь главы баронов, графа Ланкастерского, и аннулирование ордонансов.

1323. Перемирие с Шотландией.

1324. Французы нападают на Аквитанию.

1325. Отбывают во Францию королева и принц Эдуард.

1326. Королева высаживается в Англии и становится во главе баронов.

1327. Низложение Эдуарда II.

1327-1377. Эдуард III.

1328. Признание независимости Шотландии по Норсгэмптонскому трактату.

1329. Смерть Роберта Брюса.

1330. Казнь главы правительственного совета, Роджера Мортимера.

1332. Эдуард Баллиоль в союзе с англичанами делает набег на Шотландию.

1333. Баллиоль признает себя вассалом Эдуарда.

1335 1336. Поход Эдуарда против Шотландии для поддержания Баллиоля.

1336. Франция снова объявляет войну

1337-1338. Война с Францией и Шотландией.

1338. Эдуард заявляет права па французскую корону.

1339. Изгнание Баллиоля из Шотландии.

Эдуард нападает на Францию со стороны Брабанта.

1340. Морское сражение при Слюисе и поражение французов.

1341-1342. Война в Бретани и Гвиени.

1346. Поражение французов при Креси и шотландцев при Невильс-Кроссе.

1347. Захват Калэ и перемирие с Францией.

1348. Первое появление "черной смерти".

1349-1351. Законы о рабочих (установление максимума заработной платы, обязательности найма для малообеспеченных и т. п.)

1351. Первый Statute of Provisors, лишающий папу права распоряжения бенефициями в Англии.

1353. Первый Statute of Praemunire, запрещающий апелляцию к папскому престолу.

1355. Возобновление войны с Францией.

1356. Битва при Пуатье.

1366. Килькенийские Постановления против ассимиляции с ирландцами.

1368. Трактат Виклафа "De Dominio".

1372. Победа испанского флота над англичанами у Ла-Рошели.

1374. Восстание в Аквитании.

1376. Добрый Парламент.

1377. Отмена его постановлений герцогом ланкастерским.

Виклеф вызывается к суду епископа лондонского.

1377-1399 Ричард II.

1378. Папа Григорий XI объявляет учение Виклефа еретическим.

1380. "Петр Пахарь" (Piers Ploughman) Ленгленда.

1381. Виклеф высказывается против догмата о Пресуществлении.

Крестьянское восстание Уота Тайлера.

1382. Осуждение учения Виклефа церковным советом.

1384. Смерть Виклефа.

1386. Бароны заставляют Ричарда дать отставку герцогу Сеффолькскому.

1388. Законы о рабочих.

1389. Перемирие с Францией.

1394. Ричард в Ирландии.

1396. Брак Ричарда с Изабеллой Французской.

1396. Продление срока перемирие с Францией.

1397. Осуждение и смерть герцога Глостерского.

1399. Низложение Ричарда парламентом.

VI. Ланкастеры и Йорки (1399-1485).

1399-1413. Генрих IV.

1401. Закон о ереси (Statute of Heresy), устанавливающий смертную казнь для лоллардов.

1403. Восстание на севере под предводительством Перси, сына герцога Нортумберлендского.

1403-1405. Французское нашествие.

1405. Восстание архиепископа йоркского Скрона и герцога Нортумберлендского, Перси-отца.

Установление имущественного ценза для ремесленных учеников.

1407. Нападение французов на Гасконь.

1411. Посылка английского войска в помощь герцогу Бургундскому против Франции.

1413-1422. Генрих V.

1415. Полное поражение французов при Азенкуре.

1417. Поход Генриха в Нормандию.

1419. Союз с герцогом Бургундским.

1420. Договор в Труа, объявивший Генриха регентом Франции и наследником франц. престола после смерти Карла.

1422-1461. Генрих VI (ум. 1471).

1424. Поражение французов при Вернейле.

1428-1429. Осада Руана англичанами и освобождение его Жанной д'Арк.

1430. Ограничение местного представительства.

1431. Плен и казнь Жанны д'Арк.

1435. Аррасский конгресс.

1445. Брак Генриха VI с Маргаритой анжуйской.

1447. Арест и смерть герцога Глостерского.

1450. Привлечение к суду регента, герцога Сеффольского, и смерть его.

Восстание Кэда.

Потеря Нормандии.

1451. Потеря Гвиени.

1454. Назначение регентом королевства герцога Йоркского, ввиду болезни короля.

1459. Неудачный исход восстания Йорков.

1460. Битва при Норсгэмптоне.

Провозглашение герцога Йоркского наследником престола.

Битва при Уэкфильде.

1461. Второе сражение при Сент Олбенсе.

Битва при Мортимерс Кроссе.

1461-1483 Эдуард IV.

1461. Битва при Таутоне и поражение Ланкастеров.

1461-1471 Уоррик - Делатель королей.

1464. Брак Эдуарда с лэди Грей.

1470. Неудачное восстание Уоррика и бегство его во Францию.

Бегство Эдуарда во Фландрию.

1471. Битва при Барнете и Тьюксбери.

1475. Вторжение Эдуарда во Францию.

1476. Первопечатник Кекстон поселяется в Англии.

1483. Убийство малолетнего Эдуарда V и его брата, герцога йоркского, в Тауэре.

1483-1485. Ричард III.

1485. Битва при Босуорсе.

VII. Тюдоры (1485-1603).

1485-1509. Генрих VII.

1487. Восстание самозванца Лемберта Симнель под именем графа Уоррика.

Первый закон против огораживания общинных полей.

1490. Договор с Фердинандом и Изабеллой испанскими против Франции.

1492. Генрих вторгается во Францию.

1497. Корнваллийское восстание.

Взятие в плен самозванца Перкина Уорбека.

1499. Колэт в Эразм в Оксфорде.

1502. Брак Маргариты Тюдор, дочери Генриха VII, с Иаковом IV шотландским.

1509-1647. Генрих VIII.

1512. Война с Францией.

1513. Бескровная "битва шпор" во Франции и поражение шотландцев в битве при Флоддене.

Уольси возводится в высшую духовную должность.

1514. Новый закон против огораживания.

1515. "Утопия" Мора.

1522. Возобновление французской войны

1523. Столкновение Уольси с палатой общин из-за субсидий.

1525. Отказ населения в уплате незаконно требуемых поборов.

Мир с Францией.

Тиндаль переводит "Новый Завет".

1526. Возбуждение Генрихом процесса о разводе с его женой Екатериной Арагонской.

Преследование протестантов.

1529. Падение кардинала Уольси. Министерство Норфолка и Т. Мора

1531. Король признается собором англ. духовенства верховным главою англиканской церкви.

1532. Закон об апелляциях, запрещающий обращение к суду папы.

1533. Закон об ограничении овцеводства.

1534. Акт о верховенстве (устанавливающий неограниченную власть короны в вопросах церковных).

Акт о престолонаследии (признающий незаконным брак с Екатериной Арагонской и передающий престол детям Анны Болейн).

1535. Назначение Кромвеля наместником короля в делах церковных (Vicar General).

Казнь Томаса Мора.

Падение Фиц-Геральдов в Ирландии.

1535-1536. Новый закон против огораживания.

1536. Упразднение мелких монастырей и секуляризация их имений.

1536-1537. Неудавшееся восстание на севере в пользу соглашения с Римом и восстановления прав Марии, дочери Екатерины Арагонской т. наз. Pilgrimage of Grace).

1538. Появление английской Библии.

1539. Казнь лорда Эксетера.

Закон о "Шести догматах".

Секуляризация боле крупных монастырей.

1540. Падение и казнь Томаса Кромвеля.

1542. Завершение завоевания Ирландии Тюдорами.

1544. Война с Францией.

1547. Падение преемника Кромвеля, герц. Норфолкского, и казнь его сына графа Серри.

1547-1553. Эдуард VI.

1547. Секуляризация имуществ часовен и церковных братств.

1548. Издание Молитвенника (The Common Prayer Book).

1549. Восстание Кета.

Сомерсет принужден отказаться от протектората.

1551. Казнь Сомерсета.

1553-1558. Мария Тюдор.

1553. Ченслер пристает к Архангельску.

1554. Брак Марии с Филиппом Испанским.

Англия получает отпущение грехов через кардинала Поля.

1555. Преследования протестантов.

Сожжение еп. Латимера.

1556. Сожжение архиеп. Кранмера.

1567. Война с Францией.

1558. Потеря Калэ.

1558-1603. Елизавета.

1559. Акт о Единообразии.

1560. Война в Шотландии.

1561. Мария Стюарт высаживается в Шотландии.

1562. Гаукинс начинает торговлю рабами с Африкой.

Закон о рабочих.

Закон о призрении бедных.

1563. Первый карательный закон против католиков.

Англичан прогоняют из Гавра.

Подтверждение тридцати девяти пунктов англиканской церкви, выработанных при Эдуарде VI (1552).

1565. Мария Стюарт выходит замуж за Дарнлея.

1566. Дарнлей убивает Рицциио.

Основание Королевской Биржи.

1567. Убийство Дарнлея.

1568. Бегство Марии Стюарт в Англию.

1569-1570. Неудачное восстание северных баронов в защиту старой веры.

1570. Опубликование папской буллы о низложении Елизаветы.

1571. Заговор и казнь Норфолка.

1576. Первый публичный театр.

1577. Дрэк отплывает в Тихий океан.

1579. Появление романа Лели "Euphuea".

Выход в свет "Пастушеского календаря" Спенсера.

1580. Восстание Десмондов.

Резня в Смервике.

1583. Заговоры против жизни Елизаветы.

Предоставление новых полномочий "Церковной комиссии".

1584. Колонизация Виргинии,

1585. Отправка английской армии в Нидерланды.

1586. Голод.

Заговор Бебингтона.

1587. Казнь Марии Стюарт.

Дрэк сжигает испанский флот у Кадикса.

Появление драмы Марло "Тамерлан".

1588. Поражение Армады.

1590. Выход в свет "The Faerie Queen".

1593. "Venus and Adonis" Шекспира.

1596. "Every Man in his Humour" Джонсона.

Десант у Кадикса.

1597. "Опыты" Бэкона.

1699. Восстание Гуга О'Ниля.

1599. Экспедиция графа Эссекского в Ирландию.

1691. Казнь Эссекса.

1602. "Гамлет" Шекспира.

1603. Маунтджой завершает покорение Ирландии.

Смерть Елизаветы.

VIII. Стюарты (1603-1688).

1603-1625. Иаков I.

1603. The Millenary Petition - петиция 800 духовных о реформе богослужения в духе протестантизма.

1604. Парламент требует для себя права участия в делах церковных и государственных.

Гемптон-Кортская конференция, обнаружившая абсолютистские замашки Иакова I.

1605. "Пороховой заговор".

1610. Колонизация Ольстера.

1613. Женитьба курфюрста на дочери Иакова Елизавете.

1614. Первые столкновения Иакова с парламентом.

1616. Суд над графом и графиней Сомерсет.

Отставка главного судьи Кока.

Смерть Шекспира.

1617. Бэкон назначается лорд-канцлером.

Планы брачного союза с Испанией.

1618. Экспедиция и смерть путешественника Роли.

1621. "Novum Organom" Бэкона.

Предание Бэкона суду.

Иаков вырывает из протоколов парламента т. н. "Протестацию Общин".

1623. Путешествие принца Карла в Мадрид.

1624. Решение объявить войну Испании.

1625-1649. Карл I.

1625. Роспуск первого парламента.

Неудача экспедиции в Кадикс.

1626. Возбуждение обвинения против Бекингема.

Распущение второго парламента.

1627. Взимание субсидий в принудительный заем.

Неудача экспедиции в Лa-Рошель.

1628. Петиция прав.

Убийство Бекингема.

Назначение Лода епископом лондонским.

1629. Роспуск третьего парламента.

Дарование хартии Массачусетсу.

Назначение Вентворса лордом-презид. Совета Севера Англии.

1630. Эмиграция пуритан в Новую Англию.

1633. Назначение Вентворса лордом-депутатом в Ирландию.

Назначение Лода архиепископом кентерберийским.

1636. Отказ Гэмпдена уплатить корабельный сбор.

1637. Восстание в Эдинбурге.

Суд над Рэмнденом.

1638. Шотландский Ковенант.

1639. Лесли в Дэнс-Ло.

Умиротворение Беррика.

1640. Короткий парламент.

Война епископов.

Великий совет пэров в Йорке.

Начало Долгого парламента.

Пим является лидером палаты общин.

1641. Казнь Страффорда (май).

Посещение Карлом Шотландии.

Гайд организует роялистскую партию.

1641. Ирландская резня (октябрь).

Великая Ремонстрация (ноябрь).

1642. Привлечение к суду пяти членов парламента

Внезапное появление Карла у ворот Гёлля (апрель).

Удаление из парламента роялистов.

Карл поднимает королевское знамя в Ноттингеме (22 авг.).

Битва при Эджигилле (23 окт.)

1643. Собрание богословов в Вестминстере.

Восстание корнваллийцев (май).

Смерть Гэмпдена (июнь).

Битва при Раундуэй-Даун (в июле).

Осада Глостера (август).

Смерть Фокленда (сентябрь).

Карл вступает в переговоры с ирландскими католиками.

Торжество Ковенанта (25 сент.).

1644. Битва при Кропреди - Бридж (в июне).

Битва при Марстон - Муре (2 июля).

Сдача парламентской армии в Корнваллисе (2 сентября).

Битва при Типпермуре (2 сент.).

Битва при Ньюбери (октябрь).

"Ареопагатика" Мильтона. Акт о Самоограничении (The Self-denying Ordinance; а пр.).

Установление "Нового образца" (The New Model).

Битва при Нэсби (14 июня).

Битва при Филипгоу (Philiphaagh).

1646. Сдача Карла шотландцам (май).

1647. Шотландцы передают Карла в руки палат (30 января).

Армия выбирает агитаторов (апрель).

Король захвачен в Голмби.

"Представление" армии (июнь).

Изгнание одиннадцати членов.

Занятие армией Лондона (авг.).

Бегство короля (ноябрь).

Тайное соглашение Карла с шотландцами (декабрь).

1648. Роялистское восстание (февр.).

Восстание флота и восстание в Кенте (май).

Фэрфакс и Кромвель в Эссексе и Уэльсе (июнь - июль).

Сражение при Престоне (17 авг.).

Сдача Кольчестера (27 августа).

Изгнание ста сорока членов парламентского большинства, т. наз. "Прайдова чистка" ("Pride's Purge; декабрь).

Основание Королевского Общества В Оксфорде.

1649. Казнь Карла I (30 января).

Шотландия провозглашает королем Карла II.

IX. Республика (1649-1650).

1649. Провозглашение республики.

Кромвель берет штурмом ирландск. гавань Дрогеда (11 сент.).

Выступление "диггеров".

1650. Кромвель вступает в Шотландию.

Битва при Дэнбаре (3 сент.)

"Defensio Popali Anglicani" Мильтона.

1651. Битва при Ворчестере (3 сент.).

"Левиафан" Гоббса.

"The Law of Freedom" Уинстанлея.

1652. Союз с Шотландией.

Начало войны с Голландией (май).

Победа адмирала Тремна (нояб.).

1653. Победа Блэка (февраль).

Роспуск парламента (20 апр ).

Бербонский парламент (июль).

Роспуск парламента (декабрь).

"Орудие Управления"

1653-1658. Оливер Кромвель - лорд-протектор.

1654. Мир с Голландией.

Первый парламент при протекторе (сентябрь).

1656. Роспуск парламента (январь).

Замирение Шотландии и Ирландии.

Победа Блока над алжирским флотом.

Война с Испанией и завоевание Ямайки.

1656. Второй парламент протектората.

1657. Победа Блэка при Санта-Круц.

1658. Роспуск парламента.

Битва и победа на Дюнах, отдавшая в руки Кромвеля Дюнкирхен.

Смерть Кромвеля (3 сентября).

Ричард Кромвель - лорд-протектор (ум. 1712).

1659. Третий парламент при протекторате.

Роспуск парламента.

Возобновление Долгого парламента.

Вторичный разгон Долгого парламента.

1660. Генерал Монк вступает в Лондон.

"Конвенционный" парламент.

X. Реставрация Стюартов (1660-1688).

1660. Карл II (1860-85) высаживается в Дувре (в мае).

Расторжение союза с Шотландией и Ирландией.

1661. Начало парламента "Кавалеров".

1662. Возобновление Акта о Единообразии.

Изгнание пуританского духовенства.

Основание Королевского Общества в Лондоне.

1663. Билль о прощении (Dispensing Bill) отвергается.

Поощрение вывоза хлеба.1664. Акт о незаконных собраниях ("The Conventicler Act"), запрещающий, под страхом наказания, религиозные собрания в частных домах.

1665. Начало войны с Голландией.

Акт о пяти милях (Five Mile Act).

Чума в Лондоне.

Теория дифференциального и интегрального исчисления Ньютона.

1666. Пожар в Лондоне.

1667. Голландцы в Мэдуэй (Medway).

Увольнение Кларендона.

Мир в Брэда.

Людовик нападает на Голландию.

"Потерянный рай" Мильтона.

1663. Тройственный Союз.

Ахенский мир.

1670. Дуврский договор.

"The Pilgrim's Progress" Баньяна.

1671. "Возвращенный рай" Мильтона и его "Samson Agonistes".

Теория света Ньютона.

1673. Отмена Акта о Веротерпимости.

Тест-Акт.

Отставка Шефтсбери.

1674. Отклонение билля о гарантиях для протестантов.

1674. Карл заключает мир с Голландией.

Дэнби назначается лордом-казначеем.

1675. Договор о взаимопомощи между Карлом и Людовиком.

1677. Отклонение билля о гарантиях для церкви.

Обращение палат с просьбой о войне с Францией.

Женитьба принца Оранского на Марии.

1678. Нимвегенский мир.

Мнимый папистский заговор, вымышленный Отсом.

1679. Новый парламент.

Падение Дэнби.

Новое министерство с Шефтсбери во главе.

Темпль составляет план нового Совета.

Принятие акта Habeas Corpus.

Внесение билля об Исключении (о лишении Иакова прав престолонаследия).

Роспуск парламента.

1680. Монмут предъявляет свои права на престол.

Отклонение лордами билля об Исключении.

1681. Созвание парламента в Оксфорде

Договор с Францией.

Отклонение билля об Ограничении (Иакова в правах управления в пользу принца Оранского).

Арест Шефтсбери и Монмута.

1682. Пенн основывает Пенсильванию.

1683. Рай-Гаузский заговор.

Казнь лорда Росселя и Ольджернона Сидни.

1685-1688. Иаков II (ум. 1701).

1685. Возмущение Аргайля и Монмута.

Битва при Седжмуре (6 июля).

The Bloody Circuit, ("кровавый объезд" Джеффриса для суда над мятежниками).

Увеличение армии до 20.000 чел.

1686. Отмена Тест - Акта силою королевской власти.

Установление комиссии по церковным делам.

1687. "Principia" Ньютона.

Декларация о веротерпимости.

Отставка Рочестера.

Регулирование представительства городов.

Вильгельм Оранский протестует против Декларации.

1688. Отказ духовенства читать новую Декларацию о веротерпимости.

Рождение сына у Иакова.

Приглашение Вильгельма.

Суд над семью епископами.

Приведение в Англию ирландских войск.

Высадка Вильгельма Оранского в Торбей.

Бегство Иакова.

XI. Вторая революция и Стюарто - Оранский дом (1689-1714).

1689. "Конвенционный" парламент.

Декларация прав.

Коронование Вильгельма и Марии.

Вильгельм заключает "великий союз" против Людовика.

Битва при Килликренки (27 июля).

Осада Лондондерри.

Билль О бунте.

Билль О веротерпимости.

Билль о правах.

1689. Закон о поощрении хлебного экспорта.

1690. Билль об отречении и Акт милосердия.

Битва при Бичи-Гэд (30 июня).

Битва при Бойн (1 июля).

Вильгельм оттеснен от Лимерика.

"Essay concerning Human Understanding" Локка.

1692. Резня в Гленко.

Битва при Ла-Гог (19 мая).

1693. Сэндерленд составляет план объединенного министерства

1694. Учреждение Английского Банка.

Смерть Марии.

1697. Рисвикский мир.

1698. Первый договор между Англией, Голландией и Францией о разделе испанского наследства.

1700. Второй договор между ними же о разделе испанского наследства.

1701. Принятие закона о престолонаследии.

Смерть Иакова II.

1702-1714. Анна.

1704. Битва при Бленгейме (13 авг.).

1705. Победы Питерборо в Испании.

1706. Битва при Рамильи (23 мая).

1707. Акт объединения с Шотландией.

1708. Отставка Гарли и Сент Джона.

Битва при Уденарде.

1709. Битва при Мальнлакэ.

1710. Торийское министерство Гарли и Сент Джона.

1712. Отставка Мальборо.

1713. Утрехтский мир.

XII. Ганноверская династия (с 1714 г.).

1714-1727. Георг I.

1714. Министерство Таунсенда и Уолполя.

1715. Якобитское восстание.

1716. Билль о семилетней продолжительности парламента.

1717. Тройственный союз (Англия, Франция, Голландия против Испании).

1719. "Робинзон Крузо" Дефоэ.

1720. Отклонение билля об ограничении числа пэров.

Основание Южно-Океанской Компании.

1721. Министерство Уолполя.

1726. "Путешествие Гулливера" Свифта.

1727. Война с Австрией и Испанией.

1727-1760. Георг II.

1729. Севильский трактат.

1731. Венский трактат.

Билль об акцизах Уолполя.

Война за польское наследство.

"Фамильный договор" между Францией и Испанией.

1737. Смерть королевы Каролины.

1738. Появление методистов в Лондоне.

"Treatise of Human Nature" Юма.

1739. Объявление войны Испании.

1740. Война за Австрийское наследство.

1742. Отставка Уолполя.

1743. Сражение при Деттингене.

1745. Министерство Пэльгема.

Битва при Фонтенуа.

Карл - Эдуард высаживается в Шотландии.

Битва при Престоннансе (21 сентября).

1746. Битва при Фалькирке (23 янв.).

Битва при Куллодене(16 апреля).

1748. Ахенский мир.

1751. Нападение Клайва на Аркот.

1754. Смерть Генриха Пэльгема,

1754. Министерство герцога Ньюкасльского.

1755. Поражение генерала Брэддока в Канаде.

1756. Потеря порта Мэгон.

Отступление адмирала Бинта.

1757. Соглашение в Клостер-Севене.

Министерство Уильяма Питта.

Битва при Плесси (23 июня).

1758. Взятие адмиралом Боскауэном Льюисбурга и Кап-Бретона в Сев. Америке.

Взятие форта Дюкэна.

1759. Битва при Миндене (1 августа).

Взятие форта Ниагара и Тикондерога.

Победа Вольфа на высотах Сент-Абрагама.

Битва при Квиберон-Бэ, (20 ноября).

1760-1820. Георг III.

1760. Битва при Уондуош.

1761. Отставка Питта.

Министерство лорда Бьюта.

1763. Парижский мир.

Министерство Георга Гренвилля.

1764. Первое исключение Уилькса из палаты общин.

Изобретение Харгривсом прядильного станка - дженни.

1765. Принятие закона о гербовом сборе.

Министерство лорда Рокингема.

Собрание и протест американского конгресса.

Изобретение паровой машины Уаттом.

1766. Отмена закона, о гербовом сборе.

Министерство лорда Чатама.

1768. Министерство герцога Графтона.

Изобретение прядильной машины Аркрайтом.

Занятие Бостона английскими войсками.

1770. Предложение лордом Чатамом парламентской реформы.

Министерство лорда Норта.

1771. Последняя попытка не допускать парламентск. репортажа.

Начало больших английский журналов.

1773. Назначение Гестингса генерал-губернатором Индии.

Бостонский чайный бунт.

1774. Занятие Бостона английским войсками.

Закрытие его порта.

Изменение Массачуссетской Хартии.

Конгресс в Филадельфии.

1775. Отклонение плана Чатама относительно примирения.

Бунт в Лексингтоне.

Американцы под предводительством Вашингтона овладевают Бостоном.

Битва при Бэскерс-Гилле.

Южные колонии прогоняют своих губернаторов.

1776. Изобретение мюль-машины Кромптоном.

Вторжение Арнольда в Канаду.

Эвакуация Бостона.

Объявление независимости. (4 июля).

Битва при Бруклине и Трентоне.

"Богатство Народов" Адама Смита.

1777. Битва при Брэндиуайне.

Сдача Саратоги (17 октября).

Чатам предлагает федеральный союз.

Вашингтон в Велли Фордже.

1778. Союз Франции и Испании с Соединенными Штатами.

1778. Смерть Чатама.

1779. Осада Гибралтара.

Вооруженный нейтралитет северных держав.

Ирландские добровольцы.

1780. Взятие Чарльстоуна.

Гайдер-Али нападает на область Карнаков.

Поражение Гайдер-Али при Порто-Ново.

Сдача лорда Корнваллиса при Йорктауне.

1782. Министерство лорда Рокингема.

Победы Роднэ (Rodney).

Восстановление самостоятельного ирландского парламента.

Билль о парламентской реформе Питта.

Билль Борка об экономических преобразованиях.

Министерство Шельборна.

Оттеснение союзников от Гибралтара.

1783. Трактаты Парижский и Версальский.

Коалиционное министерство Фокса и Норта.

Билль Фокса об Индии.

Министерство Питта.

1785. Билль о парламентской реформе.

Билль о свободной торговле между Англией и Германией.

1786. Суд над Уоррен Гестингсом.

1789. Билль о регентстве.

1789. Тройственный союз для защиты Турции.

1790. Спор из-за пролива Нутка.

Питт защищает Польшу.

"Reflections on the French Revolution" Борка.

1791. В Канаде устанавливается представительное правление.

Акт Фокса о клевете (Libel Act).

1792. Питт не дает Голландии присоединиться к коалиции.

Объединенные ирландцы.

1793. Объявление Францией воины Англии.

Часть вигов присоединяется к Питту.

Высадка английской армии во Фландрии.

Удаление англичан из Тулона.

1794. Удаление англичан из Голландии.

Приостановка Habeas Corpus Act.

Победа лорда Гоу (Howo) (1 июня).

1797. Англия остается одна в войне с Францией.

Битва при Кампердауне.

Битва при мысе Сен-Винсент.

Приостановка размена бумажных денег (банкнот).

1798. Подавление ирландского восстания при Винэгер Гилле.

Битва за Ниле.

1799. Питт возрождает коалицию против Франции.

Взятие Майсура.

1800. Мальта сдается английскому флоту.

Вооруженный нейтралитет северных держав.

Акт объединения с Ирландией.

Закон против ассоциаций.

1801. Отклонение Георгом III плана Питта об эмансипации католиков.

Управление Аддингтона.

Сдача французской армии в Египте.

Закон о разверстании общинных угодий.

Копенгагенское сражение.

1802. Амьенский мир.

1802.Ограничение детского труда в текстильной промышленности.

1803. Объявление войны против Бонапарта.

Сражение при Эссэ (Assaye), в Индии.

1804. Второе министерство Питта.

1805.Трафальгарское сражение(21 окт.).

1806. Смерть Питта.

Министерство лорда Гренвилля

Берлинский декрет Наполеона о блокаде Англии (21 ноября).

Смерть Фокса.

1807. Указы о блокаде портов Франции и ее союзников (Orders in Council).

Отмена торговли невольниками.

Министерство герцога Портландского.

Захват датского флота.

1808. Битва при Вимиера и соглашение в Синтра.

1809. Америка издает акт о воспрещении торговых сношений с Англией и Францией

(Non-inter course Act).

"Marmion" Вальтер Скотта.

Битва при Корунье.

Уэллесли вытесняет Сульта из Опорто.

Битва при Талавере (28 июля).

Экспедиция в Вальхерен (Бельгия).

Министерство Спенсера Персевала.

1810. Битва при Бузако (Португалия). Линии укреплений при Торрес Ведрас (в Португалии).

Торговый кризис.

1811. Назначение принца Уэльского регентом.

Сражение при Фуэнтес д'Оноре (Португалия), 5 мая.

Рабочие бунты в северных и центральных графствах.

1812. Убийство Спенсера Персеваля

Министерство лорда Ливерпуля.

Штурм Сиудад Родриго и крепости Бадахос.

Америка объявляет войну Англии.

Битва при Саламанке (22 июля).

Уэллингтон отступает от Бургоса.

Победа американских фрегатов.

Первые две песни "Чайльд Гарольда" Байрона.

1813. Битва при Витории (21 июня).

Сражение в Пиренеях.

Уэллингтон вступает во Францию (5 октября).

Американцы нападают на Канаду.

1814. Битва при Ортесе.

Битва при Тулузе (10 апр).

Битва при Чиппева (июль).

Нападение на Вашингтон.

Английские войска отброшены при Платтсбурге и Новом Орлеане.

Отмена закона о регулировании заработной платы.

1815. Битва при Катр-Бра (16 июня).

Битва под Ватерлоо (18 июня).

Венский конгресс.

1816. Отмена закона об ученичестве.

1818-1819. Промышленный кризис.

1819. Манчестерская резня.

Восстановление размена.

1819-1820. Ограничение детского труда на фабриках (12 час. для детей 9-16 л.).

1820. Заговор в улице Като (с целью убить министров).

1820-1830. Георг IV.

1820. Билль о расторжении брака с королевой.

1822. Каннинг - министр иностранных дел.

Гескиссон вступает в министерство.

1824. Отмена закона против ассоциаций.

1825-1826. Торговый кризис.

1826. Португальская экспедиция.

Признание южноамериканских штатов.

Волнения ткачей в Ланкашире.

"Vivian Grey" Дизраэли.

1827. Министерство Каннинга.

Министерство лорда Годерича.

Битва при Наварине.

1828. Министерство герцога Уэллингтона.

1829. Билль об эмансипации католиков.

1830-1837. Вильгельм IV.

1830. Министерство лорда Грея.

Открытие железнодорожной линии Ливерпуль-Манчестер.

1831. Агитация за избирательную реформу.

1832. Принятие билля об избирательной реформе (7 июня).

1833. Уничтожение торговли невольниками в колониях.

Торговля с Ост-Индией объявлена свободной.

Ограничение детского труда на фабриках 48 час (для подростков 13-18 л. 69 час.).

"Sartor Resartus" Карлейля.

1834. Министерство лорда Мельборна.

Новый закон о бедных.

Начало системы народного образования на счет государства.

Министерство Роберта Пиля.

Введение фабричной инспекции.

1835. Восстановление министерства лорда Мельборна.

Новое городовое положение.

1836. Допущение гражданского брака.

Торговый кризис.

1837-1901. Виктория.

1837. "Pickwick Papers" Диккенса.

1838. Образование лиги против хлебных законов.

1839. Учреждение комитета государственного совета по народному образованию.

"Народная Хартия".

Восстание в Канаде.

Война с Китаем.

Занятие Кабула.

Денежный кризис.

1840. Союз с Францией, Португалией и Испанией.

Бомбардировка Акры.

1841. Министерство Роберта Пиля.

1841-1842. Застой в текстильной промышленности.

1842. Восстановление подоходного налога.

Мир с Китаем.

Истребление английской армии в Афганистане.

Победы Поллока в Афганистане.

Присоединена Синда.

Воспрещение работы детей и женщин в копях.

1844. Ограничение труда детей 6¹/₂ час., женщин - 12 час. и воспрещение ночной работы женщин.

1845. Битвы при Мудки и Ферозеша.

1846. Битва при Собране.

Голод в Ирландии вследствие недорода картофеля.

Отмена хлебных законов.

1846. Министерство лорда Росселя.

1847. 10-часовой рабочий день для подростков и женщин в текстильной промышленности.

Повторный голод в Ирландии вследствие нового неурожая картофеля.

"Jane Eyre" Шарлотты Бронте.

1848. Подавление чартизма.

"Политическая экономия" Д. С. Милля.

"Базар житейской суеты" Теккерея.

1849. Победа при Гуджерате.

Отмена навигационных актов.

"История Англии" Маколея.

Присоединение Пенджаба.

1851. Лондонская всемирная выставка.

Открытие золота в Австралии.

"Социальная статика" Герб. Спенсера.

1852. Министерство лорда Дерби.

Министерство лорда Эбердина.

1854. Союз с Францией против России.

Осада Севастополя.

1856. Парижский мир.

1857. Восстание сипаев в Бенгалии.

Промышленный кризис.

1858. Владение Индией передается Ост-Индской компанией английскому правительству.

Второе министерство лорда Дерби.

1859. Второе министерство лорда Пальмерстона.

"Происхождение видов" Дарвина.

"Adam Bede" Дж. Элиот.

1860. 12-часовой рабочий день для взрослых мужчин в горном деле.

1863. Распространение фабричных законов на нетекстильные фабрики.

1865. Министерство лорда Росселя.

1866. Третье министерство лорда Дерби.

Торговый кризис.

1867. Билль об избирательной реформе.

Распространение фабричных законов на мастерские.

Ограничение детского труда в земледельческих ватагах (gangs).

Закон о "хозяевах и слугах".

1868. Министерство Дизраэли.

Первый конгресс рабочих союзов.

Министерство Гладстона.

1869. Упразднение государственной церкви в Англии.

1870. Ирландский земельный закон.

Закон о народном образовании.

1871. Отмена церковных свидетельств в университетах.

Реорганизация армии.

Закон о рабочих союзах.

"Происхождение человека" Дарвина.

1872. Тайная подача голосов.

1873. Дальнейшее ограничение детского труда в земледельческих ватагах (gangs).

1874. Парламентские выборы и поражение вигов (выбр.: 350 тори, 244 вига, 58 ирл.).

Второе министерство Дизраэли.

1875. Законодат. дозволение стачек и запрещение "пикетирования"

(Закон "о заговорах и охране собственности").

Закон "о предпринимателях и рабочих".

1875. Присоединение о-вов Фиджи.

"Queen Mary" Теннисона.

1876. Принятие королевой Викторией титула императрицы Индии.

1877. Присоединение Трансвааля.

Избрание Парнелля лидером ирландской партии и парламентская обструкция.

1878. Кодификация фабричных законов.

Посылка английского флота к Константинополю (февр.).

Кипрская конвенция (июнь).

Посылка английского отряда в Афганистан.

1879. Война с зулусами.

Начало с.-хозяйств. кризиса.

Взятие Кабула.

1879-1880. Промышленный застой.

1880. Роспуск парламента и поражение тори (349 вигов. 235 тори, 68 ирланд.).

Министерство Гладстона.

Закон об ответственности предпринимателей.

Отпадение буров и образование ими Трансваальской республики.

1881. Приостановка Habeas Corpus Act'а в Ирландии.

Ирландский земельный билль Гладстона (авг.).

Восстание махди в Судане.

Смерть Дизраэли (лорда Биконсфильда).

1882. Убийство секретаря по ирландским делам в Феникс-парке, в Дублине (май).

Бомбардировка Александрии (июнь).

Образование Уоллесом "Лиги национализации земли".

1883. Образование Гайндманом Социал-демократической Федерации.

1834. Избирательная реформа.

Образование "Лиги возвращения земли" по идеям Г. Джорджа.

1885. Падение Хартума и гибель ген. Гордона (янв.).

Закон о перераспределении парламентских мандатов.

Столкновение на афганской границе (май).

Министерство Солсбери (июнь).

Ирландский земельный закон Эшборна.

Аннексия Бечуаналенда.

Образование Британ. Восточ.- Африкан. компании.

1885-1887. Промышленный застой.

1886. Парламентские выборы и победа вигов (335 либ., 249 конс., 86 парнелл.).

Министерство Гладстона.

Отклонение первого проекта гомруля (июнь) и отпадение юнионистов от вигов.

Министерство Солсбери.

Покорение Бирмы.

Открытие золота в Трансваале.

1887. Юбилей королевы Виктории.

Первая конференция британских колоний.

1887. Allotments Act о приобретении усадебных участков.

1888. Реформа местного самоуправления.

Установление англ. протектората в сев. Борнео, Брунее и Сараваке.

1889. Стачка докеров в Лондоне.

Образование Сесилем Родсом Южно-Африк. компании.

1891. Ирландский земельный закон Бальфура.

Повышение минимального возраста для работы на фабриках до 11 лет.

Смерть Парнелля.

1892. Парламентские выборы (275 либ., 80 ирланд., 270 консерв., 45 юнион.).

Министерство Гладстона (авг.) Закон о продолжительности рабочего дня в торговле.

Small Holdings Act о приобретении мелких ферм.

1893. Война с матабелами в Британ. Южной Африке.

Отклонение верхней палатой второго билля о гомруле (сент.)

Образование Кейр-Гарди Независимой Рабочей партии.

Ограничение работы в опасных для здоровья производствах.

Регулирование рабочего дня железнодорожных рабочих.

Стачка горнорабочих.

1893-1894. Промышленный застой.

1894. Удаление от дел Гладстона.

Первым министром становится лорд Розбери (март).

Договор с Японией.

Установление англ. протектората над Угандой.

Прогрессивный налог на наследства (Гаркорта).

Учреждение приходских советов.

1895. Министерство Солсбери (июнь).

Роспуск парламента и победа консерваторов (340 консерват., 71 юнион., 177 либ., 82 ирланд).

Набег Джексона на Трансвааль (дек.).

1896. Новый земельный билль для Ирландии.

1897. Новый закон об ответственности предпринимателей.

1898. Закон о местном самоуправлении в Ирландии.

Занятие Судана.

Смерть Гладстона.

1899. Начало англо-бурской войны.

1900. Аннексия Оранжевой республики (май).

Аннексия Трансваальской республики (сент.).

Установление англ. протектората над Нигерией.

Образование Австралийской Федерации.

Рабочий конгресс в Лондоне и учреждение комитета по выбору рабочих депутатов в парламент.

1901. Эдуард VII (ум. 1910).

Решение лордов по Taff Vale Case, делающее рабочие союзы ответственными за снимание ("пикетирование") рабочих.

Повышение минимального возраста до 12 лет для наемной работы.

1902. Англо-японский союз.

Принятие бурами английских условий мира.

Министерство Бальфура (июль).

1903. Ирландский земельный акт Уиндгема.

Выход Чемберлена из министерства с целью вести кампанию в пользу протекционизма.

1904. Англо-французское соглашение.

Поход на Лхассу.

1905. Возобновление англо-японского союза (авг.).

Министерство Кембель - Байнермана (дек.).

1906. Предоставление самоуправления Трансваалю.

Имперская конференция делегатов британ. колоний.

Парламентские выборы (383 либ., 22 рабочих-либер., 29 раб. партий, 83 ирланд., 130 консерв., 28 юнион.).

Признание ненаказуемым мирного "пикетирования".

1907. Small Holdings and Allotments Act.

1908. Министерство Аскита (апр.).

Установление 8-ми часового рабочего дня для горнорабочих (Coal Mines Regulation Act).

Закон о государственной пенсии старикам (авг.).

1909. Решение лордов по делу Осборна, признающее незаконными отчисления рабочих союзов на вознаграждение рабочих депутатов в парламенте.

Ирландский земельный билль Биррелля.

Закон о минимуме заработной платы в потогонных производствах.

Отклонение лордами "революционного" бюджета Ллойд-Джорджа (дек.).

Образование Южно-Африканской Федерации.

Лондонская декларация.

1910. Январские парламентские выборы (274 либ., 40 рабоч., 82 ирл., 270 консерв. и юнион.).

Принятие нижней палатой билля об ограничении права veto палаты лордов и отклонение ею поправок к биллю верхней палаты.

Георг V.

Декабрьские выборы, давшие прежнее соотношение партий в парламенте.

1911. Принятие палатой лордов veto bill'я.

Установление жалования для депутатов.

Статистический обзор Великобритании.

Движение населения Соединенного Королевства характеризуется чрезвычайно быстрым ростом его в Англии и беспримерной убылью в Ирландии. С 1841 г. население Англии увеличилось слишком в два раза, в Ирландии же оно за эти 70 лет почти в два раза уменьшилось; при этом до 30-х годов прошлого столетия в Ирландии не только не замечалась убыль населения, а, напротив, оно сильно умножалось, и по плотности населения Ирландия превосходила Англию. На 1 кв. км. приходилось жителей:

Абсолютная численность населения составляла:

Смертность в Соединенном Королевстве очень умеренная, не только в Англии, но и в Ирландии; в последней она раньше была еще значительно ниже, чем в первой. Но с другой стороны, и брачность, и рождаемость в Ирландии исключительно слабые, между тем как в Англии коэффициенты брачности и рождаемости хотя и понижаются, но все же еще стоят на высоком уровне.

Естественные факторы движения населения в конечном итоге дают и для Ирландии не минус, а плюс, хотя плюс крайне небольшой: население ее должно было бы не убывать, а возрастать. Обезлюдение Ирландии обусловливается главнейшим образом колоссальной эмиграцией. Ирландия как бы передвинулась в Америку, и теперь в Соединенных Штатах ирландцев значительно больше, почти в полтора раза больше, чем в самой Ирландии: по цензу 1900 г. в Соединенных Штатах насчитывалось 6¹/₂ милл. ирландцев (лиц, родившихся в Ирландии, 1.615 тыс., лиц, родители которых родились в Ирландии, 4.968 тыс.), тогда как население самой Ирландии не превышает 4¹/₂ милл. По приблизительным данным за период до 1850 г. и по точной регистрации с 1853 г. из Соедин. Королевства эмигрировало англичан, шотландцев и ирландцев:

По отношению к населению эмиграция из Великобритании и Ирландии вместе взятых составляла на 1000 чел. среднего населения:

В то время как из Ирландии эмиграция направляется главным образом в Соедин. Штаты, англичане и шотландцы преимущественно переселяются в колонии. С 1815 по 1852 г. (за 37 лет) из Соед. Корол. эмигрировало: в Соед. Штаты - 2.064 тыс., в Британ. Сев. Америку - 1.036 тыс., в Австралию - 313 тыс., всего (с друг. странами) - 3.466 тыс.; за последние 53 года, 1853 - 1905, из Соед. Корол. переселилось (кроме иностранцев): в Соед. Штаты - 6.120 т., в Брит. Сев. Ам. - 1.091 т., в Австралию - 1.455 т., всего 9.351 тыс.

Для Ирландии большое значение имеет также продолжительная сезонная миграция сельскохозяйственных рабочих в Англию. Уходят они обыкновенно на время от жатвы до окончания всех земледельческих работ, от июня до ноября, иногда даже от марта до Рождества. Главным образом идут на земледел. работы из провинции Коннот (преимущест. из графства Мейо) и из Ольстера (всего более из граф. Донегол). В 1841 г. число таких временных переселенцев достигало 40.000 чел., в 1880 г. оно определялось в 35.000, в 1901 г. - в 30.000, в 1909, несмотря на всю убыль населения, оно все еще составляло не менее 20.000. Уходят, конечно, потому, что у себя на родине все еще не могут добиться той платы, какую получает рабочий в соседней Англии: в то время, как в Англии сельский рабочий получает 18 ш. 4 п. в неделю, в Ирландии недельная заработн. плата составляет лишь 11 ш. 3 п. (данные 1907 г.).

Разница в уровне заработной платы, как и во всем складе жизни, объясняется коренными различиями в экономическом строе Англии и Ирландии; в то время, как Англия достигла невиданной до того индустриализации и урбанизации, Ирландия все еще остается преимущественно деревенской и земледельческой страной. С лишком пятая часть всего населения Англии и Уэльса сосредоточена в Лондоне с его пригородами (т. назыв. Greater London), насчитывающем по цензу 1911 г. 7¹/₄ милл. жит.; 75 других более крупных городов (County Boroughs) имеют 10.871 тыс. жит. Если взять лишь более крупные города, имеющие не менее 10.000 жит., на них приходилось из каждых 100 чел. всего населения:

Если включить и население более мелких городов, имеющих от 2.000 жит. для Ирландии и Шотландии и от 3.000 для Англии, городское население по цензу 1901 г. составит для Англии 77%, для Шотландии 70%, для Ирландии лишь 31%.

Это различие в развитии городских поселений отражает, разумеется, ту доминирующую роль, которую играет в жизни Англии промышленность, в Ирландии - земледелие. По сводке германского центрального статист. бюро процентное распределение самодеятельного населения по занятиям по данным цензов начала этого столетия в главнейших странах представляется в след. виде.

Сводка Ч. Буса (Ch. Booth "Occupations of the People") позволяет проследить процесс индустриализации Великобритании с сороковых годов прошлого стол. Из 100 челов. самодеятельного населения приходилось на главные отрасли труда:

Численность лиц, занятых в сельском хозяйстве, убывает не только относительно, но и абсолютно; особенно резко отмирание земледелия сказывается на цифре сельских рабочих даже и в том случае, если рассматривать не отдельно Англию, а Соед. Королевство в целом.

Естественно, что роль местного земледелия в обеспечении продовольственных потребностей страны быстро падала, и в настоящее время весьма незначительна. С 40-х годов отношение местного производства пшеницы и ввоза ее к потреблению изменилось следующим образом:

В обеспечении населения мясными продуктами значение местного сельского хозяйства тоже непрерывно понижается за последнее время. Из общего потребления мяса приходилось: на

После кризиса 70-х годов пахотная площадь, ранее постоянно расширявшаяся, начинает быстро сокращаться, и соответственно увеличивается пастбищная площадь; в последнее же время наблюдается и прямое забрасывание земли, выражающееся в уменьшении общего протяжения эксплуатируемых угодий. В Англии и Шотландии состояло под полями и пастбищами

Урожайность в Англии, как известно, очень высокая. Так, в 1909 г. она составляла для пшеницы в пудах с десятины: в Соедин. Королевстве - 158, в Бельгии - 176, в Германии - 137, в Венгрии - 64, в России - 54, в Канаде - 96, в Соед. Штатах - 72, в Аргентине - 51, в Австралии - 55. Но высокий чистый сбор достигается в Англии большими затратами труда и капитала, и эта в техническом отношении образцовая постановка хозяйства, в первой половине прошлого столетия составлявшая предмет зависти и подражания для других государств, с введением парового судоходства и отменой хлебных законов оказалась бессильной в борьбе с полупервобытным экстенсивным земледелием новых стран. В то время, как в Англии производство квартера пшеницы обходится в 37 шил., в Соед. Штатах издержки производства на квартер составляют 16 шилл., в Австралии 12 ш. 11 п., в Канаде 12 ш., доставка же в Англию, благодаря непрерывному удешевлению фрахта, стоит: из пшеничного района Соед. Штатов 8 ш. 4 п., из Канады - 9 ш., из Австралии - 11 шилл., так что на английском рынке привозная пшеница из Америки и Австралии может продаваться по 21-24 шилл. Понятно, что хлебные цены должны были сильно упасть. За квартер английской пшеницы платили:

Естественно поэтому, что только за последние 20 лет площадь под пшеницей уменьшилась на 18%, с 2.141 тыс. акр. в 1891/3 гг. до 1.753 т. в 1908,10 гг., площадь под всеми зерновыми хлебами - на 10% (с 7.796 т. до 6.994 т.) и вся посевная площадь Великобритании на 9,7%. По вычислениям Turnbull'я (см. в интересной книге А. Зотова, "Очерки землевладения и земледелия в современной Англии", 1909, стр. 194/226) валовая доходность сельского хозяйства в Соединенном Королевстве уменьшилась за время кризиса с пятилетия 1872/7 гг. до 1892/7 гг. для полеводства на 50%, с 85 милл. ф. до 42 милл., для животноводства на 22%, с 153 милл. ф. до 119 милл., для мелкой культуры (плодоводство и т. п.) на 18%, с 16 милл. до 13 милл. Понятно, что сельские хозяева особенное внимание обращают теперь на отрасли, оказавшиеся относительно менее убыточными и более устойчивыми в борьбе с заокеаническим земледелием. Так, за последние 20 лет (1891/3-1908/10) сильно выросла площадь под фруктами (на 19%, с 210 т. акр. до 251 т.) и ягодами (на 37%, с 62 т. акр. до 85 Т.); точно также большое внимание обращает на себя разведение домашней птицы, доходность которого за время кризиса не только не упала, но даже возросла (с 6,6 милл. ф. в 1872/7 гг. до 7,5 милл. в 1892/7 гг.). Вообще английское сельское хозяйство издавна проявляло исключительно быструю приспособляемость к условиям рынка. Объясняется это основными особенностями его склада, его чисто предпринимательским характером.

Почти 70% всей площади занято в Англии хозяйствами, несомненно капиталистического типа (имеющими свыше 100 акр.), лишь 13% площади принадлежат хозяйствам крестьянского типа (5-50 акр.), столько же - хозяйствам, приближающимся к капиталистическим, и около 1% - хозяйствам мелкой, огороднической культуры. Новейшая статистика землепользования не дает сведений о площади хозяйств различных разрядов, а только об их численности, поэтому пользуемся данными 1895 г.

Как известно, доминирующей формой землепользования в Англии является аренда, почти одинаково для всех разрядов хозяйств. Эксплуатация земли самим собственником сколько-нибудь заметную роль играет ЛИШЬ в низшей и высшей группе - в классах огороднических и крупнокапиталистических хозяйств. Это видно из следующих данных 1910 г.:

Влияние сельскохозяйственного кризиса в отношении размеров предприятий сказалось уменьшением численности крупнокапиталистических хозяйств, занимающих более 300 акр., и значительным увеличением числа других капиталистических предприятий, менее крупного масштаба (50-300 акр.); численность хозяйств крестьянского типа осталась почти без изменений; число огороднических хозяйств (1-5 акр.) падает (точное сравнение данных 1885 в 1910 г. для этого разряда невозможно, так как в 1885 г. в счет принимались и хозяйства, имевшие 1 акр, а в последующее время только хозяйства, площадь которых превышала 1 акр).

Преобладание крупного предпринимательского хозяйства и капиталистического фермерства сделало возможным широкое развитие крупной земельной собственности. Упрочение ее достигается системой заповедности (entail): земельный собственник назначает двух преемственных наследников, одного из живущих, одного из неродившихся (обыкновенно сына и внука), которым имение передается лишь в пожизненное пользование без права отчуждать или дробить его: при этом второй из преемственных наследников по достижении совершеннолетия делает в свою очередь подобное же завещание в пользу последующих двух поколений. Благодаря такому порядку до ²/₃ земельной собственности Англии Шотландии составляют заповедные имения. По данным 70-х годов ("Return of Owners of Land" или так наз. New Domesday Book), не утративших по отношению к Англии и Шотландии своего значения и по настоящее время, в Шотландии почти вся земельная площадь принадлежала 1758 крупным собственникам, в Англии 4736 лиц держали в своих руках свыше половины всех земель, в Ирландии 3722 лэндлорда владела 77% всей страны.

В Ирландии крупная собственность, установленная путем завоевания и насильственной экспроприации местного населения, наткнулась на значительно большее развитие крестьянского типа хозяйства. Еще в 90-х годах прошлого столетия в Ирландии крестьянского характера фермы (5-50 акр.) занимали 38% площади, в то время как в Англии, как мы видели, в их пользовании состояло лишь 13% земли; напротив, капиталистические хозяйства (свыше 100 акр.) в Ирландии занимала 40%, а в Англии 72%.

Страшный картофельный голод 1846/47 гг. и усилившаяся с усовершенствованием морского транспорта и отменой хлебных законов конкуренция иностранного земледелия имели своими последствиями с одной стороны колоссальную эмиграцию в Америку, а с другой реорганизацию сельского хозяйства в самой Ирландии. Сокращалось, как и в Англии, полевое хозяйство, и расширялось убойное и молочное скотоводство. Распределение земельной площади (20 милл. акров) между отдельными угодьями изменялось след. образ.:

Численность скота составляла;

Рядом с изменением системы хозяйства шло переустройство его по расширенному масштабу: быстро убывала численность совершенно мелких ферм, и расширялась группа более крупных хозяйств.

В последней группе (фермы больше 30 акр.) наблюдается за последнее время увеличение хозяйств до 100 акр. (с 131.524 в 1899 до 134.169 в 1909 г.) и уменьшение численности крупных ферм в 100 и 500 акр. (с 31.212 в 1899 до 30.728 в 1909 г.); самые крупные (более 500 акр.) показывают некоторый прирост (с 1534 до 1570). Эволюция хозяйства шла под сильным давлением лэндлорда и совершалась до 80-х годов в значительной степени путем беспощадного изгнания мелких фермеров-крестьян, особенно в период 40-х и 50-х годов. В один 1849 г. было изгнано 90.440 фермеров, в 1850 г. еще более - 104.163, в 1851 - 68.023, в 1852 - 43.494, в 1853 - 24.589, в 1854 - 10.794, в 1855 - 5.114, и этих размеров достигают нередко выселения и в последующие годы (см. Булгаков, "Капитализм" и земледелие", II. 351), вплоть до аграрного закона 1881 г., воспретившего изгнание исправных погодных арендаторов (at will). Вообще с 80-х годов безысходный кризис земледелия и явная убыточность хозяйства для фермера заставляют лэндлордов более дорожить именно мелким фермером, чаще всего подвергавшимся раньше принудительному выселению, фермером-крестьянином, не учитывающим своих убытков и прежде всего ищущим пропитания и приложения для своих рук. В Англии и Шотландии фермер-предприниматель, неся убытки, естественно отказывался платить прежнюю высокую аренду; началось сильное и безостановочное понижение земельной ренты, резко сменившее прежнее постоянное возрастание ее. Нетрудно было, конечно, предвидеть, что раньше или позже, то же падение ренты произойдет и в Ирландии, и естественно, что при таких перспективах лэндлорды пошли теперь навстречу давнишнему стремлению ирландского крестьянина получить свою землю в собственность. Таким образом, вековая ожесточенная борьба между крестьянским хозяйством и крупным земледелием разрешилась в Ирландии переходом земли к крестьянству. Валовой доход с земельной собственности, т. е. рента, выплачиваемая землевладельческому классу, изменилась с 40-х годов след. образ.:

Как видим, в Ирландии падение ренты только еще намечалось; тем не менее и этой тенденции было достаточно, чтобы подготовить почву для соглашения по аграрному вопросу. Законом Гладстона 1881 г. ирландскому фермеру были предоставлены права, которых он так долго тщетно домогался: справедливый размер ренты по постановлению судебного учреждения, право передавать арендный договор, право продолжать аренду при исправной уплате ренты (т. наз. "3 Fs" - Fair Rent, Free Sale, Fixity of Tenure); рента устанавливается особой земельной комиссией, определяющей ее на 15 лет, после чего может быть тем же порядком определен новый размер ренты. До апреля 1906 г. земельная комиссия установила "справедливую ренту" для 360.135 ферм с площадью в 11 милл. акр. для первого 15-летия, понизив ее против прежней ренты слишком на 20%, и в 120.515 случаях с площадью в 3,5 милл. акр, - для второго, с понижением в 19%. В 1855 г. по закону Эшборна (Ashbonroe Act) преступлено уже к прямому содействию выкупу земли фермерами. Ссуды выдавались на 49 лет из 4%; всего до 1902 г. на основании этого акта было выдано ссуд на 10 милл. ф. ст. Закон Бальфура 1891 г., всецело составленный в интересах лэндлордов, в то же время шире раздвинул выкупную операцию и установил выкуп земли в наиболее бедствующих районах (так наз. congested districts с очень мелкими и малодоходными фермами) особым "правительственным учреждением, которое от себя перепродавало затем эти участки фермерам. По сделкам на основ. закона 1891 г. и дополнит. акта 1896 г. выдано ссуд по сент. 1910 г. на 13 милл. ф. 46.828 фермерам. Но решительный шаг к разрешению аграрного вопроса был сделан лишь законом Уиндгема (Wyndham) 1903 г., который ассигновал на это дело нужные средства, увеличил срок погашения ссуды для фермера до 68 лет, с таким рассчетом, чтобы платежи по ссуде были на 15-25% ниже прежней ренты, и наряду с тем ввел для поощрения продажи особую премию для лэндлордов в 12% за счет казны. До сент. 1910 г. этим актом воспользовались 104.265 фермеров, которым было выдано ссуд на 36 милл. ф. Закон 1909 г. (Бирреля) наряду с крупными финансовыми улучшениями выкупной операции предоставил поместным комиссарам (Estates commissioners) и советам перенаселенных дистриктов (Congested districts Board) право принудительного отчуждения. До марта 1909 г. на основании зак. 1903 г. в собственность фермеров перешло 7.271.000 акр., и для завершения выкупной операции оставалось отчудить еще ок. 9 милл. акр. Но в то время, как в крестьянской Ирландии выкупная операция имела блестящий успех, все попытки насаждения мелкой крестьянской собственности в Англии (в частности напр. Small Holdings and Allotments Act 1907 г.) не дали сколько-нибудь заметных pезультатов. Английский рабочий, очевидно, не чувствует "тяги" к земле и предпочитает идти на фабрику, которая, несмотря на утрату Англией промышленной гегемонии, все еще может обеспечивать занятие и относительно (сравнительно со странами континента) сносный заработок.

Конечно, только фабрика могла позволить Англии отказаться от своего дорогого земледелия, только она дала ей возможность обеспечить себя дешевым заокеаническим хлебом: чтобы ввозить, нужно вывозить, и наибольшие выгоды дает международный обмен, когда вывозятся фабрикаты и ввозится сырье. Из экспорта английских продуктов, составлявшего в 1910 г. ценность в 430 милл. ф. ст., почти 80% (343 милл. ф.) приходилось на фабрикаты и лишь 18% на сырье и продовольств. продукты (при этом 38 милл. ф., т. е. 8%, падало на такой продукт крупной индустрии, как каменный уголь). Напротив, из суммы ввоза, составлявшей в том же году 678 милл. ф., на фабрикаты падало всего 157 милл., т. е. лишь 23%. Следов., в этом отношении Англия продолжает пользоваться весьма благоприятным положением. Далее, статистика показывает, что, не взирая на постоянно растущую конкуренцию Соединенных Штатов в Германии, английский экспорт, благодаря расширению мирового рынка, продолжает расти не только абсолютно, но в последнее время, с 1904 г., и относительно - по сравнению с рост. населения.

Общая ценность вывоза английских продуктов из Соединенного Королевства и сумма ценности его, приходящаяся на 1 жителя, а также общая ценность ввоза в Королевство составляли:

Сравнительно с главными соперниками Англии на мировом рынке положение представляется в след. виде вывоз продуктов местного производства и в том числе в частности фабрикатов и ввоз товаров (общий и в частности фабрикатов) извне составляли по своей ценности во второй половине 70-х годов и в начале нынешнего века след. суммы в общем итоге в в рассчете на душу населения:

Несомненно, прежнее безраздельное господство на международном промышленном рынке, прежняя монополизация иностранного экспорта безвозвратно миновали для Великобритании; даже относительное преобладание, которое до сих пор принадлежит ей по вывозу фабрикатов, не может считаться прочно обеспеченным, настолько сказочно быстро прогрессирует германский экспорт. Казалось бы, что еще сильнее, чем конкуренция Германии и Сев.-Америк. Штатов, должна была бы сказаться эмансипация местной промышленности, широкой волной охватившая отсталые страны и собственные колонии Англии. И тем не менее, промышленная жизнь Великобритании продолжает расти, экспорт фабрикатов за рассматриваемый период увеличился слишком на 65%. тот же экспорт на 1 жителя - слишком на 25%. Этой победой, достигнутой благодаря лучшему качеству своих изделий, Англия, по общему признанию исследователей, обязана прежде всего лучшему положению в ней рабочего, в частности лучшей, сравнительно с Германией, оплате труда, обеспечивающей большую производительность и большую искусность работы, затем специализация народного труда, сосредоточивающегося главнейшим образом на немногих отраслях промышленности.

По первому промышленному цензу Соед. Королевства 1907 (Census of Production Act, 1906), состояние промышленности (по предварительному подсчету) представляется в таком виде:

Из общей стоимости чистого производства в 712 милл. ф. ст. и из прибл. 7.000.000 рабочих, занятых в обследованных отраслях обрабатывающей промышленности и горного дела, слишком половина общего числа рабочих и более 45% чистого продукта приходилось на след. 8 отраслей.

Положение этих важнейших отраслей вкратце может быть обрисовано след. данными. Из всей мировой добычи каменного угля на долю Соед. Королевства в 1880 г. приходилось 43%, в 1890 г. - 36%, в 1900 г. - 29%, в 1907 г. - 25%, Добыча его в королевстве составляла милл. англ. тонн (1=1016 клгр.): в 1850 г. - 49, в 1860 г. - 80, в 1870 г. - 110. в 1881 г. - 147, в 1890 г. - 182, в 1900 г. - 235, в 1909 г. - 264. Главными районами добычи его являются Дергем (в 1909 г. 41 милл. тонн), Йоркшир (35,9 милл.), Гламорген в Уэльсе (34 милл. ), Ланкашир (23,7 милл.) и Ланаркшир в Шотландии (17 милл.). В 1909 г. общая ценность добытого в Соед. Королевстве каменного угля определялась в 106 милл. ф. ст., других минералов - 8,7 милл., мет. минер. - 16,7 милл. (в т. ч. железной руды 15,6 милл.), всего минералов и металлов в 130 милл. ф. ст.; вывезено было каменного угля в этом году на 37 милл. ф.

Развитие хлопчатобумажной промышленности в Англии сравнительно с другими странами характеризуется количеством веретен:

Потребление хлопка составляло милл. англ. фунт.

Хлопчатобумажная промышленность (как и вся текстильная индустрия) преимущественно пользуется женским и детским трудом. Численность рабочих, занятых в ней, изменялась след. образ.:

Из общего числа рабочих этой отрасли свыше 78% сосредоточены в одном Ланкашире (453.823 из 576.820). В главном центре шерстяной промышленности, Йоркшире, обработкой шерсти занято 191.000 человек при общем числе рабочих на шерстяных фабриках в 261.000 чел. Ценность экспорта для главных видов текстильной промышленности составляла:

В области металлургии и машиностроения иностранная конкуренция дает себя сильно чувствовать в самой Англии, и это сделало Бирмингем и Шеффилд главными оплотом протекционного движения. Однако, детальные исследования показали, что и в этой области речь скорее может идти о международном разделении труда, чем о вытеснении английского труда иностранным, что в значительной степени импорт вырос только в немногих отраслях этой индустрии, причем прирост ввоза далеко обгоняется увеличение вывоза в других отраслях той же индустрии, что, в частности, на английские машины спрос заграницей все более возрастает, а это доказывает, что в производствах, требующих большого капитала и большого умения, Англия легко выдерживает конкуренцию со своими соперниками. В последние годы импорт и экспорт в этой области изменялся след. образ.:

В конечном итоге ввоз за рассматриваемое время увеличился в металлургии и машиностроении всего на 4 милл. ф. ст., и вывоз на 27 милл. ф. Естественно, что и труд из этой области не вытесняется, а, напротив, при всех непрерывных усовершенствованиях, направленных к сокращению необходимого для производства рабочего времени, постоянно и безостановочно, с 50-х годов, к ней приливает. В металлургии, машиностроении и кораблестроении было занято человек:

Трудно думать поэтому, чтобы из мелко мещанской ненависти к "вторжению иностранцев", из-за того, что галантерейные, инструментальные, игрушечные или модные магазины Лондона переполнены изделиями, изготовленными в Германии ("made in Germany") и отчасти во Франции, изделиями полуремесленного характера, от производства которых Англия давно отказалась, стал возможен переход к сколько-нибудь широкому протекционизму, который в Англии при современном уровне ее промышленного развития знаменовал бы шаг назад, так как неизбежно должен отвлечь часть народного труда от более выгодной крупнокапиталистической индустрии для производства продуктов мелкой промышленности, которые теперь по более дешевой цене доставляются из-за границы.

Часто в защиту протекционизма и как на доказательство надвигающегося упадка промышленности ссылаются на возрастающую эмиграцию капитала, но уже одно то, что капитал усиленно затрачивался за границей не в те годы, когда экспорт английских товаров сокращался и сбыт их становился более затруднительным, а, напротив, преимущественно в годы более усиленного вывоза, заставляют думать, что эмиграция капиталов вызывается не трудностью приложения их в Англии, а большей прибылью, которую они приносят в молодых странах.

По вычислениям Е. Crammond'a (Quarterly Review, 1911) приложение новых английских капиталов заграницей изменялось следующим образом за последнее десятилетие сравнительно с движением экспорта английских продуктов и колебаниями избытка ввоза товаров в Англию над вывозом их:

Следующая таблица для характеристики экономического значения, представляемого для Англии отдельными странами, дает общую сумму затраченного в них английского капитала в 1896 и 1910 гг. и сумму экспорта в эти страны английских продуктов в 1910 г.

(К последней сумме) Crammond прибавляет на затраты в единоличных предприятиях 350 милл. ф. для 1896 г. и 450 милл. ф. для 1910 г. Однако, несмотря на эту эмиграцию капитала за границу, быстро возрастает капитал в самом королевстве, что усматривается из роста промышленных доходов, который значительно обгоняет прирост населения. Доход от промыслов и профессий по сведениям, собранным для подоходного обложения, поднялся с 436 милл. ф. ст. в 1900 г до 519 милл. в 1907 г., т. е. на 18%. Рост его с 1875 г. и отношение к другим видам подлежащего обложению дохода показывает след. таблица:

Из приведенной таблицы вместе с тем видно, что доход от промыслов в настоящее время составляет 55% облагаемого дохода страны в то время, как в 1895 г. он не превышал 47%; напротив, доход от земельной собственности образует лишь 5,5%, а вместе о доходом от домовладения - 27%. По вычислениям Гиффена в 1862 г. доход от недвижимой собственности достигал 48% всего народного дохода за вычетом заработной платы, а в 1843 г. - даже 52%. Эти цифры могут служить иллюстрацией к тому коренному перераспределению сил между господствующими классами - землевладельцами и капиталистами, которое пережила Англия с 40-х годов. Индустриализация дала предпринимательскому классу и громадную экономическую мощь, и решающее политическое положение. Что принес колоссальный рост народного богатства самому производителю - рабочему классу? Первые победы торжествующего индустриального капитала, как известно, сильно ухудшили положение рабочих, замена ручного труда машинным породила беспримерную безработицу и безысходную нужду. Средний заработок ткача в Больтоне составлял по Шульце-Геверницу в 1797-1804 г. - 26 ш. 8 п., в 1804-11 г. уже только 20 ш., в 1811-18 г. он упал до 14 ш. 7 п., в 1818 - 25 г. еще более - до 8 ш. 9 п., в 1825-32 г. дошел до 6 ш. 4 п.; в переводе на хлеб это составляет 100 фунт. пшеничной муки в 1797-1804 г., 79 - в 1804-11 г., 60 - в 1811-18 г., 48 в 1818-25 г. в 38 фунт. в 1825-32 г. Только с 30-х годов положение стало весьма медленно улучшаться. Как бедственно оно было еще в 40-х годах, в эпоху чартизма, ярко и документально точно обрисовывает Энгельс в своей книге "Положение рабочего класса в Англии, написанной в 1845 г.

Каков был дальнейший ход развития? Правительственная сводка о народном здравии и социальных условиях с 50-х годов ("Public Health and Social Conditions", 1909, стр. 44) дает на этот вопрос очень успокоительный ответ. Приравнивая денежную заработную плату и средний уровень цен на важнейшие товары в 1850 г., она след. образом исчисляет последующее изменение их. Для характеристики экономической конъюнктуры в те годы, к которым относятся данные, приводим параллельно процент безработных членов в трэд-юнионах.

Таким образом, реальная заработная плата повысилась со средины прошлого века на 80%. Значительное улучшение положения трудящихся масс подтверждается и данными о движении смертности, и в частности смертности от чахотки в Англии с Уэльсом, а также уменьшением пауперизма. Приравняв данные 1869 г. 100, цитируемый отчет (стр. 25) выводит такое соотношение для последующих лет:

В результате долгого развития и упорной борьбы денежная заработная плата городского рабочего в Англии и Уэльсе, если учесть разницу в продолжительности рабочего дня (т. е. плата за час работы), оказывается, по произведенной английским правительством в 1905/9 гг. анкете, почти вдвое выше, чем в Бельгии (100: 52), в полтора раза больше, чем во Франции (100:64) и на треть выше, чем в Германии (100:76), но она все еще в два с половиной раза ниже, чем в Соединенных Штатах. В то же время, благодаря беспошлинному ввозу главнейших предметов питания и высоко развитой промышленности, стоимость жизни, если иметь в виду условия жизни среднего семейного английского рабочего, в Англии и Уэльсе на 22% дешевле, чем во Франции (87,7:100), на 26% дешевле, чем в Германии (84: 100) и лишь несколько дороже, чем в Бельгии (106: 100). Но важны не только конечные соотношения; важно, что в Англии и Уэльсе число рабочих часов в неделю составляет 52¹/₂-53, а в Германии большей частью 58-59¹/₄, во Франции 60¹/₄-64¹/₂, В среднем же английский рабочий занят своей работой на 18% меньше времени, чем в Бельгии, на 15% меньше, чем во Франции и на 10%, чем в Германии. По справедливому замечанию С. Вебба ("Положение труда в Англии за последние 60 лет"), значение сокращения рабочих часов не в поглощении свободных рук, имеющем временный характер, и не в повышении заработной платы, а в увеличении числа часов, остающихся для отдыха, развлечения и т. п.; занятый с утра до вечера рабочий при однообразном и не требующем духовного напряжения труде страдает от постепенного притупления; вместо того, чтобы быть человеком и гражданином, он становится просто придатком машины. Точно также, конечно, глубокое значение для умственного и нравственного развитиЯ рабочего, для возможности почитать и поучиться, имеют жилищные условия и число комнат: в Англии и Уэльсе рабочий обыкновенно занимает квартиру в 4-5 комнат, в Германии в 3 комнаты, во Франции одинаково часто встречаются рабочие жилища и в три, и в две комнаты, а во многих французских городах очень распространены и рабочие квартиры в одну комнату, между тем как в Германии и в Англии, кроме Лондона, такие помещения в одну комнату попадаются в виде крайне редкого исключения. Соотношение в стоимости жизненных припасов как нельзя лучше показывает, как важно для английского рабочего сохранение свободной торговли, и как мало шансов на успех имеют стремления возродить протекционизм. Если принять английские цены на соответственные продукты в 100, то уровень их в Германии, Франции и Бельгии будет таков:

Своим современным положением английский рабочий обязан, прежде всего, самому себе, своей самодеятельности и своей организованности. Он сумел стойко выдержать то время, когда, по выражению Веббов ("История рабочего движения в Англии", стр. 56), "всякое предпринятое рабочим действие, всякая придуманная им мера для поддержания данного уровня или повышения заработной платы объявлялись противозаконными", когда "всякий комитет рабочих, всякое деятельное лицо в их среде рассматривалось, как беспокойные, опасные деятели возмущения, за которыми необходимо следить и которых по возможности следует раздавить". Несмотря на все запреты и на дезорганизацию, которую вносило вытеснение ручного труда машинным, и переход от ремесленной промышленности к фабричной, сплочение рабочих продолжалось, и уже в 1824 г. рабочие союзы получили право на открытое существование. Гораздо дольше и упорнее пришлось бороться рабочим за признание законности общего досрочного отказа от работы - стачки. Оно было достигнуто только в 1876 г. В этом году зарегистрированных рабочих союзов было уже 219, число членов в 151 союзе, доставлявшем сведения, превышало четверть миллиона, капитал их достигал 4 милл. рублей. Последующий рост рабочих союзов виден из след. данных, обнимающих, однако, только зарегистрированные рабочее союзы, доставившие сведения.

Общее число членов во всех трэд-юнионах, зарегистрированных и не зарегистрированных, составляло в 1900 г. 1.971.322 чел., в 1910 г. - 2.426.592 чел.; из последнего числа 730.000 приходится на горное дело, 379.000 - на текстильную индустрию и 369.000 на металлургическую промышленность, машиностроение и кораблестроение. Заметим, что в Германии число организованных рабочих определяется (по данным 1909 г.) в 2.866.000, в Соед. Штатах - в 1.915.000, во Франции (в промышленности и торговле) - в 977.000, в Италии - в 783.000, в Австрии (без Венгрии) - в 471.000. Английские раб. союзы значительно богаче германских и австрийских, не говоря уже о крайне бедных средствами, чисто боевых синдикатах Италии и Франции. Так, в. 1909 г. на каждого члена рабочих союзов приходилось в германских марках:

Однако следует иметь в виду, что средние для Великобритании выведены на основании бюджетов 100 важнейших трэд-юнионов, заключающих лишь 60% общего числа организованных рабочих и представляющих лучше оплачиваемые слои рабочего класса. Под влиянием сильных поражений, понесенных рабочим классом в упорной стачечной борьбе конца 70-х годов, до крайности источившей средства союзов, старые союзы стали чрезвычайно осторожно относиться к наступательной борьбе и сосредоточили главное внимание на взаимопомощи. Это и до сих пор ярко сказывается на их расходном бюджете. В среднем на последнее десятилетие 1900-1910 г., несмотря на исключительно тяжелый 1908 г., из общей суммы расходов главных 100 союзов на стачки падает лишь 10,2% (в среднем 212.876 ф. в год), с другой стороны, на помощь безработным - 26,6% (554.461 ф.) и на другие виды взаимопомощи 41,9% (871.027 ф.). Такое направление деятельности трэд-юнионов еще со второй половины 80-х гг. создало сильную оппозицию, во главе которой стали Том Манн и теперешний министр Джон Бернс, тогда член союза машиностроительных рабочих, Бернс указывал в 1887 г., что "необдуманно приняв на себя, по совету представителей буржуазии обязанности, которые могут быть исполнены только государством или всем обществом, - попечение о бедных или старых членах, - большие союзы гнутся под бременем" невыносимых взносов, которыми обложены их члены. Это так обременяет их, что боязнь лишиться возможности выполнить принятые ими на себя функции взаимопомощи часто заставляет их подчиняться без протеста злоупотреблениям со стороны хозяев". В результате получилось то, что они перестали быть союзами борьбы за право труда и выродились в учреждения, уменьшающие податное бремя высшего и среднего классов" (О. и Б, Вебб, "Ист. раб. движ.", стр. 282). Эти слова наметили задачи "нового юнионизма". Под влиянием успехов государственного страхования в Германии и растущей силы германской социал-демократии, стало все более завоевывать себе сторонников то мнение, что самопомощь не может дать таких результатов, какие достигаются государственным вмешательством, что необходимо добиваться расширения рабочего законодательства и рабочие союзы сделать главным образом союзами борьбы, Эта программа встретила горячее сочувствие среди необученных рабочих, для которых при низкой заработной плате только такие союзы, не требующие больших членских взносов, и были по силам. Блестящий успех грандиозной стачки доковых рабочих в 1889 г. доказал, что возможна организация и самых широких масс хуже поставленных рабочих, что возможна победа и при небольших относительно средствах, если они всецело идут на дело борьбы и не должны обеспечивать иных задач взаимопомощи. Но тем настоятельнее выдвигалась необходимость добиться осуществления попечения о безработных, престарелых и инвалидах труда со стороны государства. Принцип самопомощи, столь долго составлявший преобладающую идею английского трэд-юнионизма, должен был уступить место стремлению к расширению государственного вмешательства, тем более, что постоянная концентрация предприятий в образование могучих союзов предпринимателей и трестов делала борьбу с организовавшимся капиталом все более в более трудной. Естественно, что появилось стремление к образованию самостоятельной парламентской партии. Начало Независимой Рабочей партии было положено еще в 1893 г. Кейр Гарди, секретарем союза рудокопов в Ланаркшире и членом Социал-демократической Федерации, образовавшейся в 1881 г. Но только в феврале 1900 г. эта идея получила одобрение трэд-юнионистского конгресса, постановившего образовать самостоятельную рабочую группу в парламенте, которая оказывала бы содействие любой партии в проведении законов, непосредственно отвечающих интересам рабочего класса. Группа провела в парламент 1906 г. 46 членов (считая и кандидатов, поддержанных рабочей группой, т. наз lib. lab.), на январских выборах 1910 г. (когда она была переименована в Рабочую партию) 41, на декабрьских выборах того же года - 42.

Обособление рабочих в самостоятельную политическую партию не замедлило оказать сильное влияние на ход законодательства. Первым делом новым законом 1906 г. было парализовано судебное решение палаты лордов 1901 г. (по т. наз. Taff Vale Case), Признавшее трэд-юнионы ответственными за убытки, причиненные вызванными ими стачками, и тем грозившее в корне подорвать деятельность рабочих союзов в борьбе за лучшие условия труда. В том же году расширено применение закона об ответственности предпринимателей 1897 г. В 1908 г. введена была система государственных пенсий престарелым (в размере 5 шилл. в неделю для лиц старте 70 лет и располагающих доходом не свыше 21 ф. ст. в год, и в меньшем размере при доходе от 21 до 31 ф. 10 ш.) и уже в первые три месяца по введении закона такая пенсия была предоставлена 647000 лиц (394000 в Англии, 70000 в Шотландии и 183.000 в Ирландии). В 1910 г. Ллойд-Джорджем внесен был общий билль о национальном страховании, обнимающий не только страхование на случай болезни и инвалидности, но и на случай безработицы, и представляющий значительный шаг вперед по сравнению с государственным страхованием рабочих в Германии. Ввиду жестокой безработицы, вызванной промышленным кризисом" 1908 гг. учреждены биржи для посредничества по указанию работы. Решение суда по делу Осборна 1909 г., признавшее незаконными отчисления из средств трэд-юнионов на уплату содержания рабочим представителям в парламенте, в значительной степени было лишено реального значения законодательным установлением в 1911 г. содержания для всех членов палаты общин. Для горнорабочих, в частности, представляющих наиболее влиятельный элемент в трэд-юнионизме и в рабочей партии, большое значение представляет новый билль о труде в горном деле, во многом улучшивший прежнее законодательство по охране труда в этой области. Еще более важное значение не только для горнорабочих, но, как прецедент, для всего рабочего класса имеет установление законом 1908 г. восьмичасового рабочего дня для взрослых рабочих, занятых в копях. Наиболее же ярким в принципиальном отношении фактом в новейшем рабочем законодательстве Англии является признание за государством права и обязанности устанавливать минимум заработной платы в отраслях, в которых она стоит особенно низко. Закон 20 окт. 1909 г. (Trade Board Act), подсказанный удачными опытами Австралии, решительно порывает с глубоко укоренившимся убеждением, будто государственное регулирование заработной платы практически никогда не может достичь цели и вредит правильному распределению народного труда по производствам; он ставит своей задачей до известной степени сделать для неорганизованного труда то, что для организованных рабочих достигнуто трэд-юнионами, и прежде всего, берет под свою защиту жертвы потогонной системы. Пока "промышленные советы" для установления предела наименьшей платы (они состоят из выборных от рабочих и предпринимателей соответственной отрасли и правительственных уполномоченных) учреждены для производств по изготовлению готового платья (в нем занято до 250.000 челов.), всякого рода коробок (промысел, в котором работало до 50.000 чел.), по отделке машинных кружев (до 10.000 раб.) и цепочном производстве (также до 10.000 раб.); выработанные советами минимальные ставки увеличивают заработную плату на 60-100%. Однако, государственное вмешательство, легко достигнутое по отношению к мелкому производству, где часто более крупные предприниматели сами были заинтересованы в устранении путем рабочего законодательства конкуренции, основанной на эксплуатации наиболее дешевого труда, - с большими трудностями могло получить доступ в монополизированные отрасли, где хозяева, опираясь на свою несокрушимую финансовую силу, безнаказанно поддерживают полуфеодальный строй отношений и в XX веке, продолжают не признавать рабочих союзов и всячески препятствовать присоединению к ним рабочих. Один из наиболее ярких примеров такой монополизации представляют в Англии железнодорожные компании, и потребовалась грандиозная, почти всеобщая забастовка 1911 г., грозившая приостановить всю экономическую жизнь страны, чтобы правительство решилось заставить компании пойти на некоторые уступки, со своей стороны обещав, однако, повышение железнодорожных тарифов. Растущая сила союзов предпринимателей, сплотившихся в единые для всей страны федерации (в 1896 г. таких федераций было 36, объединивших 466 предпринимательных ассоциаций, в 1911 г. - 81, представлявших 1111 союзов хозяев) и крайне агрессивный характер их выступлений в борьбе с рабочими (особенно Engineering Employers Federation по отношению к Amalgamated Society of Engineers в 1897/8 г.) заставили и трэд-юнионы еще в 1899 г. образовать одну общую федерацию рабочих союзов (General Federation of Trade-unions), объединявшую в 1909 г. 700.000 трэд-юнионистов, и ряд (103) федераций для отдельных отраслей промышленности, из которых одна - федерация горнорабочих - имела в 1909 г. 603.000 членов, другая - механиков и кораблестроителей - 307.000 (остальные в совокупности насчитывали 1.500.000 членов). Наряду с этим, в виду изменившихся условий, делающих все более трудной обособленную борьбу отдельных союзов и даже федераций союзов, прежняя система стачек, выработанная старым трэд-юниоизмом и основанная на тщательном учете экономической конъюнктуры и средств союзов и отличавшаяся строгой лояльностью, все более окрашивается боевым синдикалистским оттенком и все более уступает место идее всеобщей забастовки. Особенно ярко проявились эти новые тенденции в грандиозных стачках лета 1911 г. Последние годы (кроме 1909) резко выделяются по размерам стачечного движения; это видно из следующего сопоставления данных, касающихся всякого рода приостановки работы как по инициативе рабочих (забастовки), так и по инициативе предпринимателей (локауты) в 1908-1910 гг. сравнительно со средними за семилетие 1901-1907.

В приведенных данных число участников обнимает как участников активных, так и пассивно лишившихся работы вследствие стачки, не ими предпринятой; процентное значение мотивов борьбы и исхода ее определено по отношению лишь к прямым участникам стачки или локаута. Надо заметить, что очень высока стачечная волна в 1908 и 1910 гг. лишь по сравнению с ближайшими предшествовавшими годами, которые отличались особенно спокойным настроением; в 1896 г. приостановка работы вследствие стачек и локаутов коснулась 636.000 рабочих и вызвала потерю в 31 миллион рабочих дней, в 1897-99 гг. эта потеря рабочего времени достигала 10-15 милл. раб. дней. Наряду со стачечной борьбой рабочий класс в Англии продолжает деятельно развивать всякие иные виды самопомощи. Помимо взаимопомощи, столь практикуемой трэд-юнионами особенно старого типа, это сказывается в росте кооперативного дела и в работе т. наз. дружественных обществ, ставящих в настоящее время своей главной задачей обеспечение своих членов на случай болезни, смерти и т. п. моментов нужды. Общее представление о прогрессе рабочих кооперативов может дать след. таблица.

Общества взаимопомощи, или "дружеские общества" (Friendly Societies), как известно, долго служили флагом для рабочих союзов, пока существование последних было затруднено репрессивными законами. За период с 1793 по 1855 г. было зарегистрировано 26034 общества взаимопомощи, за время с 1855 по 1873 г. - 20058, за 1873-84 гг. - 7436. К 1892 г. продолжало существовать 29742 общества, из них 24598, представившие отчеты, имели 8320262 члена и капитал в 26 милл. ф. ст. Развитие их в последние годы видно из след. данных, касающихся лишь обществ, представивших отчеты.

По проекту Ллойд-Джорджа, эти общества добровольного страхования должны явиться главными органами и в деле государственного страхования рабочих, которое строится, таким образом, в Англии на началах широкого автономного участия самого рабочего класса, в противоположность преобладанию бюрократического начала в германской организации государственного страхования труда.

Библиография. Официальные статистические издания, в особенности ежегод. "Statistical abstract of the United Kingdom", то же "of the British Empire", то же "of the colonies", "Agricultural Returns", "Abstract of Labour Statistics of the U. К.", далее "Census of Production, 1907" (7 част.), "Cost of Living Enquiry" (I. Соед. Королев., 1908; II. Германия, 1908; III. Франция, 1909; IV. Бельгия, 1910; V. Соед. Штаты, 1911); "Earnings and Hours Enquiry", 1906 г. (I. Textile Trades, 1909; II. Clothing Tr. 1909; III. Building Tr., 1910; IV. Public Utility Services. 1910; V. Agriculture in 1907, 1910; VI. Metal Tr., 1911). Отчеты парламентских комиссий по соответств. вопросам (из новейших - "Reports of the Royal commission on the Poor Laws"); "Board of Trade Labour Gazette" (ежемec.). Из частн. период. изданий "Journal of the Royal Statistical Society of London" (трехмес.) и "The Statesman's V ar - Book" by Scott-Keltie. booth, "Life and Labour of the People of London" (1 серия, Poverty, 4 т., 2 изд. 1902; 2 серия, Industry, 5 т.. 2 изд. 1903; 3 сер. Religious Influences, 7 т.; Final volume, 1903); S. and B. Webb, "History of Trade Unionism"; их же, "Industrial Democracy", изд. 1907; их же, "Problems of Modern Industry", 1907; их же, "The Break Up of the Poor Law", 1909; их же, "The Public organization of the Labour Market", 1909; Mrs S. Webb, "Socialism and National Minimum", 1908. Haggard, "Rural England", 2 т., 1902; Rowntree, "Poveity. A Study of Town Life (York)", 4-ое изд. 1902; Levy, "Enrsteung und Ruckgang des landwirt. Grossbetriebs in England", 1904; его же, "Der Untergang klenbauerlicher Betriebe in England", Jahrbucher f. Nationalok., 1903; в частности по вопросу о времени исчезновения класса йоменов, вызвавшему полемику между Леви и Гасбахом, особенного внимания заслуживают основанные на изучении Land-Tax assessments работы Johnson, "The Disappearance of the small Landowner", Oxf., 1909, и Gray, "Veoman Farming in Oxfor. shire". Quart, Journ. of Econ., 1910); eгo же, "Die treibenden Krafte der engl. Schutzzollbewegung", 1911. А. Зотов "Очерки землевлад. и землед. в соврем. Англии", 1909: его же, "Соглашение и третейский суд в англ. крупн. промышл.", 1902; Pratt, "The Transition of Agriculture", 1904; Collings, "The Land Reform of Agriculture", 1904; Collings, "Land Reform", 1906; Jebb, "The Small Holdings of England" 1907. - И. Гр.

Административное деление Соед. Королевства (англ. кв. миля = 2,59 кв. км.; акр = ¹/₆₄₀ англ. кв. мили = 0,370 дес.)

Продолжение. Административное деление Соед. Королевства (англ. кв. миля = 2,59 кв. км.; акр = ¹/₆₄₀ англ. кв. мили = 0,370 дес.)

Политическое деление Британской империи

Источники:

1. Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. Том 8/Изд. 7.- Москва: Т-ва 'Бр. А. и И. Гранатъ и Ко' - 1911.