Герцен

Герцен, Александр Иванович (литерат. псевд. Искандер), знаменитый писатель, один из наиболее видных деятелей прославленного кружка западников 40-х годов и родоначальник русского социализма. Внебрачный сын родовитого и богатого московского дворянина Ивана Алексеевича Яковлева и немки из Штутгарта Генриэты-Вильгельмины Луизы Гааг, Г. родился в Москве 25 марта 1812 г., умер в Париже 9 (21) января 1870 г. Отец его в молодости служил в военной службе, после воцарения Павла вышел в отставку с чином капитана гвардии и с 1801 г. по 1811 г. проживал за границей, откуда вывез с собою в Россию и будущую мать Г. Поселившись после возвращения на родину в Москве, сперва вместе с одним из своих братьев (фигурирующим в воспоминаниях Г. под именем "Сенатора"), И. А. Яковлев повел здесь крайне замкнутую жизнь. Детские свои годы Г. провел благодаря этому в большом одиночестве, почти без товарищей, между нежно любившей его матерью и подавлявшим всех в доме отцом, скептиком и мизантропом, прятавшим свои чувства и мысли под маской напускного бесстрастия и чудачества и донимавшим своими саркастическими выходками всех окружающих, не исключая и наиболее к нему близких. В остальном обстановка, окружавшая Г. в годы его детства и ранней юности, была обычной для того времени обстановкой состоятельного помещичьего дома. Обычный для той эпохи характер носило и воспитание мальчика. В детстве он был отдан на попечение двух нянь, русской и немки. Позднее, лет с 12, он перешел на мужские руки, и к нему были приглашены учителя-иностранцы. Все они, по-видимому, мало что внесли в его развитие, исключая разве француза Бушо, который, заметив в своем ученике сочувственный интерес к великой французской революции, по временам рассказывал на своих уроках различные ее эпизоды. Более серьезное влияние оказал на мальчика русский его учитель, студент-медик И. Е. Протопопов, ознакомивший своего ученика с новой русской литературой и, в частности, с расходившимися в рукописных копиях политическими стихотворениями Пушкина и Рылеева. Но Г. учился и независимо от учителей. Томясь одиночеством, живой и богато одаренный от природы мальчик рано набросился на книги. Воспользовавшись большой, но заброшенной библиотекой отца, он читал и перечитывал повести Вольтера, романы Лафонтена, комедии Коцебу, "Свадьбу Фигаро" Бомарше, Гетевского "Вертера", драмы и романы Шиллера. При всей своей беспорядочности, это знание раскрыло новый мир перед подростком и оказало на него могущественное влияние, рано развив в нем вольнодумный скептицизм, мирно уживавшийся с восторженной мечтательностью, и политическое свободомыслие. Ранний скептицизм нашел себе поддержку во влиянии одного из двоюродных братьев Г., А. А. Яковлева (выведенного в "Былом и Думах" под именем "Химика"), естествоиспытателя и последовательного материалиста, приохотившего подростка к занятиям естественными науками. Несколько иначе подействовали на мальчика первые его дружеские связи. Первым другом его была внучка старшего брата его отца, Т. П. Кучина (впоследствии вышедшая замуж за университетского товарища и друга Г. - Вадима Пассека). Общение с этой молодой девушкой, умной, пылкой и несколько сентиментальной, помогло юному Г. сохранить в душной атмосфере родительского дома свежесть и непосредственность чувства. С нею он делился на первых порах своими политическими стремлениями и мечтами. Скоро, однако, у него явился и новый друг, еще более близкий. При переходе из детства к отрочеству Г. познакомился со своим дальним родственником и сверстником по возрасту, Н. П. Огаревым, и между двумя подростками скоро завязалась пламенная и глубокая дружба. Они вместе зачитывались Шиллером, одинаково увлекались свободолюбивыми, хотя пока и несколько туманными, мечтами, клялись друг другу пожертвовать своей жизнью в борьбе за благо родины и брали себе в пример декабристов, дело которых оставалось для них не вполне ясным, но трагическая судьба которых глубоко поразила воображение их обоих.

А. И. Герцен (1812-1870). С портрета, писанного Н. Н. Ге (1831-1894). (Госуд. Третьяковская Галлерея в Москве)

17 лет от роду, преодолев предварительно некоторое сопротивление со стороны отца, Г. поступил в число студентов физико-математического отделения московского университета. Преподавание в последнем велось тогда довольно плохо, и профессорские лекции не особенно много дали юноше. Некоторым исключением в этом отношении явились только лекции проф. Каченовского, скептицизм которого в области древней русской истории воспринимался молодежью, как протест против исторических построений Карамзина, и проф. Павлова, который своим лекциям по сельскому хозяйству предпосылал изложение натурфилософских воззрений Шеллинговой школы. Крупные недочеты университетского преподавания не помешали, однако, московскому университету в целом оказать крайне благотворное влияние на Г. Талантливый и увлекающийся юноша внес всю долго подавлявшуюся страстность своей натуры и в занятия науками, и в общение с товарищами и скоро стал заметной фигурой в студенческой среде. Вокруг Г. и Огарева, одновременно с ним вступившего в университет, скоро сложился кружок друзей, одушевленных теми же, в общем, взглядами и воспламененных тою же юношескою страстью к пропаганде. "Что мы собственно проповедовали, - вспоминал впоследствии Герцен - трудно сказать. Идеи были смутны: мы проповедовали французскую революцию, потом проповедовали сен-симонизм и ту же революцию; мы проповедовали конституцию и республику, чтение политических книг и сосредоточение сил в одном обществе. Но пуще всего проповедовали ненависть ко всякому насилию, ко всякому произволу". Постепенно настроение кружка становилось все определеннее: от политического либерализма и радикализма члены кружка, и прежде всего Г., решительно перешли к увлечению сен-симонизмом, захватившим их на первых порах не столько даже своей социально-экономической программой, сколько проповедью освобождения женщины и искупления плоти. Раньше, однако, чем Г. и его товарищи успели сколько-нибудь оформить свои увлечения и планы, на них уже обрушилась суровая кара. Кружок молодых энтузиастов с их страстными речами скоро привлек на себя внимание Николаевской тайной полиции. 6 июля 1833 г. Г. окончил университет, а всего через год, в июле 1834 г., он, как и все почти члены его кружка, был арестован по дутому обвинению в участии в празднике, на котором пелись революционные песни. Девять месяцев, пока назначенная государем следственная комиссия разбирала это дело, обвиняемые просидели в тюрьме, а затем на них были наложены различные взыскания от заточения в Шлиссельбурге до высылки на службу в глухую провинцию. Г., которого следственная комиссия охарактеризовала, как "молодого человека пылкого ума" и "смелого вольнодумца, весьма опасного для общества", был прямо из тюрьмы отправлен с жандармом на службу в Пермь. Так начался для него период ссылки.

В Перми Г. пробыл очень недолго и вскоре был переведен отсюда в Вятку, где пробыл три года. Здесь он, между прочим, близко сошелся с ссыльным художником Витбергом, оказавшим на него довольно сильное влияние своим мистическим настроением. Местный губернатор Тюфяев сперва относился к Г. хорошо, но затем начал теснить его и собирался уже заслать в один из глухих городков Вятской губернии, когда Г. выручил проезд через Вятку путешествовавшего по России наследника. Сопровождавшие его Жуковский и Арсеньев заинтересовались молодым ссыльным чиновником, обратили на него внимание наследника и, по ходатайству последнего перед отцом, Г. в конце 1837 г. был переведен на службу во Владимир, куда и переехал в начале следующего года. Уже из Вятки Г. завел деятельную переписку со своей двоюродной сестрой Н. А. Захарьиной, внебрачной дочерью одного из братьев его отца, воспитывавшейся в доме тетки Г., кн. Хованской. В этой переписке молодые люди постепенно пришли к сознанию взаимной любви. Так как их родные были против их брака, то Г. тайком увез Н. А. в 1838 г. из Москвы и обвенчался с нею во Владимире. "Это был - вспоминал впоследствии Г. - период романтизма в моей жизни: мистический идеализм, полный поэзии, любовь, все поглощающее и все направляющее чувство"... В это же время Г. окончательно наметил и свой жизненный путь. Еще в 1836 г. в № 10 "Телескопа" появилась его первая журнальная статья "Гофман", начатая еще до ареста и оконченная в Вятке, но и после того, задумываясь над употреблением своих сил, он еще колебался между службой и занятиями литературой. Близкое соприкосновение с провинциальной администрацией помогло ему решить этот вопрос, и во Владимире он уже решительно выбрал делом своей жизни литературу. Между тем в июле 1839 г. с него был снят полицейский надзор, и он получил возможность свободных приездов в Москву. В начале 1840 г. он был причислен к канцелярии министра внутренних дел и в половине марта выехал из Владимира, но в Петербург приехал только в мае, а два месяца прожил в Москве. Здесь Г., переживавший в это время, отчасти под влиянием Витберга и своей жены, увлечете мистицизмом, сочетавшимся у него с мечтами о социальной справедливости, застал некоторых из прежних своих товарищей и друзей, в том числе и Огарева, но при этом большинство их застал уже на новых позициях. Кружок Станкевича и Белинского, от которого Г. и Огарев стояли в университете довольно далеко, подобрал теперь обломки Герценовского кружка и вовлек их в круг своих философских интересов. Последние к этому времени сосредоточились на изучении философии Гегеля, приобретавшей в устах своих русских поклонников и толкователей, особенно Бакунина и Белинского, характер крайне консервативного учения, направленного к оправданию всего существующего. На этой почве Г. резко столкнулся с Белинским и его друзьями, но это столкновение заставило его обратиться к самостоятельному изучению Гегеля. Такое изучение вскоре убедило Г., что философия Гегеля, в общих чертах всецело им принятая, вовсе не предполагает непременно консервативного истолкования и, наоборот, скорее является своеобразной "алгеброй революции". В свою очередь, Белинский скоро самостоятельно пришел к отказу от того консерватизма, какой первоначально навеяла на него гегелианская философия, и после переезда Г. в Петербург он уже вскоре близко сошелся с Белинским, как друг и союзник. Но в Петербурге Г. пришлось прожить не долго. В конце 1840 г. на почте было перехвачено письмо его к отцу, заключавшее в себе, между прочим, рассказ о случае убийства в Петербурге прохожего будочником, и Г. вновь подвергся гонению. Сперва его хотели было вернуть в Вятку, затем удовольствовались тем, что послали советником губернского правления в Новгород, куда он и приехал в июле 1841 г. В начале следующего года Г. подал в отставку и получил ее, но с приказом жить безвыездно в Новгороде. Только в июле 1842 г. ему было разрешено жить в Москве, и в августе он переехал туда. Год новгородской ссылки не прошел для Г. даром. Дальнейшее пристальное изучение гегелианской философии окончательно обратило его из деиста, каким он был еще в Петербурге, в безусловного и последовательного противника всякого мистицизма и метафизики. Еще более укрепился он в этих взглядах после знакомства с книгою Фейербаха "Wesen des Christentums". Вместе с тем Г. тщательно следил за развитием социалистических идей в западноевропейской литературе, знакомясь со всем, что появлялось крупного и оригинального в этой области. В Москве, куда Г. вернулся уже признанным писателем и где он продолжал энергично работать, его эрудиция, талант и обаяние всей его крупной личности поставили его во главе окончательно сложившегося к этой поре кружка западников, наравне с Белинским и Грановским. Его произведения этой эпохи, как философская и публицистическая ("Дилетантизм в науке", "Письма об изучении природы", "По поводу одной драмы", "Несколько замечаний об историческом развитии чести" и др.), так и беллетристические ("Записки доктора Крупова", "Сорока-воровка", роман "Кто виноват?") обращали на себя общее внимание, и молодежь зачитывалась ими, несмотря на то, что Г. приходилось в виду цензуры высказывать здесь свои заветные мысли крайне осторожно. Не менее видную роль играл Г. и во внутренней жизни кружка западников. Он был один из главных их борцов в тех битвах-беседах с славянофилами, которые волновали тогда всю интеллигентную Москву и в которых оба лагеря высказывали свои взгляды гораздо полнее и откровеннее, чем в печати. Содействуя путем своей литературной и общественной деятельности окончательному размежеванию славянофилов и западников, он вместе с тем явился одним из главных деятелей дальнейшего разделения внутри самого западнического круга. Г., со своим глубоким пониманием социальных вопросов, один из первых указывал западникам на необходимость "овладеть темами славянофилов" и, отбросив всякое пренебрежение к народной массе, ближе подойти к конкретным явлениям ее жизни. Еще более поводов для споров в кругу друзей давал философский радикализм Г. в применении к религиозным вопросам. К 1846 г. разногласия на почве этих вопросов в кружке западников особенно обострились, и это заставило Г., давно мечтавшего о поездке за границу, серьезно задуматься над необходимостью выйти на время из тесного круга друзей. В мае 1846 г. умер отец Г., оставив ему по завещанию довольно значительное состояние, заключавшееся, главным образом, в денежном капитале, а в январе 1847 г. Г., получив паспорт на шестимесячное проживать в Германии и Италии для лечения жены, выехал из Москвы за границу. Отправляясь за границу, Г. первоначально не предполагал рвать своих связей с родиной. Поселившись в Париже, он начал печатать в "Современнике" ряд корреспонденций, посвященных французской жизни и носивших общее название "Писем из Avenue Marigny". Но вскоре самое имя его стало надолго запретным в легальной русской литературе. Вспышка февральской революции 1848 г., весть о которой застала Г. в Италии, побудила его вернуться в Париж и принять деятельное участие в происходившем здесь революционном брожении. Русское правительство, узнав об этом, секвестровало недвижимое имение Г. и попыталось даже, но неудачно, захватить деньги его матери в московской сохранной казне. После того Г. был послан приказ вернуться в Россию, но он отказался и выбрал положение эмигранта, принеся эту жертву "человеческому достоинству" и возможности "свободной речи". Тогда сенат (в августе 1851 г.) постановил Г., "лишив всех прав состояния, считать изгнанником навсегда из пределов государства". На первых порах Г. с головой окунулся в умственную и революционную жизнь Парижа, заняв видное положение среди стекавшейся сюда из всех стран эмиграции. Но крушение надежд на коренное социальное преобразование, которые Г., подобно многим другим деятелям того времени, связывал с революцией 1848 г., поселило в его душе глубокое разочарование в творческих силах зап.-европейской жизни. Вынужденный после участия в июньской демонстрации 1849 г. уехать из Франции, он попытался еще вести в ней литературное предприятие, организовав вместе с Прудоном газету "Voix du peuple". Газета пошла блестяще, но весь ее капитал быстро был съеден правительственными штрафами, и в 1850 г. она закрылась. В том же 1850 г. Г. натурализовался в Швейцарии, в дер. Шатель близ Мора во Фрибургском кантоне, а затем поселился в Ницце, рассчитывая отдаться здесь литературной работе, посвященной подведению печатных итогов революции. Это и было им сделано в "Письмах из Франции и Италии", послуживших продолжением "Писем из Avenue Marigny", и в книге "С того берега".* Но в то же время его постиг ряд новых ударов в его личной жизни. Первым из них был уход его жены, Н. А., с немецким поэтом и эмигрантом Георгом Гервегом, которого Г. считал в числе своих друзей. Уже очень скоро, в июле 1851 г., Н. А. вернулась к Г., но затем его постигли новые несчастия: 16 ноября 1851 г. утонула в море его мать и сын Николай, а 2 мая 1852 г. умерла Н. А. Пережив все эти тяжелые потрясения, Г. в августе 1852 г. приехал в Лондон и здесь остался надолго. Время лондонской его жизни совпало и с эпохою полного расцвета его литературной деятельности.

Выбрав себе долю эмигранта, Г. сперва ставил своей главной задачей - познакомить Европу с неофициальной Россией, с русской литературой, русским обществом и народом. Эту задачу он блестяще выполнял в ряде статей и очерков, среди которых особенный успех имели его воспоминания ("Былое и Думы"). Но уже очень скоро он рядом с этой задачей поставил себе и другую - громко говорить из Европы с Россией. В 1853 г. в Лондоне была устроена, при помощи некоторых членов местной польской колонии, вольная русская типография, и в том же году Г. напечатал в ней первые свои листки, обращенные к России: "Братьям на Руси", "Юрьев день" и "Поляки прощают нас". В 1855 г. он выпустил первую книжку сборника "Полярная Звезда", который затем выходил почти ежегодно вплоть до 1862 г. Первые издания Г. были встречены его друзьями в России, запуганными реакцией последних лет царствования Николая I, скорее не сочувственно. Но севастопольский разгром и смерть имп. Николая создали резкий перелом в настроении широких кругов русской интеллигенции, и постепенно в ней стали вызывать живой интерес и сочувствие издания Г., к которому тем временем присоединился и Огарев, приехавший в 1856 г. в Лондон. С 1 июля 1857 г. Г. и Огарев предприняли издание "Колокола", журнала, выходившего сперва раз, затем два раза в месяц и всецело посвященного русским делам. В этом журнале Г., не скрывая своих социалистических убеждений, на первый план выставлял, однако, сравнительно умеренную программу преобразований, особенно горячо отстаивая освобождение крестьян с полным земельным наделом, и вместе с тем беспощадно обличал произвольные действия русской администрации. Влияние "Колокола" в России в первые годы его издания было громадно, восходя даже в правительственные сферы, и после него ни один из русских заграничных журналов никогда уже не достигал такой степени влияния. Но с возрождением правительственной и общественной реакции в начале 60-х годов влияние "Колокола" стало падать, и это особенно заметно проявилось в момент польского восстания 1863 г., когда Г., оставаясь верным своему идеалу федерализма, стал на сторону поляков, причем, отчасти под влиянием Огарева и Бакунина (бежавшего из Сибири и в конце 1861 г. приехавшего в Лондон), зашел в этом направлении несколько дальше, чем сам того хотел. Связи "Колокола" с Россией обрывались, подписка быстро падала. В начале 1865 г. Г. перенес журнал в Женеву, рассчитывая найти более благодарную почву в этом городе, ставшем центром новой русской эмиграции. Но эти расчеты не оправдались, в частности не сошелся Г. и с молодым поколением русских эмигрантов. 1 июля 1867 г. он объявил о приостановке "Колокола" на полгода. Более, однако, русский "Колокол" уже не возобновился, - через полгода Г. стал выпускать журнал на французском языке и в нем вернулся к прежней своей задаче - знакомить Европу с Россией. Но и этот французский "Колокол" не имел большого успеха и просуществовал всего около года, прекратившись на 14-15 №. В 1869 г. Г. выпустил 8-ю книгу "Полярной Звезды", явившуюся и последней; в этом же году им было написано последнее его произведение - "Письма к старому товарищу". С осени 1869 г. Г. поселился в Париже и подумывал о возобновлении "Колокола", затевал и другие планы литературных работ, но 9 (21) января 1870 г. воспаление легких унесло его в могилу. Временно прах его был похоронен в Париже, потом перенесен в Ниццу.

Как писатель, Г. представлял собою могучую и крайне своеобразную фигуру. Глубокий, острый и проницательный ум, одинаково способный к широким философским обобщениям и к детальному анализу мелких явлений обыденной жизни, соединялся у него с недюжинным художественным талантом, богатая и разносторонняя эрудиция с даром необыкновенно блестящего литературного изложения, в котором сверкающая ирония и беспощадный, наповал бьющий, сарказм перемежались с вспышками мягкого лиризма и со сдержанным пафосом искреннего чувства. Все эти свойства писательского дарования Г. в значительной степени проявились уже в первых его произведениях, напечатанных в России. Но в этих произведениях, в которых автор вынужден был ограничиваться беседой о крайне отвлеченных темах или говорить о сравнительно узких вопросах семейной жизни, лишь с крайней осторожностью касаясь влекших его к себе вопросов общественного быта, Г. не мог еще вполне развернуться. В полной силе и красе развернулся его талант мыслителя, политического бойца и художника уже в произведениях, написанных за границей, и в этих же произведениях раскрылось во всей полноте его мировоззрение. Еще в России взгляды Г. окончательно сложились, как взгляды убежденного и последовательного левого гегелианца в философии и социалиста в политике. После своего юношеского увлечения сен-симонизмом, он постепенно ознакомился со всеми крупными социалистическими мыслителями Зап. Европы своего времени. Не сделавшись безусловным последователем ни одного из них, он всего ближе подошел к Прудону, не разделяя, впрочем, Ни всех увлечений последнего, ни его консервативных взглядов в некоторых областях жизни. В социализме Г. видел единственную возможность примирения личной свободы, представлявшейся ему величайшим благом, с интересами общества, и эта возможность казалась ему, по крайней мере, для Зап. Европы, очень близкой к практическому осуществлению. С таким настроением он выехал за границу и в первых же произведениях, написанных здесь, выступил зорким и беспощадным критиком буржуазного мира. Вблизи Г. скоро рассмотрел, что этот мир гораздо прочнее, а его противники много слабее, чем они представлялись ему издали. Тем не менее, неудача революции 1848 г., как попытки коренного политического и социального переворота, и последовавшая затем свирепая реакция явились для Г. тяжелым ударом, повергшим его в глубокое разочарование и подорвавшим в нем веру, если не в творческие силы Западной Европы, то, по крайней мере, в возможность для нее перейти к новому строю жизни без глубоких и разрушительных потрясений, чреватых, быть может, гибелью для всей европейской культуры. В прямую противоположность с этим разочарованием в Западе Г. в эту эпоху своей жизни хранил и проповедовал пламенную веру в близкую светлую будущность России. Последняя представлялась ему страной, не только не успевшей еще развить в себе буржуазные традиции, но и выработавшей в быту своей народной массы такого рода обычаи и учреждения, которые соответствуют последним приобретениям теоретической мысли Запада. Право каждого на землю, общинное владение ею и мирское управление - таковы были, в представлении Г., начала русской народной жизни, дающие ей возможность своеобразного развития и "встречающиеся с западным стремлением экономического переворота". Поэтому-то в первые годы издания "Колокола" Г. готов был отодвинуть на задний план все вопросы перед одним - вопросом освобождения крестьян, лишь бы оно совершилось с сохранением их земельного надела и общины. Такое освобождение должно было, по его мнению, не только исправить вековую несправедливость, но и заложить краеугольный камень совершенно нового социального и политического строя. "Сохранить общину и дать свободу лицу, распространить сельское и волостное self-government по городам и всему государству, сохраняя народное единство, вот в чем, - писал он, - состоит вопрос о будущем России, т. е. вопрос той же социальной антиномии, которой решение занимает и волнует умы Запада". Славянский и, в частности, русский мир представлялся Г. более способным разрешить эту антиномию, чем закоченевший в буржуазности, изживший себя мир романо-германский, и здесь получалось как бы некоторое совпадение между Г. и его противниками в юности - славянофилами. Но это совпадение шло не особенно далеко. Славянофилы видели преимущества России в сфере духовной жизни, Г. - в ее экономическом строе; славянофилы отстаивали первенство России среди славянских племен, - Г. строго последовательно защищал идею свободной федерации славянских народов; славянофилы не усматривали для России надобности в свободных политических учреждениях, - Г., хотя он с годами все резче подчеркивал эволюционистский характер своего миросозерцания и все меньше верил в успех попыток отдельных лиц и небольших групп насильственными действиями ускорить ход исторических событий, всю жизнь был и оставался страстным проповедником политической свободы и стойким борцом за нее. Те преувеличения, которые были во взглядах Г. на современную ему Россию и которые стояли в тесной связи с его общими историко-философскими взглядами, были отмечены критикой еще при его жизни, но все эти преувеличения не помешали ему дать могучий толчок развитию русской общественной мысли и явиться одним из основоположников русского социализма.

Сочинения А. И. Герцена были изданы в 11 тт. в Женеве (1875-79 гг.; в издание это, помимо статей из "Колокола", не вошло очень многое из написанного Г.); в 1887 г. там же вышел под редакцией и с предисловиями Л. Тихомирова сборник "Колокол", Избранные статьи А. И. Герцена (1857-1869). В России в 1905 г. в издании Ф. Павленкова вышли в 7 тт. Сочинения А. И. Герцена и переписка с Н. А. Захарьиной, но издание это искажено массой цензурных купюр. В последние годы в Петербурге было предпринято переиздание полного Герценовского "Колокола", но это издание остановилось на 22-м № (от 1 сентября 1858 г.). В 1892 г. в Женеве М. П. Драгомановым изданы "Письма К. Д. Кавелина и И. С. Тургенева к А. И. Герцену".

Литература о Г. довольно велика, но капитальных трудов в ней не так много. В качестве более важных можно указать следующие: Т. П. Пассек, "Из дальних лет"; Анненков, "Замечательное десятилетие" ("вести. Евр.", 1880 г., 1-5); "Из переписки недавних деятелей" ("Р. Мысль", 1888-92); Огарева-Тучкова, "Воспоминания" (М. 1903); "Анненков и его друзья" (СПБ., 1892); В. Батуринский, "А. И. Герцен, его друзья и знакомые" (1904); Ч. Ветринский, "Герцен" (СПБ., 1908; с приложением А. Г. Фомина: Библиография произведений Г. и литературы о нем.); Otto von Sperber, "Die sozialpolitischen Ideen Alexander Herzens" (Leipzig, 1894); П. Милюков, "Из истории русской интеллигенции" (СПБ., 1902); А. Веселовский, "Западное влияние в новой русской литературе" (М., 1896); В. Семевский, "Крестьянский вопрос в России в XVIII в. и первой половине XIX в.", т. II (СПБ., 1888); Иванов-Разумник, "История русской общественной мысли", т. I (СПБ., 1907); Н. Русанов, "Западный социализм и русский социализм Герцена" ("Русск. Богатство", 1909, 7-8); М. Гершензон, "Герцен и Запад" в книге того же автора "Образы прошлого" (М. 1912); В. Богучарский, "А. И. Герцен" (СПБ., 1912).

В. Мякотин.

Источники:

1. Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. Том 14/13-е стереотипное издание, до 33-го тома под редакцией проф. Ю. С. Гамбурова, проф. В. Я. Железнова, проф. М. М. Ковалевского, проф. С. А. Муромцева и проф. К. А. Тимирязева- Москва: Русский Библиографический Институт Гранат - 1939.