Владение

Владение. I. Общая характеристика. В. в обыденной речи и на языке экономистов и публицистов значит совсем другое, чем В. в технически-юридическом смысле этого слова. Говоря о распределении В. между различными классами общества, о "владеющих" и "невладеющих" классах и т. д., экономисты понимают под В. не что иное, как имущество, в понятии которого слиты все отдельные имущественные права. Того же экономического представления о В. держатся и публицисты, когда они ставят в зависимость от него избирательное право, налоговое обложение и проч. Говоря даже о В., соответствующем собственности, они исходят скорее из экономических, чем юридических представлений, считая собственностью и владением только то, что находится в фактическом обладании данного лица, а не то, что принадлежит этому лицу по праву. В. в технически-юридическом смысле не смешивается ни с понятием имущества, ни с понятием собственности, а составляет специальный и самостоятельный институт гражданского права, занимающий положение, с одной стороны, параллельное собственности и другим вещным правам, а с другой - служебное, в отношении к защите этих же прав, находящих в нем необходимое дополнение и облегчение своей собственной защиты. Параллелизм состоит здесь в том, что рядом с собственностью и прочими вещными правами, опирающимися на тот или другой законный титул приобретения, стоит особая и значительно облегченная владельческая защита, даваемая независимо от способа возникновения этих же прав, т. е. независимо от того, основаны они или нет на каком бы то ни было законном титуле. А служебная или вспомогательная роль В., представляющего собою, согласно сказанному, институт скорее процессуального, чем материального права, выражается в том, что оно защищается (как это неопровержимо доказано Иерингом) не для себя, а для предполагаемого за ним "права". Это вспомогательное значение владения для других вещных прав было прежде всего замечено на отношениях собственности, послуживших для него первоначальной почвой, на которой выросло все учение о владении, перенесенное потом на другие отношения вещного права не почему иному, как по убеждению в целесообразности особой владельческой защиты и для этих отношений. Поэтому, если и нельзя признать правильной господствующую романистическую теорию, которая предполагает в каждом владельце "волю обладать вещью как своей" (animus domini), то можно согласиться, что служебная роль В. именно в отношении к облегчению защиты собственности стала прообразом для всего института В. и наложила на него столь резкую печать, что лучшим определением этого института является то, которое дано ему Иерингом, в смысле "видимости собственности" и ее нормального уклада. Несмотря, однако, на указываемый параллелизм, который объясняет и обычное словоупотребление, так часто отождествляющее В. с собственностью, различие этих институтов так необходимо, что оно выставлялось не раз, как специфический признак отличия юристов от неюристов - в том смысле, что первые различают оба института, а последние не делают этого. Но способность различать В. от собственности не мешает юристам расходиться между собою во всех существенных пунктах учения об этих институтах. Так, до сих пор спорят оживленно о том, что такое В.: факт или право? Еще более споров возбуждают вопросы о законодательно-политическом или философско-юридическом основании защиты В., о различии В. от так наз. "держания" (detentio), т. е. В. не самостоятельного, а зависимого от другого права, о распространении В. телесной вещью (rei possessio) на владение "правами" (juris quasi possessio), о пределах этого распространения и т. д. Словом, умение юристов различать В. и собственность не показывает еще ясности представлений ни об этом различии, ни о существе самого института В. Происходит это, главным образом, вследствие сбивчивости представлений об основании защиты В. и смешения исторической точки зрения с законодательно-политической, т. е. положительных норм того или другого права с предъявляемыми к институту В. логическими и законодательно-политическими требованиями. Но прежде, чем перейти к этим вопросам, надо указать на своеобразную комбинацию во владении элементов факта и права. Правозарождающие факты, подобные договору, завещанию и т. д., в большинстве институтов гражданского права вызывают к жизни то или другое юридическое отношение и отходят в прошлое, в область безразличного, для того, чтобы уступить место действию возникающего через их посредство права в специально определенных для него условиях существования. Напротив, в институте владения фактический элемент составляет основу права: его прошлое, настоящее и будущее. Право сохраняется здесь лишь до тех пор, пока продолжается фактическое состояние, и, поэтому, транзиторный, или преходящий в других юридических отношениях, факт получает во владении значение имманентного условия, conditio sine qua non самого права. Параллельное явление представляет теперь право личности, всегда сопровождающее личность и обусловленное в своем возникновении одним фактом рождения личности, а в своем прекращении - только фактом ее смерти. Фактическая сторона владения заслуживает тем большего внимания, что на ней основана, в сущности, и его защита. Тогда как собственник, утрачивая свою вещь и отыскивая ее в судебном порядке, должен доказать свое право собственности и основание его возникновения, владеющий несобственник, защищая свое В., не имеет надобности ни в каких доказательствах, кроме доказательства факта. Право не только возвращает ему это В., но и охраняет его от всякого самоуправного вторжения в его сферу. Такая защита В. возводит его, несомненно, на степень самостоятельного института права и резко отличает В. от других отношений того же В., которые прежде смешивались с ним и затемняли все настоящее учение. Сюда принадлежат, во-1-х, случаи, когда владение служит только предположением или условием возникновения другого права, напр., собственности при ее приобретении через передачу, давностное владение, оккупацию и т. п. Во-2-х, владение выступает часто и как последствие или осуществление другого права, напр., той же собственности или сервитутов: это - так наз. jus possidendi, так же лишенное самостоятельности, как и владение, сопровождающее приобретение собственности и сервитутов. В-З-х, можно указать еще на много юридических отношений, в которых владением обусловливается какое-нибудь особое последствие, напр., цель виндикационного иска, пассивная легитимация по этому же иску, распределение тяжести доказательств в процессе и т. д. В-4-х, существует также владение в естественном смысле (possessio naturalis), не представляющее такого интереса, который требовал бы наделения его особой владельческой защитой, устанавливаемой лишь для юридического владения (possessio civilis). Таково, напр., владение местом в театре или в вагоне железной дороги, скамьей на бульваре и т. д. Это владение не беззащитно, но защита его не владельческая, а связывается или с исками, охраняющими право личности, или с административным порядком охранения права. Наконец, в-5-х, из пределов института владения исключается и давностное владение, требующее особых условий, защищаемое особым иском и ведущее к особым последствиям, чуждым частному владению уже потому, что это последнее защищается само по себе и независимо от условий, поставленных для давностного владения. Но почему и как, т. е. на каком основании, и при каких условиях, факт владения возводится на степень права, не имеющего ничего общего с другими юридическими отношениями, эти вопросы остаются до сих пор спорными и требуют особого рассмотрения.

II. Основание защиты В. Теории об основании и цели защиты В. так же многочисленны и противоречивы, как и теории об основании и цели наказания. Они и группируются, по примеру последних, на абсолютные и относительные, т. е. такие, которые выводят основание защиты В. из самого В., и такие, которые ищут это основание в явлениях, лежащих вне института В. Представителями теорий первой категории можно считать Пухту и Брунса, а теорий второй категории - Савиньи и Иеринга. Мы остановимся только на теории Иеринга, так как она пользуется теперь достаточным признанием, и после уничтожающей критики, которой ее автор подвергнул все остальные теории, возвращаться к этим последним - нет надобности. Нелишне все-таки заметить, что точка зрения Иеринга, объясняющая В. необходимостью дополнить им защиту собственности, представляет собою не столько противоположение, сколько ближайшее определение и развитие господствовавшей до него точки зрения Савиньи, по которой основание защиты В. лежит в соображениях общественного порядка и необходимости борьбы с насилием. Для Иеринга весь вопрос о защите В. решается, однако, не философским, а историческим путем и, при том, на почве римского процессуального права. Учение о В. было для римлян практически-необходимым дополнением к защите собственности и имело свои корни в условиях процессуального производства. Если бы в римской системе вещных прав не существовало особой защиты В., то собственник в силу правила, возлагающего тяжесть доказательства на истца, должен был бы при каждом нападении на его право представлять весьма затруднительные часто доказательства собственности (probatio diabolica). В процессе о В. он освобождается от этих доказательств, так как здесь оказывается достаточным установление одной внешней формы, в которую облекается обычное отношение собственника к принадлежащей ему вещи. Поэтому законодательный мотив защиты владения лежит в защите собственности, и можно было бы даже сказать, что de lege ferenda во владельце защищается презумптивный собственник, так как В. и собственность, по общему правилу, совпадают. Но эта презумпция есть только законодательная и не позволяет еще определять В. как презумптивную собственность. Во 1-х, В. и собственность не покрывают друг друга: возникнув первоначально на почве собственности, В. распространилось потом и на другие отношения вещного права. Во 2-х, В. и собственность могут расходиться, и тогда выгоды владельческой защиты распространяются от правомерных и на неправомерных владельцев, что сообщает В. его своеобразный отпечаток и догматическую самостоятельность. Но так как В., соответствующее собственности, послужило образцом для всего учения о В., и распространение владельческой защиты на неправомерных владельцев есть не punctum saliens, не цель института В., а его невольное последствие и лишь неизбежное и незначительное зло, ценой которого покупаются неисчислимые блага защиты В., то само собою разумеется, что догматическая независимость В. от собственности не препятствует признанию законодател. основания защиты В. общим с защитой собственности.

Такое представление о В., как о дополнительном к собственности институте, было постоянно присуще судебной практике и стояло в тесной связи с данными состоящими права и процесса. Чем яснее и проще определялись материальные условия гражданского права, и чем быстрее путем процесса разрешались споры о лежавшем в основании В. праве, тем меньше чувствовалась и потребность в особой владельческой защите. Напротив, чем запутаннее делались материальные отношения гражданского права и чем сложнее становился вследствие этого осуществляющий их гражданский процесс, тем настойчивее пробивалось наружу и стремление к особой защите В. Когда споры о праве при нормальном течении дела продолжались так долго, что тяжущиеся разорялись прежде, чем добиться своего, то скорейшее, хотя бы и неокончательное, регулирование этих споров получало значение вопроса первостепенной важности. Хозяйственное существование обеспечивается в последнем счете не правом на В., а самим В., и одного этого соображения достаточно для оправдания особого суда, защищающего В. прежде, чем может быть доказано стоящее за ним право. Этим же объясняется и то, что отдельная владельческая защита находит себе больше применения и играет более существенную роль при старых тяжеловесных формах процесса, нежели при современном упрощенном, ускоренном и устном судопроизводстве, делающем особые споры о В. чрезвычайно редкими. Ипотечная система для недвижимостей и законная презумпция собственности для владения движимостями до того сокращают теперь пределы действия института В., что в отношении движимостей о нем нет почти и речи, а в отношении недвижимостей новое гражданское уложение Германии не считает нужным принимать в свою систему ни так наз. "владения правами", ни даже Публициановского иска, не столько упраздненного, сколько замененного действующей в настоящее время системой записи прав на недвижимые имущества в ипотечные книги. Приводимые соображения, развивая далее точку зрения Иеринга, представляют собою не простое умозрение, а результат исторического изучения института В. Древнее римское право, вопреки мнению Нибура и Савиньи, не знало этого института. В маленькой общине, какой был древний Рим, и при ограниченности как переходов собственности, так и самой массы вещей, служивших ее предметом (res mancipii), каждый римлянин знал хорошо, кому принадлежит любой участок земли, кто собственник того или другого рабочего скота и т. д. Процесс доказывания собственности не представлял в этих условиях никаких затруднений. В. спорной вещью на время продолжения процесса передавалось претором той из тяжущихся сторон, которая представляла в обеспечение целости этого В. судебное поручительство (praedes litis ас vindiciarum). Таким образом, В. было в это время только составной частью процесса о собственности, не выделенной еще из него в самостоятельный институт. В этом выделении не было надобности и вследствие широкого развития в древнем Риме самоуправства и быстрого разрешения претором всех споров о собственности. Но как самоуправством, так и В. до окончания дела, взамен представляемого поручительства, могли пользоваться только сильные и богатые: кто не располагал достаточной массой рабов, чтобы противопоставить с успехом насилию насилие, или кто не был настолько состоятелен, чтобы предложить за В. поручительство, тот отдавался на произвол силы и никогда не получал В. Кроме того, рост гражданского оборота, учащение переходов собственности, появление новых и менее индивидуальных предметов собственности, чем res mancipii, и, наконец, самый переход собственности не в силу торжественной манципации, а в силу простой и менее заметной традиции, - все это чрезвычайно затруднило доказательство собственности и вызвало потребность в более легком способе ее защиты, чем тот, каким был древний процесс по искам о собственности. Если сюда присоединить еще разделение судебного процесса на два производства - in jure и in judicio, неизбежно замедлившее и усложнившее его ход, равно как и постепенное ограничение самоуправства, совпавшее с постепенным расширением римского гражданского оборота, - то мы поймем, почему В., соединенное сначала с собственностью, выделилось потом из процесса по rei vindicatio и составило самостоятельную процессуальную форму, которая ответила на запрос в сделавшемся тогда необходимым облегчении доказательств собственности. Это сравнительно позднее появление самостоятельной защиты В. в истории римского права оправдывается и общими условиями развития права. В своем раннем состоянии оно всюду выступает, как агрегат различных нравственных, религиозных, правовых и других начал народной жизни, не отделенных друг от друга и спутанных в неразличимой массе обычаев. Только с развитием гражданских отношений и юридического сознания происходит отделение этих элементов и постепенная дифференциация гражданских прав, так что институты, представлявшие прежде одно безразличное целое, отделяются друг от друга и, начиная служить специальным и ясно сознаваемым целям, получают соответствующую последним конструкцию. Таким же образом должно было и В., сначала не существующее, потом соединенное с правом собственности, отделиться впоследствии от него и развиться, вместе с успехами юридической техники, в самостоятельный институт. Этот процесс развития, пройденный институтом В. в истории римского права, противоречит ходячей теории, по которой В., как фактическое господство, предшествует собственности, как господству юридическому, но подтверждает теорию Иеринга, по которой В., как видимость собственности и вспомогательный для нее институт, не могло и образоваться иначе, как после собственности, из собственности и для собственности. То же влияние процесса о собственности, как на возникновение, так и на размеры владельческой защиты, можно подметить, и в еще более резко выраженных чертах, на истории и современной догме владения. Бесконечная и вошедшая в поговорку продолжительность письменного процесса, образовавшегося в исходе средних веков из элементов римского и германского права, требовала настоятельно создания возможно интенсивной и широко поставленной владельческой защиты. Вот почему, при одновременном развитии торговли и гражданского оборота, особый владельческий процесс, отсутствовавший, по крайней мере, в течение 12 веков истории права европейских народов, стал выливаться с этого времени в различные формы, которые, под именем possessorium ordinarium, summarissimum и даже summari-issi-issimum, имели главной целью ускорить судопроизводство в суде о собственности, или так наз. петиторном суде. Этот последний не достаточно охранял гражд. права, и поэтому не удивительно, что владельч. защита была вскоре распространена от собственности и на всевозможные иные права, напр., обязательства, брачные отношения, отцовскую власть, права состояния, исповедание религии, отправление должности и т. д. Напротив, с начала нынешнего века мы замечаем, по крайней мере, в Германии, постепенное ослабление и ограничение владельческой защиты. Это приписывается многими влиянию сочинения Савиньи о владении, сделавшего целую эпоху в разработке этого института разграничением по римскому праву случаев владельческой защиты от тех, где она не имела места. Но это влияние едва ли могло бы произвести переворот в судебной практике, если бы с ним не совпали преобразования в материальном и процессуальном праве, значительно ограничившие экономическую потребность в особой владельческой защите. О так наз. probatio diabolica в применении к недвижимой собственности не может быть речи при действии ипотечной системы. Еще легче теперь доказательство движимой собственности в силу 306 ст. немецкого торгового уложения, распространенной 932 ст. нового гражданск. уложения Германии на всю область гражданского права. Поэтому и общегерманский процессуальный кодекс 1879 г. не упоминает вовсе (если не считать одной, не имеющей большого значения ст. 232 этого кодекса) об особом производстве по владельческим спорам. Предоставляя суду возможность, с одной стороны, оканчивать в случае надобности всякий процесс в течение нескольких дней, а с другой - регулировать своими единовременными распоряжениями (einstweilige Verfugungen) и состояние В. на время продолжения процесса, - он не имеет и повода заниматься особой владельческой защитой. Таким образом, при современном состоянии материального и процессуального права, практический интерес к учению о В. значительно падает.

III. Условия и пределы института В. Разрешение проблемы об основании защиты В. не решает еще вопроса об условиях и пределах распространения этого института. Этот вопрос остается открытым и регулируется в различных законодательствах различно, хотя теории римских юристов, притом неправильно толкуемые, играют здесь до настоящего времени большую роль. Поэтому, оставляя в стороне специальные и не допускающие общего изложения условия владельческой защиты в различных законодательствах, ограничимся разбором одного принципиального условия, предполагаемого этой защитой во всех законодательствах. В виду же важной роли, сыгранной римскими теориями как раз в этом вопросе, необходимо обратиться, прежде всего, к римскому праву.

Римские юристы не сомневались никогда в том, что одно пространствен. соприкосновение между лицом и вещью (напр., между узником и оковами) не создает еще В. Для признания этого последнего им казалось необходимым особое направление воли владельца на то или друг. облад. вещью. Поэтому-то, по римскому праву, приобретение В. могло совершаться только путем специально направленного на то акта воли (apprehensio) и отнюдь не происходило ни ipso jure, ни по принципам преемства. Как же характеризовалось это особое настроение, создававшее положение владельца? Господствующее до сих пор мнение, с Савиньи во главе, утверждает, что В. требует так наз. animus domini, т. е. воли обладать вещью так, как обладает ею собственник. Если к этому animus domini присоединяется еще corpus possessions, т. е. фактическое господство над вещью, то получаются все реквизиты защиты В., независимо от вопроса о праве на него. Позволительно, однако, сомневаться, чтобы такова была у римлян действительная постановка защиты В. Не говоря о многочисленных уже в римском праве случаях приобретения и потери В. независимо от фактического господства над его предметом и случаях так наз. "производного владения" (emphyteusis, superficies, залог, секвестр), представляющих совершенное отсутствие animus domini, - против указанного выше понимания выдвигается еще следующее возражение. Если бы это понимание было верно, то всякий, кому можно было бы растолковать, что его В. будет защищено только благодаря такому animus'у, никогда не переставал бы выдавать себя за счастливого обладателя подобного талисмана. Это последствие господствующего взгляда можно было бы, конечно, устранить исследованием основания В. (causa possessionis) и требованием доказательства этого основания от всякого обращающегося к судебной защите владельца. Но такое исследование основания В. было бы для движимостей, циркулирующих в гражданском обороте, и для далеко лежащих недвижимостей равносильно крушению всей владельческой защиты. Кроме того, В. на доказанном, хотя бы только и с внешней стороны, основании уже защищалось в Риме особым Публициановским иском. Как же римские юристы вышли из этой дилеммы? Все заставляет думать, что они приняли не приписываемую им господствующим учением субъективную теорию исследования воли владельца, а защищаемую Иерингом объективную или каузальную теорию, по которой истец во владельческом процессе должен доказывать одно обладание или вещью, или правом, а на ответчика ложится обязанность доказать основания, делающие это обладание лишенным владельческой защиты "держанием" (detentio). Таким держанием, оторванным от владельческой защиты, римские юристы признавали целый ряд отношений, по которым лица, получавшие возмездно или безвозмездно, в своем или чужом интересе, какие-либо вещи (поклажа, ссуда, наем, аренда, поручение), владели ими как бы на чужое имя (detentores alieno nomine), завися от другого, стоящего над ними права. Эта конструкция, если она удовлетворяла в известном смысле требованиям юридической логики, не объясняла действительного характера подведенных под нее отношений. Связанная с ними бесправность так наз. "держателей" коренилась собственно в условиях римского семейного быта и рабовладельческого хозяйства, где эти отношения возникли впервые и потребовали для себя юридической теории. Интересы "держателей" попирались в Риме интересами собственников вследствие преобладания последних в законодательстве и на практике. Оставить навсегда этих зависимых владельцев в положении беззащитного класса составляло естественный интерес собственников, так как при такой постановке дела им открывалась постоянная возможность удалять неудобных почему-либо для них "держателей" от обладания и пользования передаваемым им имуществом. Где тот же интерес собственников диктовал другой образ действий и заставлял их во имя других интересов поступаться правом бесконтрольного хозяйничанья в чужих делах (приведенные выше случаи так наз. производного владения,), там римская теория допускала, вместо держания, переход настоящего В. на лиц, у которых не было и тени animus domini. Следовательно, истинная основа римского различия между положением "держателей" и положением владельцев лежала не в зависимости права одних и самостоятельности права других и, вообще, не в субъективном и мало доступном для судебного исследования моменте воли, а в законодательных определениях, изменявшихся смотря по различию регулируемых ими отношений и представляемых этими последними интересов (causa possessions). Европейская юриспруденция не поняла этого основания различия между "держателями" и владельцами в римском праве и, в поисках за объяснением этого различия, связала его со своим учением об animus domini и впала в крайний субъективизм. В ее убеждении, основанном на логических выкладках, право на квалификацию владельца принадлежит только тому, кто имеет волю, подобную воле собственника, и так как такая воля свойственна и вору, и разбойнику, то им предоставляется владельческая защита, отказываемая всем, кто ведет свое обладание от собственника и поэтому уже не может претендовать на защиту своего производного от собственности владения. Между тем средневековая система вещных прав, значительно уклонявшаяся от римского типа и защищавшая одним и тем же иском, называвшимся Gewere, не только собственность, но и ряд таких отношений, которые, как, напр., аренда, подходили под категорию римского держания, представляла, при общей тенденции рассматривать собственность, главным образом, со стороны пользования ее предметом, весьма благоприятную почву для признания особой владельческой защиты и этих отношений. Но начавшаяся рецепция римского права и распространение канонического права погубили зародыши самостоятельного развития средневековых институтов. Юристы сделали открытие, что арендатору недостает надлежащей воли и что уже поэтому ему следует оставаться в полном распоряжении собственника. Сознав потом неудобство последствий подобной теории, они создали особые иски (actio spolii, summarissimum) для защиты, как владельцев, так и "держателей", против насильственного нарушения их В. Тем не менее, влияние неправильно истолкованного римского права было так сильно, что арендаторы и другие "держатели" остались, в общем, вне чисто-владельческой защиты. Эта защита, будучи впервые признана в сборнике канонического права XII в., известном под именем Декретов Грациана, приняла впоследствии все римские формы. Опираясь на них, юриспруденция не допускала применения владельческой защиты к держанию, вне случаев так назыв. производного В., живо свидетельствовавших о несостоятельности всей теории. Только в конце XVIII в. прусское Landrecht сделало решительный шаг к признанию владельческой защиты и для некоторых форм держания. Держанию в собственном интересе дана здесь равная защита с В., и лишь держание в чужом интересе оставлено в прежнем положении. Вместе с тем введена и охрана арендатора в случае продажи арендованного имущества: на покупщика переходят права и обязанности продавца. По этому же пути идет и французский Code civil, и еще далее - новое германское уложение. Оно окончательно порывает, согласно указаниям Иеринга, с теорией animus domini, проводимой еще в его первом проекте, и, не делая из воли владельца условия приобретения им В., уравнивает с настоящим В. все виды держания, как в собственном интересе держателя (ссуда, наем, аренда, залог), так и в интересе другого (поклажа, опека, доверенность, представительство юридического лица). Устранен самый термин "держание" (Inhabung), и В. защищается одинаково, все равно, относится ли владелец к нему, как к своему или как к чужому: в первом случае оно называется только "В. в виде собственности" (Eigenbesitz), во втором - "посредственным" В. (mittelbarer Besitz). От того и другого В. отличается помощь, оказываемая владельцу его служебным персоналом - дома, по торговле и в тому подобных отношениях, оставляемых вне владельческой защиты. Аналогическое распространение В. на так наз. "владение правами" (juris quasi possessio) отвергнуто в принципе, но целый ряд отношений, считавшихся до сих пор В. "правами", германское уложение рассматривает теперь, как В. "вещью" (Sachbesitz), напр., многие реальные и личные сервитуты, и применяет к ним общие положения о защите В.

Наше право познакомилось с самостоятельной защитой В. еще позже, чем Западная Европа. В старину у нас не делалось никакого различия между В. и правом собственности, и спор об одном постоянно соединялся со спором о другом. Отдельная защита В., поставленная независимо от доказательства собственности, появилась у нас впервые в Литовском Статуте, усвоившем себе искаженную в Германии римскую теорию, которая перешла потом отчасти в Межевую Инструкцию 1766 г. Из последовавших затем разъяснений в Указах 1803 и 1821 гг. и получила начало руководящая для института В. в действующем и в настоящее время законодательстве ст. 531 X т. 1 ч. Что касается распространения владельческой защиты на арендаторов и других зависимых от собственников владельцев, а равно и на владельцев "правами", то, хотя наш закон и не содержит в этом отношении никаких указаний, судебная практика подводит часто, и весьма основательно, эти случаи под общее понятие "права владения" (ст. 514 и след. X т. 1 ч.), защищая его в том же порядке и в тех же условиях, в каких происходит и защита В., соответствующего собственности.

IV. Защита В. Так как В. есть известная форма защиты права, то эта форма и ее юридические особенности составляют существен. пункт всего учения о В. и оправдание его самостоятельного положения в системе гражданского права. Значение защиты состоит здесь в признании, что спокойное состояние В. защищается само по себе, т. е. независимо от какого бы то ни было иного юридического основания, против всякого нарушения его со стороны третьих лиц. Если это нарушение имеет место, то владелец требует, прежде всего, восстановления состояния, предшествовавшего нарушению В., а потом, при известных условиях, и вознаграждения за убытки. Этих последствий В. достаточно для признания за ним, вопреки господствовавшему прежде мнению, характера права, а не факта; но их мало для квалификации В. самостоятельным институтом вещного права. Эта квалификация утверждается лишь юридическими особенностями защиты В., не встречающимися при других формах защиты права и состоящими: 1) в допущении при известных условиях самозащиты В., 2) в исключении из споров о В. всех вопросов об основаниях того или другого права и 3) во временном, не предрешающем окончательного регулирования характере решений владельческого суда. Самозащита В. есть остаток господствовавшей прежде системы самоуправного осуществления всех прав, - остаток, удерживаемый, однако, современным законодательством не для чего другого, как для возможного ограничения этой самой системы. Вот относящееся сюда постановление нового германского уложения (ст. 859): "Владелец может противиться силой запрещенному самоуправству. Если движимая вещь отнята у владельца самоуправно, то он может силой вернуть ее от похитителя, если последний будет застигнут на месте или по свежим следам. В случае захвата В. поземельным участком посредством запрещенного самоуправства, владелец участка, немедленно после его захвата, может сам восстановить свое В., силой устраняя его нарушителя". В нашем праве нет подобного постановления, и самозащита В. ограничена у нас пределами понятия необходимой обороны, если не считать случаев потравы и самовольной порубки леса, в которых и наше законодательство дает владельцу самоуправную защиту его В. - Исключение из споров о В. всех вопросов о праве, кроме вопроса о самом В., имеет принципиальный характер и выражается, как в активном, так и в пассивном направлении, т. е. относится как к истцу, так и к ответчику, которым не дозволяется подымать в процессе о В. никаких вопросов об основании прав. Эта важная особенность защиты владения сообщает ей особое название "владельческого процесса" (judicium possessorium) и резко отличает ее от процесса по всем другим правам (judictum petitorium). В этом последнем ответчик может всегда противопоставить виндикации, или иску о собственности, истца ссылку на свое право, напр., узуфрукт или право, основанное на каком-нибудь обязательстве и способное осилить право собственности истца. Ничего подобного не бывает в процессе о владении, из которого исключено рассуждение о каких бы то ни было правах, кроме владения, и это оказывает следующее влияние на компетенцию владельческих или поссессорных исков. Эти иски особенно нуждаются в суде, близком к месту нарушения владения и способном оказать немедленную помощь лицу, терпящему от этого нарушения; и так как здесь решается один вопрос о владении, то производство дела поручается обыкновенно единоличным и другим низшим судом, независимо от рода и цены имуществ, составляющих предмет спора. Напротив, окончательное решение споров о правах на недвижимые и другие дорого стоящие имущества может быть предоставлено и более отдаленным коллегиальным судам, в устройстве которых соединяются наибольшие гарантии правосудия. Это разделение компетенции владельческих и петиторных исков происходит не только в смысле недопущения кумуляции, или соединения тех и других исков в одном. и том же производстве, но и в смысле требования разновременного решения по тем и другим искам даже в компетентных для них судах. Владение так существенно для решения вопроса о праве, что ответчику по владельческому процессу не позволено являться в petitorium, прежде чем не окончится производство в possessorium'е, и если владелец может отыскивать свою вещь и прямо через petitorium, не обращаясь вовсе в possessorium, то тут не будет уже ни владения, ни владельческих средств защиты. Указываемые особенности защиты владения смягчаются временным характером решений, постановляемых во владельческом суде, по выходе из которого проигравшая сторона может немедленно направиться в петиторный суд и добиться здесь окончательного решения о праве, вовсе не предосуждаемого решением владельческого суда. Но роли истца и ответчика тогда меняются: ответчик по владельческому процессу делается истцом по петиторному, и обратно, так что регулирование B-ием положения сторон в процессе составляет еще одно из существенных юридических последствий В. О других его последствиях, как, напр., связи с приобретением и потерей собственности, с правом ретенции в отношениях торгового права и т. д., можно здесь не говорить, так как эти последствия, хотя и не безразличные в юридическом смысле, не касаются защиты В. В отношении этой защиты следует, напротив, оттенить, что приведенные сейчас принципы защиты варьируются до сих пор по различию законодательств, хотя и тут положениям римского права принадлежало постоянно определяющее значение. Однако, некоторые из этих положений, как, напр., ограничение защиты при отнятии В. случаями одного насилия (interd. unde vi), были значительно изменены европейской юриспруденцией, никогда не перестававшей обнаруживать колебания чуть ли не по всем вопросам института В. Новое немецкое уложение создало для него, наконец, твердую почву, которую Штамлер формулирует след. образом: "всякий владелец может требовать, чтобы его не лишали против воли находящейся у него вещи или не нарушали спокойного обладания ею; если это, однако, происходит, то он может предъявить к неуправомоченному вступщику в его В. иск о том, чтобы он или восстановил это В., или устранил происшедшее нарушение его, прекратив это нарушение и в дальнейшем; ОТВЕТЧИК же, имея возможность только отрицать совершение им запрещенного самоуправства, не может ссылаться в этом процессе ни на свое право В., ни на право на нарушающее В. действие".

Наше право, наряду с римским и современными европейскими законодательствами, признает вполне указанные особенности защиты В. Органом этой защиты до издания Судебных Уставов 1864 г. была у нас полиция, которая принимала просьбы о восстановлении нарушенного В. в продолжение 10-ти-недельнаго срока со дня нарушения В. и, не входя в разбирательство о праве собственности, возвращала отнятое прежнему владельцу и предоставляла противной стороне отыскивать свои права судебным порядком. С введением Судебных Уставов место полиции во владельческой защите заступили мировые судьи, которые в силу ст. 29, п. 4, Уст. Гр. Суд. ведают и дела о восстановлении нарушенного В., когда со времени нарушения его прошло не более 6 месяцев. В области действия закона 12 июня 1889 г. функции мировых судей исполняются теперь земскими начальниками; но условия защиты В., т. е. совершившееся нарушение его и соблюдение при подаче иска об его восстановлении 6-ти-месячного срока со времени нарушения, - равно как и особенности владельческой защиты, состояния по ст. 73 Уст. Гражд. Суд. в том, что "по делам о восстановлении нарушенного В. мировой судья не входит в рассмотрение документов, удостоверяющих право собственности на недвижимое имение, но лишь восстанавливает нарушенное владение", - все это остается при действии нового закона так же, как это было и по Судебным Уставам. По истечении 6-ти-месячного срока дела о завладении или нарушении В. вчиняются не иначе, как в общих судебных установлениях, где, при разрешении спора о праве на В., суд не стеснен решением по иску о восстановлении нарушенного В., и ответчик вправе защищаться возражением о праве собственности, "не предъявляя для сего встречного иска". Таким образом, отделение поссессорного производства от петиторного, временный характер первого, не предрешающий второго, и различные органы защиты с различной сферой действия по тому и другому производству, - эти основные для защиты В. положения находят признание и в нашем законодательстве, подтверждая еще раз правильность предлагаемой здесь для всего института В. конструкции.

Литература: Savigny, "Das Recht des Besitzes" (1803; последнее 7-ое изд. в 1865 г.); Bruns, "Das Recht des Besitzes im Mittelalter und in der Gegenwart" (1848); его же, "Die Besitzklagen des römischen und heutigen Rechts"; Randa, "Der Besitz nach oesterreichischem Rechte" (1879, 3-е изд.); Becker, "Das Recht des Besitzes bei den Romern" (1880); Dernburg, "Entwicklung und Begriff des juristischen Besitzes des Römischen Rechts" (1883); Klein, "Sachbesitz und Ersitzung" (1890); Strohal, "Succession in den Besitz" (1885); Alauzet, "Histoire de la possession dans le droit francais"; Smith, "Origine de la possession annale"; Solleilles, "Etude sur les eltments constitutifs de la possession" (1893); Ihering, "Ueber den Grund des Besitzesschutzes" (1868; русский пер. 1883); его же, "Der Besitzwille" (1889) и ст. "Der Besitz" в "Handwörterbuch der Staatswissenschaften" (1891).

Ю. Гамбаров.

Источники:

1. Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. Том 10/Изд. 7.- Москва: Т-ва 'Бр. А. и И. Гранатъ и Ко' - 1912.